Томас Рюдаль
Отшельник
Глава 22
Утром в понедельник он должен был настраивать рояль у новой клиентки.
Иногда, благодаря своим постоянным клиентам, он получал новых, но чаще владельцы фортепиано узнавали о нем от кого-нибудь из коллег-таксистов. Если разговор в поездке касался этой темы, водители рекомендовали Отшельника, хотя многим казалось странным, что он не только водит такси, но и настраивает инструменты. Незадолго до Рождества Альваро, владелец оливковой рощи, который сел за баранку в прошлом году, после того как обанкротился, сказал Эрхарду, что подвозил одну пассажирку, которая просила настройщика позвонить ей. Она живет в «Парке Оландес»; у нее «Стейнвей», который много лет не настраивали.
– Почему вы так долго не звонили? – возмутилась владелица «Стейнвея», когда Эрхард вспомнил о ней в канун Рождества, полупьяный и не способный работать.
Разговор прошел ужасно, так же как и начался. Клиентка три раза просила его назначить цену, только подумать хорошенько.
– У нас очень дорогой рояль, и с ним не случилось ничего серьезного, – добавила она.
Эрхард еще не встречал клиентов, которые бы так ожесточенно торговались. Наконец они сошлись на сорока шести евро – обычно он брал вдвое больше.
– Приезжайте точно как мы договорились, – велела она напоследок. – Не тратьте напрасно мое время.
И вот он приехал, остановился перед домом клиентки и взглянул на часы. Он, конечно, опоздал. Но в машине работало «Радио Фуэртевентуры»; выпуск новостей только начался. Самая главная новость – сдвинулись с мертвой точки переговоры о зарплатах в новом казино.
– Более пятидесяти служащих сейчас…
Пока он слушал, открылась дверь дома. Какая-то женщина внимательно посмотрела на Эрхарда. Это была хорошенькая блондинка в белом костюме в стиле сафари, в туфлях на высоких каблуках. Она помахала рукой, словно подавая ему знак, что он может войти. Эрхард сделал вид, что не замечает ее. Диктор перешел к новостям ЕС: Европейский союз старается помочь экономике Испании, поддерживая государственные банки, в том числе Сан банк, крупнейший на Фуэртевентуре.
– Многие клиенты в январе испугались, потому что…
Женщина подошла к машине какой-то расслабленной походкой. Когда она подошла ближе, Эрхард заметил, что ее губы покрыты блеском телесного цвета и что кожа на скулах неестественно натянута. Вид у нее был весьма неприветливый. Эрхард опустил стекло.
И тут диктор говорит о том, что он боялся услышать.
– Двадцатисемилетняя жительница Пуэрто-дель-Росарио призналась в том, что на прошлой неделе бросила ребенка на пляже возле Котильо, где…
– Сеньор настройщик!
– …в машине. Когда машину нашли, ребенок уже умер.
– Сеньор!
– …она активно сотрудничает с полицией и раскрывает подробности своего тяжкого преступления. Сотрудники полиции убеждены, что сама мать…
Женщина наклонилась к открытому окошку.
– Я прождала вас весь день…
– Да тихо вы! – оборвал ее Эрхард, увеличивая громкость. – Я должен это услышать.
– …не взяли под стражу. Как ожидается, приговор по делу будет вынесен…
Блондинка так повысила голос, что стало не слышно диктора:
– Никогда в жизни я не сталкивалась с таким ужасным отношением к делу! Мы с вами кое о чем договорились! Я просила вас приехать вовремя.
Выпуск новостей окончился. О деле рассказали именно так, как и предсказывал Берналь. И как боялся Эрхард. Мир быстро забыл об ужасном событии.
Он покосился на женщину, которая мрачно смотрела на него, словно ожидая, что он вот-вот выскочит из машины. Вся его нервная система стремилась подчиниться ее властному взгляду, но он все же удержался.
– Я заплачу вам двадцать евро и ни центом больше! Более того, вы должны настроить мне рояль бесплатно, если дорожите своей репутацией!
Эрхард завел мотор.
– Стойте, куда вы? Вы не имеете права уезжать! Я прождала весь день! – Женщина была так возмущена, что казалось, вот-вот лопнет от гнева.
