Томаш Колодзейчак
Черный горизонт. Красный туман
– Не понимаю.
– Чтобы человек хотел на тебя работать, ты должен дать ему надежду. Можешь заставить его слушаться угрозами, причинять ему боль, заковать в оковы. И тогда ты получишь медленного собирателя хлопка или шахтера на урановых рудниках. Но если ты хочешь получить что-то большее, мысль, идею, элементарную увлеченность – а без этого не выживет ни одна система, – ты должен дать надежду. На чуть лучшее существование, на возможность жить с кем-то близким, на право на ритуал. А когда ты уже начнешь раздавать это, люди захотят большего. Своей комнаты вместо барака; опеки и чувств; Церкви и поэзии. Забери у людей все их имущество, отбери детей, ликвидируй все старые обычаи – и ты получишь легион галерников, но не капитанов, рулевых и картографов. А потому ты проиграешь в борьбе с теми, чей флот располагает специалистами.
– И что общего с этим имеет отец?
– Потому что на самом деле опорой и основой моей теории являются дети и их родители. Властелину может принадлежать собственность, новые законы и установления могут заменить старые, а террор – возбуждать страх и ненависть подданных. Но даже тогда люди могут работать на него, потому что элементарной и базовой надеждой будут для людей их дети, вера, что они однажды дождутся лучшего будущего. Могу еще вспомнить о страхе перед наказанием, которое может постигнуть детей за непослушание родителей. Потому, если хочешь сохранить влияние на людей, ты должен им позволить любить своих детей. А это означает, что ты позволяешь им что-то еще, кроме тебя и твоей идеологии, кусочек свободной воли. Система – неплотна. Раньше или позже она начнет ломаться. Но если ты заберешь у людей еще и их детей, то потеряешь последний инструмент давления. Парадокс отца. И матери, естественно, тоже.
– Я рада, что ты это добавил. Мое женское эго сразу начинает чувствовать себя лучше. И что дальше?
– Дальше – просто факт. Балроги так организовали покоренные страны, что им там нужны исключительно собиратели хлопка. И жизненная энергия для построения своих машин. Им нужна скотина. Их система не имеет слабых точек. Она вечная.
– Насколько вечны они сами.
– Именно этого мы не знаем.
– Эльфы знают.
– Эльфы молчат. Я попросил бы еще кофе.
Естественно, Роберт оказался довольно неплохим пророком. Когда Лучия вставала, то сбила свою чашку локтем. К счастью, успела выпить весь кофе.
Глава 9
Дерево насыщается солнцем. Поглощает блеск и тепло, дрожание атомов и вращение электронов, пульс выжженного в гелий звездного водорода. Принимает и другую силу, более первобытную, менее агрессивную, но стабильную и длительную – жар Большого Взрыва, фоновое излучение, шепот прошедших эонов. Кормится и синевой. Уже вне физики, вне уравнений, которые упорядочивают математику, нехимически. Собирает молитвы и восхищение тех, кто видел шар Земли собственными глазами, и тех, кому дано было лишь смотреть на фото. Сверкающий в космосе изумруд, светлый, светящийся символ мечтаний о лучшем будущем и знание, которое позволило строить спутники. Так было когда-то, но теперь Земля уже не гладкая и сверкающая, словно глаз молодой девушки. Благородный камень покрыл туман порчи, темные пятна шума, которые заметны даже обычными технологическими спутниками. Мифрильные детекторы отчетливо и четко регистрируют эту проказу на поверхности изумруда, источник злой силы. И несмотря на это, Земля все еще заряжает спутники хорошей энергией, позволяя им находиться на орбите, а когда приходило время – выбрасывать семя, которое развивалось в зародыш нового спутника.
Ясеневый шар проходит вокруг Земли за девяносто шесть минут, но может и изменить высоту и направление, зависнуть геостационарно. Теплей окружающего вакуума более чем на сто семьдесят градусов, он растапливает перед собой ледяную пыль, оставляя позади сверкающий хвост газов, длиной в двадцать метров; конец этого хвоста снова замерзает в темноте.
