Томми Ли
Томмилэнд. Автобиография самого плохого парня рок-н-ролла
Мистер Д.: Так поступал Маккартни, когда ушел из Beatles. Он все делал сам. Все инструменты сам записывал. Помнишь его альбом с песней Maybe I’m Amazed? Это до сих пор одна из лучших вещей, которые он сделал.
Т. Л.: Это очень здорово: спустя некоторое время ты понимаешь, что именно ты хочешь услышать, но тебе становится в лом объяснять кому-то, что именно ты хочешь услышать, и ты делаешь это сам. Сейчас я очень хорошо провожу время – и в музыкальном, и в творческом плане. Мне кажется, что в моей жизни наконец-то наступил тот момент, когда я действительно всем этим наслаждаюсь. Это не такое уж и безумие, и я тоже не сошел с ума. Понимаете, я просто старею и потому начинаю понемногу тормозить. Вы, наверное, знаете, я потерял отца на той неделе, на которую пришлось 11 сентября 2001 года. Он ушел через несколько дней после трагедии в Нью-Йорке. Это была самая сюрреалистическая неделя в моей жизни…
Мистер Д.: Твой отец… Мне очень жаль… Помнишь, как он носил твои барабаны? Я просто счастлив, что ты снова наладил свою жизнь, и я рад, что по телевизору больше не будут показывать ничего плохого, никакой этой чуши о том, что ты натворил то-то и то-то.
Т. Л.: Нет, ничего такого не будет. Это все в прошлом.
Мистер Д.: Ну что ж, Томми, мне пора возвращаться на репетицию, но я должен спросить тебя еще об одном: что там случилось с Хизер? Я уже говорил тебе, что видел ее на игре Lakers, она сидела с каким-то чуваком, а я молился, чтобы ее держали в фокусе, пока я собирал слюну…
* * *
Мистер Дворак был единственным, кто думал, что я буду заниматься музыкой. И у него уже тогда была идея, что это будет что-то большое. Спасибо, мистер Дворак. В школе я был тощим ребенком, и меня колотили те, кто был покрепче. Однажды в лагере оркестра барабанщик марширующего оркестра достиг нового минимума. Я был в барабанном отряде марширующего оркестра, и каждую неделю, в рамках нашей практики, все мы, барабанщики, проходили тестирование и соревновались, чтобы определить свой ранг. Вам нужно было обладать определенными навыками: умение крутить палочки (оно пригодилось позже), выполнять основные приемы, укрепляющие руки, маршировать, на нарушая порядок… Каждую неделю член группы барабанщиков мог повышаться или понижаться в рейтинге, и это очень много значило для всех нас. Этот капитан тоже был выпускником, который завидовал и был чертовски недоволен, наблюдая, как я, этот первокурсник, неделю за неделей поднимаюсь по служебной лестнице. Нам обоим было совершенно ясно, что на кону стоит его работа. Итак, однажды после тренировки он подошел ко мне сзади, похлопал меня по плечу, и, когда я обернулся, он ударил меня кулаком и переместил мой нос на другую сторону лица. Как дела, мистер Барабанный Капитан? Как твоя игра на барабанах, бро? Играл ли ты в последнее время на каких-нибудь мировых аренах?
Некоторые чуваки придерживались другого подхода. Меня ловили в душе с полотенцами и задерживали во время урока физкультуры, а какие-то другие ублюдки придирались ко мне всякий раз, когда видели меня в коридоре. Это была типичная травля: я собирался на физкультуру, было очень холодно (да, ребята, в Калифорнии тоже бывает холодно), а какой-то хулиган и ушлепок подбегал и щелкал меня по уху. Я ничего не мог с этим поделать, потому что парень специально приходил туда и ждал, что я что-нибудь сделаю не так и дам ему повод намылить мне шею. В такие моменты я делал единственное, что мог. А именно, я спокойно сидел и делал вид, что мне все равно, и думал про себя: «Ну ты, сука! Знаешь что? Однажды, ублюдок, однажды ты, черт возьми, придешь посмотреть, как я играю, и тебе понадобятся билеты, и ты проберешься за кулисы и будешь вести себя так, как будто мы с тобою друзья, и все такое. И знаешь что? Ты будешь сидеть не в зале, а в сломанном кресле на парковке, сука! Ты ничего не получишь, и тебе придется с этим смириться. Эй, ты! Пошел на хер, и еще раз, и еще! А если у тебя есть друзья, то идут они туда же!» Можете мне не верить, но я уже тогда знал, что однажды сделаю что-то действительно великое. Я не знал, что это будет, но я знал, что меня в жизни ждет что-то другое. Если бы можно было сравнивать мое поведение в это время с поведением какого-нибудь киногероя, то я сравнил бы его с поведением Спэнки из сериала Our Gang. Речь идет о потрясающем эпизоде с гонками на картах[11]. Вот он мчится с холма на своей маленькой деревянной машинке, и один из ребят спрашивает его: «Спэнки, куда ты мчишься?» И он, ни на минуту не отрывая взгляда от дороги, говорит: «Я не знаю, куда я еду, но знаю, что доберусь туда». У меня была такая же слепая вера, и это было единственное, что удерживало меня от того, чтобы каждый день про себя повторять Рихтера, когда ко мне приставали эти мудозвоны.