– Есть более важные вещи, чем ваш «Стейнвей», – заявил Эрхард, разворачиваясь и возвращаясь во «Дворец».
* * *
При виде его Берналь удивился.
– Отшельник! – воскликнул он.
– Вот, значит, что вы имели в виду, когда говорили о «ком-то из местных»?
– Успокойтесь. О чем вы? – Берналь завел Эрхарда за стеллаж с папками и коробками, в которых лежали электрические шнуры.
– Черт побери, это не расследование, а…
– Ну что? Что?
– Мы с вами оба прекрасно понимаем, что преступление совершила не она!
– Почему?
– Три-четыре дня назад у вас ничего не было, и вы злились. А теперь дело закрыто и завязано красивым бантиком?
– Все идет быстро, как только появляется зацепка.
– Да ладно! На машине нет номерных знаков, а на одометре всего пятьдесят километров! Какая на хрен жительница Пуэрто?
– Отшельник, выбирайте выражения!
– Неужели у вас совсем нет чести?
Берналь перешел на шепот:
– Я же говорил, нам не разрешают оставлять такие дела нераскрытыми! Такие дела плохо сказываются на нашей репутации. Мы не имеем права этого допустить. А тут еще казино и все остальное.
– Казино?! А казино тут при чем?
– Выбирайтесь из своей пещеры, приятель! Турпоток падает. Если решат, что у нас плохо, и казино построят на Лансароте, целая куча местных жителей останется без работы.
– И что? Значит, вы обвинили во всем случайную женщину ради того, чтобы казино построили у нас?
– Разумеется, нет. Мы раскрыли грязное дело, у которого не могло быть счастливого конца.
– А как же девушка?
– Она не девушка, она женщина, и она прекрасно понимает, что делает.
– Тогда зачем она так поступила?
– Какое это имеет значение, раз она призналась?
Может быть, и никакого. Может быть, дело только в нем, в Эрхарде. Что он вообще понимает в таких делах? Вероятно, редко бывает так, чтобы все кусочки головоломки совпали.
– Откуда была газета? – неожиданно спросил Эрхард.
Берналь с досадой ответил:
– Мне жаль, что я втянул вас. Тяжелое дело, и для меня тоже. Но теперь все кончено. Забудьте. Мы с ней обо всем договорились. Там был ее ребенок.
– Договорились?!
– Говорите тише. Да, договорились. Дело закрыто.
– Разве вы действуете не так же, как Дюпон и Дюпон, парочка вездесущих детективов из «Тинтина»? «Договорились»… Берналь, что вы наделали?
– Я выполнял свою работу. Черт побери, вы понятия не имеете, что это такое! – Берналь терял терпение. – Нераскрытые дела не нужны никому, и всем плевать, что раскрыть их невозможно. Начальство приказало, чтобы дело закрыли.
– Но она-то зачем согласилась? Почему позволила втянуть себя?
– Ее простимулировали, – ответил Берналь, и Эрхард догадался, что тут не обошлось без денег. – Так бывает, если нечего терять.
– Сам не понимаю, какие чувства испытываю к этой дуре. И жалко ее, и хочется убить… Ее посадят?
– Сначала, конечно, ее будут судить, но мы позаботимся о том, чтобы все сошло гладко, ведь суд тоже заинтересованная сторона. Она получит все, что ей нужно. Больше, чем она сейчас зарабатывает своим ужасным ремеслом.
– Иными словами, она шлюха? Вы купили шлюху? Какую-нибудь отупевшую наркоманку? Да ведь пройдет несколько дней, и она…
– Разве не вы называли себя Сеньор Против Правил?
Эрхард был знаком со многими местными проститутками. На острове их примерно двадцать-тридцать; они обслуживают туристов и немногочисленных здешних богачей. Он без труда представил, как одна из них охотно согласилась сыграть роль матери, убившей собственного ребенка. Он живо увидел перед собой ее дрожащие руки. Подумать только, ей даже не придется ни с кем трахаться! Нужно лишь подтвердить: да, она действительно родила ребенка, от которого потом избавилась. Эрхард по привычке попытался нащупать в кармане палец, но тут же вспомнил, что пальца у него при себе больше нет. Он нечасто злился, но сейчас гнев охватил его с такой силой, что у него запылали уши.