Диаметр шара – пятьдесят восемь сантиметров, и на самом деле он – не литой. Это, скорее, трехмерная китайская головоломка, изготовленная по четким планам человеческих инженеров и эльфийских чародеев. Его оплетают мифрильные проволоки, отдельные элементы соединены мифрильными поршнями и шарнирными петлями, мифрильные штыри и фитинги воткнуты в твердый темный ясень.
Порой с Земли приходит сигнал – металл тогда растягивается и гнется, деревянные элементы передвигаются, входят в новые зацепы, соединяют мифрильные слоты, шар открывается, раскладывается, как озябшая птица, которая внезапно раскрывает крылья. Собранная за много дней и недель одинокого пути по орбитам энергия Солнца и Земли, жар первобытного космоса и мощь заклятых в интарсиях эльфийских символов позволяют спутнику работать.
С Земли летит сигнал. Мыс Канаверал все еще работает, НАСА функционирует. Сеть обсерваторий куда меньше, чем некогда, войны уничтожили государства и континенты не только физически – магией, потопами, извержениями вулканов. Не хватает материалов, нефти, угля, редкоземельных металлов, дешевой еды. В странах, которые уцелели, население вернулось из городов в села, из сферы услуг к сельскому хозяйству, от гедонизма обитателей старого Запада к тяжелой физической работе. Снова открываются угольные шахты, бурятся скважины в поисках газа, топят деревом и соломой. Миллионы гектаров полей стали плантациями биотоплива, необходимого для функционирования армии. Благодаря американской технологии добывается сланцевый газ. Мало какие из стран в силах поддерживать высокие технологии. Космос снова доступен только немногим, а мировой сетью обсерваторий, антенн, спутниковых катапульт распоряжается НАСА, чьи важнейшие базы расположены в США, в Королевстве Польском, в Багдадском Халифате, на Австралийском архипелаге и в Свободной Республике Антарктида. А также на Золотой равнине, на Марсе.
Спутник получает сигнал, начинает перестройку. Выдвигает мифрильные зеркала, выталкивает накопленную энергию и начинает перемещаться. Это движение, которое противоречит теориям Ньютона, описывающим силы, действия и противодействия, оно зовется земными физиками «мюнхгаузевым», потому что напоминает вытягивание себя самого за волосы из болота. Спутник ждет дальнейших распоряжений. Возможно, ему придется фотографировать магические спектры континентов Земли, исследуя изменения Завес, приливы географии, движение морских чудищ и люминесценцию вспышек силы, создаваемую межплановыми Проколами. Может, он должен послужить всего лишь орбитальным передатчиком, переслать сигналы с одной военной базы на другую. Может, он должен исследовать активность Солнца и тщательно установить положение определенных небесных тел, чтобы военные чародеи могли приготовить планы военных операций, принимая во внимание асценденты космических сил. Наконец – возможно, что речь идет еще о чем-то, о вызове других спутников, о соединении с ними в один большой передатчик и о направлении сигнала еще дальше, туда, где живет единственное свободное от балрогов человеческое сообщество – на Марс.
Но на этот раз спутник получает очень странные сигналы, неизвестные и враждебные. Они пока что не опасны, у них нет силы, они не представляют собой завершенные фразы и формулы, скорее – отдельные звуки, которые проговариваются без лада и склада. Но – в них чувствуется ритм чужого языка, опасные символы, легкие, но приметные струны силы.
Спутник защищается перед ними без особых проблем, а мигом позже сам устанавливает связь с Землей. Тревога! Тревога! Тревога!
Из Геенны течет вонь магии нового рода, какой спутник никогда ранее не регистрировал.
