Тори Грасс
В прошлой жизни я была мужчиной
Любовь с нечистой совестью
Вы ещё краснеете? Я – нет! Мне нечего стесняться. Я застала ещё те времена, когда женщина в брюках – это было смело. Можно сказать, даже дерзко. Шёпоток за спиной: «Она носит брюки!» – было равносильно чёрной метке: да от этой женщины можно ожидать всего что угодно!
Правда, я тогда была ещё совсем маленькая, но отчётливо помню, что юбки всех знакомых тётенек (в том числе весьма корпулентных) начинались примерно на уровне моей макушки. Лет двадцать спустя свекровь моей подружки попеняла ей за длину юбки, которая была на ширину ладони выше колена – дескать, не пристало замужней женщине такое непотребство. Класть палец в рот той подружке не стоило, ибо вместо ответа она предъявила свекрови семейный альбом, в котором сия последняя фигурировала в ультра-мини с будущим мужем первой на руках.
Поди теперь отыщи женщину в юбке или платье! Ну, разве где-нибудь в махровой провинции или, наоборот, на официальном приёме в верхах. Походка в большинстве случаев сваезаколачивающая. То есть соответствующая. Пока ещё в брюках, это терпимо. Но если на эту походку надеть юбку, то ситуацию не спасёт даже паспорт с указанием пола: трансвеститы в роли женщин и то здесь более убедительны.
Зато никто никому не пеняет, и никто ни к кому не пристаёт. А если и пристаёт, то к тем, кто сам этого хочет – все, надо полагать, счастливы.
Люди ничем так не дорожат, как своими стереотипами. Они, стереотипы, наш диапазон восприятия: всё, что за их пределами, для нас как бы не существует. Это как гипер-, ультра- и инфразвук: не слышим, хоть расшибись! Правда, эти запредельные вибрации у отдельных особей могут вызывать дискомфорт в диапазоне от лёгкого беспокойства до приступов неконтролируемой паники. Но позитиввайбс у каждого свои. Природу неизвестного может понять только тот, чьё любопытство окажется сильнее страха.
Это не хорошо и не плохо, просто данность – вот тут мне, спасибо, Фёдор Михайлович, подсказывают: люди делятся на два разряда… Первый – господин настоящего, второй – господин будущего. Первый сохраняет и приумножает – второй двигает и ведёт к цели. Оба имеют совершенно одинаковое право существовать. Так что никто не собирается мочить старушек топором: мы нужны друг другу! Но, как справедливо замечено в одном рекламном ролике, нормальные не изменят в этом мире ничего.
Не дождётесь: как и любая госпожа будущего, я не чайлд-фри. Как у любого любящей папашки, окромя хлыстов, кляпов, наручников и плёток, у меня есть дочь. А у дочери в свою очередь имеется муж. И вот зятем у нас всё в точности как у родины с ближайшим сопредельным государством: сколь ни велика моя к нему симпатия, для него я страна-агрессор, и поделать с этим фактом ничего нельзя. Я человек мирный и к тому же нежно его люблю – но его бронепоезд стоит на запáсном пути, причём даже под паром.
Приезжаю – и сразу попадаю в состояние холодной войны: на всё, что бы я ни сказала, немедленно следует железобетонное «нет» зятя. «Миша, будешь ужинать?» – «Нет». Ну, ладно, нет так нет. Но ведь он непременно должен объяснить мне, почему именно «нет»: «Это не полезно», – и далее следует научно обоснованная критика неполезных привычек. О’кей, неполезно! Съем сама.