* * *
К тому времени я уже играл в группе. У нее даже названия не было, потому что мы нигде не выступали, но мы были чертовски круты. Вот наш состав: Том Галардо (этот мексиканский парень был самым крутым гитаристом в округе), Джон Кемп на бас-гитаре и я на барабанах. Мы все были страшно деловыми, ибо составляли мощное трио музыкантов, которых не заботили тексты, пение или что-то еще, кроме желания «поджемить». Я вовсе не вру, не преувеличиваю и не приукрашиваю прошлое, когда говорю, что мы были чертовски крутыми. По крайней мере, я так думал, и, похоже, так думали и другие люди, которые приходили на вечеринки с бочками вместо барабанов, которые мы устраивали на заднем дворе. Мы также регулярно репетировали в гараже моих родителей, где каждый мог застать нас ежедневно и послушать совершенно бесплатно. Когда я свернул на дорожку, которая вела к рок-н-ролльной жизни, мой отец был потрясен до глубины души. Он служил в армии, и всем было очевидно, что ему нелегко, ох как нелегко смотреть на длинные волосы сына. К его чести, он никогда не говорил ни слова о волосах – его больше пугали мои серьги. К шестнадцати годам я проколол оба уха и обычно носил в одном из них длинное перо. Однажды вечером наша семья сидела за обеденным столом и что-то поедала, и мой отец все остановил. Он спросил: «Это что, серьга, Том?» В его присутствии я обычно пытался прикрывать перо волосами, но на этот раз он заметил, что эта хреновина торчит у меня из уха. Он не кричал. Мой отец сказал то, что ему нужно было сказать, одним своим видом. Он был совершенно спокоен, но на его лице явно читалось сообщение из разряда: «Это что за херота?» Я сказал: «Папа, ну посмотри, как это здорово. Видишь, тут есть маленькое перышко, оно свисает…»
Бывший механик по дизельным двигателям и человек военный до мозга костей, он, наверное, подумал: «Ну все, дожили. Мой сын – педик», но тем не менее позволил мне остаться самим собой. Спасибо, папа!
В семнадцать лет я сделал свою первую татуировку: это был Mighty Mouse, летевший над большим барабаном на моем правом плече. (Так он летит и по сей день.) К этому моменту мои родители уже поняли, что я человек упрямый и буду делать все, что захочу. Отцу, наверное, не нравилось направление, в котором я развивался, но все равно он был чертовски рад, что я становлюсь таким крутым. И он сделал все, что было в его силах, чтобы помочь мне: в частности, отказался от своего рабочего гаража, чтобы построить мне мою первую студию. У нас не было большого дома – у нас был гараж на две машины и обстановка, вполне типичная для семьи среднего класса, которая живет в американском пригороде. Так вот, он начал парковать наши машины на подъездной дорожке, чтобы превратить гараж в репетиционный зал. Более того, он сделал в нем звукоизоляцию и изготовил тяжелую дверь, чтобы я и моя группа могли заниматься своими делами. Здесь все было так, как и должно было быть в гараже-студии: утеплитель, гипсокартон и дверь из ДСП. Для механика это была величайшая жертва – отказаться от единственного места в доме, где он мог спокойно заниматься своими делами. Но он пошел на эту жертву, хотя особо об этом не распространялся. Он просто сказал мне тогда: «Ладно, Томми, сходи с ума, играй весь день, если хочешь. Но в десять вечера завязывай».