Глава 10
Он медленно подъехал к укосу. Сошел с коня, обернул вожжи вокруг ствола тонкой сосны. Прошептал на ухо Титусу просьбу сторожить и охранять тылы. Сам взобрался на верхушку холма. Отсюда открывался прекрасный вид на тракт, что шел прямо под укосом, огражденный с другой стороны густой стеной леса. Голоса еще невидимых людей приближались с каждым мгновением. Вместе они создавали странный звук, стонущий отголосок, равномерный и ритмичный, который начинался тихо и медленно, потом возрастал и внезапно обрывался. И так раз за разом, раз за разом, все громче и громче. Каетан присел на корточки, левой рукой уперся в мох, в правую взял пистолет. Привычно проверил, хорошо ли укрыт он сам, в том числе и сверху. Людей могли сопровождать разные создания. Наконец он увидел их: двух впереди, а за ними – следующие пары. Они шли медленно, склоненные, с усилием. Были низкими, одетыми в потрепанную полотняную одежду, некоторые – босые. Каетан не мог оценить их возраст. У людей были изможденные лица, редкие выгоревшие волосы и костистые конечности, характерные для несчастных, что живут в постоянном голоде. Они создавали упряжку, состоящую из пяти пар. На каждом была надета сбруя, застегнутая на груди и затылке, от которой шли толстые черные канаты. Между людьми в каждой паре шел тонкий прут с круглыми отверстиями, сквозь который были продернуты веревки, уходящие в узел, прикрепленный к передней стенке повозки, которую эти люди тянули.
Это была двухколесная карета, почти правильный куб без окон, дверей или козел для возницы. Его черную шершавую поверхность покрывали узоры, начертанные прерывистой белой линией: они представляли собой сложные геометрические лабиринты, которые, казалось, под пристальным взглядом соединялись в формы мутировавших животных – шестиногих оленей, медведей с трехглазыми головами, сросшихся боками волков-близнецов. Каждая вершина куба была украшена фосфоресцирующим шаром цвета светлой, чистой синевы, странно контрастирующей с мрачными украшениями самой повозки. Катилась она на черных толстых дисках.
Вся конструкция, похоже, была весьма тяжелой, потому что десять взрослых, пусть и изможденных, людей тянули ее с немалым трудом. Идущий в первом ряду мужчина в равных интервалах в пару десятков секунд начинал распев, его тотчас же подхватывали остальные. В ритме, известном рабам вот уже тысячи лет, они напрягали мускулы и протаскивали карету на несколько метров. Это была небыстрая поездка, и предназначалась она не для путешествий. Ритуал. Выказывание власти и воли. Черные могли заставить людей заниматься рабским бессмысленным трудом – они и заставляли. Возможно, внутри кареты даже никого не было.
И только теперь Каетан начал выхватывать содержание распева, который стонался на изуродованном немецком:
– Мо-о-о-олю тебя… – Напрягались плечи и бедра. – Сла-а-а-авлю тебя… – Босые ноги упирались в землю. – Слу-у-у-ужу тебе… – Одновременно напрягались веревки. – Ты-ы-ы-ы мой владыка! – Одновременный рывок передвигал повозку, а ритм усилий был настолько синхронизирован, что тяжеленная глыба тащилась дорогой равномерно, хотя и медленно.
Только через мгновение Каетан понял, что у ведущего запряжку запевалы вместо рук – две культи, обрубленные на уровне локтей. Возможно, несчастный случай при какой-то другой работе, из-за чего он сделался человеческим першероном. А может, поскольку именно першероном он и стал, его властители отрезали ему руки, чтобы не думал о других занятиях. Остальные мужчины тоже носили на телах знаки власти балрогов. У одного было отрезано ухо, у другого – вырваны ноздри, были заметны и отрезанные пальцы, выдавленные глаза, выжженные на щеках клейма.
Судьба людей, живущих под властью Черных.