Берналь в растерянности отступил:
– Не смотрите на меня так! Я – единственный, кто пытался раскрыть дело. Поверьте мне. Я в самом деле думал, что вы можете мне помочь. Последняя попытка, так сказать. Мы надеялись, что газета наведет нас на след, но мы зашли в тупик!
– Но, может быть, самое важное то, что ребенка завернули именно в датскую газету? Вы должны были тщательно проверить все зацепки, которые у вас были.
– Что, по-вашему, означает газета? Может быть, отец ребенка – датчанин? Или его мать останавливалась в отеле, в котором получают датские газеты? К нам приезжает много туристов из Дании… Ни черта это не значит! Это просто обрывки газеты. Через несколько дней дело спишут в архив.
В помещении повисла напряженная тишина. Берналь выключает свет.
– Я еду домой, – сказал Эрхард.
– Спасибо вам за помощь. Еще раз спасибо.
Если бы Берналь произнес что-то язвительное, он бы только усугубил оскорбление, но, похоже, Берналь просто в последний раз попытался быть дружелюбным.
Они шли по управлению бок о бок, вышли из «Дворца», направились на парковку.
– Я думал, для всех сотрудников полиции дело чести найти того, кто обидел ребенка! Я думал, ваши коллеги ночи не спят, прочесывают всю округу частым гребнем!
– Поверьте, я засиживался допоздна. С тех самых пор, как мы его нашли. Мы перевернули каждый чертов камень на этом острове. Иногда бывают поганые дела, и это одно из них. Помимо всего прочего, у каждого из нас есть семьи, личная жизнь… Думаете, мне самому не стало страшно, когда мы нашли этого несчастного младенца? Но мы не имеем права принимать дело слишком близко к сердцу всякий раз, как умирает ребенок. По крайней мере, теперь дело будет закрыто.
– Когда вы передаете его Армандо?
– Слушания в конце недели. В пятницу утром.
Они пожали друг другу руки. Хуже всего то, что Эрхард, в общем, хорошо относился к Берналю.
– Пока, Дюпон! – сказал он.
Эрхард выехал из города и направился на север. Вставил в магнитолу кассету, полились звуки джазовой композиции «Стелла в звездном свете» Колтрейна. В боковое зеркало он видел, как из рваных облаков появляется самолет. Из-за солнечных лучей казалось, будто его крылья в огне.
Глава 23
Он просто ездил по округе, не подбирая пассажиров и не отвечая диспетчеру. Слушал радио, и всякий раз, как проходил этот сюжет – с каждым разом все короче и в немного измененной версии, – он слышал вместо голоса диктора голос Берналя: «Такие дела плохо сказываются на нашей репутации».
Полчаса он стоял у нового казино. Перед тем как начать стройку, на этом месте взорвали скалы и залили площадку бетоном. Пока удалось возвести только один этаж. Весь город мечтает о будущем казино. Весь остров! В самом начале все просто радовались тому, что на острове появятся новые рабочие места. Но постепенно аппетиты росли, и в казино начали видеть средство спасения для всего Корралехо, всего острова, всего архипелага. Казино – средство поддержания стабильности, роста благосостояния и счастья. По словам Альфонсо Суареса, главы нового казино, это постройка-мечта, новое живое сердце Корралехо. Эрхард был настроен скептически. Строительство казино обсуждали с 1999 года. Из бюджета уже истратили более 30 миллионов евро – никто не знает на что.
Никого не было видно. Он поудобнее развалился на сиденье, готовясь вздремнуть, но всякий раз, как заговаривал диктор, в голове вихрем кружились мысли. Когда снова начался выпуск новостей, он доложил диспетчеру, что на остаток дня берет выходной, и выключил знак «Свободен».
Домой он не поехал.
