Андрей Троицкий
Смерть по вызову
Глава 3
– Ну и денек сегодня, – водитель «скорой помощи» Василий Васильевич Силантьев поежился, словно от холода, хотя в кабине «рафика» было тепло. – Так много вызовов. Неблагоприятный, видно, день, – он снял с баранки правую руку и, не отрывая взгляда от дороги, щелкнул пальцами. – Магнитные бури обещали. Сам я в это не верю, нет никаких магнитных бурь. Выдумывают все эти ученые, чтобы зарплату им, дармоедам, больше получать.
Врач Вербицкий, сидевший в кабине рядом с водителем, не задумывался над словами Силантьева. Водитель вечно несет какую-то околесицу, когда речь касается научных фактов или гипотез, темный человек. Высморкавшись в носовой платок, Вербицкий зевнул и распахнул на груди шерстяную куртку, надетую поверх белого халата.
– Не гони так, – сказал он Силантьеву. – На свои похороны мы ещё успеем. Гололедица, а у тебя резина почти лысая.
– Вот-вот, резина лысая, – отозвался как эхо фельдшер Максим Одинцов.
Ерзая на жесткой неудобной скамейке, он страдал от безделья и общался с водителем и врачом через окошко, соединяющее грузовой отсек микроавтобуса с кабиной. Последние четверть часа фельдшер решал для себя нелегкую задачу: выпить разведенный водой спирт прямо сейчас, в салоне «скорой», из горлышка нагретой грудью металлической фляжки. И подавиться сладкой карамелью. Или дождаться обеда и все сделать по-человечески, из вежливости предложить спирт Вербицкому, тот все равно откажется от угощения. Фельдшер морщил лоб, вздыхал, склоняясь к последнему варианту. Выпивать, так лучше из стакана, под закуску. Приняв решение, Одинцов повеселел, просунув голову через окошко в кабину, спросил, скоро ли на обед. «А то жрать уже хочется, – добавил он каким-то жалобным сдавленным голосом. – С утра ничего не жрал, даже маковой росинки».
– В два часа поедем, – повернул голову назад Вербицкий. – А сейчас на подстанцию.
– Так по радио с ними сейчас свяжитесь, скажите, что пообедать завернем, – не унимался фельдшер. – Ведь мы тоже люди.
Вербицкий и посмотрел на часы. А ведь, пожалуй, фельдшер прав, время обеденное, можно завернуть в столовую рядом со строительным трестом.
– Хотя, если Максим угостит нас обедом, – он подмигнул фельдшеру. – Если угостишь, я не возражаю.
– У меня мать готовила так, что просто зашатаешься, – вместо ответа сказал Одинцов. – А теперешняя моя жена невкусно готовит. Вот мать – это да. Царство ей небесное. Не ценил её в свое время.
– Что имеем, не храним, – глубокомысленно заметил водитель. – Твоя мать, кажись, уборщицей работала в булочной.
– Не уборщицей, а кассиршей.
– Ну, кассиршей, какая разница, – сказал водитель. – Просто прошлый раз ты говорил, что она уборщицей была.
– Сам ты уборщица, – обиделся Одинцова. – А вот отца я почти не помню. Он ушел из семьи, когда я ещё пешком под стол ходил. А мать умерла в возрасте шестидесяти одного года. Во время полового акта умерла, – Одинцов задумался, вспоминая обстоятельства кончины матери. – Прекрасная смерть. Чтобы всем нам так. А ещё говорят, что в наше время люди не умирают от любви. А вот моя мать, как я себе понимаю, умерла от любви.
* * *
Покончив с обедом, фельдшер вышел из столовй стройтреста, залез в салон «рафика», опустив за собой заднюю дверцу и тут же, не дожидаясь, когда машина тронется с места, растянулся на носилках и уставился глазами в белый светильник над своей головой. Спать пока не хотелось, но после пустых споров с водителем Одинцов испытывал нечто вроде усталости. Он скрестил руки на груди и смежил веки, ощутив, что машина поехала, быстро ускоряя ход. Вспомнил вдруг, что резина на «рафике» лысая, он хотел уж ещё раз поделиться своим наблюдением с Вербицким, но, не успев раскрыть рот, провалился в сладкую дрему.