Я втягиваю воздух – ну, дышу я так! – и снова слышу «нет». «Что нет?!» – «А что вы хотели сказать? Я знаю, что вы сейчас скажете!» Ой, правда? Как удобно, наверное, иметь под рукой такого человека: я и сама не всегда знаю, что я хочу сказать и хочу ли говорить вообще. Прячу улыбку…
Вставая по привычке в четыре утра, я наивно полагаю, что, заняв в это время ванную, никому не создам неудобств: все будут спать ещё самое меньшее часов пять – каникулы! Однако моя вылазка не остаётся незамеченной. Хотя мытьё головы заняло не больше десяти минут, а всё остальное время я провела в своей комнате за ноутбуком, но уже в десять, отправившись за чем-то в ванную, я столкнулась в её дверях с зятем, который с вежливым укором произнёс: «Но вы же здесь с четырёх утра!»
Страна-агрессор. И кому интересен тот факт, что моя злокозненность существует исключительно в его воображении! Однако в день отъезда я таки зажгла – честное слово, не нарочно, но это – увы! – ничего не меняет.
Зять повёз меня на вокзал. Припарковались, прошли через рамки металлодетекторов, взяли вещи, идём. Кто бывал на ростовском вокзале, знает, что досмотровый блок вынесен за его территорию, и чтобы попасть на перрон, надо пройти в здание, подняться на второй этаж, миновать несколько сфинктеров и снова спуститься по очень неудобной лестнице. И вот мы идём со всем барахлом, а громкоговоритель вещает про забытое на досмотре. Зять реагирует: вы ничего не забыли? Я, пересчитав «места», уверенно отвечаю: нет, всё здесь! Сажусь в поезд, расталкиваю по полкам поклажу и тут обнаруживаю отсутствие в кармане телефона и очков. Остались на досмотре среди вынутых из карманов вещей! А «до отправленья поезда осталось пять минут». Дальнейшее знаю со слов Машки.
Зять было метнулся обратно, но с перрона попасть назад в здание вокзала уже нельзя! Только в город и только через специальный выход. Охрана его тормознула: куда?! чего?! Мишка орёт: «Мужики!! Мужики!! Пустите за вещами!! А то … тёща не уедет!!!» «Мужики» вошли в положение, пропустили, и он как стартанёт! Три года не бегал – не то, что быстро, а вообще, из-за больной спины, а тут через весь вокзал, сначала вверх, потом вниз. Охрана на всех этажах через каждые десять метров стоит – никто не останавливал, по рации передали: мужик за вещами возвращается, тёщу провожает! Еле успел. Уже всех загнали в вагон. Отдал проводнице очки с телефоном. Проводница говорит: да, телефон – самое главное!
– Самое главное, – отвечает зять, – чтобы тёща уехала!
Тёщи – они такие… Зато теперь он может не любить меня с чистой совестью!
Ибо, как любил говаривать один мой коллега по писательскому цеху, чистая совесть, хоть о ней нет ни одного упоминания в Евангелиях, посильнее фаллоса Гёте штука будет.
Моя древнейшая профессия
Палач не знает роздыха
Но, все же, чёрт возьми
Работа-то на воздухе
Работа-то с людьми…
Владимир Вишневский
Кризис – это когда профессионализм перестаёт окупаться.
День начинается с малой войны: рассылаю свои резюме, смотрю вакансии. Вроде бы их не так уж и мало, да и зарплаты предлагаются довольно неплохие – во всяком случае, по сравнению с моей теперешней. Ну, допустим, рядом с ней даже коробочка попрошайки тянет на банковскую ячейку, но тем не менее.
«Ваше резюме нас заинтересовало. Просим ответить на вопросы небольшой анкеты, по результатам которой вы будете приглашены на собеседование». Да легко, наивно думаю я и открываю ссылку…
В анкете, как нетрудно догадаться, перечислены навыки – но не в виде внятных фраз, а на каком-то птичьем жаргоне.
«Каким из хренолизаторов вы владеете: ЁПРСТ? УФХЦЧ? ЪЫЬЭ?»
«Что вы готовы выполнять: общаться с офигайзерами, мониторить стрёминг, сепарировать груминг?»
И всё остальное (двадцать вопросов) в том же духе.
Это на каком, Алиса в Зазеркалье, языке?! Мистер Кэрролл, признавайтесь: ваша работа?!