Вместо этого свернул на дорогу, которая ведет через промышленный район Пуэрто-дель-Росарио, с павильонами, похожими на сараи, и через квартал Селос, где все кажется закрытым, но на самом деле не закрыто. Он миновал дорогие особняки «Спорт Фуэрте» и направился в долину Гисгей. Здешний клуб свингеров был местной достопримечательностью. Когда он увидел знакомых ночных бабочек, остановил машину и предложил подвезти их бесплатно. Многие в ответ просто посмеялись над ним. Но Анхелина, Мишель и Бетани, которых он и раньше часто куда-нибудь подвозил, попросили доставить их в центр города или в Корралехо.
Он спросил, не арестовали ли кого-нибудь из них недавно. Не бросила ли какая-нибудь из девушек работу или, может быть, уехала в отпуск? Нет, ни о чем таком они не слышали. Они ничего такого не заметили. Анхелина назвала нескольких, кого она некоторое время не видела, но они, скорее всего, просто поехали домой или в Барселону – или заболели, так она считает. И двадцатисемилетних среди них вроде бы нет.
Он не спросил напрямую, но Бетани, как ни странно, заметила связь: она слышала, что на пляже нашли ребенка. Люди совсем спятили, сказала она. Эрхард не ответил.
Печально. Все девицы живут примерно одинаково, но разобщенно, работают в одиночку, рыщут по острову в поисках клиентов. Они словно артистки небольшого передвижного театра, где ставят самый древний спектакль на свете, у которого никогда не бывает счастливого конца. Сидящие в машине ночные бабочки были похожи на девочек-подростков в маминых платьях. Он вспомнил, как наряжались Метте и Лене. У старшей косметика размазалась по лицу, бледные тонкие ноги торчали из-под материнской нижней юбки… Он не хотел сейчас вспоминать о них. Тем более в такой связи. Особенно в такой связи.
В третий раз он проезжал по Гисгею; весь городок состоит из заброшенной фермы, большого дома и бывшего супермаркета, переделанного в клуб свингеров. Вдруг он заметил новое лицо. Она явно наркоманка, проститутка и в таком жалком состоянии, что Эрхарду не хотелось сажать ее к себе в такси. И все же он притормозил у обочины и дождался, пока девица склонится к открытому окошку. Приняв его за клиента, она наградила его ужасной улыбкой и подалась к нему отработанным жестом, демонстрируя груди в рваном розовом лифчике.
– Я не клиент, но могу подвезти тебя в Пуэрто. Наверное, там дела пойдут поживее.
Он ожидал, что она начнет возражать. Ночные бабочки знают: нельзя доверять всем, кто предлагает их подвезти. Но у этой девицы глаза совершенно пустые. Она послушно, как робот, забралась на пассажирское сиденье.
Ее совершенно бессмысленно было о чем-либо спрашивать. Всю дорогу она провела в полусне. Эрхард отвез ее в Селос и решил высадить на углу у ресторана, где собираются проститутки, чтобы выкурить сигаретку и посплетничать о клиентах. Снова передали выпуск новостей. На сей раз сюжет оказался еще короче. Эрхард догадывался: в следующий раз о мальчике, найденном на пляже, не скажут ничего. Он повернул на проспект Хуана-Карлоса, самую большую и оживленную улицу в районе Селос. Нашел клуб «Ла Коста», днем похожий на обычный ресторан со столиками на тротуаре. Подъехав к нужному месту, он остановил машину и осторожно толкнул свою пассажирку в бок:
– Сеньорита, вам пора выходить!
Она посмотрела по сторонам:
– Я не хочу выходить, хочу в Гисгей!
– Мы там уже были. Вы хотели поехать в центр, помните?
Девица бросила на Эрхарда раздраженный взгляд.
– Сегодня я больше не могу.
– Вам есть куда пойти?
– В Гисгей. У меня там койка.
На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Нос красный, воспаленный – нюхает, наверное, всякую дрянь. Блузка без рукавов, похожие на щупальца кальмара белые плечи обгорели, кожа облезает. Вид у нее был потрепанный. Она из тех, кому не повезло.
– Я отвезу вас назад, – предложил он.
– Эй! – воскликнула она, видимо намереваясь обругать его, но вместо этого развалилась на сиденье и стала рыться в сумке в поисках сигареты. Хотя курить в машине Эрхард не позволял, он ничего не сказал, а лишь опустил все стекла. Его пассажирка прикурила сигарету с фильтром и глубоко затянулась.
