Андрей Троицкий
Напролом
– Дослушай, тупая жопа. Так вот, если ты ещё раз её тронешь… Нет, я передумал. Не стану я тебя на зону отправлять. Много для тебя, ублюдка, чести казенную баланду жрать. Поступим проще. Из этого кабинета тебя вынесут вперед ногами. Вперед твоими грязными паршивыми ногами.
Клюев обхватил руками голову и громко всхлипнул. Кажется, он собрался заранее оплакать свою безвременно оборвавшуюся жизнь. Девяткин продолжил:
– Ты знаешь, я своих слов не нарушаю. А медицинский эксперт напишет заключение, что ты отбросил копыта от сердечной недостаточности. Или от приступа радикулита. У тебя ведь радикулит? Вот и чудесно. Тебя сожгут, как бревно, и похоронят в безымянной могиле. Рядом с бомжами и шлюхами. Такими же отбросами, как ты. Похоронят там, потому что твоя жена не станет тратиться на похороны такого ублюдка. Потому что ей вспомнить нечего, кроме синяков.
Девяткин дал себе передышку, закурил.
– Сейчас же на фабрику бегу, – пообещал Клюев. – Одна нога здесь, другая уже на фабрике. Я и сам хотел туда идти устраиваться, но сомневался. Но теперь, поскольку вы рекомендуете… Поскольку вы советуете…
– Да, да. Очень тебе советую.
– Можно спросить? Правду говорят, что вы при задержании Клопа подстрелили?
Значит, уже весь город знает. Вот, даже сюда, в КПЗ, слухи дошли.
– Дверь у тебя за спиной, – сказал Девяткин. – Проваливай. На неделе придешь со справкой.
* * * *
Клюев снова согнул спину в вопросительный знак и неслышными крадущимися шагами вышел из кабинета. Девяткин заглянул в протокол. Клюеву полагается заплатить штраф, но денег у него, разумеется, нет. Значит, жене за мужа платить придется. Все правильно, все по справедливости: её избили, она же и деньги плати. Девяткин разорвал протокол вдоль и поперек, бросил квадратные бумажки в корзину.
Так, с Клюевым он разобрался. Кто следующий?
Он заглянул в протокол. Некто Валуев. Опять старый знакомый, злостный алиментщик и пьяница. Устроил дебош в пивной «Креветка», облил водкой официанта и дважды плюнул ему в лицо. Валуев страдал страстью к перемене мест, как память о себе, оставляя очередной брошенной женщине очередного младенца. Доподлинно известно, что последние пару лет Валуев жил на Камчатке и даже знал несколько слов по корякски. И вот нелегкая занесла его в Степановск.
Девяткин уже беседовал с любвеобильным Валуевым по душам, без мордобоя. Тогда Валуев сказал: «Любить женщину – это все равно, что идти по тундре с завязанными глазами. Куда идешь – не известно. Но все время проваливаешься, ноги вязнут во мхах. И, в конечном итоге, все кончается плохо, совсем плохо». Интересно, что этот умник на этот раз скажет? Чтобы завтра же духа Валуева в городе не было, – решил Девяткин. Нет, сегодня же. Душевные разговоры кончились. Девяткин испытал странный зуд в сжатых кулаках.
Теперь он с Валуевым он церемониться не станет. Девяткин протянул руку, чтобы нажать кнопку с селекторной связи с дежурным, но тут зазвенела длинная трель междугороднего звонка. Девяткин снял трубку и не узнал далекий женский голос.
– Я у телефона, – дважды повторил он.
– Это Ирина Павловна говорит, жена Леонида Тимонина, – сказала женщина. – Простите за беспокойство…
– Какое уж там беспокойство.
– Как ваши дела? – спросила Тимонина.
Ясно, вопрос задан из вежливости. Видимо, Ирина Павловна и не ждала длинного распространенного ответа. Поэтому Девяткин ответил коротко и правдиво.
– Дела так себе, паршивенько. А что у вас? Как Москва, шумит?
– Шумит. А у нас… У меня, – от волнения Тимонина запуталась в словах. – Короче, случилось несчастье.
Долгая пауза, которую Девяткин выдержал, решив не задавать наводящие вопросы. Так уж получилось, что по этому номеру, в этот кабинет благополучные и счастливые люди никогда не звонили. Но пауза сильно затянулась.