Вереница их приближалась к месту, где ожидал Каетан. И тогда внимание географа привлекло новое явление. Раздался пронзительный вибрирующий звук, словно кто-то крикнул в металлический рупор. Задняя стенка повозки чуть выпятилась, а белые расписные стены начали выгибаться и меняться. И тогда один из тянущих ее людей громко вскрикнул, потеряв мелодичный ритм распевки. Покачнулся, колени под ним подогнулись, он почти повис на упряжи вместо того, чтобы тянуть ее. Ритмично тряс головой, закусив губу так сильно, что по его подбородку потекла струйка крови. Остальные не слишком-то обратили на это внимание и не пытались ему помочь или заставить трудиться. Может, только чуть сильнее напрягли мышцы, чтобы уравновесить тот факт, что один из них перестал тянуть в полную силу.
Каетан приложил к глазам бинокль, перестраивая кристаллы стекол на опцию, которую обычно называли «прозрением». Теперь мог видеть и то, что скрыто от человеческих, немагических глаз. И увидел. Из передней стенки повозки вырастала туманная форма, сложная последовательность звеньев, которая создавала силовую расходящуюся цепь. Некоторые из ее концов подрагивали в воздухе, как змеи, которым факир включил музыку техно. Другие вились в поисках цели, оглаживая головы мужчин, выгибаясь к их лицам и паху. Самый длинный отросток дотянулся до кричащего, захлестнул его голову, охватив лоб и глаза, перечеркнув рот. Звенья сменили цвет, пульсирующие между кровавой краснотой и яркой желчью. По всей длине цепи пробегали какие-то волны, что рождались внутри черной повозки и бежали, будто кровь по венам.
В тот миг, когда мужчина выл громче всего, уже почти не шагая, а волочась по земле, набухшая задняя стенка повозки выпятилась еще сильнее, и густая, черная, пульсирующая капля, над поверхностью которой вились белые линии, стекла на землю.
Раб балрогов перестал кричать, некоторое время тело его била дрожь, но он уже приходил в сознание. Крепче встал на ноги, уперся, дернул поводья, словно хотел помочь своим товарищам, которые последние минуты работали за него. Через миг – снова запел.
Цепь же сползла с его лица, начала втягиваться, пока не исчезла в передней стенке повозки, словно кабель, накручиваемый на невидимый барабан.
Каетан снова переналадил бинокль. В месте, где повозка сбросила свои выделения, лежал небольшой черный камешек, покрытый друзами мелких кристаллов, который менее внимательный наблюдатель не отличил бы от кусочка базальта. Не миновало и десяти секунд, как камешек начал погружаться в землю: медленно, словно тонул в текучей смоле. Скоро он исчез. Но географ чувствовал холодную силу, что исходила от того места.
Люди ставят менгиры и вырезают на них кресты. Сажают дубы и вешают на них часовенки с печальными святыми и лучистыми Мариями. Строят костелы, вырывая в земле фундаменты, ставя стены из бетона и кирпичей, колокольни – из булыжников. А потом молятся там, проводят службы и проводят погребения, приносят дары и почетные клятвы. Так обозначают свой мир, утверждают его, защищают от враждебного влияния. Ставят барьеры, через которые балроги не могут прорваться.
Черные делают так же. Тоже проводят ритуалы, в которые вписаны боль и устрашение. Размечают оккупированную землю, откладывают в нее мрачные яйца, бриллианты темного будущего. Охраняют свою территорию перед контрнаступлениями объединенных армий людей и эльфов.
Присутствие ритуальной повозки могло означать, что он уже добрался до охраняемой территории.