– Чего тебе надо? Минет?
– Нет, – ответил он.
Она вяло курила, стряхивая пепел так, что хлопья полетели по салону.
– Где это мы?
– Вы направляетесь в Гисгей. Я вас везу, я вам помогаю.
Она снова заснула с зажженной сигаретой между пальцами.
Эрхард осторожно взял из ее пальцев сигарету и выкинул в окошко. Поездка занимает десять или одиннадцать минут, если ехать по прямой. Но он нарочно поехал кружным путем, чтобы дать своей пассажирке выспаться. Она спала беспокойно, но ее дыхание делалось все глубже, и вскоре она совсем обмякла. Когда они достигли Гисгея, он ненадолго забыл о ней, вылез из машины, потянулся, перешел дорогу. Клуб свингеров по-прежнему напоминал супермаркет с большими витринами и длинной, ярко освещенной неоновой вывеской. Но окна замазали красной краской, и на вывеске теперь написано: «Мир удовольствий». Найти вход непросто. Эрхард часто возит сюда пассажиров, но ни разу не обращал внимания, куда они идут. Такие заведения не в его вкусе. Для него здесь слишком деловая и безличная обстановка. Здесь надо бродить в толпе людей, которые гораздо моложе, спортивнее и возбужденнее. Секс не обязательно то же самое, что и любовь, но куда приятнее, когда тебе не приходится участвовать в чем-то вроде рыбного аукциона.
Он вернулся к машине.
– Гисгей! – сказал он девушке. – Конечная остановка. Гисгей! – Ему стало смешно.
Она вылезла из машины и, не открывая глаз, нащупала сумку и сигареты.
– Спасибо! Ты ангел, настоящий ангел!
Она под таким кайфом, что произносит слова чисто механически. Однако голосок у нее приятный; она что-то задела в душе Эрхарда. Его пассажирка, спотыкаясь, пошла по улице; он следовал за ней.
– Езжай-ка ты домой, таксист. Я в порядке!
Он молча посмотрел на нее и решил рискнуть.
– Ты не слышала, чтобы кого-нибудь из вас недавно арестовали из-за ребенка?
– А что, разве нам нельзя иметь детей? – Она поморщилась, как будто пыталась рассмеяться, но с ее губ не слетело ни звука.
– Ты знаешь, кто она?
– Ее не арестовали, ей дали взятку в тысячу евро.
Девушка повернула за угол. Эрхард шел за ней.
– Кто? Кто она?
– Только потому, что ты такой милый, – сказала она.
Эрхард размышлял, не дать ли девице сто евро. Не только для того, чтобы развязать ей язык, но и чтобы помочь. И может быть, произвести на нее впечатление.
– Ее зовут Алина, Алинасита. Настоящая стерва. – Она помахала ему двумя пальцами, потянула на себя дверную ручку, которую Эрхард не заметил, и скрылась в здании.
Глава 24
Домой Эрхард вернулся уже в сумерках. Он посмотрел на телефонный аппарат в углу. Ничто не указывало на то, что ему кто-то звонил. Он бросил одежду в корзину для грязного белья. Ему нравилось стирать по понедельникам. Оставшись в трусах и майке, он приготовил ужин – гуляш из ягненка – и, выйдя на порог, стал есть. Может, выпить пива у Гусмана на тропе Алехандро? Его магазинчик выглядит так, словно вот-вот обанкротится; впрочем, так он выглядит уже много лет. Потом Эрхард вспомнил, что дома есть бутылка красного вина, налил себе в пивную кружку и выпил одним глотком, как будто вино способно было утолить его жажду.
Стемнело.