Но уже через несколько минут фельдшер поднял руку и посмотрел на часы. Получается, спал он совсем недолго. «Скорую» трясло на плохо чищенной мостовой, из кабины доносился зуммер рации и голос Вербицкого.
– Пятнадцатая приняла вызов, – говорил врач. Так… Адрес… Авто… Двое пострадавших…
Одинцов поднялся с носилок, сел на скамейку, решив, что за пять минут успеет выкурить сигарету.
Пронзительно взвизгивала сирена, голубая мигалка, прозванная синяком, хорошо заметная издалека, распугивала водителей и пешеходов. Набрав скорость, «рафик» занял левый ряд и ещё поддал газу. Увидев красный сигнал светофора, Силантьев пересек разделительную линию, выскочив на встречную полосу. Казалось, машина готова пойти юзом, но водитель успел вывернуть руль в сторону заноса, выровнял «рафик» и снова увеличил скорость. Сманеврировав на свободной площадке у светофора, Силантьев вернулся в свой левый ряд, на полном ходу промчался пару кварталов. Чуть сбавив скорость, на третьей передаче он сумел вписаться в крутой поворот и понесся по улице с двухрядным движением. – Ты нас риску подвергаешь, – выкрикнул Одинцов. – Не гони так, все харчи из меня вытрясешь.
Чтобы не слететь с лавки на пол он свободной рукой вцепился в металлическую скобу, приваренную к потолку. В другой руке дымилась сигарета. Машину сильно трясло и, чтобы найти фильтр губами и присосаться к нему, Одинцову приходилось координировать движения собственной головы и кисти руки, что оказалось не так-то просто, фильтр сигареты касался то носа, то подбородка. Плескался и булькал в металлической фляжке на груди недопитый в обед спирт пополам с водой. Вербицкий сидел молча, глядя на дорогу отстраненным взглядом. Он давно усвоил, в такие минуты нельзя отвлекать водителя вопросами или замечаниями. – Гони, Василич, – только и сказал Вербицкий, когда «скорую» вынесло на новый светофор, по обе стороны заставленный машинами, ждущими зеленого света.
Силантьев, повторяя прежний маневр, снова выскочил на встречную полосу, даже не обратив внимания на пешехода, успевшего броситься в сторону из-под самых колес «рафика».
– Ну, все, сейчас точно блевону, – пообещал из салона Одинцов. – Весь обед у тебя тут оставлю. – Замолчи ты, балабол, – пригнувшись в баранке, Силантьев заложил новый крутой вираж. – Блевонешь, так сам мыть будешь
– Подъезжай ближе, – скомандовал Вербицкий, увидев собравшуюся на тротуаре группу зевак. – Милиция ещё не прибыла, мы первые, – добавил он и толкнул дверцу от себя, как только «рафик» остановился.
* * *
Спрыгнув на мостовую, Вербицкий скинул с плеч куртку и, положив её на сиденье, захлопнул дверцу. Подержанная иномарка передом влепилась в мачту уличного освещения. На водительском месте сидел мужчина, тихо постанывал, держась обеими руками за разбитое в кровь лицо. Возле машины стояла всего пара зевак, безмолвно глазевших на раненого водителя. Небольшая толпа народу собралась в десяти метрах от машины. Пробившись сквозь эту группу людей, расступавшихся при виде человека в белом халате, Вербицкий увидел лежавшую на тротуаре женщину с седой непокрытой головой в задравшейся выше пояса каракулевой шубе.
Под головой женщины растекалась по сырому асфальту, быстро увеличивалась в размерах кровавая лужа. Все пространство вокруг тела было усеяно мелкими осколками битого стекла. Наклонившись, Вербицкий сел на корточки и одернул полы шубы, прикрыв бедра, взял в руку запястье женщины, стараясь нащупать пульс. Он выругался про себя, отпустил запястье, стараясь определить причину кровотечения, повернул голову женщины в другую сторону и увидел вылезшую из-под кожи рассеченную, видимо стеклом, сонную артерию. Распрямившись, Вербицкий оглядел столпившихся вокруг людей.
– Кто-нибудь видел, как все это произошло? – громко спросил он. – Свидетели есть?
Щуплый мужчина в светлой меховой шапке сделал робкий шаг вперед.