– Что-то с Леней? – спросил Девяткин.
– Да, с Леней. Неделю назад, в прошлый понедельник, за ним приехала машина. Ну, чтобы на работу его отвезти. Леня остановил машину возле Центрального телеграфа на Тверской. Велел водителю ждать. Он вышел и больше не вернулся. Вот и все. Мы с Леней женаты уже три года. За это время не было ни одной ночи, чтобы он не ночевал дома. Я думаю, вернее, я знаю, что случилось самое худшее.
Девяткин вздохнул с облегчением, он приготовился выслушать самые плохие известия.
– М-да, даже не знаю, что ответить, – Девяткин вправду не знал, что ответить. В голову лезли одни банальности. – Вы милицию вы уже обращались?
– Нет, разумеется, не обращалась. Леня очень заметный человек, солидный бизнесмен. О нем пишут газеты, его по телевизору показывают. Журналисты платят милиции за информацию. Если я заявлю, завтра новость будет во всех газетах. Это серьезный удар по коммерческим структурам, которые принадлежат мужу. Большие, нет, огромные финансовые потери. Если Леня найдется, он убьет меня за то, что я заявила в милицию. Но мне почему-то кажется, что он исчез навсегда.
Чисто женская логика: если человек мелькнул в телеке, если о нем в газете что-то начирикали, то заявлять в милицию о его исчезновении – последнее дело. Интересно, что важнее для Ирины Павловны: найти мужа или избежать финансовых потерь? Впрочем, это противопоставление не корректно.
– Чем я могу помочь?
Тимонина, кажется, немного успокоилась.
– Леня всегда говорил, что вы сыщик, каких поискать. Говорил, у вас талант от Бога. А то, что вы оказались после Москвы в этой дыре, в этом Степановске, просто досадное недоразумение. Невезение.
– Ну, не преувеличивайте мои способности.
– Вы его найдете. Ведь вы с Леней лучшие друзья. Вместе служили в Афганистане. Леня часто повторял: если со мной случится несчастье, если что-то серьезное стрясется, первому я позвоню Юре Девяткину. Ему первому позвоню. Он часто это повторял в последнее время, будто знал… И вот он пропал. Он позвонить вам не может. Поэтому звоню я.
Девяткин наклонился, спрятал дубину в стол. Сегодня Валуеву и другим задержанным очень повезло. Их хрюльники останутся целыми. Сейчас Девяткину не до этого.
– Понимаю, – сказал он. – Теперь постарайтесь меня выслушать. Да, мы с Леней действительно старые друзья. Вместе воевали. Я готов сделать для него все, что нужно сделать. Но мои возможности ограничены. Понимаете? Я не отказываюсь помочь. Но не все в моих силах. Я ведь скромный милиционер из провинции, пусть раньше и работал в Москве. Это дело не меняет.
– Возможно, вы один только и можете помочь. Вы самый близкий друг Лени. Ни один человек не знает его так хорошо, как знаете вы.
– Возможно, – кивнул Девяткин. – Но у лично вас гораздо больше возможностей, чем у меня. Вы обеспеченный человек. Если не хотите иметь дело с милицией, обратитесь к частным сыщикам, самым лучшим. В Москве есть хорошие детективы.
– Это бесполезно. Они будут тянуть с меня деньги, и создавать видимость бурной деятельности. А Лени не найдут. Я это знаю. Мне нужно разыскать мужа. Мне нужно знать правду.
Снова долгая томительная пауза. Тимонина ждала каких-то слов. «Нужно что-то решить, ответить „да“ или „нет“, – сказал себе Девяткин, хотя на самом деле все уже решил.
– Хорошо, я приеду. Возьму билет на завтрашний поезд, через сутки буду в Москве.
– А самолетом нельзя? Быстрее получится.
– В этом городишке нет аэропорта. Тут вообще ничего такого нет, потому что цивилизация сюда ещё не дошла. Задержалась лет на двадцать.
– Хорошо, приезжайте хоть поездом. Я знала, что вы не откажете. Когда возьмете билеты, позвоните. Пришлю машину вас встретить.
Короткие гудки отбоя.
