Андрей Троицкий
Кукловод
Глава третья
Понедельник не принес Каширину приятных сюрпризов. Весь рабочий день он названивал в фирму "Степ". Как ни странно, ни один из телефонов не отвечал. Молчал и домашний телефон Кобылкина, после гибели Ореховой оставшегося в фирме за главного. Лишь под вечер Каширин сдался, решил отложить это дело до следующего дня.
Вторник Каширин начал с бесконечных звонков в "Степ". Снова у Кобылкина никто не снимал трубку. Часов в десять утра ответила секретарша. Девица разговаривала таким сонным голосом, будто только что очнулась после летаргического сна.
– Кобылкина сегодня не будет. А кто это говорит?
Каширин представился и спросил, когда Кобылкин намерен появиться на работе.
– Попробуйте позвонить завтра во второй половине дня.
– Но хоть кто-то из руководства на месте?
– Никого нет, – секретарша зевнула. – И сегодня вряд ли кто появится. Сами понимаете…
Каширин положил трубку и решил действовать. Он вызвал адвоката инвестиционной фирмы, старого еврея Рахинсона. Коротко объяснив ситуацию, передал ему документы и приказал, чтобы тот немедля ни минуты составил исковое заявление в арбитраж. Подавать заявление в суд в ближайшие два дня не следует, но нужно иметь его под рукой. Рахинсон долго знакомился с бумагами. И когда понял, о какой сумме идет речь, глаза просто вывалились из орбит. Казалось, зрачки вот-вот коснутся толстых выпуклых стекол очков.
– Три миллиона долларов? – Рахинсон хотел ошибиться. – Плюс проценты в полмиллиона?
– Все правильно, – кивнул Каширин. – Нас хотят кинуть именно на три с половиной миллиона. Причем долларов.
Рахинсон вскочил на ноги, заметался по кабинету, захлопал руками, как подбитая камнем птица хлопает крыльями. И вправду, в своем темно синем костюме он напоминал огромную галку. И нос длинный, как клюв. Адвокат, пощелкав клювом еще пару минут, улетел сочинять исковое заявление.
Каширин созвонился со своим старым знакомым Нарышкиным, коммерческим директором одной из московских фирм. Еще вчера Нарышкин выразил заинтересованность в приобретении технических алмазов. Но сегодня его тон не излучал оптимизма, голос звучал блекло.
– Трудные времена, старик, – сказал Нарышкин. – Помочь тебе можно. Но о наличных и речи быть не может. Давай так: пришлю к тебе своего эксперта. Он оценит эту фигню. Ты сбросишь процентов двадцать от оценочной стоимости. Это как минимум. А дальше поговорим.
– Мне срочно нужны деньги, – сказал Каширин. – Просто подыхаю, как нужны.
– Нет, старичок, – Нарышкин зачмокал губами. – Наличманом рассчитаться не могу. Если придем к соглашению, выдам тебе вексель со сроком погашения четыре месяца.
– Хорошо, я подумаю.
У Каширина оборвалось сердце. Алмазы стоят приблизительно два с половиной миллиона. Эксперт Нарышкина занизит цену, ну, процентов на двадцать. Еще двадцать процентов надо сбросить. Затем Каширин получит вексель со сроком погашения четыре месяца. Это слишком долгий срок. Но нет никакой гарантии, что вексель примут к оплате. У Нарышкина репутация человека не слишком чистоплотного в делах.
Каширин долго загибал пальцы, наконец, вслух подытожил свои вычисления:
– А сам с хреном остаюсь, – сказал он.
Короче, этот вариант не проходит.
* * *
Ровно в час дня дверь кабинета распахнулась оттого, что с другой стороны в нее пнули носком ботинка. Каширин поднял глаза от бумаг и, встав на ноги, заспешил пожать лапу некоему Литвиненко.
Сопровождал Литвиненко какой-то сопляк в очках, в черном костюме и галстуке, с мордой важной, как у министра. Гости безмолвно расселись в креслах перед столом Каширина. Литвиненко сунул в рот сигарету и подождал, когда молодой человек поднесет ему огонька. Каширин сел за стол, замялся, не зная, с чего начать.