– Я видел, – сказал он, потирая пальцами кончик носа. – Она, – он указал пальцем на лежавшую на тротуаре женщину, – дорогу перебегала в неположенном месте, а машина…
– Не надо подробностей, – оборвал мужчину Вербицкий. – Только оставьте свой адрес и телефон. – Вот ему оставьте, – Вербицкий кивнул на подошедшего Силантьева. – Запиши, Василич.
– А с ней что? – спросил Силантьев.
– Умерла ещё до нашего приезда, – ответил Вербицкий. – Куском стекла ей сонную артерию перерезало. Три минуты – и все дела.
Вербицкий быстрым шагом выбрался из окружения людей, направился к разбитой иномарке, но тут кто-то тронул его за рукав. Вербицкий обернулся. Перед ним стоял мужчина в куртке защитного цвета и черной вязаной шапке.
– Эта кошелка сама бросилась мне под колеса, – сказал мужчина. – Я ехал, а она выскочила, словно из-под земли. Мои «Жигули» ударили её, она отлетела на встречную полосу, а тот, – мужчина указал на иномарку, – он хотел уйти и долбанулся в столб.
– А откуда столько битого стекла? – спросил Вербицкий.
– Я два зеркала не обрамленных перевозил на багажнике, – пояснил мужчина. – Вез их заказчику. Они и разбились.
– Эй, Силантьев, – крикнул Вербицкий что есть силы. – А ну иди сюда.
Силантьев, плечами растолкав людей, подбежал к Вербицкому.
– Василич, забери у него водительское удостоверение, – скомандовал Вербицкий и кивнул на мужчину в вязаной шапочке.
– Это зачем же удостоверение забирать? – тот засунул руки в карманы и зло закосил глазами. – Вы не милиция, чтобы удостоверения отбирать.
– Правильно, не милиция, – упрямо кивнул головой Вербицкий. – Милиции пока нет. А документы я имею право отобрать. Хотя бы затем, чтобы ты не смылся отсюда. А то видел я много таких умников, смоются, а потом заявляют, что машину угнали. А хозяин не при чем.
– Не дам удостоверение, – мужчина отступил назад. – Разговор закончен, не дам.
Силантьев с неожиданным для его лет проворством быстро шагнул вперед, обеими руками ухватил водителя за воротник куртки, сгреб его в охапку легко, как мешок с тряпьем.
– Ну?
Фельдшер с силой тряхнул мужчину, старавшегося высвободиться и лягнуть противника ногой. Силантьев отвел правую руку назад и открытой ладонью ударил мужчину в верхнюю челюсть.
– Сейчас я тебе сотрясение мозга нарисую, – выдавил сквозь сжатые зубы Силантьев.
– Берите, – голос мужчины сделался писклявым и жалобным. – Берите удостоверение, раз такое дело. Я порядки знаю, берите, пожалуйста.
Силантьев ослабил хватку, принял из крупно дрожавших рук мужчины водительское удостоверение
– Одинцов, давай сюда с носилками, – Вербицкий махнул рукой топтавшемуся возле «скорой» фельдшеру. – Живее шевелись.
Подойдя к иномарке, Вербицкий наклонился к водителю. Близко рассмотрев сиденье и приборный щиток, забрызганный кровью, он двумя руками дернул ручку дверцы.
– Не заклинило, слава Богу, – вслух сказал Вербицкий, обернулся к Одинцову. – Бери водителя за плечи, а я за ноги. Так, молодец.
Одинцов закряхтел, стаскивая раненого с сиденья.
– Бедняга, сильно его припечатало. Вот уж бедняга. Не повезло человеку.
Мужчину переложили на носилки, он застонал, не отнимая ладоней от лица, пытался согнуть ноги в коленях, но не смог, только застонал ещё громче, охнул от боли, схватился за грудь. Кто-то из зевак наблюдал за мучениями раненого, кто-то следил за действиями Вербицкого и Одинцова.
– Что, взяли? – фельдшер приготовился поднять носилки.
– Вещи пострадавшего ему под голову, – приказал Вербицкий. – Живо.