Он согрел воду, постирал одежду и развесил на веревке, протянувшейся от дома к высокому флагштоку. Темнота давила на него. Он побрился. Хотя после бритья он выглядел каким-то слишком правильным – настоящий старик с совершенно гладким лицом, – он все же повторял процедуру несколько раз в месяц. Погладил рубашку, попытался разыскать хорошие брюки. К сожалению, две самые любимые пары еще сохли на веревке. Он примерил несколько старых брюк, но одни были коротки, другие в пятнах масла. В конце концов он надел шорты. Другим таксистам не нравится, когда он носит шорты. Шорты – для туристов. Но Эрхарду все равно. Он будет носить что хочет, черт побери! Иногда даже розовую рубашку. Он пил красное вино под музыку Монка Хиггинса. Достал палец с полки и приложил к впадине на кисти. Палец похож на живой, только если прищуриться. Эрхард осторожно вернул палец в пластиковый контейнер, поставил его на полку, закрыл книгами. Допив вино, он сел в машину и поспешил в центр, пока его не развезло. И хотя обычно одной бутылки ему хватает, пока он ничего не чувствовал.
Машину он оставил во дворе рядом с «Прачечной самообслуживания Оли», куда никто не ходит по ночам. Вокруг типичный городской шум, который он любит. Какофония музыки – то громче, то тише; кто-то вдруг крикнул, вдруг завыла сирена, потом все замерло, как будто механизм захлебнулся маслом. Он направился к бару «Гринбей-джаз», зашел во внутренний дворик. Группа, которая сегодня выступает, уже на сцене, настраивает инструменты. Он приехал в самое лучшее время. От асинхронных звуков духовых и ударных инструментов у него мурашки по коже, он любит эти пробные звуки, похожие на первые слова ребенка. Взяв свой бокал с пивом, Эрхард ушел в дальний угол бара.
Пятнадцать лет назад здесь был эксклюзивный джазовый клуб с дорогими напитками, которые разносили официанты. Клуб привлекал туристов, местные сюда не заходили. Потом у заведения сменился владелец. Новый хозяин оставил живую музыку, но снизил цены и привлек местных жителей. Здесь по-прежнему поддерживают репутацию утонченного и несколько экзотического заведения «не для всех», хотя его завсегдатаи – в основном обанкротившиеся директора, туристы со старыми путеводителями и проститутки, которые изображают чьих-нибудь подружек.
На белом диване на террасе сидели две женщины; у барной стойки трое мужчин. Еще рано, всего десять вечера. Эрхард помнит лица всех своих пассажиров. Наверное, с ним что-то не так. Он возил стольких людей, что их лица должны были слиться в одно. И все же он помнит их всех. Одну женщину с дивана он подвозил полгода назад, когда она проколола шину и волновалась, потому что должна была успеть на свадьбу сестры. Вторую – однажды, очень давно, бросили на пустыре на окраине Корралехо; она несколько раз повторила, что они разминулись с подругой, в чем Эрхард сильно сомневался. Он ехал в центр, а она стояла на улице и размахивала букетом цветов… Это было года четыре назад.
Мужчины – местные. Он узнал их, хотя и не помнил, как их зовут и где они работают. Эрхард несколько раз подвозил их домой – опасных, обаятельных пьяниц, которые приходят сюда как можно раньше, чтобы пить красное вино. Они изображают бизнесменов, которые назначили здесь деловую встречу. Сидеть дома им не хочется, а в «Лусе», самом дешевом заведении города, они чувствуют себя не в своей тарелке. Не нравится им и в «Желтом петухе», где собираются сборщики мусора, специалисты по сносу зданий, водители грузовиков, каменщики и таксисты. Завсегдатаи по очереди угощают друг друга дешевым спиртным и историями «с материка». Здесь же можно тихо сидеть на белых барных табуретах; трое мужчин то и дело оглядываются на входную дверь всякий раз, как слышат новые голоса.
Музыканты положили инструменты и подсели к стойке – ждать. Их трудно назвать группой в полном смысле слова. Это четверо худых мальчишек в черных джинсах в обтяжку, шляпах и митенках. Один заказал пиво на всех, и они стали пить прямо из пузатых бутылок. Эрхард никогда не играл в оркестре или в группе, хотя ему очень хотелось. Как, должно быть, приятно вместе разъезжать в старой машине, настраивать инструменты, курить и с нетерпением ждать начала выступления. Разогрев и, наконец, джем-сейшен – насколько тебя хватит. А потом – пиво, анекдоты, и наплевать на весь мир; приятно хвалить друг друга за то, что публика даже не замечает.