Хороших новостей не было, а посетители пришли сюда не для того, чтобы покалякать о превратностях погоды. Литвиненко нежно погладил ладонью бритую наголо шишковатую голову и начал сам, без лирических предисловий.
– Хреново получается, – сказал он. – Ну, с этим кредитом. Совсем хреново.
Литвиненко выпустил дым из заросших шерстью ноздрей и надолго замолчал. Так, выходит, Литвиненко все знает, – решил Каширин. И о кредите, и о проблемах с его возвратом. Впрочем, удивляться тут нечему.
По долгу службы Литвиненко обязан знать все, что происходит в инвестиционной компании "Горизонт". Он начальник службы безопасности, по существу, правая рука Вадима Ступина. А Ступин… Ну, тут и объяснять ничего не надо. Он большой человек, учредитель "Горизонта", владелец основного пакета акций. В жилетном кармане Ступина наверняка помещается десяток таких инвестиционных компаний. Плюс парочка коммерческих банков, казино, горы недвижимости и еще много чего.
Каширин только руками развел, молчаливо соглашаясь с оценкой "совсем хреново".
– И что думаешь делать? – спросил Литвиненко. – Кажется, кредит стал невозвратным.
Каширин подвинул пепельницу на противоположный край стола, но Литвиненко сделал вид, что не заметил этого движения. Стряхнул пепел на ковер. Молодой человек в очках сидел на стуле, как истукан, уставившись в пустой дальний угол кабинета. Кажется, он не слушал разговора, а забавлял себя, постукивая кончиками пальцев по крышке лежащего на коленях кейса.
– Наш юрист сейчас составляет исковое заявление в арбитраж, – ответил Каширин. – Это, во-первых. Во-вторых, я начал переговоры о продаже залога, взятого под кредит. Тех самых технических алмазов. В-третьих…
– Заткнись лучше, – Литвиненко погасил окурок о каблук своего сапога. – В-третьих, я знаю что. Ты скажешь, что мы можем наехать на этого засранца, заместителя Ореховой. Ну, на Кобылкина можем наехать. Например, отвезти его за город, положить в гроб и закопать в землю. Часов на восемь. Чтобы он, сука драная, лежа в гробу на метровой глубине, подумал о вечных ценностях. И о прелестях мира. Так, я тебя спрашиваю?
Каширин молча пожал плечами. Хотя бы так, решил он, лишь бы деньги вернуть.
– А потом мы его откопаем и получим бабки, – продолжал Литвиненко. – Мне приходилось заниматься такими делами. И вот что я скажу. Часов за восемь, проведенных в гробу, в могиле, люди здорово умнеют. Мы закопали – откопали, закопали – откопали… А он лежит в гробу и умнеет сука, умнеет…
Литвиненко глубокомысленно поковырял в носу, вытащил оттуда длинный волос.
– Лежа в земле, люди начинает понимать: деньги не главное дерьмо на этом свете. А если человек не поумнел, значит, мало там полежал. Пусть еще десять часов отдохнет. Все рано заплатит. А когда заплатит, можно его зарыть и больше вообще не выкапывать. Такого умного.
– Я и говорю, из Кобылкина можно выбить эти деньги, – сделал осторожный прогноз Каширин.
– Да, можно выбить, запросто, – согласился Литвиненко. – Это небольшая проблема. Сущий пустяк. Но теперь об этой возможности надо говорить в прошедшем времени. В прошедшем, догоняешь? Если бы ты пришел ко мне хотя бы в пятницу, этот вариант сработал. А ты вместо того, чтобы ко мне лететь… Ты полетел на крыльях любви к молодой жене, ее задницу чесать.
Каширин сжался в кресле. Сейчас ему хотелось схватить со стола тяжелую пепельницу, круто развернуться и со всего маху запустить ее острым краем в лысую башку Литвиненко.
– А сегодня, в понедельник, поздно заниматься этими делами, – Литвиненко плюнул на ковер. – Потому что Кобылкин слинял в Германию. В субботу, вечерним рейсом. Так донесла моя разведка.
– Значит, Кобылкин не поехал на поминки Ореховой? – тупо переспросил Каширин.