Когда я начал выступать со своей первой группой, мой отец сделал для нас пиротехнику. Она состояла из небольшой распределительной коробки, четырех ламп-вспышек, металлической трубы и куска дерева, из которого внизу торчали шипы. Все это было обвязано гитарной струной. На дне каждого отражателя вспышек была маленькая нить. Отец насыпал в отражатели порох, нажимал на кнопку выключателя и радовался, когда агрегат делал «Бум!». Соседи, наверное, подумали, что механик сошел с ума… Он также сделал нам систему подсветки. Она была выполнена из деревяшек и выглядела так, как будто была сделана на досуге настоящим неандертальцем – в частности, у нее был единственный тумблер вкл./выкл. Но у других групп нашей школы и такого не было.
Хочу еще раз сказать, что если бывший военный механик отказывается от своего гаража и места для хранения инструментов, чтобы соорудить музыкальную студию для своего гиперактивного сыночка, который увлекается игрой на барабанах и подражает каким-то рок-звездам, то это крутой родитель. Если я смогу хотя бы наполовину стать таким человеком, каким был мой отец, то со мной все будет в порядке. Я всегда понимал, какой пример он мне подает, но после его смерти я начал видеть это намного более ясно – как и все, кто теряет своих близких. Мой отец был молчуном, но при этом посылал мне правильные сигналы.
Скоро моя жизнь стала совсем безумной еще и потому, что меня стали интересовать существа противоположного пола. Конечно, с одной стороны, он почувствовал некоторое облегчение, но в то же время он очень сильно обеспокоился возможностью того, что от меня кто-то забеременеет. В общем, все то время, пока я рос, тема беременности какой-нибудь из моих девочек была в семье главным предметом для беспокойства. В 1980-е молодые люди легко сбрасывали одежду и занимались сексом когда хотели, как хотели и где хотели. Никто при этом не вспоминал ни о каких презервативах, никто не беспокоился о болезнях, хотя нам следовало бы беспокоиться. Речь шла об одном: нужно как можно больше играть в любовные игры! Именно тогда у нас с папой состоялся Большой Разговор.
ВОТ ОНО, ЭТО СЛОВО! УРА! СЕКС – МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПРЕДМЕТ. ПОСЛЕ ПЕРЕРЫВА ЗАЙМЕМСЯ!
Он рассказал мне о том, что нужно быть осторожным, таким прекрасным и нестандартным способом, что я не уверен, что кто-то из тех, кто его не знал, сможет по-настоящему это оценить. Он сказал: «Будь осторожен, сынок. Будь осторожен, когда ты суешь туда свой фитиль. Он ведь там как горящая свеча. Всегда можно обжечься».
ОГОНЬ – ПЛОХО. СЕКС – ХОРОШО. ВОТ.
Даже в моменты полного крейзи я задавался вопросом, как я мог вырасти в прекрасной, надежной семье своих родителей и стать таким маньяком. Размышляя об этом, я всегда делаю вывод, что только благодаря им я все еще жив, счастлив и все еще считаю себя более-менее порядочным человеком.
Теперь, когда у меня двое собственных детей, я стараюсь следовать примеру родителей – насколько могу. Я не думаю, что родители обязательно должны устанавливать для ребенка определенные правила; я думаю, что они сами должны требовать от себя такого поведения, какого они ожидают от своих детей. Ну, насколько это возможно, конечно. Все родители хотят, чтобы жизнь их детей была идеальной, а в этом мире создать такую жизнь – это очень непростая задача, независимо от того, кто вы и сколько у вас денег, свободы или дальновидности. Делайте все возможное и помните, что вы – живой урок, который вы преподаете своим детям изо дня в день.
Я счастливчик. Было так здорово расти, наблюдая за отношениями между мамой и папой, – потому что они были влюблены друг в друга всю свою жизнь. Я видел, как отец щипал маму за попку, или посылал ей воздушные поцелуи через всю комнату, или внезапно вставал, чтобы подойти и обнять ее. Только один раз в детстве я видел, как мои родители ругались. Всего один раз, и дело было в деньгах. (Да деньги любого заставят драться.) Времена были тяжелые, и моя мама думала, что отец не был с ней откровенен в отношении того, сколько он зарабатывает. Она думала, что он тратит деньги где-то на стороне, вместо того чтобы нести их домой, в семью. Когда она заспорила с ним, отец вытащил свой бумажник, швырнул в нее и потребовал заглянуть туда и посмотреть, сколько у него денег. «Забирай все!» – сказал он. Этого я никогда не забуду.
Я понял вот что: мои родители были влюблены друг в друга. У них была такая любовь, которая делает жизнь стоящей. Я увидел, какими могут и должны быть отношения между мужчиной и женщиной. Это был эталон, с которым я всегда сравнивал свои отношения, и я благодарен им за этот пример. Это был урок, который они никогда не смогли бы преподать мне иначе, как личным примером. И они это сделали.