Одинцов нырнул в салон машины, за длинный ремень вытянул с заднего сиденья небольшую спортивную сумку, с переднего пассажирского сиденья взял черный дипломат с кодовым замком. Пошарив рукой под водительским креслом, бегло осмотрев содержимое бардачка и панель над приборным щитком, Одинцов, пятясь задом, вылез из машины. Подняв голову раненого, он подложил под неё «дипломат», а спортивную сумку пристроил в ногах.
– Теперь взяли, – Вербицкий поднял носилки за задние ручки.
Вкатив носилки, Одинцов забрался в салон «скорой», следом за ним Вербицкий.
– Василич, давай за руль, – крикнул он и опустил за собой заднюю дверь.
Вербицкий расстегнул «молнию» на куртке мужчины, вытащил из брюк рубашку, с силой дернул за её нижние края в разные стороны. Оторвавшиеся пуговицы разлетелись по салону, как сухой горох.
– Нога, нога, – сказал мужчина слабым голосом и застонал.
Только тут Вербицкий заметил, что правая брючина водителя сочится кровью. Вытащив из кармана перочинный нож, Вербицкий распорол брючину снизу до колена.
– Максим, наложи ему жгут, – сказал Вербицкий фельдшеру. – У него открытый перелом обеих костей голени, – Вербицкий стал ощупывать грудь мужчины. – И ещё перелом пятого-седьмого ребер с обеих сторон. Плюс сотрясение мозга, видимо, внутримозговая гематома.
– И ещё шок, – с умным видом добавил Одинцов, закрепляя на бедре пострадавшего резиновый жгут.
– Два шока, – поправил Вербицкий. – Один шок геморрагический, другой травматический, то есть болевой. И ещё анте-ретроградная амнезия.
– Это ещё что за фигня? – Одинцов, покончив со жгутом, стал закреплять капельницу в лапках металлического штатива.
– Ездишь со мной, ездишь, а все такой же серый, как в первый день, – проворчал Вербицкий, прощупывая живот мужчины. – Пострадавший придет в себя и не вспомнит, что с ним произошло за два-три часа до аварии и часа два-три после аварии. Усек? После контузии люди, случается, полностью забывают всю прожитую жизнь.
Услышав, что хлопнула дверца, Вербицкий поднял голову. Нормально, водитель уже на месте.
– Давай, Василич, объедь-ка отсюда метров на тридцать, – сказал Вербицкий. – А то слишком много любопытных глаз. А при оказании помощи пострадавшим посторонние не должны присутствовать. Все по инструкции, – он подмигнул Одинцову.
* * *
Силантьев тронул с места задним ходом, остановился, не выключая двигателя. Вербицкий вынул из-под головы стонущего на носилках мужчины «дипломат», попробовал открыть замки, но они не поддались. Через окошечко он передал дипломат в кабину водителя.
– Что-то не открывается, – сказал Вербицкий – Попробуй ты, Василич. Но замки не ломай. Зацепи крышку дипломата монтировкой с другой стороны там, где петли.
– Понял, Валерий Александрович, – кивнул водитель, принимая из рук Вербицкого дипломат. – Сейчас все сделаем.
Одинцов, закончив возню с капельницей, взял с носилок спортивную сумку, расстегнул «молнию», выудил скомканную рубашку, мятый свитер.
– Тьфу, шмотки какие-то, – он быстро обшарил боковые карманы сумки. – Ничего, черт побери. Пусто. Вот же тварь, – он с ненавистью посмотрел на раненого. – Тварь-то какая.
– У тебя что, Василич? – Вербицкий посмотрел через окошко на водителя.
– Погоди немного, Валерий Александрович, – положив дипломат на колени, Силантьев шумно пыхтел носом, налегая на монтировку. – Сейчас, один момент. Прочно сработали.
Он навалился на монтировку корпусом.
– А мы так торопились, мчались, как на пожар, – встав на колени, Одинцов сосредоточено обыскивал карманы пострадавшего и, наконец, вытащил тощий, потертый на углах бумажник. – Кредитные карточки. Две кредитки.
– Их не трогай, – велел Вербицкий. – Пусть там и остаются.
– А денег тут кот наплакал, – Одинцов вытащил из бумажника несколько купюр, протянул их Вербицкому, но тот покачал головой.
– Оставь мелочь в бумажнике.
Силантьев на водительском месте громко крякнул. Из днища дипломата выскочили хромированные заклепки, петли разошлись в стороны. Сняв крышку, Силантьев начал методично перебирать содержимое чемоданчика.