Ладно, стрёминг так стрёминг: как было сказано выше, жить захочешь, не так ещё раскорячишься. «Никакой язык не труден для человека, если он ему нужен. Я как-то ухитрился понять даже приказ улетучиться, произнесенный на классическом китайском и подтвержденный дулом мушкета», – пробормотал мне на ухо любезный Сидни Портер, и я принялась яндить (ну не гуглить же, импортозамещение и патриотизм, мать его растак!).
В результате выяснилось, что все эти “ЕЁЮЯ” – как раз и есть то, чем я большую часть жизни и занимаюсь. То, чего я об этих процессах ещё не знаю – либо несущественные нюансы, либо алгоритмы не сложнее стандартных приложений смартфона, которые сегодняшние дети осваивают раньше, чем начнут говорить (что говорит само за себя, хи-хи). Одно из них даже оказалось элементарным текстовым редактором, не слишком удачным, с замысловатым и претенциозным интерфейсом – мне приходилось как-то пользоваться им, выкладывая материалы на сайт. Память не сохранила пышного имени, но физиономия оказалась знакомой…
Я сидела перед компьютером с зависшей над «энтером» рукой и решала дилемму. С одной стороны, в совершенстве владею тем, что требуется для данной работы. С другой – ведь не пройду собеседования, так как первый же вопрос выявит мою сугубую неосведомлённость в наименованиях каких-то протоколов, глубоко и безнадёжно для моей деятельности вторичных…
Есть такое слово – симулякр. Оно означает название несуществующего предмета, копию без оригинала, обёртку без содержимого. В эпоху победившего пиара, видимо, оно является критерием карьерного роста: чем больше у тебя таких фантиков, тем ты успешнее. Зачем производить сущности, если система довольствуется видимостями? Я, мы – симулякр!
А мы удивляемся кризису образования! Я не разеваю рот, я перманентно ищу новую работу, и пока она не находится, молюсь. – Кому? – Любому, кто услышит.
Вчера очередной раз легла на амбразуру, выгораживая коллег, которые не сдали документацию в срок. Ну не то, чтобы совсем легла: «стоически промолчала» будет правильней. Объективности ради, кололи всё-таки без особого пристрастия: к батарее наручниками не пристёгивали, в воду головой на выдох не макали – моё начальство просто до неприличия гуманно в сравнении с чиновничьей инквизицией.
Документация – личный кошмар педагога, да и любого служащего вообще, он является неотъемлемой частью глобального ужаса нашей системы. Мунку и не снилось. Его «Крик» – наша дежурная гримаса перед монитором. Когда смотришь на образовательные стандарты и прочие циркуляры, становится понятно, куда трудоустроились палачи после введения моратория на смертную казнь – рассосались по министерствам.
Какова эпоха, таковы и казни. То, что раньше проделывали с плотью, дабы воздействовать на волевые центры мозга, теперь применяют непосредственно к мозговым нейронам: так гораздо эстетичнее и гигиеничнее, даже костюмчик не мнётся, не говоря уже о том, на что он надет.
То, к чему раньше приговаривали преступников – теперь распространили на всё трудоспособное население, занятое в бюджетной сфере: а нехер зря проедать бюджет! Лечите вы там или учите – извольте это доказать. Никто не требует предъявлять результаты – просто напишите об этом! Всего и делов-то: заполнить пару томов таблиц и форм!
Пожалуй, ни в какой другой отрасли прогресс человечества так не очевиден, как по заплечных дел мастерам. Представители этого цеха, как правило, скромны, в глаза не бросаются, да и приговоры приводят в исполнение в рамках социально одобряемых действий. В нерабочее время их не отличишь от прочих обывателей, и только фанатичный блеск в глазах в момент изобретения очередной бюрократической удавки выдаёт их призвание.
