Угрин Попович
Путь Люцифера
Какой-то момент в ее взгляде присутствовало неверие, затем попросила дать попробовать сначала ей самой. Я улыбнулся и отделил одну, еще меньшую, черту, протягивая ей уже смотанную банкноту, которой сам только что пользовался. Наблюдал за ее реакцией и уже ожидал тошноту и рвоту, но расслабленность ее лица очень быстро успокоила меня. Естественно, разве может кто-то иметь обычную реакцию на героин, если попробовал его впервые, когда при этом годами сидит на разных таблетках? Улыбаясь, она закурила сигарету.
– «Мощная (крутая) медицина» – так ему скажу, – она была довольна.
Встала, собрала порошок на карточку и двинулась к спальне. Тихое перешептывание доносилось до меня, затем – втягивание, мгновение тишины, а потом оба появились в дверях. Мой отец улыбался, был в хорошем настроении.
– Мощная (крутая) медицина? – кивал головой – Получишь ты у меня, знаешь?
Я снова вернул на свой монитор фотографию женщины из воображаемого сада. Эта женщина и мать – нежная ли, заботливая ли или это – полуграмотная девчушка, которая лишь посредством возможностей фотомонтажа представлена порядочной. Преступник ли я или больной, или одно и другое? Стало быть – и одно, и другое. Я кликнул на следующую фотографию. На ней был изображен младенец с решительным взглядом. Если бы я не знал, что он умер – никогда бы не подумал, что он сфотографирован мертвым. Затемненные белки, зрачки неопределенного цвета. Я понял, что его белки были кровавыми, но черно-белая фотография не могла этого передать, поэтому та затемненность придавала ему решимости, взгляду, который больше не выражал живого человека. Этот младенец действительно бы мог сойти за живого, в этой эпохе, когда бы на самом деле был мертв. Фотография была в трещинках. Это была, в общем то, некая карточка, похожая на открытку. Что-то было и написано на ней, а та надпись своей каллиграфичностью прибавляла страха к уже существующему ужасу. А в чем, собственно, состоял страх? В том, что мне было известно, что он мертв. Если бы я не знал об этом, то думал бы, что ребенок рожден полным решимости, без недостатков. Тогда бы и каллиграфия почерка имела другую дополнительную коннотацию. Она не выражала бы ужас на уже существующий страх, а, вероятно, традицию на уже существующую решимость того маленького творения. Все наши знания на самом деле окрашены предрассудками. И действительно, когда взглянем на некие руины средневековых замков – мы уже создаем романтическую картину, на которой с изображенных построек взлетают почтовые голуби, неся важные и любовные письма. Тогда никто не размышляет о санузлах, потому что тогда каждому было бы известно что же на самом деле взлетало с тех построек. Голуби этим не были. Или хотя бы не только они. Более того, редко когда они. Это мне напомнило о моей болезни. Конечно же! Я был больным с детства. Сейчас вспоминаю это, те постройки мне напомнили об этом. Я всегда любил создавать шокирующие ситуации, при этом не присутствовать во время того шока, а на безопасной дистанции – воображать его, как он будет выглядеть. Так, например, будучи маленьким, я обожал проверять автомобили, заперты ли они. В течение дня я находил хотя бы один незапертый автомобиль Обычно это были те маленькие «Фиаты 800», более знакомы как «фичи». При нахождении подходящего автомобиля я проводил бы маленькую проверку «обзора местности» и будучи уверен в том, что за тем автомобилем никто не следит – действие брало бы начало! Я бы потихоньку влез в него, такой маленький, ненадолго бы притаился на заднем сидении и тогда, переместившись на место водителя, хорошо бы высрался. Затем аккуратно закрыл бы дверь и убежал домой, заранее смеясь реакции, которая несомненно возникнет у владельца автомобиля, решившего однажды куда-то на нем поехать. Такой вид забавы был моей озабоченностью, когда я был маленьким. Совсем вскоре я перешел на лифты. В зимний период то же самое одушевление я выражал по-другому. Итак, моя бабушка красила волосы, а как – и сам не знаю, но одно вещество мне было особенно интересным. Это была бутылочка с нашатырным спиртом, который вонял на мочу и который она употребляла при смешивании краски. В общем, из этой бутылочки, сделанной из пластмассы, можно было брызгать вдаль даже на метр. Взяв ее, я бы тогда отправлялся обходить трамвайные остановки в поисках жертвы моего немого эксперимента. Когда бы я высмотрел хорошо одетого мужчину или женщину, притаившись у того из-за спины якобы