– На кой хрен ему эти поминки? – Литвиненко длинно матерно заругался. – Сейчас он наверняка в Штатах. Сто процентов. У него была открытая виза. Где прикажешь его искать? Где-то между канадской и мексиканской границей. Большой район поисков. А час назад мои ребята выяснили, что все счета этого долбанного "Степа" пустые. А те коттеджи, что они строили, уже проданы или заложены банкам. С них не хрена взять кроме конторских столов и устаревших компьютеров.
* * *
Каширин схватился руками за голову, до боли сжал ладонями виски. Значит, все было кончено еще в субботу. Точнее в пятницу. А еще точнее, в четверг. В тот самый день, когда погибла Орехова. Кобылкин подсуетился, по фальшивым контрактам перевел деньги за границу, разбросал их по десяткам счетов в разных банках разных стран. А перед Кашириным на кладбище просто ломал комедию. Мать его… Его мать так…
– Тебе платят хорошую зарплату, – продолжил Литвиненко. – За что ее платят? Чтобы ты эффективно, с умом управлял чужими деньгами. Ты это понимаешь? Чужими.
– Помню, я об этом всегда помню, – кивнул Каширин. – Но до сих пор осечек не было. Я как мог…
Литвиненко выпятил нижнюю губу и снова сплюнул на пол табачную мокроту.
– Да не гони ты порожняк. Не было у него осечек. Ты дал три лимона своей бывшей любовнице, старой подстилке. Дерьмовой шлюхе дал деньги.
– Орехова не шлюха. Она надежный человек. И при чем тут любовница…
– Надежный. Ты даже не получил нормальное обеспечение кредита. Ты обосрался. Ты в дерьме по уши. И еще что-то вякаешь про арбитраж. Советы мне даешь. Пошел в задницу со своими советами. Теперь я тебя спрашиваю: что мы будем делать?
Во рту Каширина пересохло, он с трудом выдавливал из себя слова.
– Не знаю. Не знаю, что делать.
– Итак, три миллиона, плюс проценты, еще пол-лимона. Этот долг на тебе. Мой шеф хочет получить его через четыре дня. В субботу.
– Где же я возьму такие деньги?
– Срочно продавай эти чертовы алмазы. Залезай в долги. А пока я должен предпринять некоторые меры предосторожности. Начнем твоего недвижимого имущества. Прекрасный дом на Рублевском шоссе, зимним садом, сауной, джакузи, участок на тридцать соток. В твоем доме четыре сортира. Зачем тебе четыре сортира? У тебя много задниц? Ладно, этот домишко потянет тысяч на восемьсот долларов.
От волнения Каширин вдруг заговорил сиплым утробным голосом чревовещателя.
– Дом стоит миллион триста тысяч. Как минимум. Плюс земля.
– Заткнись, я сказал восемьсот, – ответил Литвиненко. – Далее. Четырех комнатная квартира на Ленинском. Ну, пусть будет для ровного счета двести тысяч. На твоем личном банковском счете полмиллиона долларов с копейками. Итого, ты стоишь полтора миллиона долларов.
Литвиненко вытащил из кармана бумажку, что-то нацарапал на ней, кинул бумажку на письменный стол Каширина.
– Это счет, на который ты сегодня же переведешь со своего счета полмиллиона. Сейчас же ты составишь бумаги: дарственную на свою квартиру и дарственную на загородный дом на имя Ступина, а также генеральную доверенность на мое имя. Клади свой паспорт на стол.
Каширин долго копался в карманах пиджака, пока не вспомнил, что паспорт в верхнем ящике стола. От волнения Каширина начала дергаться верхняя губа. Она поднималась вверх и опускалась вниз. Было щекотно. Неожиданный тик быстро прошел.
– Бери бумагу и пиши, – скомандовал Литвиненко.
Каширин и пальцем не пошевелил. Он сидел в кресле, словно манекен, и тупо разглядывал дверь своего кабинета, будто на ее гладкой поверхности вдруг проступил невиданной красоты восточный узор.
Тут неожиданно ожил сопляк в очках.