Глава четвертая
Закончив телефонный разговор с женой Тимонина, Девяткин встал, раскрыл створки стенного шкафа, стянул форменную рубашку и брюки, переоделся в гражданскую одежду. Он критически осмотрел себя в большое зеркало. Видок не слишком солидный. Возможно, по провинциальным меркам – и так сойдет. Но для столицы низкий сорт.
Эти брючки, чистые и тщательно наглаженные, устарели лет эдак… Даже трудно сказать, на сколько лет они устарели. Сорочка тоже подгуляла, фасончик а-ля младший научный сотрудник. Пиджак тесноват в плечах и вообще серьезной критики не выдерживает. Ехать в таком виде в столицу, явиться в приличный дом, чтобы расстраивать своим видом жену друга, у которой и так большие неприятности. Которая, возможно, вдовой стала. Нет, на такую пакость Девяткин не способен.
Галстук… Ладно, это не для слабонервных. Девяткин вспомнил свой темно серый, довольно стильный пиджак и горько вздохнул. Пиджак перед смертью изрешетил картечью рецидивист Горбунов. Светлая память. Не Горбунову, разумеется. Пиджаку.
Девяткин сел в кресло, зашнуровал ботинки, позвонил в соседний кабинет младшему лейтенанту Афонину, велел забрать протоколы и закруглить все дела с задержанными.
– Только ты с ними построже, – велел Девяткин. – Без разговоров за жизнь, без соплей. Я вернусь во второй половине дня.
– Построже – это само собой, – отозвался Афонин, который не умел строго держаться с задержанными хулиганами.
Теперь надо садиться в машину и ехать к начальнику управления Ефремову на дачу, где тот лечится тяжелым трудом от мифической ангины. Ехать и отпрашиваться на неделю. Ефремов воспримет просьбу подчиненного, как личное оскорбление. «Ты не можешь с этим дерьмом повременить? – спросит Ефремов. – Ты ведь меня под корень рубишь. Ты ведь знаешь, как мне нужна эта неделя. В кое-то веки выбрался поработать на воздухе». Ну, и так далее…
Человека можно понять. Еще не вся картошка окучена, не вся клубника прополота. И больничный до четверга. Наверняка разговор будет долгим и нудным. Очень огорчительно, но Ефремову придется закругляться с отдыхом и выходить на работу. Оставить лавочку больше не на кого. Ничего, он хороший человек, поймет, войдет в положение. Должен понять.
Девяткин вышел из кабинета в коридор, освещенный люминесцентной лампой. С другой стороны двери уборщица баба Клава терла чистый пол мокрой тряпкой, намотанной на швабру. Бабка подняла голову, прислонила швабру к стене, шагнула к начальнику. Будто только делала вид, что уборкой занималась, а сама ждала появления Девяткина.
– Юрий Иванович, здравствуй. Говорят, ты того страшного бандита намедни застрелил, Горбунова. Это правда?
Девяткин раз ушел от прямого ответа, проявив просто-таки чудеса остроумия.
– Говорят, что кур доят, – сказал он.
– Значит, брешут? – расстроилась уборщица.
Девяткин снова увильнул в сторону.
– Отличная ты женщина, тетя Клава. Была бы ты помоложе лет на тридцать, я бы на тебе женился.
Уборщица облизнулась в след Девяткину. В эту минуту она чуть не до слез пожалела, что так стара, так безнадежно стара.
* * * *
На центральной площади Девяткин появился в пятом часу вечера. Он уже успел побывать на даче Ефремова и выпросил неделю за свой счет, затем пообедал все в той же диетической столовой, в которой поклялся себе больше не бывать. Затем побрился и постригся в вокзальной парикмахерской. Теперь самое время подумать об обновлении гардероба.
Жара не собиралась идти на убыль. Ветер поднимал и гнал по площади клубы въедливой пыли и мелкого песка. Девяткин подошел к городскому универмагу, зданию старой постройки, с огромными, как в Большом театре, колонами, поднялся вверх по ступенькам. В торговом зале на первом этаже было так прохладно, будто сюда вернулась ранняя весна. Не хватало только птичьего пения.