тоже ожидаю трамвай. Несколько минут спустя, когда трамвай уже подъезжал, тайком брызнул бы содержимое из бутылочки на куртку или шубу своей жертвы. По истечении нескольких минут запах содержимого начинал бы чувствоваться, но это был тот момент, когда жертва находилась уже в транспорте. Я бы до умопомрачения снова и снова представлял реакцию людей, окружавших ее, а также и самой жертвы, веселясь от той мелкой пакости, которая настолько важна в жизни. По крайней мере, в моей. Это было сладкой тайной моих радостей, когда я был маленьким. Разве я не больной? Но это было далеко не всё… Моя улица – одна из самых оживленных улиц в Белграде и именно из-за этого я любил, найдя достаточно большую коробку, полностью поместиться в ней и прогуливаться как коробка. Точнее, ползать. Чтобы выглядело это так, словно коробка ходит сама по себе. Быть полностью изолированным в эпицентре событий мне особо доставляло удовольствие. Никому не было известно что я делаю в коробке. Искренне говоря, мало кто и обращал на это внимание. Коробка ходит? Ох, какое важное дело! Но та изолированность в самом ядре толпы меня особо насыщала. Я часами мог проводить время в коробке. Каждая коробка имела на себе небольшую прорезь, наверное, они служили как ручки, и так я видел окружающих меня людей. Я их мог видеть, а они меня – нет; и хотя я находился совсем рядом с ними – все же я был от них очень далеко. Да, я очень любил свою коробку. Думаю, что эта любовь и определила мою дальнейшую приверженность социальным сетям. Посредством их, как будто и далее у меня есть своя коробка. Но, со временем и эта коробка стала мне тесной. Именно потребность разделить с кем-то истину, сделала ту самую коробку – неподходящей. Думаю, что ложь можно поделить с каждым. Редки те, у кого есть он или она, с кем можно поделить истину. Поэтому я и стал рабом своих желаний, которые ни виртуальная маска не могла передать. Это были, и все еще есть моменты крайнего абсурда. Потому что я действительно верю в Бога! Точнее, я знаю про Него, но не верю Ему. Это и есть корень всех моих абсурдов… также и счастья. Что на самом деле это? Не знаю, но понимаю, что по этим счастливым моментам могу измерить коэффициент счастья в собственной жизни. А какой он? Достаточно мал, наряду со всей своей распоясанностью. И наряду со всеми теми ночными времяпрепровождениями, туманными днями, не оставшимися в памяти утрами. Очень мал! Я удивился этому. Действительно. А разве я не трудился их увеличить, преумножить? Трудился, но и наряду со всеми теми усилиями, остается следующий момент, а это – мгновение мира и истинного счастья. Не скажу – радости. Не скажу – потому что соврал бы. по нему и могу измерить весь свой недостаток счастья. Итак, было это пару лет назад…
Я уже долго заждался дилера и за этот время кризис начал бушевать моим телом, которое только мир желало. У меня не было каких-то особых обязанностей, так что ожидание по длительности превзошло само себя, которое сейчас выглядело как вечность. И, действительно, такие моменты необходимы, чтобы выжить. После них человек понимает всё счастье пойманной добычи. Если бы не ждать столько, тогда ни сам волшебный порошок не был бы настолько волшебен. Это я выучил в то время, когда не ждал. Когда это было тем, что подразумевалось. Ничего не должно подразумеваться! К сожалению, я живу во времени, когда всё подразумевается. Люди, обстоятельства, события… буквально всё! И, самым тем, я ни за что не благодарен! Для меня ничто не ценно… до тех пор пока это не потеряю, но тогда времени для печали или хотя бы для ретроспективы – нет, потому что есть много других вещей или людей, или идей, которые подразумеваются и которые ведут. Поэтому и сейчас у меня не было времени для сожаления, потому что не позаботился о себе днем раньше, потому что само ожидание отняло остроту этого вывода. Ох… эти моменты действительно, действительно больны. Особенно, если к этому присоединить и неизвестность, потому что мобильник был выключен. Время от времени меня бы рвало от табака, который я заглатывал почти механически. Всё мне было тяжело. Мир, честно говоря, кратковременный, я находил в фокусировании на вещах, находящихся перед мной. В неизвестно какой по счету раз я протер лобое стекло и наслаждался запахом жидкости, которая тут же исчезала. Это ощущение меня немного успокаивало. Возвращая меня воспоминаниями к прогулке возле моря. По набережной… когда я был маленьким и когда это подразумевалось. Уже