Теперь карета находилась под тем местом, где притаился Каетан. Он пригнулся, пытаясь использовать естественную защиту: хотя и не чувствовал никаких фаговых полей, предпочитал не использовать магию для защиты. Снова перенастроил бинокль. Теперь присмотрелся внимательней к конструкции повозки. Колеса, которые он сперва посчитал дисками, на самом деле были черными обручами со спицами, что вертелись быстро, словно гироскопы, отчего казалось, что они – единое целое. Каетан придал линзам бинокля необходимую вибрацию, и теперь вся картинка перед его глазами замедлилась и замерла почти неподвижно. Люди остановились на полушаге, с ногами, замершими в воздухе, выгнутые вперед. Они казались замороженными фигурами, которые вот-вот опрокинутся, не сумев сохранить равновесия. Ветви деревьев, видимые в окулярах, тоже не шевелились, зато на их черно-зеленом фоне очень и очень медленно двигались волокнистые ленты, обозначающие линии порывов ветра. Колеса кареты теперь крутились со скоростью четверть оборота в секунду, и Каетан мог подробно рассмотреть их конструкцию. Спицы были неодинакового диаметра, в некоторых местах их вырезали толще, в других – сузили до толщины человеческого пальца. Но их ритм не был случайным. Параметры каждой из девяти спиц рассчитали очень тщательно, так, чтобы, вращаясь, они создавали четко синхронизированные волны фагов. Узор спиц и рисунка на них менялся в зависимости от предназначения повозки. Один на боевых колесницах, когда необходимо генерировать поля убийственной силы. Другой – на транспортных повозках, где он увеличивал грузоподъемность и скорость. Тут он выполнял специфические функции – наполнял повозку энергией, необходимой для создания черных камней.
Каетан мог чуть подробней присмотреться и к рисункам, украшавшим карету. Те выглядели как лабиринтоподобные фигуры из Наска, вот только не из плавных линий, а проведенные резкими ломаными поворотами. И они – после перенастройки бинокля – открыли свою вторую, истинную форму. Белая краска засияла, теперь она выглядела как последовательность бороздок, вырезанных на гладкой поверхности куба. По этой системе канальчиков медленно переливались капли меловой жидкости, соединялись на пересечениях, расходились в лабиринтные тропинки. Каждая двигалась независимо, но было заметно, что они воздействуют друг на друга, создают общий пульс. Они могли быть внешней кровеносной системой повозки, чей ритм отбивается скрытым сердцем.
– Мо-о-о-олю тебя… – кричали мужчины в ритме жестокой песни галерников. – Сла-а-а-авлю тебя… Слу-у-у-ужу тебе… Ты-ы-ы-ы мой владыка!
Упряжка миновала Каетана и начала удаляться. Дорога плавно поворачивала вправо, обходя склон. Было понятно, что через две-три минуты карета исчезнет с глаз. И когда это уже почти случилось, ритм песни снова сбился криком одного из рабов, а задняя стена повозки начала выпячиваться.
Потому-то мужчины в тот раз помогли своему товарищу. Просто сила повозки атаковала их одного за другим, чтобы переваривать боль и бессилие в свои жуткие отходы. Когда один слабел, остальные тянули и за него, зная, что через минуту и их настигнет та же судьба.
Каетан понимал, что это хорошо. Они создают группу. Насильно, покорные телепатическому давлению, почти без шанса отказаться. Но – в своем жутком труде – они становились отрядом. А группа – это хотя бы капля лояльности друг к другу, хотя бы тень сочувствия, вероятный след эмпатии. Это проблеск добра в стране кошмара. Надежда.
Как теперь, когда один из них, не тот же, что в прошлый раз, метался и выл, вырываясь из своей упряжи. Должно быть, удар боли был настолько силен, что и его реакция оказалась исключительной. Он сбился с шага, нарушил ритм всей вереницы и песни. Вырост сзади повозки вдруг задрожал и прекратил расти.
Каетан осторожно приподнялся. Толкнул Титусу успокаивающий сигнал, а сам принялся продвигаться вдоль края склона, чтобы лучше увидеть, что случится. Почти сравнялся с каретой, когда синеватые огни на ее вершинах заморгали.
Из них вырвался поток фагов настолько сильный, что даже засветился в воздухе. Поплыл ко все еще бьющемуся в судорогах мужчине. На лету разделился и собрался в жесткие прутья. Кончики тех обошли тягловых мужчин, которые еще сильнее опустили головы, скорчились, безрезультатно пытаясь укрыться от наказания. Ударили бьющегося мужчину прямо в спину, вырвав из его легких еще один стон, вошли в тело и исчезли. Одновременно с его спины спали поводья.