– Валерий Александрович, – он повернулся к Вербицкому печальное лицо. – Одни документы в этом чемодане проклятом. Бумажки одни.
Одинцов, не поднимаясь с колен, успел снять с шеи мужчины золотую цепочку с крестиком и теперь с усилием стягивал с безымянного пальца правой руки перстень с печаткой. Силантьев осторожно, чтобы не рассыпать бумаги, передал Вербицкому развороченный дипломат. Сняв крышку, Вербицкий ещё раз просмотрел его содержимое. Поднял голову пострадавшего, положил под неё бесполезный чемоданчик.
– Недоразумение одно, – Одинцов, закончив осмотр одежды, не скрывал разочарования.
– Ну-ка, глянь, что у него на поясе, – Вербицкий, заметив на ремне мужчины пухлую поясную сумочку, указал на неё пальцем. – Поскорее только.
– Валерий Александрович, – дернулся Силантьев, – милиция приехала.
– Что за милиция?
– Патруль ГАИ, – голос Силантьева сделался напряженным. – Выходят из машины. Один старшина, другой лейтенант.
– Есть контакт, – Одинцов вытащил из сумки и потряс в воздухе толстой пачкой сто долларовых купюр, перехваченной посередине резинкой. – Есть контакт, мама дорогая.
– Гаишники сюда идут, – сказал Силантьев. – Ближе подходят.
Вербицкий взял пачку денег из рук Одинцова, передал её Силантьеву.
– Убери, Висилич, подальше.
Пробравшись в заднюю часть салона и подняв дверь, Вербицкий соскочил на асфальт и, поскользнувшись на льду, с трудом сохранил равновесие, взмахнув руками. Вербицкий подошел к лейтенанту милиции, не дожидаясь вопросов, кивнул на толпу зевак.
– Там женщина, насмерть, – сказал он. – У нас в машине мужчина, водитель.
– Живой? – только и спросил старшина.
– Живой, – подтвердил Вербицкий.
Старшина повернулся к сержанту.
– Свяжись с дежурным по ГАИ, – приказал он – Скажи, есть труп. Пусть вызывают офицера из городского управления, – сержант обернулся к Вербицкому – Минут через пять к вам подойду. Время терпит?
– Терпит, – кивнул Вербицкий. – Пять минут терпит.
Вернувшись в «рафик», он сел на переднее сиденье рядом с Силантьевым, достал из кармана сигареты и зажигалку.
– Сейчас поедем, – сказал Вербицкий, прикурив. – Давай сюда водительское удостоверение этого мужика.
– Значит, все в порядке? – спросил Одинцов.
– В порядке, – Вербицкий глубоко затянулся. – Милиции не до нас, у них бумажной работы много. Надо на месте написать направление в морг, составить постановление о проведении судебно-медицинского вскрытия, по начальству доложиться. Им не до нас. А ты что, опять хлебнул? – он обернулся к Одинцову.
– Ну, чуть-чуть, – фельдшер, успевший приложиться к фляжке со спиртом, пребывал в самом благодушном настроении. – Только самую малость. А вообще, как гласит русская народная мудрость: сделал дело, пей в три горла.
Глава 4
Вернувшись с работы и поужинав на кухне бутербродами, корреспондент столичной газеты Дима Ларионов закурил сигарету и разложил перед собой на столе сегодняшний газетный номер с собственным материалом. Днем на чтение не оставалось времени, и он отложил это дело до вечера. Пробежав глазами первые строчки, Ларионов убедился, что вчера в его отсутствие корреспонденцию сократили на два абзаца, а в начало материала внесли правку, очень неудачную. Заварив новую чашку кофе, он поздоровался с появившейся на кухне соседкой, бабкой Екатериной Евдокимовной, снова склонился над газетой, чтобы продолжить чтение.
– Дима, ты все газеты читаешь? – спросила бабка, зажигая газовую горелку под кастрюлей с недоваренной пшенной кашей.
Вопрос ответа не требовал, поэтому Ларионов лишь тихо промычал что-то себе под нос и ладонью расправил газету на столе.
– Что, баба Катя, спина-то у тебя болит? – он бросил в кофе кусочек сахара.