Пап, я так по тебе скучаю… Я люблю тебя, мама.
Глава 5
Прощальная речь, или Мама, папа… Я понимаю
Мои родители относились к моей страсти к музыке довольно спокойно, но вскоре они очень испугались. Да, это был не самый лучший день – день, когда я сказал им, что собираюсь бросить среднюю школу (в выпускном классе!), чтобы полностью посвятить себя музыке и стать барабанщиком группы Mötley Crüe. У нас был контракт со звукозаписывающей компанией, но в нем не было ничего особенного – мы были далеко не в лидерах. Возможно, мои родители именно это и почувствовали, но для меня это обстоятельство не имело значения. Контракт на запись и группа, которая была готова надрать задницы всем своим соперникам, – это все, что мне тогда было нужно. У средней школы в этом соревновании не было никаких шансов. Родители усадили меня и сказали: «Томми, ты же уже вот-вот закончишь школу. Зачем ты это делаешь?» А я сказал им: «Я должен это сделать. Я должен. Потому что я знаю, что это произойдет. Меня не волнует этот гребаный диплом. У меня есть контракт со звукозаписывающей компанией, и я собираюсь в мировое турне». Они были хорошими родителями и потому продолжали говорить мне, что мне нужно что-то, на что можно опереться, если увлечение музыкой вдруг не сработает. Но я продолжал твердить: «Оно сработает. Поверьте мне! Мама, папа, я все понимаю».
Время для выступлений было выбрано – хуже некуда. До получения диплома оставалось всего два месяца, и все, что увидели родители, так это то, что их сын в этот критический момент оказался на распутье и выбрал музыку в качестве единственного способа заработать себе на жизнь. Я уверен в том, что в этот миг они ясно представляли себе худший сценарий моей жизни. А состоял он в том, что я со своими барабанами проведу остаток жизни в их гараже…
И в этой ситуации меня снова поддержал мой отец – поддержал, несмотря на то что вся эта музыка казалась ему не более чем хобби, а я еще учился в школе. Я не занимался спортом, я занимался музыкой, поэтому, как хороший отец, наблюдавший за всеми увлечениями своего сына, он появлялся на моих концертах и даже, можно сказать, был организатором гастролей всех моих первых групп. Я успел поиграть в нескольких группах – US 101, Dealer и, наконец, моей самой успешной группе Suite 19. Ни одна из этих групп не принесла мне никаких денег. US 101 была кавер-группой, которая играла в основном на школьных танцах. Гитарист был серфером и большим фанатом Beach Boys, так что вы сами понимаете, что в нашем репертуаре было полно такого дерьма. Просто представьте себе, насколько до хрена мы играли этих Beach Boys и всех этих ужасных каверов конца 1970-х: Стикс с его Come Sail Away, Фрэмптон, ZZ Top – ну, вы поняли. Я просто не мог дождаться, когда наступит же время моего соло на барабанах. Я будто поджигал свои барабанные палочки на костре и отжигал с их помощью так, что любое соло укладывалось в минуту.
Группа Dealer была намного лучше. Когда я пошел к ним на прослушивание, то мы все перед «джемом» наелись грибков. Я помню, как сидел там, изо всех сил старался играть, постоянно напоминая себе, что со мной все окей и что то, что я вижу, никак не связано с тем, что я слышу. Весь мир трясся, за всеми вещами тянулись какие-то хвосты, мы что-то невнятно бормотали… Так или иначе, меня туда взяли, и слава богу, что они играли оригинальную музыку и мне это понравилось. Я какое-то время тусовался с этой группой, и все шло весьма хорошо – пока я не переспал с девушкой клавишника. Прости меня, Марк.
После этого мне пришлось уйти, и она ушла вместе со мной. Она показала мне то, большим поклонником чего я являюсь и по сей день. Она была брызгалкой – или, лучше сказать, женским вариантом Питера Норта. Она действительно могла обдать тебя с головы до ног – и я был огорчен, когда узнал, что не каждая девушка умеет это делать. Мне это очень нравилось; когда наступало время взрыва, она стреляла мне прямо в лицо, а когда она кончала, то мы выглядели так, как будто принимали участие в конкурсе мокрых футболок.