Девяткин зашел в секцию готовой одежды. Для начала он посмотрел галстуки и сорочки, остался недоволен скудным ассортиментом. Затем побродил перед кронштейнами с готовыми мужскими костюмами, решив, что здешние образцы немногим лучше того пиджака, что сейчас тесно обтягивает его плечи.
Женщина, сидевшая на кассе, узнала заместителя начальника горотдела милиции, заулыбалась, заискрилась золотыми зубами. Но Девяткин, ускорив шаг, быстро ретировался. Стоило ему остановиться, и кассирша наверняка пристала бы с вопросом: не он ли застрелил рецидивиста Горбунова?
Ну и город… Будь он проклят.
Девяткин прошел вдоль прилавков в дальний угол зала, открыл дверь, нырнул в служебный коридор. Без стука распахнул обитую бордовым кожзаменителем дверь с табличкой «Директор универмага Олег Маркович Мещерский». Просторная приемная пустовала, только за письменным столом длинноволосая секретарша листала журнал мод годовалой давности. Опять новенькая. И где только Мещерский откапывает смазливых секретарш? Такой девочке забронировано место на развороте «Пентхауза», а не в убогой приемной провинциального торгаша.
– Я к директору, – сказал Девяткин.
Секретарша подняла темно синие глаза, оценивающим взглядом окинула галстук и пиджак посетителя, решив, что перед ней рядовой жалобщик из покупателей.
– Олега Марковича нет на месте, – процедила она, как плюнула. – И сегодня уже не будет.
– Где же он? – удивился Девяткин, залюбовавшийся женскими губками.
– На торговой базе.
– А чья машина в переулке стоит? В этом городе только твой начальник ездит на пятом «БМВ». Он и ещё парочка бандитов, по которым тоже тюрьма плачет.
Девушка закрыла журнал, решив, что с другой стороны стола вовсе не жалобщик. Внешность, увы, обманчива.
– Как вас представить?
– Я сам представлюсь.
Девяткин шагнул к директорскому кабинету. Мещерский, копался в бумагах, при виде Девяткина он попытался изобразить радость, даже всплеснул руками. Но радость на лице Мещерского получилась вымученной, фальшивой, больше похожей на гримасу испуга.
– Какими судьбами?
Девяткин не ответил. Он сел к столу для посетителей, вытянул ноги и без долгих предисловий перешел к делу.
– Помнишь тот серый пиджак, который ты мне принес в прошлом месяце?
– Как же, помню. Франция.
– Один гад испортил твой пиджак. Восстановлению он не подлежит.
Глаза Мещерского увлажнились, уголки губ поползли вниз.
– Надо же. Какая досада. Очень жаль.
– И мне жаль. Надо как-то поправить положение. Не могу же я ходить в этом дерьме. Тем более я завтра уезжаю в Москву.
В глазах Мещерского блеснула робкая надежда.
– На повышение? Наверх забирают?
– Уезжаю всего лишь в короткий отпуск. Так что будем делать?
Мещерский был разочарован ответом. Он сделал вид, что не понял иносказаний милиционера.
– Хорошо, что вы зашли. На складе есть хорошие женские платья. И недорогие. Для вашей знакомой, для Елены Николаевны самое то.
Девяткин тяжело вздохнул. В этом городке даже сугубо личная жизнь становится достоянием широких кругов общественности. Вот и завмаг уже знает, имя любовницы Девяткина. Знает, какое платье ей подойдет.
– Мне не нужны платья, тем более дешевые. Мне нужен мужской костюм. Приличный. Типа того, что на тебе.
– Таких, к сожалению, нет.
– Ты хочешь, чтобы я вызвал своих ребят и вместе с ними пошел на склад? И посмотрел, что у тебя там есть и чего нет? А начну я с твоего кабинета, с этого вот шкафа. А заодно уж, поскольку начал, займусь и левым товаром. И водку проверю, который ты в продуктовой секции выставил. И все остальное.
– Я не могу одевать милицию за свой счет. Иначе в трубу вылечу.
– Бандитам ты платишь, и в трубу ещё не вылетел. А милиционерам помочь не желаешь? Вот ты как? Ладно…
– Кому я плачу? – захныкал Мещерский.
– Тебе имена назвать? Ты вообще чего хочешь? Чего ты добиваешься?