– Не спина у меня болит, ноги, – бабка помешала пшенную кашу. – Ты и вчера про спину спрашивал.
– А, ноги, значит, болят? – переспросил без всякого интереса Ларионов.
За неимением других собеседников сейчас приходилось довольствоваться обществом бабы Кати. Однако увлекательную беседу о болях в бабкиных ногах не дала продолжить трель телефонного звонка. Быстро дошагав до прихожей, Ларионов взял трубку. Сквозь помехи и шорохи, завывания ветра, неизвестно как попадавшие в линию, узнал баритончик приятеля, бывшего одноклассника, ныне врача «скорой» Антона Ирошникова.
– Ты что, из Владивостока звонишь? – напрягая голос, спросил Ларионов. – Слышно так, будто, – он не смог продолжить, неожиданно закашлялся.
– Я рядом с тобой, из автомата звоню, – голос Ирошникова пропал, но появился вновь. – Надо срочно встретиться.
– Так давай ко мне, – обрадовался Ларионов. – С соседкой познакомлю.
– Со старухой с больными ногами, с ней что ли? – то ли засмеялся, то ли закряхтел Ирошников. – Это отложим.
– У тебя утилитарная натура и все ты видишь в дурном свете. Ладно, рядом со мной тут пивнарь открыли. Давай там и встретимся через полчасика, – Ларионов ждал, что ответит собеседник, но услышал лишь короткие гудки.
* * *
Задержавшись со сборами, Ларионов пришел в пивную позже назначенного времени, скинул куртку в тесной раздевалке и прошел в зал, обшитый по стенам вагонкой и оттого похожий то ли на просторную комнату летней дачи, то ли на финскую баню. Рассеянный верхний свет освещал лишь центр зала, оставляя его углы в густой тени.
– Ты прямо в самую темноту забрался, – сказал Ларионов, присаживаясь к столику Ирошникова. – Холодно на улице. Не пивной сегодня день.
– Твое пиво уже почти выдохлось, – Ирошников казался грустным.
– Ничего, в самый раз, – Ларионов подозвал официантку и заказал по сто водки и рыбную закуску. – Если можно вообще умереть от скуки, – сказал он, – то я скончался бы именно нынешним вечером. На руках у старухи соседки. Все к тому шло.
– Везет тебе, у меня с моей работой жизнь такая, что и умереть некогда, – Ирошников взглянул на часы. – Кстати, я сейчас, прямо в этот момент, должен находиться на работе и выполнять профессиональные обязанности.
– Я тебя понимаю. Иногда пива так хочется, что о работе как-то забываешь.
– Не тот случай. Ты помнишь все, что я прошлый раз говорил о своих неприятностях?
– В общих чертах, – Ларионов приник к своей кружке. – Неприятности не могут продолжаться вечно. Что, убийцу старухи нашли?
– Позавчера со мной проводили какой-то странный опыт под названием следственный эксперимент. Кажется, смерть старухи повесят на меня. Других кандидатур у следствия нет. По всем приметам прокуратура готовилась предъявить мне обвинение. У них железный свидетель – сосед этой бабки. Он показывает, что после моего ухода к старухе никто не приходил. Зато он хорошо слышал мой голос. Потом заснул. А когда проснулся и отправился в сортир, поскользнулся в луже крови. Не понимаю, почему меня не арестовали ещё позавчера.
Подошедшая к столику официантка, видимо, услышала последние слова Ирошникова, выразительно посмотрела на него, поставила перед посетителями тарелки с рыбой, стаканчики с водкой, пиво и быстро удалилась к своему месту у барной стойки.
– Но гибель старухи – только присказка. – Значит, история имеет продолжение? – Ларионов допил пиво, заказанное ещё Ирошниковым, придвинул к себе новую кружку. – Тогда рассказывай.
* * *
– Сегодня у меня суточное дежурство. Я как всегда с утра пришел на подстанцию «скорой». В восемь тридцать мы выехали на первый вызов. Мы – это водитель машины и я, фельдшер все ещё болеет. Обычно, когда «скорая» выезжает с подстанции, то возвращается назад только через сутки. Двадцать четыре часа на колесах. Принимаем через рацию вызов за вызовом и едем на место. Когда есть свободное «окно» обедаем или ужинаем. Бывает и по-другому. Вызовов мало. Тогда мы возвращаемся на подстанцию, сидим там, в комнате отдыха, играем в шашки.