десять лет я не прогуливался возле моря. Сейчас просто вдыхаю средство для мытья лобового стекла, утешенный хотя бы этим воспоминанием, которое у меня есть. Это хотя бы подразумевается. Сообщение о том, что мобильный абонент снова доступен – было увертюрой моего самого счастливого воспоминания. Мобильник был занят. «Я не единый» – подумал я. Наконец – голос. Что-то покупала, отвезла сына туда и туда, ей очень жаль и мы можем встретиться только лишь через полчаса. Силы словно вернулись ко мне. То, что моя жизнь снова обрела смысл, вернуло меня из моего бреда о подразумеваемой прогулке по пляжу. Вернее – Набережной. Тогда я понял какое испытываю наслаждение от запаха дизеля. Нажал на газ. Естественно, те полчаса превратились в пятьдесят минут, но разве это имеет какое-то значение… наконец-то я схватил добычу. Что на очереди? – клюкало в моем мозгу. Река! – пронеслось мимо меня как некое решение. Наверное, как суррогат моря или чего-то там еще – она была тем самым местом, которое сейчас подразумевается. Я удачно припарковался, комуфлируя свое положение листьями и ветками, чья отделенность друг от друга обеспечивала мне вид на Дунай, которым я не пользовался. Он просто подразумевался. В конце-концов шприц был полным. Я и далее пребывал в кризисе, но на этот раз – в другом. Только тогда, после законченной подготовки я оглянулся вокруг себя. Красота. Солнце, деревья, река… действительно сказочно. Я решил немного продлить это время ухваченной добычи. Исчерпать кризис. Поймать его смысл. Я вышел из машины, глубоко вдохнул. Протянулся так, что у меня закружилось в голове. Снова оглянулся вокруг себя и счастливо вдохнул запах реки. Я сел на передний капот и смотрел на себя в центре окружающей меня красоты. Почему я сейчас счастлив? Из-за того ли, что меня окружает или из-за осознания, которое во мне. Тогда это знание или то сознание переливается и на вещи, окружающие меня. На солнце, деревья, реку. На все то, что сейчас подразумевается. Я приподнялся с капота и снова протянулся. Кризис, проявляющийся через дрожь, сейчас был приятен. Наконец-то, она меня не контролирует. Сейчас контролирую я её! Понял, что я – сам. Да, на сотню метров от меня нет ничего, кроме этих деревьев, солнца и реки. Что я прикрыт и что я снова в коробке. Засмеялся сначала в себе, затем вслух. Сейчас это и неважно. Всё то же самое! Я удалился на два шага от автомобиля, а вслед за тем – еще на десять. И наряду с кризисом во мне было спокойствие. Мне действительно хотелось наслаждаться им. В осознавании того, что у меня есть решение и могу контролировать свое настроение и свой мир. Да, мир! Каждый, кто хотя бы один раз переживал кризис, знает как организм хочет помочь самому себе, поэтому нам предлагает альтернативные возможности эндорфина. Чаще всего путем либидо, а некоторые на самих себе делают порезы. Я на себе никогда не делал порезы. Так что сейчас я начал чувствовать давно забытый либидо. Меня это удивило, тем более, когда находитесь в окружении, где и секс подразумевается, и, может, именно потому что он подразумевается, то как-то уже больше и не вдохновляет. Не волшебство, а просто …совокупление. То, что он и есть на самом деле. Но тогда, в тот момент я был приятно удивлен тем либидо. Я знал, что он исчезнет сразу же как введу в себя волшебную жидкость и поэтому решилсля на двойное удовольствие. Не будет длиться долго, знаю, но все-таки продлится и я его получу, вкушу. Я сдался либидо. Снова вернулся на капот, зажмурился и дал солнцу и сообственным эротическим воображениям пробиваться через мои веки. Наконец – эрекция спустя одну-две минуты и эякуляция, и миг предивного покоя. После того покоя – пустота, но само сознание, что у меня есть добыча и есть решение – вернуло раннюю экзальтированность положением реки, солнца и деревьев. Я вернулся в машину, схватил шприц. Зазвонил телефон. Уххх… на экране я увидел, что меня зовут обязанности. Дневные должествования. Все то, от чего я хотел уйти. Все то, от чего не смог уйти. Тогда это просто подразумевалось. Ответил на звонок, кольнулся и продолжил день… меня проводил запах реки. Он приятно сочетался с запахом дизеля, а в то время на лобовом стекле солнце играло моим средством для мытья. Несколько минут спустя, только что все это произошедшее – стало лишь счастливым воспоминанием. Чем-то, что подразумевается и что теперь сопровождает прогулки возле моря, по набережной и неизвестно что еще в моей голове и моем абсурде.