Исключительная мера стала мерой административного воздействия, и в результате никто не лишается жизни. Во всяком случае, не сразу и не в биологическом её понимании. На фоне снижения смертности и увеличения продолжительности продуктивного возраста никто не обращает внимания на то, куда это добавленное нам время расходуется – на оформление планов и отчётов. Планов, которые имеют весьма отдалённое отношение к реальной работе, и отчётов, которые не отражают ничего действительно важного: бумага терпит всё: «Танцуй, словно никто не видит. Пой, словно никто не слышит. Пиши отчёты, словно никто не будет читать».
Беднягам сейчас непросто. Смертников уже давно на всех не хватает, а теперь и вовсе постные времена: гуманизм там, толерантность, мультикультурализм, политкорректность и прочие либеральные ценности. Перечень допустимых казней сжался до клочка шагреневой кожи не более банковской карты, и единственная ниша для почтенного цеха палачей – надзорные органы, достойные преемники Святейшей Инквизиции: как и в древности, им обеспечено покровительство закона.
И плюньте в бесстыжие глаза тому, кто вам скажет, что это только у нас такой специфический полигон бюрократических экспериментов. Как бы не так! Недавно слушала интервью всемирно известного американского профессора, популяризатора науки и автора бестселлеров: администрация Принстона и Гарварда обставляет обучение кучей условностей, непростительно вмешивается в науку и наступает на горло всякой свободной мысли.
Дело Прокруста живёт и побеждает!
Глокая куздра
Утром никогда не знаю, с какой стороны кровати оставила тапки: с одной стороны балкон, с другой всё остальное. Ночной балкон, отрада мизантропа – посмотреть на безлюдную улицу, послушать тишину, птичек, если дело к рассвету. Остановись, мгновенье, ты прекрасно, – требует мой внутренний Фауст, но выходят на тропу собачники и любители скандинавской ходьбы, проезжает первый трамвай, и пошло-поехало…
Однажды, когда тебя «накрыло» – что неудивительно при графике «двадцать четыре на семь» – на моё предложение взять больничный и хотя бы отоспаться ты ответил: а, ничего, отхиляю! Словечко мне понравилось, но я его тут же забыла и потом, когда «накрыло» уже меня, всё никак не могла припомнить.
Испытания нам даются в том числе и для того, чтобы осознать бесполезность «полезных советов». Особенно умиляют предложения «чем-нибудь заняться»! Безусловно, работы в мире больше, чем желающих её выполнять, а умеющих её делать правильно – и того меньше. Поэтому работа как гидра: на месте каждой отрубленной головы вырастает ещё с десяток, то есть чем больше её делаешь, тем больше остаётся. На каком-то этапе приходит понимание, что примерно две трети любой работы – это исправление косяков, как собственных, так и допущенных другими. Так что спасибо, чем заняться у меня уже есть!
«Да плюньте в лицо тому, кто говорит, что филологи —это нежные фиалочки с горящими глазами! Я вас умоляю! На самом деле они мрачные желчные типы, готовые язык собеседнику вырвать за фразы типа "оплатите за воду", "мое день рождение", "дырка в пальте"…» – Голос с последней парты: «А что не так с этими фразами?» – Преподаватель, поправив очки: «А на вашем трупе, молодой человек, они бы еще и попрыгали!» (Современный фольклор)
Тут давеча кто-то обмолвился, что нет ничего скучнее, чем разговаривать с филологами, этими провонявшими нафталином ханжами, цепляющимися к каждому слову, и тому подобное…
Вы это серьёзно?
О. Генри на вас нет, однажды сказавшего: «…с какой стати название профессии превращать в определение человека? Будем справедливы. Ведь мы не именуем «невестами» всех девушек, живущих на Пятой авеню» . Великолепный Уильям Сидни Портер, лучшие свои книги написавший в местах не столь отдалённых, вступился бы за честь нашей профессии – вот кто был истинным филологом по духу, даже не имея диплома Лиги Плюща. Ибо филолог – это не профессия, а образ мыслей. Даже, если хотите, образ жизни!