Бессмысленные вопросы поставили хозяина кабинета в тупик. Девяткин славился крутым нравом и его скрытые угрозы наверняка не пустой звук. Мещерский сдался. Его жалкое сопротивление с самого начала было бесполезным.
– Я не сказал, что не желаю помочь милиции. Помогу. Это мой святой долг.
– Ну, наконец-то. Вот и умница. Значит, костюм. И ещё троечку сорочек. Фирменных. А не то китайское барахло, что валяется в торговом зале. И галстук. И ещё пару летних ботинок. Самых лучших.
Через сорок минут Девяткин ушел, сжимая ручки фирменных сумок. Директор универмага заметался по кабинету, как таракан по освещенной кухне. Лучший костюм, который Мещерский выписал из Москвы для свояка, как назло, оказался впору Девяткину. И туфли тоже подошли. Про такие мелочи, как рубашки, носки, пару галстуков и говорить не стоит.
– Чертов вымогатель, – прошептал Мещерский себе под нос. – Тебе не костюм нужен, а бушлат деревянный. Жаль, тебя в субботу Клоп не подстрелил. Мать его, он думает, что я корова. И приходит сюда с доильным аппаратом.
* * * *
Ночь не принесла прохлады. Девяткин, накрывшись легкой застиранной простыней, лежал на спине, уставившись взглядом в черный потолок. Одна мысль о том, что в такую жару можно заниматься любовью, навевала мертвенную тоску. Он очень рассчитывал, что нынешним вечером Елена не нагрянет в его холостяцкую берлогу. Он не принял душ, отложив это дело до утра. И вправду, зачем принимать душ, если ты ложишься в постель один?
Но расчет оказался неверным, Елена все-таки пришла на ночь глядя. И вот теперь лежит рядом, как немой укор. И надо бы сходить в душ, а затем отметиться на прощанье. Но Девяткин все тянул, вставать не хотелось. А может, жара и духота стимулируют женскую половую потребность? Возможно. Или женское начало просыпается именно в тот момент, когда у мужчины это желание падает ниже ватерлинии. В такую жару думать не хочется, не то что совершать лишние телодвижения.
– Ты спишь? – спросила Елена.
– Сплю, – ответил Девяткин, продолжая разглядывать потолок.
– Когда ты вернешься?
– Кто, я? – переспросил Девяткин, будто в комнате кроме него находился ещё кто-то, третий. – Через недельку.
– Зачем ты едешь в Москву?
– По делу.
– По какому делу?
– Слушай, у нас что, вечер вопросов и ответов?
Девяткин отвернулся к стене. Решено, в душ он не идет. И отмечаться на прощание не будет. Лена потерпит недельку. А если невтерпеж, если похоть одолела, пусть гульнет. Звонок в прихожей раздался так неожиданно, что Девяткин вздрогнул.
– Кто это? – спросила Лена.
– Может, твой бывший муж, – предположил Девяткин. – В очередной раз предложит тебе вернуться.
– Серьезно, кто это?
На этот раз он не ответил. Слез с дивана, вытянув вперед руку, шлепая по полу босыми ногами, дошел до стены и включил свет. Новый звонок, длинный и требовательный. Натянув на себя майку, Девяткин вышел в прихожую, заглянул в глазок. С той стороны порога незнакомая пожилая женщина. Девяткин крутанул замок, распахнул дверь. Не здороваясь, женщина полезла висящую на плече почтовую сумку, протянула Девяткину сложенный вчетверо листок.
– Срочная телеграмма.
Почтальон раскрыла регистрационную тетрадь, Девяткин расписался огрызком карандаша. Закрыв дверь, развернул листок и прочитал текст. «Навстречу мне, как баржи каравана, столетья поплывут из темноты. С чувством жму твою дружескую ногу. Леонид Тимонин». Телеграмма отправлена сегодня из подмосковного Сергиева Посада.
От неожиданности Девяткин опустился на табурет. Леня, вот он и объявился, вот и нашелся. Но какие баржи? И навстречу кому они поплывут?
Девяткин потянулся к телефону, набрал номер квартиры Леонида Тимонина. Ирина Павловна взяла трубку после третьего звонка.
– Простите, я не поздно? – Девяткин мял в руках телеграмму.
– Нет, нет, я жду вашего звонка. Вы взяли билет?