На уроки фортепиано Эрхарда водил отец. Учитель фортепиано в Тострупе носил рубашки с закатанными рукавами. Его звали Мариус Тённесен. Его методика преподавания заключалась в том, что он сидел в плюшевом кресле и хмыкал, когда ученики пытались играть по нотам. Он не делал замечаний и не показывал, как играть, только курил самокрутки, довольный, почти радостный. На двадцатый раз отец Эрхарда решил поприсутствовать на занятии и понял, что уроки не приносят тех результатов, на которые он рассчитывал; он считал, что педагогу следует пожестче наказывать Эрхарда, если тот фальшивит. В конце концов он подскочил к сыну и заорал:
– Прекрати гладить эти чертовы клавиши!
После этого отец набросился на Тённесена, велел ему проснуться, найти ремень или еще что-нибудь и научить мальчишку играть как следует, потому что из него не получится пианиста, если он будет играть в ковбоев и индейцев. После того дня отец Эрхарда перестал платить за уроки музыки. На следующей неделе, когда Эрхард пришел без денег, Тённесен заявил, что даст ему один последний урок, и все.
В каком-то смысле тот урок стал для Эрхарда первым. Он понял, что лучше играет, когда злится. Он вдруг заиграл так энергично, что Тённесен встал с кресла, подошел к нему и стоял рядом, глядя на пальцы Эрхарда. Тогда их еще было десять…
– Боже мой, мальчик, – взволнованно сказал Тённесен, – какой ты сердитый за фортепиано!
Эрхард молотил по клавишам. Когда урок закончился, он выбился из сил и стоял на пороге, разбитый и потный, а Тённесен что-то искал в своем кабинете. Эрхард уже собрался уходить, когда учитель его окликнул:
– Вот, возьми. – Он дал ему альбом Saxophone Colossus Сонни Роллинза 1956 года. На обложке, рядом с яркой лампой, сидел Роллинз за своим саксофоном.
– Умеешь играть «Ты не знаешь, что такое любовь»? – спросил Эрхард одного тощего парнишку у стойки.
Мальчишки обернулся. Эрхард решил, что они знают эту вещь.
– Мы джаз не исполняем, – ответил парнишка.
– Разве здесь не джаз-клуб? Когда это в джаз-клубе играли что-нибудь, кроме джаза?
Мальчишка сказал, что они исполняют нью-фанк.
– Попробую угадать, – не отставал Эрхард. – На три четверти, две бас-гитары.
– Молодежи нравится.
– Похоже на то, – согласился Эрхард, оглядываясь по сторонам.
– Здесь мы только репетируем. Наш последний ролик на «Ютьюбе» набрал больше миллиона трехсот тысяч просмотров! Через месяц мы выступаем в Мадриде.
– Долгий путь, мою юный друг. – Эрхард посмотрел на дырявые джинсы мальчишки. – Музыку не обманешь.
– Как скажете, магистр Йода[2], – засмеялся солист, впрочем довольно дружелюбно. – Попробую угадать: вы – очередной местный непризнанный гений?
– Неужели так заметно?
– На бизнесмена вы не похожи.
– Ты тоже, – усмехнулся Эрхард.
– Я молодой и безответственный, понимаете?
– Да, я еще помню, как это было здорово.
– Что у вас с рукой?
Эрхард покосился на свою левую руку.
– Старая рана.
– Разве у вас нет детей или внуков, к которым надо возвращаться?
– Я еще не дошел до этой стадии.
– Значит, по вечерам сидите здесь и жалуетесь на судьбу?
– Я слушаю музыку, если только вы не собираетесь весь вечер вместо выступления пить в подсобке!
– А, ну да, ну да.
Эрхард отвернулся и продолжил пить пиво. Разговаривать с молодыми бывает неприятно. На середине разговора он почувствовал, что пропасть между поколениями слишком широка, извилиста и обрывиста. Новых посетителей нет, что необычно. Может быть, сегодня по телику показывают футбольный матч. Обычно к половине двенадцатого в баре полно народу. Эрхард размышлял, не поехать ли домой, пока он еще в силах. Может, он напрасно тратит здесь время. Да придет ли она сюда вообще? Приходит ли она сюда в такие вечера, как этот?