В девяностые, торгуя книгами, мы всё это проходили: шлюзы открылись, и на неподготовленные головы «дорогих россиян» хлынул поток популярной психологии, философии и беллетристики, качественной и не очень (в пропорции примерно 3:7). Сейчас даже забавно вспоминать, какой аджаб-сандал варился в голове от всех этих противоречивых «школ» и «практик». В общем, свершилось по писаному: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса…». Но даже мне тогдашней, неискушённой и жадной до чтения, всё это быстро прискучило.
Из прочитанного в голове зацепился только дзен с его ненатужным минимализмом, и это было единственное увлечение, оставившее по себе целую полку в шкафу: монографии, путеводители, справочники и художественные альбомы по японскому искусству…
Мы редко собираемся вместе, потому что вечно заняты – наши знания оплачиваются весьма скромно, так как они незаметны, как воздух, пока он есть. Но наша переписка в мессенджерах – это криптограмма, в которой все слова не то, чем кажутся на первый взгляд: оценить зашифрованную в них иронию способен только посвящённый. Вы читаете этот изящный, хорошо темперированный клавир, даже не подозревая о том гомерическом хохоте, который стоит за каждой из фраз. Даже если мы резвимся топлес в фонтане на главной площади, со стороны это будет выглядеть как чинная беседа институток под кружевными зонтиками где-нибудь в тёмных аллеях.
И, кстати, о Бунине, чей виртуозный мат впечатлил даже бывшего матроса: а что вы хотели от действительного члена Российской академии изящной словесности? – мат интересен нам не меньше, чем остальные феномены родного языка. Разница между нами и упомянутым матросом в том, что так, как он, мы умеем – но не наоборот. Грамотный филолог уест вас и без единого обсценного слова, но при помощи таких виртуозных дефиниций, после которых вам придётся долго и мучительно восстанавливать самооценку, тогда как ни один адвокат не сможет притянуть его к суду, ибо лингвистическая экспертиза как дважды два докажет абсолютную невинность и благопристойность использованных выражений.
Ничто не даётся так легко и не стоит так дёшево, как хорошие советы. Я сама могу насочинять таких практически любое количество. Беда в том, что они не работают. Ну, не то чтобы совсем, но имеют весьма ограниченную область применения. Это вам, ребята, не исцеление Лазаря, когда «и сказал ему: встань и иди – и он встал и пошёл». Жизнь неистощима на выдумки и на каждую нашу новую «вакцину» реагирует очередной своей мутацией – а как иначе заставишь нас шевелиться и шевелить мозгами? «Скушные» мы чуваки. «Скушные» и предсказуемые.
Ну, а так-то конечно: отхиляю! Вопрос только – когда? И что закончится раньше: отведённое мне время или сам квест? Таймер запущен.
Засим позвольте уверить Вас в глубочайшей преданности,
Ваша Глокая Куздра.
Кто это такая? А Гугл Вам в помощь!
Восемь минус три
У меня сбрендил тонометр.
Застилаю утром постель, а на прикроватном столике вдруг пикнуло, загудело и прибор начал с натугой, но самозабвенно закачивать воздух в манжетку. Я вздрогнула, но решила: может быть, случайно задела у него какую-то там кнопку? Тонометр ведь тоже мужского пола. Как и чем женщина может ненароком задеть мужчину – испокон веков остается тайной за семью печатями.
Каким образом такое могло случиться с моим тонометром – непонятно, но мало ли: меня изначально выпустили с заводским браком, и потому мои главные природные враги – всевозможные углы, дверные ручки, ограничители и прочие выступающие части конструкций, к которым я гарантированно прикладываюсь разными частями тела, приобретая актуальный принт леопарда-индиго. И хотя кнопка тонометра не только не выступает, но и даже слегка утоплена в корпус, с меня станется, привычно подумала я и переложила прибор на безопасное расстояние, отключив от сети и спустив из него воздух.