Да, это было счастливое воспоминание, но и не из тех смешных. Я всегда придавал юмору извращенный смысл. С годами я вылечился от этого, так я думал, до возникновения одной ситуации, которая мне вернула те старые наслаждения. Естественно извращенные, надо понимать. Это было пару лет тому назад, когда я испытывал наисильнейшую потребность в поиске смысла существования. Сути. Есть ли она? Какая она? Как кувалдой ударяло по моим мыслям, по существу нагружая меня до той меры, что я ни в чем не находил удовольствия, уже при самом его возникновении понимая, что оно своей временностью – изначально обречено на забытье. На ничтожество. На безсмысленность. Может уже пора упомянуть о том, что я священник, для описания всей картины того бесплодного поиска смысла. Значит, та недостаточность отношений с Богом, представителем и сотрудником которого я являюсь, всегда меня поражала, делая из меня лицемера в сообственных глазах во время рассказов о Нем другим. Имею ввиду, откуда у меня на это право, я Его и не знаю! Такие выводы медленно, но надежно вели меня к отчаянию осознания того, что я просто рожден чтобы умереть и что действительно ни в чем не могу найти смысл, потому что ничто не может иметь вечность. В принципе, ту бездну, которая между мной и Шефом, я с ранних лет пробовал оправдать как некое наказание. Потому что при окончательном анализе и удар есть прикосновение. Но, до того удара ни разу не доходило. Это меня еще дополнительно разочаровывало. Это были хотя бы ясные вещи, как наш Закон о преступности, думалось мне тогда, натворил дело – и имеешь последствие. Значит, если согрешишь – имеешь и наказание как результат твоего выбора. Просто, разве не так? Но, нет! Наказание никак не приходило, самым тем, ни тот удар, которому я надеялся, что он будет тем самым прикосновением. По прошествии какого-то времени мне больше и не было важно, потому что я нашел – героин. Мой смысл в бесмысленности жизни. Итак, как бы там ни было, тот день был особо серым. Кошава, казалось, решила наконец сдуть Белград и первым под ударом находился мой красивый район возле Дуная, где я в то время служил. Я посмотрел в окно. Нигде никого. Только свист ветра и сопровождающий его треск ветвей, изгибающихся своими осенними барабанными остатками. Листьев на них не было. Зеленых – тем более. Я радовался этой пустой окрестности вокруг меня и этому соблазнительному завыванию ветра. Отправился в церковь. Это было какое-то нищенское барокко, без купола, который есть единственное украшение того направления в искусстве. Уберете ли его – тогда само здание может быть похоже на некое складское помещение. Но ниши и разные орнаменты снаружи все же говорят о том, что речь идет о сакральном объекте. Я вошел в церковь как в свое рабочее помещение, посмотреть есть ли что-то нового на иконах, не забрел ли кто-то случайно в такую погоду и оставил пожертвование своей матери Церкви. Не оказалось ничего и я прошел до импровизированной лавки с разными церковными причиндалами, располагавшейся у самого входа. На прилавке лежали какие-то бумаги, как напоминание об обрядах, проводимых коллегами и мной и о которых нам напоминал церковный прислужник как раз этими записочками. Читая написанное на тех листочках, как и множество раз до этого, ко мне вернулся старый-новый вопрос о самой сути какого угодно действия. Сакрального или светского, без разницы. Мне вновь стало противно от самого себя, то есть от лицемерия, которым я зарабатываю «хлеб наш насущный». Ох, да… также важно вспомнить, что на самом входе в церковь, с наружной стороный, конечно же, я увидел топор. Подумал: откуда топор на входе в церковь? Кто его тут оставил – поставил? На мгновение в моей голове пролетела цитата из Писания: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Матф.3:10), что еще больше меня вывело из себя, потому я совсем потерял надежду на то, что дойду ли я когда-либо и каким образом до «хорошего плода». В действительности же, я был уверен тогда, что это только пережитки, задание котрых держать массу в состоянии покорности, потому что на своем жизненном пути я не получил никакого следа от топора, ударов, всякого прочего, несмотря на то, что бы я ни делал или ни сделал. Эта тишина меня еще больше выводила из себя, а из-за нее – и сам Бог, то есть Его молчание. О, хотя бы у Него возникло желание дать мне подзатыльник, чтобы наконец-то я понял. Но, нет… и я