Мужчина рухнул на землю. Он уже не кричал, просто трясся в судорогах, сгибающих его напополам и выворачивающих конечности в разные стороны.
– Мо-о-о-олю тебя… – снова зазвучала песня. – Сла-а-а-авлю тебя… Слу-у-у-ужу тебе… Ты-ы-ы-ы мой владыка!
Повозка покатилась дальше.
Обреченный умирал. Каетан знал, что в него ударило. Магические стрелы, которые разлетаются в теле, словно пули дум-дум, вливали огонь в каждую клетку, рвали болью мозг. Но не убивали. Он должен был умирать тут, пока его не убьют жажда и голод. И страдание. А фаги понесут его боль в родное село, проникнут в сознание соседей, может – родителей, может – детей. Такова кара балрогов. Такова воля йегеров. Это предупреждение для рабов.
– Не дождетесь!
Когда повозка балрогов исчезла за поворотом, Каетан осторожно сполз по склону. Осмотрелся снова. Поднял левую руку, обнажил кольцо азимулета и окинул местность как можно осторожней, чтобы ощутить шпионские фаги, но не слишком растратить собственные нанокадабры. Не ощутил ничего, кроме страха птиц и стволов нескольких деревьев, что внезапно начали гнить из-за слишком близкого контакта с силой Черных.
– Не дождетесь, сучьи дети! – Склоняясь над страдающим человеком, он потянулся к медицинским амулетам на своей груди. Но действиями его управляло не только желание помочь. Было еще и предчувствие, которым он никогда не пренебрегал, поскольку оно не раз спасало ему жизнь. Он чувствовал, что этот человек ему поможет.
* * *
Когда Каетан перенес тело молодого мужчины с дороги вверх по откосу, у него было не слишком много времени, чтобы найти хорошее убежище. Потому он разбил свой маленький лагерь в месте, с трех сторон поросшем густыми кустами, а с четвертой закрытым несколькими соснами со здоровыми стволами, которые тянули силу из земли, не нарушенной магией балрогов. Азимулетом он зафиксировал лесную речку, что текла широкой петлей в паре сотен метров к востоку от его укрытия и дающую небольшое, но активное прикрытие. Черные не любили воду.
Спасенный дышал тяжело, но мерно. Красные точки на спине, через которые Каетан высосал яд, уже перестали кровить. Вся операция заняла не больше пары часов, после которых пациент и врач провалились в сон, а за их безопасностью присматривал конь.
Теперь юноша лежал на разложенном спальном термомешке Каетана, на животе, со щекой, что уткнулась в сгиб локтя. Потрепанные грязные штаны из толстого серого полотна были стянуты почти до середины ягодиц. Унаследованная от отца – а то и от деда – рубаха лежала рядом на земле. На ногах он носил сандалии: рваные, латаные, привязанные к стопам шнурками, но, без сомнения, – из довоенных времен. Некогда они наверняка были ярко-оранжевыми, сейчас же только тонкие прожилки краски напоминали о былой красоте пляжной обуви, которая тут и сейчас наверняка являлась одним из величайших сокровищ ее владельца.
На спине полуголого мужчины лоснились два крупных мозолистых утолщения, словно бы он был ангелом, которому отпилили крылья. Однако в нем не было и следа толстощекости херувимчиков. Был он худощавым, почти истощенным – результат недоедания и тяжелой работы. Жилистые руки, проступающий под кожей хребет, сама кожа, натянутая на тело, как одежда – на слишком большой манекен. Жизнь в мире балрогов вытатуировала на ней свои знаки, как рука психопатического хирурга. Знающий глаз многое мог по ним прочитать. Длинные бледные полосы, что идут по спине и загривку. Круглые шрамы от ожогов. Дыра в правой ноге от вырванного куска тела, что тянулась по лодыжке неровным следом с явственным швом от зашитой раны. Свежие потертости на плечах, где была пристегнута упряжь. Ороговевшая кожа на ладонях. Отрезанная фаланга на мизинце. Раздвоенное левое ухо, рассеченное напополам – горизонтально, с без малого хирургической точностью. Утолщение костей черепа на правом виске, сросшийся след старой трещины. Выщербленные зубы.
