Тома Пикетти
Краткая история равенства

Без измерения неравенства не существует устойчивого развития

Но нам следует быть внимательными: решение не должно учитывать единственно индикаторы окружающей среды, напрочь забывая о социально-экономических показателях, влияющих на доходы. Причина этого очень проста: да, человек действительно должен жить в гармонии с природой, но кроме этого ему еще надо иметь крышу над головой, что-то есть, во что-то одеваться, иметь доступ к культуре и тому подобное. Но в первую очередь он не мыслит себя без справедливости. Поэтому если мы не можем оценить доходы, неравенство их распределения и динамику этого процесса во времени, то как тогда вообще вырабатывать правовые нормы, позволяющие сосредоточить усилия на самых богатых и переосмыслить организацию мировой экономической системы с тем, чтобы она стала приемлемой для самых неимущих? Без решительных действий, преследующих цель радикального снижения социально-экономического неравенства, нынешний климатический и экологический кризисы разрешить нельзя^[29]. Чтобы достичь на этом пути прогресса, нам необходимо сочетать различные индикаторы, в том числе экологические и экономические, с одной стороны, например, ставя перед собой цель по углеродным выбросам и сохранению биоразнообразия, с другой – формулируя задачу сокращения неравенства доходов, перераспределения социальных и налоговых отчислений, равно как и бюджетных расходов, чтобы можно было сравнивать различные общественно-политические модели, обеспечивающие достижение заявленных экологических целей.

К тому же в целом предпочтительно уделять внимание не только среднему доходу, но и распределению доходов между социальными классами. В отдельных случаях нелишне прибегнуть к макроэкономическим агрегатам, таким как национальный доход (или, за его неимением, ВВП), – это, к примеру, позволяет определить бремя тех или иных налогов либо установить бюджетные ассигнования на образование, здравоохранение или защиту окружающей среды, выразив их в процентном отношении к национальному доходу (или ВВП). По сути, это самый приемлемый из имеющихся в нашем распоряжении метод удобоваримого сравнения этих ассигнований во временном разрезе и между разными странами, что я наглядно продемонстрирую в последующих главах, когда мы, к примеру, будем рассматривать рост фискальных возможностей и военного могущества европейских стран в XVIII–XIX веках или становление социального государства в XX веке. На первый взгляд может показаться, что мыслить в категориях «процента от национального дохода» или соотносить все вышеозначенные ассигнования со средним доходом либо средней зарплатой на каждом временном этапе – занятие абстрактное, способное очень многих обескуражить. Но если не преодолеть это техническое препятствие, нам точно не избежать участи объекта манипуляций.

К примеру, действующие правительства (впрочем, как и их оппозиция) регулярно заявляют инвестиционные планы, оценивающиеся в тысячи миллиардов евро (долларов, юаней и т. д.). Но при более внимательном взгляде нередко оказывается, что рассчитаны они не на один год, а лет на пятнадцать-двадцать, а ежегодные ассигнования на них, если рассчитать их правильно, составляют лишь крохотную долю национального дохода. Бывает и так, что запланированный при этом выигрыш ниже уровня инфляции или экономического роста, предусмотренного на тот же период (в итоге дивные на первый взгляд инвестиции в процентах к национальному доходу не увеличиваются, а, наоборот, снижаются). В идеале средствам массовой информации следовало бы регулярно публиковать на основе заявленных сумм понятные для всех пересчетные схемы. Но поскольку на данный момент мы от этого идеала еще весьма далеки, нам лучше взять на вооружение другой подход, приобщив к подобной практике как можно больше граждан, чтобы они потом обратились с соответствующими требованиями к своим любимым средствам массовой информации. Выбор социально-экономических индикаторов в высшей степени политичен: он касается каждого из нас и доверять его другим попросту нельзя, дабы потом не удивляться, что показатели, в пользу которых этот выбор сделан, отражают совсем не те приоритеты, которые для себя определили мы.

Для ясности повторим еще раз: все социально-экономические индикаторы, равно как представленные в данной книге исторические «цепочки» и статистика в целом, носят эфемерный, временный характер и очень далеки от совершенства. Они никоим образом не претендуют ни на абсолютную истинность цифр, ни на достоверность фактов. В нашем распоряжении всегда имеется возможность скомпоновать имеющиеся в наличии элементы таким образом, чтобы во всех отношениях – социальном, экономическом и историческом – прояснить специфичный контекст данной информации. В первую очередь индикаторы призваны выработать язык, позволяющий установить порядок величин и, главное, наиболее разумным образом пролить свет на конкретные ситуации, исторические моменты, эпохи и общества, зачастую считающиеся чрезвычайно оторванными друг от друга, хотя их было бы весьма полезно сопоставить, на время позабыв о неумолимой специфике и исключительности каждого из них. Здесь мало сказать, что каждая статистика представляет собой социальную конструкцию: несмотря на бесспорную справедливость данного утверждения, одного лишь его еще недостаточно, потому как это неизменно влечет за собой сдачу позиций. Терминология социально-экономических индикаторов, если использовать ее сдержанно и сознательно, применяя критический подход, представляет собой дополнение к нашему естественному языку, необходимое, чтобы бороться с интеллектуальным национализмом, не поддаваться манипуляциям со стороны экономических элит и выстраивать новые горизонты равенства.