Красное вино наконец подействовало, но не так, как он ожидал. Он не чувствовал приподнятости. День был долгим, слишком долгим.
Он смотрел на тощие ноги одного из музыкантов, которые были похожи на кронштейны для занавесок, обтянутые черной джинсовой тканью. Наверное, они живут в маленькой квартирке в центре Пуэрто-дель-Росарио, или, может быть, здесь, в Корралехо. Скорее всего, курят гашиш, закидываются колесами – или как это теперь называется. Трахаются друг с другом и с подружками друг друга и дважды в месяц ссорятся из-за квартплаты. Тот, что в кепке, отличается от остальных. Может быть, он с материка, из Мадрида или Валенсии. В нем есть что-то от студента, он не такой, как его товарищи. Он уникален. Местные называют Фуэртевентуру «островом дураков». Отсюда до приличного университета нужно плыть три дня или лететь пять часов. Так что, когда встречаешь молодого человека, способного к рефлексии, на него невольно обращаешь внимание. Во всяком случае, Эрхард их отличал. По правде говоря, он и сам мог бы похвастать не одним дипломом, если бы не бросил учебу. Жизнь научила его узнавать интеллектуала по внешнему виду. В профиль у парня огромный нос. Он нависает над губами и широкой аркой тянется вверх, до самых глаз. Он напоминает греческую статую, высеченную в камне.
* * *
Группа поднялась и вернулась на сцену. Когда они проходили мимо него, один что-то сказал, но так быстро и так тихо, что до Эрхарда не сразу дошел смысл его слов:
– Интересуешься мальчиками?
Он хотел обернуться и посмотреть, кто задал вопрос, но успел взять себя в руки. Он знал по опыту: не все голоса звучат на самом деле. В последнее время на острове совершалось все больше преступлений на почве ненависти. Местные жители избивают туристов-гомосексуалистов. Подкарауливают их на отмелях, где между дюнами совокупляются немцы и англичане – легкая добыча для парочки юнцов с ножом.
Наконец бар заполнился народом. Молодые парочки держатся за руки. Большие группы людей входят в бар смеясь, сбрасывая напряжение, которое Эрхард ощущал последние десять минут. Музыканты на сцене разошлись и играли все лучше, но он на них не смотрел.
Допив пиво, он вышел. Многие, взяв напитки, как и Эрхард, направились во внутренний дворик. Алину он нашел на диване у стены; она листала журнал с портретами знаменитых актеров. Выражение ее лица было на удивление сосредоточенное, словно она читала что-то серьезное. Она густо напудрена, ее торчащие грудки казались почти девичьими. Однако Эрхард заподозрил, что этому способствует бюстгальтер с поролоновыми прокладками.
Он несколько раз возил ее сюда. Кроме того, он возил ее в роскошные особняки. И забирал оттуда рано утром, после того как она выскальзывала за ворота виллы, держа в руке босоножки на высоченных шпильках. В последний раз он видел ее год назад, тогда Алина стояла на коленях и обрабатывала член губернатора Канарских островов. Рауль пригласил его на вечеринку на яхте, которая стояла на якоре у острова Лобос, он знал элиту острова, зато Эрхард был знаком со всеми проститутками. На Алину и губернатора он наткнулся в крошечной кладовке, когда искал камбуз; в это время Рауль на палубе обыгрывал губернаторского телохранителя в покер.
Алина совсем не красавица. Она порочна, как бывают порочны деревенские девушки. Кроме того, есть что-то неприятное в ее губах и щеках: они провисают, как будто когда-то ей делали операцию по поводу неправильного прикуса. Конечно, она отличается от других «ночных бабочек», с которыми он разговаривал. Она другая, более зрелая. Приехала в бар нарядная. Алина напоминала Эрхарду какую-то знаменитость восьмидесятых, только он не мог сказать какую. Поверх платья на ней свободная золотистая блуза с разрезами, на ногах кремовые сандалии. Эрхард не очень разбирается в моде, особенно в дамской, но сразу понял, что Алина – дорогая проститутка. Когда Эрхард сел напротив, она бросила на него быстрый оценивающий взгляд, определяя его сексуальные предпочтения и финансовое состояние.