– Взял, – Девяткин назвал поезд и вагон. – А от Лени нет известий? Ни звонка, ни телеграммы не поступало?
– К, сожалению, нет, – Ирина Павловна кашлянула. – Если бы Леня дал о себе знать, я бы с вами немедленно связалась.
– Понятно. Это я так спросил, на всякий случай. Спокойной ночи.
– Спокойной. Водитель машины вас встретит.
Ирине Павловне лучше не знать об этом маразматическом послании, – решил Девяткин. В эту минуту он не мог объяснить себе, почему не рассказал жене Тимонина о телеграмме. Интуиция сказала – молчи. И он смолчал, потому что привык слушаться внутреннего голоса.
Но какие же баржи поплывут навстречу Лене Тимонину? Нет, поплывут вовсе не баржи, а столетья. Как это? Совсем он отупел от жары. Это же строчка из стихотворения Пастернака, из «Доктора Живаго». Но зачем стихотворение нужно дробить на строки и отбивать эти строки телеграммами? И при чем тут дружеская нога, которую жмет Леня? Чушь какая.
Девяткин решил, что задать себе безответные вопросы и сломать над ними голову он всегда успеет. А сейчас, поскольку он встал и согнал с себя дремоту, нужно сходить в душ и доставить женщине удовольствие.
Все– таки понедельник день трудный.
* * * *
Вечером того же дня Зинаида Львовна Курляева, стройная женщина средних лет, подъехала на такси к гостинице «Интурист». Она думала, что спешит в ресторан. Но на самом деле опаздывала на встречу с большими неприятностями.
Курляева посещала это заведение словно по расписанию, один раз в неделю, по понедельникам в десять часов вечера. В ресторане она искала встреч с достойными представителями мужского пола. Но, несмотря на женскую настойчивость, эти поиски пока не увенчались полным успехом.
Курляева не была легкомысленной особой и знакомилась с мужчинами вовсе не из корысти. Ей, человеку материально независимому, свободному от брачных уз, принадлежали три коммерческие палатки в центре города и большой павильон на оптовом рынке. Зинаида Львовна не бедствовала. В ресторане «Интуриста» она хотела встретить серьезного, обеспеченного мужчину. А по большому счету, свою судьбу. Стосковалась она по простому женскому счастью, крепкому и сытному, как кусок копченой колбасы.
Вот и сегодня ровно в десять Зинаида Львовна была на месте. Она внимательно оглядела себя в высокое зеркало. Может, причиной тому ресторанный полумрак, но выглядит она недурственно, даже молодо. Лицо загорелое, а темное платье с короткими рукавами стройнит. Женщина поправила высокую прическу. Нет, и все-таки крест на себе ставить рано.
Возможно, для дискотеки она старовата. Третьяковская галерея и Пушкинский музей сами собой отпадают. Туда ходят только дремучие провинциалы и нищие эстеты. Ни бедных эстетов, ни провинциалов Зинаида Львовна не желала. Возраст не позволяет размениваться на подобные сомнительные варианты. Иностранцы тоже не привлекают внимания. Уже пару раз с ними накалывалась. С виду прикинутые и лощеные, а под дорогими тряпками одна гнилая труха. И по-русски ни бе, ни ме.
Вообще же, за хорошим мужиком необязательно в Москву ездить. Сергиев Посад – туристическая мека. Среди приезжих попадаются вполне приличные состоятельные господа. А ресторан подходящее место для знакомств. Курляева последний раз глянула в зеркало, вошла в зал и заняла столик у окна с видом на центральную площадь.
Она заказала холодную закуску, бутылку десертного вина и выглянула в окно. В высоком небе рассыпались звезды, синие сумерки раскрасили площадь в живописные неземные цвета. Курляева повернула голову в зал и стала без видимого интереса показного разглядывать посетителей.
Так, что у нас тут сегодня? За ближайшим столиком ужинает какой-то сомнительный тип. Ножом пользоваться не умеет, ест неряшливо. Простоватое лицо, облепленное веснушками, лоб прикрыт рязанским чубчиком. И как только в приличное заведение пускают таких вахлаков?