Средняя продолжительность жизни рабов балрогов в Марке была тридцать шесть лет. Мужчине с одинаковым успехом могло быть как семнадцать, так и тридцать.
Каетан знал, что именно так мог бы теперь выглядеть и он сам. Умирать, как раб на плантации, тягловое животное при повозке или донор крови для маток и черноводов. Мог быть убитым за один непокорный взгляд, за жест, за опоздание на работу. Мог быть забран из села в те места, о которых взрослые шептались, когда думали, что дети спят.
Потому что он был отсюда. Был рабом, который случайно добрался до безопасной страны. Его приемный отец, Роберт, всегда сердился, когда такое слышал. А потом не мог спать ночью, кружил по дому, зажигал свет, стучал дверьми, порой даже начинал курить. Каетан знал, почему так. От бессилия. Давящая духота, которая охватывает тебя, когда ты вдруг понимаешь, насколько хрупок твой мир. Что ты плывешь утлой лодочкой, что несется на волне цунами. Что ты – в безопасности и сыт, но что в этот же момент точно таких же, как ты, людей мучают и убивают. А ты не можешь им помочь и приходишь от этого в ярость. И ты яришься еще и оттого, что забываешь о них, что погружаешься в свои мелкие дела, легкомысленные радости, неопасные выборы. Но они – там: мучимые, насилуемые, сжигаемые живьем. Они гниют в горных пещерах, куда сбежали, чтобы умереть в холоде и свободе. Они сбиты в лагеря, без воды, без еды, уничтожаемые болезнями и преследователями. Они сидят в тюремных казематах, в собственной крови и моче, вслушиваясь в шаги из коридора. А ты не можешь ничего сделать. Даже если хочешь. Потому что нарушишь договоры, потому что рискнешь подставить мир под еще более страшную войну, ведь кто-то важный имеет с палачами свои интересы. А потому ты не предпринимаешь ничего, а через какое-то время даже перестаешь об этом думать.
Да, Каетан знал, что мучит Роберта. Он даже ему сочувствовал, потому что любил. Ему было жаль отца, даже когда против его воли Каетан оставил службу, даже когда они перестали видеться и разговаривать. Но он понимал отца только в той части, где ярость возникала из бессилия, а не из забытья. Потому что он-то никогда не забывал. О своей матери, сестре, старом и вредном солтысе, о других грязных и голодных детишках, с которыми он провел короткие свободные минуты. О всех людях, которых сожгла месть йегеров, когда он, Каетан, случайный обладатель Ключа Перехода, был взят Робертом в Польшу.
Мужчина тихо застонал, выдвинул левую руку из-под щеки, голова его упала на спальный мешок. Носом он стукнулся в землю – и это окончательно его разбудило. Он открыл глаза, заморгал, словно не до конца понимая, где он находится и что происходит. Машинально попытался повернуться, но боль от ран на спине удержала его на половине движения, и он замер, лежа почти на боку.
Каетан встал с земли, хрустнула ветка.
На этот раз мужчина не обращал внимания на боль: вскочил, пытаясь развернуться в сторону источника звука. Ему не удалось – был слишком слаб. К тому же портки его сползли с бедер, запутывая ноги.
Он снова упал на спальный мешок, на колени, уперся ладонями в землю. Теперь он увидел Каетана. По лицу его пробежала судорога страха, он моментально свесил голову в жесте покорности.
– Пощадите… Пощадите, господин, – произнес он хрипло, и в голосе этом звучал только глубокий и черный, как яма, ужас. Сам мужчина трясся от боли.
Каетан был уже рядом, присел, схватил его ладонями за виски. Пробормотал успокаивающее заклинание. Большими пальцами начертал на висках символ психомассажа, который снимал боль.
– Ruhe… Тихо… – прошептал. – Ты в безопасности. Ты спасен.