Но когда я покидала спальню, он заработал вновь и показал давление сто сорок на семьдесят пять, пульс – восемьдесят. Чьё оно, так до сих пор и не знаю: обычно сразу после случайного запуска дисплей выдаёт ошибку и прибор отключается автоматически. Но не на этот раз…
Один мой знакомый физик говорит, что далеко не все явления можно описать с помощью известных нам законов, и я склонна ему верить. А Людвиг Витгенштейн так и вовсе утверждает, что всё мыслимое возможно, то есть наш мозг нарочно заточен под этот мир, и все создаваемые им конструкты либо уже где-то существуют, либо могут быть воспроизведены. А раз так, то общеизвестная версия Священной истории не обязана быть единственной. Почему бы, например, не предположить, что у людей изначально были крылья? Сплошь и рядом литературные персонажи тоскуют по поводу их отсутствия, и это жжжж, мне думается, неспроста. Ну, посудите сами: практически во всех верованиях имеются крылатые гуманоиды – человекоподобные существа высшего порядка. «Так они же ведь живут на небе, вот и крылья!» – скажут мне, и опять мимо: а кто их, спрошу я, туда поместил? То-то же! «Если бы Бога не было, его следовало бы придумать». Так же, как и более-менее внятное объяснение, откуда на мне берутся синяки, о которых я никогда не помню, возбуждая самые мрачные подозрения у своей половины.
Но у меня есть и более надёжный свидетель – язык. Во многих языках, начиная с русского, дух – некая высшая сущность, бесплотная материя (да простится мне такой парадокс), обитающая в нашем теле и придающая некоторый смысл его существованию. Тело сервильно, оно только обслуживает дух, который есть то, что мы выдыхаем после его, тела, смерти. Дух – дыхание – душа. Процесс дыхания накрепко слит в нашем сознании с духом уже в самом корне, именно его мы исторгаем при последнем выдохе, и он воссоединяется с абсолютом…
Ну, или как-то так. «Воз-дух» – дух, возносимый вверх. Вверх, заметьте, а не вбок и не вниз! То есть, туда, куда пресловутый Макар телят не гонял: тело слишком тяжёлое, чтобы вознестись. Дух ему даётся во временное пользование, для «прокачки» некоторых качеств, и по завершении процесса его необходимо вернуть на место. Если тело не справилось, душу бракуют и отправляют в ад – своего рода хранилище вирусов или корзину, которую потом, очевидно, опорожняют, а содержимое утилизируют.
Когда тело спит, душа выходит погулять и возвращается с новыми впечатлениями, которые мы называем сновидениями. Разумеется, они причудливы: телу такое слабό!
Цель земной жизни религиозного человека – попасть по её окончании на небо, вернуться домой, и это его единственный стимул жить достойно. Цель жизни атеиста – светлое будущее, которое, по сути, мало чем отличается от библейского рая, и чтобы оно состоялось, жить надо так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое…» (далее по тексту). Словом, сколько ни упражняйся в цинизме и скепсисе, а «она всё-таки вертится». Она есть. Она болит! – это фантомная боль отнятых у нас крыльев, заставляющая нас совершать поступки, не обусловленные биологическими потребностями и с рациональной точки зрения необъяснимые…
Что ж, день настал. Пора размять крылья! Плюнула на мистический тонометр, прочла сообщение от дочери:
– Миша грустно констатировал отсутствие у Вероники способностей к математике: он ей несколько минут объяснял, как отнять три от восьми.
– И что?
– «Я ей так и не объяснил, – говорит. – В конце концов она просто выудила ответ у меня». Я говорю: ну, значит, с главной женской способностью у неё всё в порядке. Не пропадёт! Может, я чего не понимаю, но способность побудить мужика к решению проблемы – это важнее, чем отнять три от восьми.
– А я всю жизнь отнимаю три от восьми…
А Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощание помахал фрекен Бок тюлевыми накидками: – Гордая юная девица улетает далеко-далеко! – крикнул он. – Привет!.. Почини, наконец-то, тонометр!