За вторым столиком в этом же ряду другой мужик, посолиднее, одет неплохо. Но этот приперся в ресторан, видимо, в компании собственной жены, толстой бесформенной клуши. Называется: в Тулу с самоваром приехал. Вот уж эти мужики.
А вот дальше, за третьим столом, сидит настоящий красавец. Широкоплечий брюнет с точеным лицом. Прекрасный костюм, золотые часы. С приборами управляется так, будто всю жизнь этикет изучал. Женское сердце сжалось в сладостной истоме. Вот только напротив красавца за столом, спиной к Курляевой, присливился какой-то молодой парень в дешевом мятом пиджачке. Интересно, они вместе? Или жизнь случайно свела двух посторонних людей за одним столом?
Оркестр на эстраде заиграл какую-то джазовую импровизацию. Курляева взглянула на часики. Без четверти одиннадцать объявляют белый танец. Это её шанс. А пока есть время, она затеет с незнакомцем волнительную игру взглядами.
* * * *
Тимонин, на которого Зинаида Львовна положила глаз, торчал в ресторане уже третий час. Он обильно поужинал и много выпил, а затем ещё раз поужинал и ещё выпил. Четверть часа назад за его столик подсел студент Сережа, приехавший в Сергиев Посад из Питера осмотреть достопримечательности. Тимонин затеял с парнем приятный разговор.
– Никогда не расслабляйся, – говорил Тимонин. – В этой жизни всегда так: стоит только немного расслабиться…
– И что?
– И тебе сразу оторвут яйца.
– Кто оторвет? – студент выпучил глаза.
– Кто-нибудь. Не важно, кто. А без яиц плохо молодому человеку живется. Как думаешь?
– Разумеется, плохо. Даже очень.
Вежливый молодой человек кивал головой и внимательно слушал собеседника. В другое время Сережа не стал бы тратить время на всю эту ахинею про оторванные яйца, давно бы послал мужика куда дальше, но Тимонин угощал водкой с пивом и, кажется, собирался оплатить скромный студенческий ужин. В этой ситуации оставалось только поддакивать. Накануне на территории Лавры студент встретил приличную чистенькую девочку.
Девочка училась в московском институте и, как выяснилось позже, подрабатывала проституцией. Правда, теперь это в прошлом. В смысле, учеба в институте. Сережа потратил на плотское удовольствие отцовские деньги, выданные исключительно на образовательную экскурсию. И вообще студент сильно поиздержался в дороге. Сережа пришел в ресторан и подсел к подвыпившему, но солидному Тимонину. Дармовой ужин и выпивка сейчас – очень кстати.
Из– за своего столика, как капитан с мостика, Курляева наблюдала за красавцем мужчиной и его юным собеседником. Когда заиграли белый танец, Зинаида Львовна встала и пошла в наступление. Она подкатила к столику, смерила студента презрительным взглядом.
Наклонилась к уху Тимонина и прошептала заранее приготовленные слова. Тимонин поднялся, взял женщину за руку. И они закружились в танце на тесном пятачке возле эстрады.
– Вы так напряженно смотрите по сторонам, будто что-то ищите, – спросила Зинаида Львовна. – Правда, ищите?
– Ищу, – подтвердил Тимонин.
– И что же?
– Маяк на краю вечности.
– Возможно, этим маяком стану я?
– Возможно.
Через полчаса Тимонин позвал официанта и бросил на стол деньги. Студент доел ужин, поблагодарил нового знакомого за угощение и удалился. Тимонин спустился вниз, рассчитался за постой, потом поднялся в номер, забрал портфель и вернулся в ресторан.
Еще через полчаса Тимонин и Курляева вышли из «Интуриста». Над центральной площадью, над городскими улицами стелилась светлая мглистая дымка. Тимонин повел носом. Эта дымка имела свой особый запах, так пахнет, когда в соседнем доме занимается пожар. Но пожара было не видно.
– Что это? – спросил он. – Туман? Нет, не туман.
– Ну, ты как с Луны свалился, – удивилась Зинаида Львовна. – Жара какая стоит. За городом горят леса. Сюда дым достает.
– Леса горят? – переспросил Тимонин.
Действительно, и принюхиваться не надо. Пахнет дымом, удушливой гарью.
Через пару минут спутники взяли машину и отправились осматривать двухкомнатное гнездышко, свитое в типовом девятиэтажном доме.