все больше сходил с ума. Поэтому, вот что происходило со мной в то время: я стою согнувшись над прилавком лавки, в одной руке держа записочки, а в другой топор. Нужно и упомянуть, что я не был одет в рясу, а на мне были какие-то серые, домашние тренировочные штаны и изношенные кроссовки и толстовка с капюшоном, но он не был накинут на мою голову. Все-таки, это – церковь, – думала моя механика действий. Наконец-то я закончил с прочитыванием записочек и новая доза бессмысленности толкнула меня присесть тут ненадолго, под прилавком церковной лавки. Тишина церкви, как и бешеное завывание ветра, выманили из моего мозга старый-новый вопрос и я задумался над ним. Хочу заметить, что двери церкви закрывались сами, не с помощью какого-то особого механизма, а из-за сквозняка, придавающего скорости тому несущемуся ветру. Итак, эти двери были закрыты. И находясь в таком положении, сжавшись под прилавком с топором в руке, я уставился в стоящую перед собой стену, которую уже давно охватила влага. Вдруг я услышал какое-то шебуршание возле двери. Кто-то пробовал войти. В конце-концов вошел. Я не сдвигался с места, поэтому тот, только что вошедший, не мог приметить моего присутствия. Кого принесло? – пронеслось в моей голове. Я немного пододвинулся, чтобы рассмотрерть ситуацию, искусно стараясь остаться незамеченным. На самом деле это были прихожанки из другой Епархии. Две пожилые госпожи или, можно сказать, две старушки, набожно крестились, целуя иконы. Оставят ли они какое пожертвование? – подумал я, оценивая их взглядом. Не оставят, – сделал я вывод. Речь шла о двух старушках, которые кто знает по каким причинам ходят в церковь, вероятно, гонимые какими-то своими поисками за смыслом жизни. Я снова повернулся к стене, выведенными из себя этими промахами. Тем страхом, держащим нас в состоянии покорности, лишь – инструментами. Ужас, я бесился внутри себя, уставившись в ту затхлую стену и надеясь, что они вскоре уйдут. Но нет! Они решили немного посозерцать перед центральной иконой. Это я увидел, когда слегка приподнялся, движимый поиском выхода из неудобного положения своего тела. Картина действительно была сердцераздирающая! Две старушки перед иконой, с перекрещенными руками кающегося, играют раскаивание перед самими собой. Эта картина, на самом деле, меня вернула к ранним наслаждениям. Я накинул капюшон. Двери с треском захлопнулись, словно и Шеф одобрил это мое размышление. Старушки вздрогнули, машинально обернувшись к дверям. Там не было никого и они, уже успокоенные, снова начали принимать позу набожности. Подлинного раскаяния. Всего того, что меня доводило до предела сумасшествия. Но, в попытках принятия прежней позы набожности, они увидели картину за прилавком церковной лавки, пустующей до этого времени. Они увидели подобие с капюшоном, как оно выглядывает из мрака церковной монотонии. У подобия при себе был топор. Старушки остолбенели. Момент неизвестности считывался с их взволнованных, точнее запуганных лиц. Я рассматривал их. О чем они сейчас думают? – и я внезапно начал смеяться. На лицах старушек тогда показался оттенок ужаса. Я сделал шаг по нраправлению к ним, занося над собой топор до уровня темени. Старушки в этот момент полностью развернулись ко мне, в то время как доза ужаса полностью охватила их гримасы полными молящей боли. Я подходил к ним потихоньку, оставляя свободный проход к двери и надеясь их бегству. Но они просто были остолбеневшие, пялясь на меня, как овцы перед убоем. Хочу сказать, что перед моим взором никогда не представала картина с овцой, ведомой на убой, но это сравнение, наверное, прижилось в нашем языке для описания состояния парализованности, то есть крайней отдачи себя «в руки» обстоятельств, которые мы больше не в силах контролировать. Также и те две старушки, с выражением примирения с ужасом, просто уставились на меня. Я остановился. Увидел, что они были не из моего прихода. Что в эту церковь пришли неизвестно по какой причине, при этом не являясь ее прихожканами. Эх, сейчас вы увидете, – подумал я про себя, – демонов окраины! По сути, они не могли даже увидеть моего лица, полностью спрятанного под тенью от капюшона. Но они ни чуть и не трудились смотреть мне в лицо. Взгляды их были направлены на топор. Я решил разыграть комедию. Изменив голос, некой глубокой интонацией, какую я слышал в разных американских фильмах ужасов, наконец