Короче, сегодняшнее дежурство неспокойное. За утро двух человек доставили в больницу. В первом часу получили ещё один вызов. По тем данным, что сообщила диспетчер, у больного ангина. Высокая температура, покраснение горла. И надо бы ему к участковому врачу обратиться, а не к нам. Но он позвонил в «скорую» и вызов приняли. Дело не срочное. Мы с водителем спокойно пообедали и покурили на воздухе. У больного, пятидесятилетнего мужика, действительно температура и горло красное. Похоже на ангину, но, как говорили древние: «Если сомневаешься, подумай о сифилисе».
Я его спрашиваю о половых контактах. Говорит никого, кроме жены. В комнате мы одни. Тогда я его спрашиваю, мол, откуда язвочка на правом кулаке, на костяшке среднего пальца? Может, укусил кто? Нет, говорит, это я месяц назад какому-то хмырю по зубам съездил. Подрались по пьяной лавочке. Сперва на кулаке была ссадина, которая быстро зажила, но появилась эта язвочка. Ясно, мужика нужно немедленно госпитализировать. Я вызвал инфекционную перевозку. В мои студенческие годы на кафедре с трудом нашли больного, чтобы показать студентам открытую форму сифилиса. Теперь таких случаев в Москве – море, искать не надо. Я сказал мужику: «Тот человек, которого ты съездил по зубам, болен. А рот рассадник сифилиса». Мужик ответил: «В следующий раз буду умнее, не стану целить по зубам. Лучше уж в глаз или нос». И стал собирать вещи.
Пока я заполнил бумаги, пока созвонился с диспетчером, на все это ушло полчаса. Тут приехали ребята из инфекционной бригады, а я получил новый вызов: у мужчины сорока лет острые боли внизу живота. Ехать нам до места минут десять. Я надел свое пальто в прихожей, взял чемодан, спустился и мы выехали по новому адресу. Это оказался шестиэтажный дом постройки сороковых годов, проходной подъезд выходит на две стороны: во двор и на улицу. Мы остановились во дворе, и я пешком поднялся на четвертый этаж, лифта в доме нет. Звонить в квартиру не стал, потому что дверь оказалась полуоткрытой. Я просто вошел в прихожую, поставил чемоданчик, снял пальто и повесил его на вешалку. Но навстречу мне никто не выходил. Я громко откашлялся и спросил первое, что пришло в голову: «Больной, вы дома?» Я стоял, как дурак, в этой полутемной прихожей и решал для себя, почему дверь в квартиру оказалась открытой.
Причин этому набиралось сто с хвостиком. И вообще не время было размышлять над подобной чепухой, ну, открыта дверь… Ну, больной на голос врача не отзывается… Я снова повторил вопрос, уже громче. В эту секунду в квартире стало как-то особенно тихо. Так бывает в лесу, когда перестает дуть ветер, или на реке в рассветный час. Что-то вроде звона в ушах появляется от такой тишины. И тогда я услышал стон, точнее, булькающий звук. Подняв чемоданчик, я прошел коридор, перешагнул порог комнаты и не сразу разобрался в том, что увидел. Комната довольно большая, метров двадцать, но тесно заставленная мебелью, плотные шторы на окнах задернуты.
У ближней к двери стены разобранный диван, постель смята. Почему-то я долго разглядывал эту постель, будто увидел на ней что-то интересное. Но на самом деле ничего интересного там не оказалось, если не считать черных пятен на пододеяльнике и наволочке. Я сразу решил, что это кровь, хотя в комнате было темновато, потянулся к выключателю, загорелась большая хрустальная люстра, очень яркая. Под этой люстрой, скрючившись, прижав колени к животу, лежал здоровый мужик в майке без рукавов и тренировочных брюках. Тут я осмотрелся по сторонам и увидел, что кровь была не только на той смятой постели.