Он поставил кейс на стол, открыл крышку. Когда молодой человек поднялся со стула, в его правой руке Каширин увидел пистолет. Обогнув письменный стол, молодой человек подошел вплотную к Каширину. Приставил дуло пистолета к его виску.
Литвиненко, внимательно наблюдавший за этой сценой, сказал:
– Пиши. Иначе случится самоубийство. Финансисты нередко сводят счеты с жизнью. Прямо на рабочем месте. Знаешь, что произойдет после твоей смерти? Молодая и красивая жена удавится с горя. В одном из сортиров твоего дома удавится на бельевой веревке.
Каширин испытал странное ощущение. Он почувствовал, как под толстой кожей ботинок, под теплыми носками вдруг, за одно мгновение, пальцы на ногах похолодели. Сделались деревянными, чужими. Он пошевелил пальцами, убедился, что нижние конечности еще слушаются своего хозяина.
Литвиненко придвинул Каширину тонкую стопку белой бумаги и ручку.
– Пиши, я сказал.
Каширин сглотнул слюну.
Молодой человек, не отрывая дуло пистолета от виска Каширина, большим пальцем поставил курок в положение боевого взвода. Каширин снова пошевелил пальцами ног и подумал, что вот сейчас на этот стол, заваленный деловыми бумагами, вылетят его мозги. Крови будет много. На стеклах, на стенах. Молодой человек наверняка испачкает светлые манжеты рубашки. Жалко рубашку. И до Литвиненко долетят кровавые брызги, хотя тот и далеко сидит.
Каширин, чувствуя правым виском холод металла, взял ручку и под диктовку Литвиненко написал три документа: дарственные на загородный дом, на московскую квартиру и генеральную доверенность на имя Литвиненко. Затем он прочитал тексты и ужаснулся тому, что только что сделал.
Молодой человек отступил в сторону, положил бумаги, паспорт Каширина и пистолет в свой кейс, захлопнул крышку, щелкнул замками. Литвиненко впервые за весь разговор позволил себе улыбку, кривенькую, какую-то похабную.
– Не велики деньги два-то лимона. Я уверен, кентарь, ты успеешь собрать эту сумму за четыре дня. Если соберешь три лимона, получишь назад свою квартиру и чертов загородный дом с сортирами. У тебя есть друзья, у которых можно занять бабки. И, кроме того, есть эти алмазы. Скидывай их. Кстати, не забудь сегодня же перевести деньги со своего банковского счета. Вон бумажка. Чтобы я больше тебе об это не напоминал. Врубился?
– Да, – кивнул Каширин. – А если не успею собрать два миллиона?
Каширин чувствовал приближение мучительного приступа головной боли. Литвиненко встал со стула, нагнулся вперед и своей лапой потрепал Каширина по щеке. Дружественный, примирительный жест. В понимании Литвиненко.
– Если я не успею? – снова спросил Каширин.
– Не задавай наивных вопросов, чувак. Ты сам все знаешь лучше меня. У тебя целых четыре дня в запасе. Только не теряй зря времени.
* * *
Трудно получить взаймы любую, даже саму скромную сумму, когда у тебя большие неприятности. Эту истину Каширин открыл для себя поздним вечером во вторник.
За вторую половину дня он предпринял, по крайней мере, полсотни попыток одолжиться. Он дважды перелопатил записную книжку, силясь найти номер того человека, который скажет "да". Но это слово, как на зло, исчезло из лексикона всех людей, которых еще вчера Каширин считал своими добрыми друзьями.
"Да ты что, такие бешеные деньги, – сказал друг юности, ныне влиятельный банкир. – Два лимона. Сейчас я сам думаю, у кого бы две сотни перехватить на недельку". "Слушай, я ведь на Бога ради прошу, – упорствовал Каширин. – И даже не как твой друг. Все официально. Ты получишь залоговое обеспечение от инвестиционной компании „Горизонт“. Технические алмазы ценой в три миллиона. Только после этого открываешь кредитную линию. Проценты по траншу я буду гасить ежемесячно, начиная с ноября. Всю сумму верну ровно через полгода".