К тому времени у меня уже был свой фургон, где мы обычно и встречались – часто встречались. Вы уже знаете, как там разбрызгивали виски Jack Daniel’s. Фургон был нежно-голубого цвета, с рисунком на боку и тонированными каплевидными окнами в задней части машины. Рисунок был весьма дурацким: какой-то пейзаж Гранд-Каньона с бегущими по реке лошадьми. Говорили, что этот фургон использовал для своих поездок певец Уилли Нельсон; так или иначе, в нем была чертовски удобная кровать. Настоящая машина любви, это я тебе говорю, чувак. В нем стояли диски от Center Line, а вся задняя половина представляла собой мягкую кровать. Я понял, что моя «брызгалка» создает проблемы, когда однажды подвозил в фургоне свою маму. «Том, здесь как-то странно пахнет. Что это?» – спросила мама. «Мама, именно так и должно пахнуть в фургоне», – ответил я, хотя, конечно, понимал, в чем тут дело. Надо же – все, все, кто заходил в этот фургон, знали, что это за запах. Все, кроме моей мамы. Мой фургон пропах сексом.
«Брызгалка» была моей первой настоящей девушкой, и она была старше меня: мне было шестнадцать, а ей двадцать. К счастью для нее, у наших отношений истек срок исковой давности.
Извини, я никак не могу отвлечься от секса.
НИКОГДА НЕ ИЗВИНЯЙСЯ ЗА ЭТО! С ТОБОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ТОММИ. ЭТО ОНИ, ЭТО ОНИ ВСЕ СЛИШКОМ ИМ ОЗАБОЧЕНЫ.
Да, так о чем это я? Ах да, о музыке. После ухода из Dealer я присоединился к группе Suite 19. Это была лучшая из моих ранних групп. Мы были мощным трио, и у нас был потрясающий гитарист по имени Грег Леон, можно сказать, юный Эдди Ван Хален. Музыка была классная, песни писал Грег, а поскольку он был большим поклонником Марка Болана, то мы звучали как более тяжелая версия T. Rex и Slade. Одно время мы исполняли кавер на песню Ray’s Electric Farm группы Axis. В общем, мы были полноценным хард-рок-трио, которое играло чертовски громко. Со Suite 19 я получил свой первый опыт игры в настоящих клубах: мы играли в таких заведениях, как Whiskey A Go-Go, Starwood, The Troubadour и других. Играли мы хорошо, чем вызывали большой интерес со стороны лейблов. Я почувствовал, что наконец-то нашел группу, с которой смогу добиться успеха.
С самого начала мы делали все сами, для того чтобы донести музыку до как можно большего числа наших поклонников. Так, мы собирали деньги для того, чтобы выпустить несколько тысяч «сорокапяток», то есть грампластинок со скоростью вращения 45 оборотов в минуту, но вместо того, чтобы пытаться продать их в магазине, мы просто разбрасывали их среди зрителей на наших концертах. Таким образом, мы не только добивались успеха, но и делали это по-своему.
Меньше чем за год наши билеты были распроданы повсюду, где только можно, и вскоре звукозаписывающие компании почувствовали прибыль и стали к нам присматриваться. Они такие:
«О, блин, да так они все это сделают без нас».
* * *
В начале 1980-х годов наш маленький мир стал очень быстро разрастаться. Вернемся в те времена первого запаха в фургоне. Однажды, когда я еще учился в старших классах школы, мы ехали на репетицию, и я вдруг услышал по радио наш первый сингл Live Wire. Я вздрогнул, крикнул, чтобы наш настройщик барабанов Клайд остановил машину, и побежал к телефону-автомату, чтобы позвонить родителям. Я не мог в это поверить. О боже! Это меня передают по радио! К счастью, мама была дома. Я стал кричать ей в трубку, чтобы она настроилась на 94,7, радио КМЕТ. Некоторое время она была в замешательстве, но потом нашла эту волну и сказала что-то вроде: «О, Том, как это здорово». Я очень быстро повесил трубку, потому что хотел дослушать свою композицию уже в машине. Все, что мне в этот момент хотелось, – это вернуться туда и, черт возьми, ставить ее снова и снова. Я не могу передать вам, насколько это чертовски круто: сидеть в машине, впервые слушать себя по радио и радоваться от души. Итак, внезапно я оказался на радио, зажатый между такими группами, как Van Halen и Rush. Это был полный сюрреализм: все, чего я когда-либо хотел в этой жизни, приходило ко мне через динамики в дверях фургона. Будьте осторожны со своими желаниями, ребята!