Кровь была везде. На плотных голубых шторах, на журнальном столике, на стенках серванта, даже на потолок брызги попали. Человек существо живучее, этой живучести я поражался, но в этот раз… Просто слов нет. Мужик плавал бы в луже крови, если не толстый ковер, впитывающий жидкость, как губка. Но главное не в количестве крови, которой была залита вся комната. Главное, что у этого мужика просто-таки отсутствовала левая верхняя часть черепа. Башка оказалась просто расплющенной. Не хочу описывать детали, но в переводе на бюрократический язык, это именуется выпадением мозгового вещества. Я спросил себя: чем можно нанести человеку такую чудовищную травму? Ну, чем? Кувалдой разве что или тяжелым топором.
Но размышлять и строить догадки некогда. Человек под люстрой пошевелил рукой, вытянул левую ногу и издал тот самый булькающий звук, который я услышал ещё в прихожей. Говорю же, не раз поражался живучести человека, но тут случай особый. Я шагнул вперед, опустился на корточки, взял запястье этого мужика и стал нащупывать пульс. Слабый, около пятидесяти ударов в минуту. Весьма неплохо, если учесть, что у человека, как бы это сказать… Отсутствовало полголовы. И тут, стоя на корточках, я увидел то, что хотел увидеть минуту назад.
Рядом с креслом на ковре лежал то ли лом, то ли длинный обрезок трубы. Я встал на ноги и поднял эту штуку. Оказалось, гвоздодер, тяжелый такой, массивный. Повертел его в руках, положил на прежнее место и вытер окровавленные ладони о полы белого халата. Вообщем, я впал в ступор, состояние заторможенности. Следовало немедленно вызвать реанимационную бригаду, хотя шансы, что раненый доживет до их приезда, казались мне мизерными, даже нулевыми. Я вращал глазами, искал телефон, но везде видел только кровь.
А потом откуда-то появилась эта женщина. Уже без верхней одежды, видимо, сняла шубу в прихожей. Я не знаю, ни как её зовут, не знаю, кем она доводились пострадавшему. Все это не важно. Женщина при виде всей этой крови не упала в обморок и не помчалась в сортир. Побледнела, правда. Она стояла над этим мужиком и смотрела вылезшими из орбит глазами то на него, то на меня. А потом она заговорила. – Сделайте что-нибудь, – сказала женщина. – Он умирает, – сказал я.
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
– Он умирает.
– Прошу, сделайте хоть что-то.
– Он умирает. У него… Он все… Он умирает.
– Ну, прошу вас…
Тут раненый зашевелился, снов подтянул вытянутую ногу к животу.
– Где у вас телефон? – спросил я.
Вместо ответа женщина села на диван, уткнулась лицом в ладони, но не заплакала. Вопросов она уже не слышала. Может, у неё просто не осталось сил на все это смотреть, не знаю. Телефона я так и не нашел. Я стоял, озирался по сторонам и все не мог решить, что же мне теперь делать. Просто потерял способность принимать решения, как будто это не его, не мужика этого, а меня самого шарахнули по башке гвоздодером. Нет, я не испугался. Видел в жизни кое-что и пострашнее, чем живой человек без половины головы. На меня нашло какое-то затмение. Такие секунды бывают у всякого, тут и объяснять, по-моему, ничего не нужно. Со стороны сцена диковатая, но попробуй, влезь в мою шкуру. А женщина подняла на меня свои сухие глаза, посмотрела на белый халат, испачканный кровью, на кисти моих рук и спросила.
– А, может, это судьба?
Я промолчал.
– Знаете что, – сказала женщина, – у меня к вам просьба. Снимите с его пальца обручальное кольцо, а то я очень боюсь крови.
– В этом нет необходимости, – ответил я. – Кольцо вам вернут, когда приедут…
– Очень боюсь крови, – повторила она спокойным голосом. – А этим кольцом я очень дорожу.
Видимо, к этому моменту она окончательно и твердо решила, что перед ней стоит убийца её мужа, а не врач.
– Вы, пожалуйста, займитесь этим делом, кольцом, а я пока пойду на кухню и сварю кофе, – сказала она. – Вы любите кофе покрепче?
– Покрепче, – машинально ответил я.
Женщина находилась в шоке, ясное дело. Она и вправду поднялась с дивана и деловой походкой отправилась на кухню. А я продолжал стоять и хлопать глазами. У моих ног умирал или уже умер человек, а я стоял и хлопал глазами. Наконец, я снова опустился на корточки, но пульса у пострадавшего не было, он действительно умер.