Последовала долгая пауза. "Ладно, я подумаю пару недель над твоим предложением, – сказал банкир. – Но заранее ничего не хочу обещать. Такие вопросы решает совет директоров". Каширин чуть не застонал: "Я не могу ждать две недели, пока ты будешь думать. Мне срочно нужны деньги. Срочно". "Евгений, не будь ребенком, ты знаешь, как делаются такие дела", – ответил банкир чужим голосом.
Каширин нашел в себе силы еще на несколько подобных, похожих один на другой телефонных разговоров. Наконец, закрыл телефонную книгу и стал бродить по кабинету. Такое впечатление, что о его бедах знает уже вся Москва. У плохих известий длинные ноги. А ведь люди, с которыми он разговаривал, кое-чем обязаны Каширину. Он с ненавистью пнул ногой тумбу письменного стола.
– Суки. Твари неблагодарные.
Но если достать к субботе хотя бы половину требуемой суммы, один миллион долларов, можно просить Литвиненко об отсрочке следующего платежа. Литвиненко не откажет.
Если ты должен человеку пятьдесят тысяч долларов, считай себя трупом. Если ты должен два миллиона, кредитор не даст тебе ни то, что умереть, простудиться тебе не даст. Логика деловой жизни. Так утешал себя Каширин, но себе не верил. Главное сейчас добыть этот клятый миллион. А там видно будет, там уж он как-нибудь перекрутится. Глядишь, появится свет в конце тоннеля. Там, глядишь, само рассосется.
Только в десять вечера Каширин вспомнил, что внизу его дожидается водитель персональной машины. Вспомнил, но продолжал мерить шагами кабинет.
А может, прямо сейчас…
Каширин остановился под люстрой. Ведь есть же еще один вариант. Ехать в РУБОП, накатать там заявление. Так и так, сегодня в отношении меня имело место вымогательство. Преступники, угрожая оружием, физической расправой потребовали переоформить на свое имя… Ну, и так далее. За вымогательство сейчас, не то, что в прежние годы, мотают длинные сроки. Да, теоретически такой вариант существует.
Вот только интересно, сколько времени проживет Каширин после того, как заявление попадет к ментам? Пару дней, неделю или целый месяц? И как он погибнет? Тоже вопрос. Автокатастрофа… Неосторожное обращение с огнем… Или просто пуля в подъезде того самого дома на Ленинском проспекте… Нет, дохлый это номер с РУБОПом.
Хуже всего сейчас приехать на Рублевку, увидеть Марину и начать разговор. Тягостный, ужасный разговор. Как, каким языком объяснить жене, что этот дом больше им не принадлежит? И городская квартира тоже им не принадлежит. Где найти те слова, чтобы объяснить необъяснимое?
Разумеется, после этой катастрофы, этого крушения, хорошей высокооплачиваемой работы Каширину уже не видать. Специальность финансиста придется забыть навсегда. Года через три он окончательно потеряет квалификацию. Чем жить?
Банковский счет пуст. Первое время можно перебиваться случайными заработками, он продаст "Лексус". Впрочем, и машину наверняка заберут за долги. Сегодня у Литвиненко до этой мелочи просто руки не дошли. Но что делать дальше? Брать в руки дворницкую метлу?
И, кстати, где теперь жить? В каком месте? Перебраться хотя бы на время к родителям Марины? Нет, этот вариант отпадает. Тесть старше Каширина всего на четыре года. Он такая грыжа, такой приставучий, гнусный мужик. Обожает вопросы с подковырочкой и обязательно задаст эти вопросы: "Вас, Евгений Викторович, за растрату уволили или как? Вы что же, украли чужие деньги? Это хорошо, что украли. Хоть на курорт нас с матерью отвезете за чужой-то счет. А судить вас будут? Ну, все, мать, суши сухари".
Паяц, шут гороховый. Он ненавидит Каширина. Прежде терпел, ясно, почему терпел, из-за денег. А теперь отыграется. Придется врать, изворачиваться, унижаться перед ним. Нет, этого, последнего унижения Каширин просто не вынесет. И теща станет подпевать мужу. Да они заживо сожрут Каширина. Без соли. И не подавятся.