Я уже тогда понимал, что мы движемся в правильном направлении, но для меня наш успех стал реальным только тогда, когда я увидел, что его оценили мои родители. Сегодня любой родитель может включить MTV или VH1 или, в конце концов, открыть журнал Time и сообщить своему ребенку, что новый альбом White Stripes мгновенно стал классикой. Но тогда все было совсем не так. Среднестатистический взрослый человек был страшно далек от того, чем увлекались его дети. Молодежная культура просто не была востребована, как это имеет место сегодня, когда она приносит деньги самым разным средствам массовой информации.
Теперь я хотел бы воспользоваться моментом для того, чтобы извиниться перед всеми родителями, которых я когда-то напугал. Я уверен, что однажды я тоже буду спотыкаться, пытаясь высказать свое мнение о группе, в которой будут играть мои дети. Но у меня на этот счет уже есть домашняя заготовка: я сяду рядом с ними и послушаю эту музыку. Я сделаю все возможное, чтобы понять ее, и спрошу их, что им в этой музыке нравится. Пусть даже я подумаю, что это полное дерьмо. Но кто я такой, чтобы указывать кому-то, что ему должно нравиться, а что нет? Это личный выбор, который каждый волен сделать самостоятельно. Мои родители чувствовали то же самое, поэтому я последую их примеру, с одной лишь разницей – я никогда не буду никого просить уменьшить громкость.
Мои родители были воодушевлены, когда услышали мою группу по радио, но они не были убеждены, что все это вообще что-то значит, – до тех пор, пока не увидели то, что не могли отрицать. Я забегаю вперед, чтобы доказать свою правоту, но позвольте мне представить вам такую сцену. Именно в тот момент, когда Mötley Crüe выступали на разогреве у Оззи Осборна на Long Beach Arena в 1984 году, я понял, что мои родители гордятся мной, и значит, что это выступление – одно из моих величайших достижений. Я сидел на подиуме в глубине сцены, а мои родители находились напротив в центре арены у микшерского пульта. Да, они были там, прямо посреди толпы. Они никогда не были на таком концерте и вообще понятия не имели о том, что такой мир существует. Когда зажегся яркий свет, я увидел, как мои родители изумленно оглядываются по сторонам, и их лица говорили сами за себя. Я мог сказать, что теперь они поняли, что все это того стоило: весь их тяжелый труд, все трудности жизни, в которой они едва сводили концы с концами, все уроки музыки, за которые они платили, все жизненные уроки, которые они преподавали мне, тот гараж, который мне подарил отец, все их сомнения, вся их любовь и, прежде всего, их мудрость, которая позволила мне следовать за своей судьбой. Они дали мне все: от жизни с первыми кормлениями и купаниями до того, что позволили мне вырасти по-своему. В тот момент, когда они стали свидетелями моего успеха, все их опасения по поводу того, чем я буду зарабатывать себе на жизнь, рассеялись, как утренний туман.
На этой арене собралось восемнадцать тысяч человек, которые вместе с нами сходили с ума, сжимали кулаки и кричали. В тот момент я вспомнил все те ночи, когда я репетировал в гараже, все те времена, когда мои родители просили меня «выключить это», все мои мечты о том, что когда у меня появится собственная машина, то я смогу слушать все что захочу (я всегда терпеть не мог такие советы). Ну вот наконец свершилось! Я могу сидеть в своей машине с динамиками, включенными на полную громкость, мои родители находятся в первом ряду с затычками для ушей, а 18 000 моих самых близких друзей в задних рядах сходят с ума.
Когда на большом рок-шоу включаются посадочные огни самолета, вы можете видеть все. И я тоже. Я мог видеть всю арену вплоть до микшерского пульта в ее центре. Я видел там мою маму в крохотной, страшно крутой мини-юбке. Она выглядела так, как будто ей двадцать лет, была чертовски хороша и очень сексуальна. Ей все очень идет, она сделала укладку, и на мгновение мне захотелось крикнуть ей: «Привет, мама! Как дела?» Рядом с ней находился мой отец в своей безумной гавайской рубашке, которую он надевал только по особым случаям. Он держит под руку мою маму, он курит сигару и просто расслабляется. И когда я посреди всего этого безумия луплю по барабанам, мой отец наблюдает за мной с таким выражением лица, которое говорит: «Это мой мальчик!» В моей жизни было много моментов удовлетворения, но этот, думаю, никогда не будет превзойден. Мои родители наконец увидели то, о чем я им много рассказывал, и пришли к такому выводу: «Ого! Ну ладно, значит, он получил то, что хотел».