* * * *
Уже в квартире Курляева поняла, то неё гость немного не в себе, слишком сонный и задумчивый. Видимо, выпил лишнего. Чтобы немного расшевелить Тимонина, Зинаида Львовна пошла на одну из женских хитростей. Она усадила гостя на низкий диванчик, сама переоделась в короткую юбку и облегающую кофточку, забралась на подоконник якобы прицепить свалившуюся с крючка занавеску.
С дивана гостю хорошо видны ноги хозяйки, молодые и стройные. Действительно, Тимонин увидел не только коленную чашечку, но и весь сервиз, плохо скрытый полупрозрачными трусиками. Однако мужское начало гостя было слишком подавлено алкоголем, кажется, он вообще не понимал, зачем пришел в гости к женщине.
Тимонин скинул пиджак, взял на колени рыжего кота Мурзика, страшно располневшего после кастрации, и уставился в телевизор. Программа закончилась, гость немного протрезвел. Но когда Курляева отправилась в ванну, Тимонин забрался в холодильник, нашел там водку и вино.
К поздней ночи он напился как свинья, даже хуже. Взяв бутылку с вином, он расхаживал из комнаты в комнату, на ходу прикладывался к голышку, и повторял:
– Похоже, сегодня я уже не смогу играть на скрипке.
Тимонин споткнулся о разложенную в прихожей обувь и упал, разлив вино на палас. Наконец, он разделся и залез под одеяло, уже нагретое Курляевой.
– Да, сегодня я не смогу играть на скрипке, – сказал Тимонин. – Это точно, не смогу…
Сделав это сообщение, он захрапел.
Курляевой не спалось. Зинаида Львовна встала, накинула халат и отправилась курить на кухню. «Что за невезуха? – думала Зинаида Львовна. – А может опять позвать Раева? Нет, только не этого колченогого болвана».
Именно сейчас, к сорока с лишним годам, окончательно понимаешь, что личная жизнь не удалась, перспективы впереди не маячат. И все попытки исправить положение терпят крах. Пару месяцев назад Курляева, разочаровавшись в очередном знакомом из интуристовского кабака, купила вибратор на батарейках и завела интрижку с директором рыбного склада Раевым.
Вибратор сломался через две неделе. А заведующий складом на проверку оказался хуже сломанного вибратора. Совсем никчемный мужичонка. В состоянии эрекции половой член заведующего напоминал половинку разваренной сосиски. Половинку квелой мягкой сосиски. Не мужик, а недоразумение природы.
Зинаида Львовна со злостью раздавила окурок в пепельнице. Если исходить из того, что главный критерий мужской сексуальности – толщина кошелька, то и тут Раев критики не выдерживает. Мало того, что насквозь провонял своей рыбой, так ещё и жаден патологически. До зубной боли, до отвращения жаден.
Курляева утешила себя тем, что ничего страшного не случилось. Ее новый друг просто перебрал лишнего. Но завтра он будет в порядке. В конце концов, любой пьяный рано или поздно просыхает, – решила Зинаида Львовна и отправилась спать.
* * * *
Но вот и утро наступило, а с ним и неприятности.
Тимонин позавтракал, надолго заперся в ванной и, барахтаясь в воде, пел песни. Когда он вышел, то облачился в костюм и ботинки, уселся у телевизора. Кот Мурзик лег на колени гостя. Зинаида Львовна сидела в кресле и раздумывала, не повторить ли ей тот вечерний фокус с оборвавшейся шторой. Не залезть ли снова на подоконник. Может, Тимонина разберет?
Впрочем, к чему эти дипломатические увертки. Не лучше ли действовать в лоб, напрямую. Зинаида Львовна кинула на Тимонина выразительный взгляд.
– Хочешь, пойдем в спальню, приляжем? – спросила она.
Тимонин казался задумчивым, медлил с ответом. Он сидел на диване и поглаживал спину кота. Мурзик блаженно урчал.
– Приляжем, – неожиданно согласился Тимонин.
Он поднялся с дивана, держа кота одной рукой и поглаживая другой. Курляева встала с кресла и улыбнулась. Любовников разделяло несколько шагов. Тимонин дружелюбно улыбнулся в ответ.