Тело мужчины все еще тряслось, но он вскинул голову. Дернул руками, неожиданно схватился за лодыжки Каетана, чуть не опрокинув того. Взгляды их встретились.
– Ты… – прохрипел. Губы его опухли, глаза налились кровью, по лицу шли шрамы, всю правую щеку покрывали гноящиеся язвы. У него не хватало нескольких зубов, а изо рта пахло остатками еды и болезнью. – Ты ангел? Иисус Христос? Заберешь меня на небо?
Снова застонал от боли, а потом приподнялся еще сильнее, обнял Каетана, царапая пальцами по мундиру на его спине, воткнул лицо ему в грудь и принялся плакать.
– Я из Польши. Я приехал из Польши. Ты жив. Ты не умер. Я из Польши. – Каетан покачивал его в своих объятиях, как маленького ребенка, пытаясь не прикасаться к маленьким ранам на его спине, которые как раз снова начали подтекать кровью.
Лес вокруг них тихо шумел, а вода и соки, текущие в стволах деревьев, создавали вокруг мужчин купол безопасности, который, казалось, отделял их от всего мира.
* * *
– Меня зовут Каетан, – слова он произносил медленно, пытаясь старательно артикулировать звуки. Говорил по-немецки свободно, хотя и не владел слишком богатым словарным запасом, если не считать той части языка Гете, который касался ходьбы по лесу, ведения военных действий и простых, но соленых солдатских шуточек. Когда он еще служил в армии, то в его отряде было несколько немецких коллег. Потом, когда он решился на свою судьбину географа, то достаточно часто сотрудничал с эмигрантами из Германии, которые поселились на Кресах, работали в приграничных заставах или служили в ударных командах, которые ходили в рейды на территории балрогов. Обитатели земель, что лежали на запад от границ Польского Королевства, в поясе между реками, что некогда назывались Одрой и Лабой, представляли собой смесь немцев, голландцев, чехов и поляков и говорили смесью всех этих языков, измененных к тому же акцентом и ритмом языка йегеров. А тот был странными обрубками немецкого и английского, измененными тонально, почти невозможным для произнесения человеком. Чем дальше на запад, тем реже были слышны польские слова, а чаще – немецкие, со все более глубоким и рычащим акцентом Черных.
Спасенный мужчина тоже пользовался убогим, но классическим нижненемецким из когдатошней Бранденбургии. Он все еще боялся Каетана, но явно хотел контролировать свой страх. Последние два месяца, пока он тянул черную повозку, сознание его обросло броней отупения и равнодушия. Это был единственный способ выжить. Теперь же он пытался выйти из этого состояния, собраться с силами и обрести способность понимания. Ему было девятнадцать.
– Йохан. Так назвала меня мать. – Это были его первые слова после того, как он понял, что еще не умер. – А еще меня зовут Большим.
– Ты не кажешься большим.
– Ха. – Лицо парня посветлело, на худых щеках появились ямочки, а губы сложились в нечто подобное усмешке. – Но у меня – большой, господин.
«Контакт установлен», – подумалось Каетану, и он тоже усмехнулся.
– Сердечно поздравляю! Но повторю снова: ты не умер, ты не на небе и не должен говорить мне «господин». Я прибыл с востока, из Польши. Я спас тебе жизнь и теперь хочу, чтобы ты рассказал мне о своем селе и о том, что там происходит.
– А… а… Господа? Владыки? – Лицо парня снова застыло. – Если они…
– Не бойся, ты под моей опекой. Я залечил твои раны. Вытянул магию из твоего тела. Я победил силу балрогов.
Йохан засопел при звуке имени Черных, выполнил движение, словно собирался отодвинуться от Каетана как можно дальше. Но сумел сдержать страх.
– Смельчак, – похвалил его Каетан. – Ты владеешь собой. Я под впечатлением.
– Значит, это правда… Правда… – Эмоции Йохана менялись быстро, как у ребенка. – То, что рассказывают старики. Вы там… Вы… Я верил, всегда верил.