Лучше снять квартирку, малогабаритную, самую дешевую. По деньгам. Теперь придется, хочешь, не хочешь, по одежке протягивать ножки. Каширин на минуту представил себе молодую красавицу жену, разодетую, ухоженную, облизанную персональной массажисткой и педикюршей. Представил ее в интерьере убогой малогабаритной конуры – и на душе сделалось совсем погано.
Вот Марина стоит у плиты и варит, помешивает в кастрюле вонючее, несъедобное варево из костей и мясных жилистых ошметков. Помещение тесной квартирки, заставленной чужой обшарпанной мебелью, насквозь пропитали миазмы бедности.
А он, Каширин, привыкший к кухне дорогих ресторанов, сидит за кособоким столом и облизывается. Он голоден, он отщипывает пальцами хлебный мякиш, бросает в рот скудные серые крошки. Он ожидает порцию этой горячей баланды, которая согреет его безутешную душу.
Возможно, он со временем даже привыкнет к такой жизни, к грошовому существованию полного жизненного банкрота. А Марина… Она сбежит куда угодно, без оглядки босиком сбежит после недели такой с позволения сказать жизни. Хотя терпения жены и на неделю не хватит.
Боже, от всего этого с ума сойдешь. Фирменно рехнешься, если зациклиться на таких мыслях. Хоть сейчас вызывай скорую психиатрическую помощь – и езжай в Кащенко.
* * *
Удача улыбнулась Каширину, когда он, ошалевший от головной боли и собственных мыслей, стоял у распахнутого окна. С высоты третьего этажа со смертной тоской в глазах разглядывал черный политый вечерним дождем асфальт. На столе запищал телефонный аппарат.
Рухнув в кресло, Каширин снял трубку и узнал излучающий дружелюбие голос старого знакомого, американского бизнесмена Мартина Бентона. Каширин так обрадовался этому звонку, что забросил ноги на стол. И как он раньше не вспомнил о Бентоне? Американец ворочает большими деньгами, очень большими, в его силах помочь Каширину. Поприветствовав старого знакомого, перекинувшись общими фразами, Каширин перешел к делу.
– Два миллиона долларов наличными? – переспросил американец.
Бентон почти свободно разговаривал на русском языке.
– Всего-навсего два миллиона, – через силу пошутил Каширин. – Под хорошую гарантию. В обеспечение кредита я предоставлю технические алмазы. Они оценены экспертами в два с половиной миллиона. Заключение у меня на руках. Алмазы в сейфе.
– Если это так важно для тебя, приезжай прямо сейчас, я в своем офисе, – сказал Бентон. – Я не доверяю телефонам.
Бентон не доверял не только телефонам. Он не доверял почти всем русским людям. Возможно, в этом недоверии таилась разгадка его финансовых успехов.
Несколько лет назад Бентон, полный самых масштабных планов и здорового оптимизма, прилетел в Россию, чтобы здесь продолжить свой бизнес. На третий день своего приезда Бентон пешком прогуливался по городу, наслаждаясь красотой древней столицы. Черт дернул Бентона пересечь мост через Москву реку и оказаться на заплеванной территории оптового рынка, примыкающего к Киевскому вокзалу.
Другой черт дернул Бентона купить у лоточника три жареных пирожка с мясом. На обратной дороге Бентону стало плохо. Следующие два дня американец провел в реанимации института Склифосовского, где бригада врачей с трудом отстояла его жизнь.
Со времени своего отравления и чудесного воскрешения Бентон сильно изменился. Бизнес в России он все-таки начал. Но из оптимиста, человека широких взглядов он превратился в осторожного, подозрительного ретрограда. Правда, подозрительность Бентона распространялась не на всех русских, Каширин был приятным исключением. В свое время он кое-чем помог Бентону. Американец помнил добро.
Переговоры Бентона и Каширина закончились далеко за полночь. Каширин, отпустивший своего водителя, заказал такси и вышел на улицу расслабленной вихляющей походочкой. Он не был пьян, он был счастлив. Каширин сел в поджидавшую его желтую машину с шашечками и велел водителю ехать на Рублевку.
"Если это сладкий сон, то пусть я лучше не просыпаюсь", – думал Каширин.