произнес: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают»!!! Старушки теперь были растерянны. Не демон ли это? – выражалось вопросом на их лицах. Я грохотом рассмеялся. Неизвестно за что они молились перед этой иконой. Услышав этот мой смех они немного отпрянули, пока ужас во всей своей полноте вновь не появился на их лицах. Как уже ранее было упомянуто, я оставил им проход для побега и решил эту комедию в конце концов завершить. Я сделал к ним еще один шаг. Мгновение неизвестности и ужаса. Приподнял топор еще чуть выше и начал на них орать. Это были крики как из фильма «Изгнание дъявола» и они, наконец, были лишены любого сомнения по поводу того кто это: маньяк или демон. Продолжая орать, я сделал еще один шаг к ним, подняв топор еще выше, но в этот раз якобы их зарублю. Наконец они начали отступать к дверям. Я начал еще громче на них орать. Эти крики были действительно чудесными. В один момент я оглянулся на эту картину и крики сменил смех. Точнее, грохот. Словно это был знак и старушки наконец-то начали свой побег. Грохот я снова заменил ором и побежал к ним, полностью подняв топор над головой. Двери захлопнулись и я снова вернулся к прилавку. Я подождал пару минут и отправился домой, неизмеримо радуясь тому, что весь свой запас извращенного юмора я обогатил и этой выдумкой. Действительно, это те мелкие пакости, составляющие нашу жизнь!
Во время, когда я верил, что смогу придать жизни значение, эти и подобные этому события – были значительными. Сейчас, читая их, понимаю, что они не значительнее некоего духовного стриптиза в сравнении с одним жизненным промахом. Сейчас я глубоко уверен в том, что мы сами – не можем ничего, что колесо судьбы или жизни вращается совершенно независимо от наших стремлений или желаний. И тогда, вопрос на миллион долларов гласил бы так: в чем смысл всего? До определенного момента в своей жизни человек, я, например, верит, что любой опыт служит смыслу, который проявится в свое время. Все таки, то время не должно прийти и тогда тот человек, я, наприер, потеряет желание его продолжать, особенно по этой причине, потому что сами события повторяются словно не некой неприметной ленте и самым тем и наскучат после определенного времени. Как и церковь, среди всего остального! На самом деле, она бы явилась как идеальный пример сказанному. А именно, воодушевление, которое понесет человека, когда он поймет, что не рожден только для того, чтобы умереть – быстро испарится перед налетом Его неприсутствия в самой централи, назовем ее такИ действительно, если войдете в какой-либо рукотворный храм, вы застанете в нем лишь стены. Даже не человка, а тем более Бога. Конечно, рассказов об эмпатии, христианских ценностях, вам не будет не хватать, пока дело, практичное применение сказанного, остается неуловимым. И так, если ни человека не могу найти, какой тогда у меня мотив в таком месте искать Бога? Никакой. Тут мы доходим до точки суеверия, той реальности, в которой церковь – учреждение живет сегодня, полностью глухая к нуждам человека и Новой эпохи, которая уже веками тут. Но, развитие расы тормозит собой застоялость устаревших методов Богопознания, не предлагая, хотя бы в данный момент, альтернативу того основного вопля в человеке. Вопля со смыслом. За Богом, одним словом. Развитие расы поднимает собой и сознание единиц, и не пройдет много времени, когда сам человек будет полностью убежден в том, что свойство ада есть устаревшая форма, и что наказание того вида больше непедагогическое, как и ни истинно. Но то, что меня интересует, а что в данный момент не могу постичь, это – что будет ему являться альтернативой? Но, ладно… эти радости оставляю грядущим поколениям; то, что являлось бы моим вкладом – это дело, которое я сейчас осуществлю и надеюсь, а время покажет, как оно все таки окажется гуманным и утвердительным, несмотря на то, каким бы ужасным оно на сегодняшний день не казалось. Но, прежде, чем я пойду на тот последний шаг к ризнице смысла, мне хотелось бы упомянуть о двух событиях, которые собой меня полностью утвердили в решении и понимании того, что ничего не так, как кажется что есть и как бы нам хотелось, чтобы было, что нас опять может вернуть к тому вышеупомянутому колесу жизни или судьбы, которое вращается совершенно независимо от наших желаний или хотений, хотя мы являемся его частями. Познание этого наносит немного боли, неприятное, но все таки… что приятно?
День был солнечным, прекрасным. Даже и рабочая Карабурма заблестела какой-то новой чистотой. И я сам находился в радостном настроении. Я осуществил пару карьерных успехов, приобрел значительное количество денег и понесенный этим, начал баловать себя разными удовольствиями этого палого бытия. Конечно же я вас пощажу от описания их, но то, что я подчеркнул бы сейчас – это красивые и блестящие алюминиевые покрышки, которые как раз тогда я поехал покупать. На самом деле, я думал тогда, что именно их мне не хватает, чтобы моя жизнь была и, что самое важное, выглядела – совершенно. И так, беззаботно ехав вверх по дороге, почти на самом верху которой горели контейнеры, мой взгляд привлекла следующая картина, какие не так часто встречались. Я увидел, как белокожий мальчик наклоняется над контейнером, стоящим в начале этой улицы и найденное в нем забрасывает в какой-то вид транспортного средства. Мне не хотелось бы звучать как расист, но этим занимаются в основном Цыгане, так называемые Ромы, очень смуглого цвета кожи и поэтому необычность самого этого происходящего и отражалась в том, что из контейнера выглядывало белое, а не смуглое подобие. Я остановился и приготовился наблюдать в зеркале за продолжением происходящего. Мальчик был красивым, бедность словно не оставляла следа на его внешности. На вид я дал ему около 14 лет. На нем была изношенная одежда, которая, положив руку на сердце, мимо контекста, в котором я его застал, больше говорила о его неопрятности, чем о бедности, в которой жил. Он, наконец, сдвинул с места свою тележку, поместив найденное в огромную корзину, которую толкал велосипедом. Чудо импровизации, – подумал я. Пока он передвигался по улице, приближаясь к моему автомобилю, я углубился в размышления. Точнее, в самоукор. Думаю на самом деле, какой же я христианин, еще менее того – христианский свещенник, когда мой день наполняет сознание о том, что я достану блестящие алюминиевые покрышки? Что со мной не так, если я позволяю себе их купить, а при этом есть люди, котрым не хватает хлеба? Каким же я стал лицемером или всегда им был? Я нахожусь вечно в поисках хороших дел, а совершаю нечто противоположное им. Думаю, мой автомобиль будет ездить и впредь. На самом деле, он будет ездить также, будь на нем старые или новые покрышки. Действительно, что не в порядке со мной!?!?!? Я решился взяться за дело! Наконец мальчик доковылял до меня. Я обратился к нему.
Ребенок, подойди на минутку, – постарался занять положение попа Чиры, – откуда ты?
Мальчик смущенно подошел и сказал, что он из Малого Лесковца, по-другому – из ромского поселения на Карабурме.
Что ты делаешь там, ты же не Цыган? – свое удивление я выразил вопросом.
Нет, но мои живут там с 1999 и также жили с Цыганами и когда приехали сюда в 1995. Так что и я привык к тому, что я Цыган, – засмеялся он.
Какая-то грусть меня настигла. Я понял что значило 1995 и 1999. Как понял и следы бедности на нем, по зубам, которые были печально желтыми, вопреки его возрасту. Как не было у него и стажа курильщика – и придя в себя, я спросил:
Куришь ли?
Что? – ответил вопросом словно из пушки.
Сигареты, – смутился я , – что бы еще?
Ага, это… да, кручу, но я с косяками завязал еще год назад, – произнес он с гордостью.
Сколько тебе лет? – я был полностью ошеломлен.
14 исполняется сейчас, в мае – ответил он.
А как долго ты курил марихуану?
Пару лет…
Пару лет!!! – Пару лет!!! – я был ошарашен.
А ходишь ли ты в школу? – перевел я в другое русло неприятную тему.
Да сейчас заканчиваю восьмой класс, – ответил он.
И? И как тебе учеба? Интересна она тебе? – я старался дойти до какой-то сути или хотя бы заинтересованности.
Да, особенно люблю Историю… – с расслабленностью сказал он.