Наконец, надо заметить, что вместо использования ряда индикаторов можно прибегнуть к альтернативному решению, объединив их на основе синтеза в один. В качестве примера можно привести Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП), предложенный Организацией Объединенных Наций, учитывающий данные о здравоохранении, образовании и национальном доходе и предназначенный для глобальной классификации стран. Эколог и экономист Тим Джексон разработал «индикатор глобального прогресса» (ИГП), в котором экологические данные сочетаются с показателями национального дохода и его распределения^[30]. Эти работы обладают тем огромным достоинством, что каждая из них демонстрирует, до какой степени бессмысленна одержимая приверженность к ВВП: достаточно выбрать более сбалансированный индикатор, и классификация стран, равно как и оценка динамики их развития, изменятся самым радикальным образом. Вместе с тем я отнюдь не считаю лучшим решением заменить ВВП другим индикатором (пусть даже и более сбалансированным). По своей структуре индикаторы, стремящиеся обобщить многостороннюю реальность в единственном, одномерном показателе, платят за это немалую цену в виде потери прозрачности. В общем мне кажется более предпочтительным пользоваться набором индикаторов, ясно и недвусмысленно отражающих углеродные выбросы и их распределение, неравенство в доходах, образовании, здравоохранении и далее в том же духе. Дабы избежать той же непрозрачности, я советую не прибегать к синтетическим показателям, которые, как предполагается, отражают уровень неравенства в обществе (такие как коэффициенты Джини или индекс Тейла, интерпретация которых в известной степени больше носит чисто теоретический характер). На мой взгляд, гораздо разумнее задействовать более интуитивные понятия, такие как часть доходов, которыми располагают 50 % беднейших жителей планеты или 10 % богатейших, доля выбросов, которая приходится на долю крупнейших игроков, составляющих 1 % их общего числа, и им подобные, которые любой в состоянии понять без труда^[31].

Глава 2. Медленное перераспределение власти и собственности

Теперь давайте займемся другим социально-экономическим индикатором, которому предстоит сыграть в нашем исследовании важную роль: собственностью и ее распределением. В отличие от дохода, указывающего на то, сколько человек зарабатывает за определенный период времени, собственность представляет собой другой показатель, характеризующий всю совокупность активов, которыми он владеет на данный момент. По аналогии с доходом, собственность тоже имеет социальное измерение, в том смысле, что значением ее в полной мере можно наделять только в рамках конкретного общества, характеризующегося совокупностью специфичных правил и властных отношений между различными социальными группами. Как понятие собственность следует рассматривать в исторической плоскости: она зависит от того, как каждое общество определяет ее законные формы (земля, строения, заводы, машины, моря, горы, памятники, ценные бумаги, знания, рабы и т. д.), а также от правовых механизмов и процедур, которые очерчивают и структурируют, с одной стороны, отношения собственности, с другой – властные отношения между соответствующими социальными группами.

Динамика концентрации собственности с конца XVIII века

Для начала давайте проанализируем динамику концентрации собственности во Франции с конца XVIII века, первым делом сравнив доли, сосредоточенные в руках 1 % самых богатых и 50 % самых бедных (см. График 4^[32]). Ситуация во Франции представляет для нас особый интерес, ведь Великая французская революция, так и не сотворив общество всеобщего равенства (отнюдь), оставила нам в наследство несравненные данные о богатстве, сохранившиеся в архивах ее наследственных дел благодаря передовой системе регистрации собственности и ее перехода в другие руки^[33]. Позже мы увидим, что долгосрочная динамика, наблюдаемая во Франции, типична и для других европейских стран, в отношении которых мы располагаем сравнимыми (хотя и не столь систематизированными) источниками, например Великобритании и Швеции.

Прежде всего можно констатировать, что доля 1 % самых богатых в общем объеме частной собственности (совокупность недвижимости, земельных участков, любых профессиональных, промышленных и финансовых активов, не обремененных долгами) после революции сократилась совсем незначительно и весь XIX век, вплоть до начала XX века, оставалась поистине на астрономическом уровне. В 1810 году во Франции в руках самых богатых было сосредоточено порядка 45 % всей собственности в стране, а в 1910 году и вовсе 55 %. В Париже, где значительные финансово-промышленные состояния накапливались с конца XIX века, особенно в «Прекрасную эпоху», охватывающую период с 1880 по 1914 год, накануне Первой мировой войны этот показатель даже оказался выше 65 %. В XX веке наблюдалось весьма значительное сокращение концентрации собственности: во всей Франции доля 1 % самых богатых снизилась с 55 % в 1914 году до менее 20 % в начале 1980-х, после чего вновь стала постепенно расти и в 2020 году приблизилась к отметке в 25 %.

График 4

Скромное и трудное движение к равенству: концентрация собственности во Франции в 1780–2020 годах

Интерпретация. После незначительного снижения во время Великой французской революции концентрация собственности (недвижимость, профессиональные и финансовые активы, не обремененные долгами), весь XIX век шла в рост. Так продолжалось вплоть до Первой мировой войны. После Первой и Второй мировых войн концентрация пошла на спад и снижалась вплоть до 1980-х годов. В целом, доля 1 % самых богатых снизилась с 55 % в 1910 году до 24 % в 2020 году, но 50 % самых бедных легче от этого почти не стало – их доля увеличилась с 2 % в 1910 году до 6 % в 2020 году.

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Приведенные на Графике 4 результаты в полной мере иллюстрируют главный посыл этой книги: с одной стороны, в мире действительно давно существует движение за равенство, в данном случае преследующее цель снижения концентрации собственности и, как следствие, урезания власти ее владельцев в экономике и социальной сфере; с другой, неравенство, несмотря ни на что, остается на очень высоком и даже нетерпимом уровне, поэтому довольствоваться этой ситуацией и тем более утверждать, что она служит интересам большинства, очень и очень трудно^[34]. В конкретных цифрах, доля 1 % самых богатых в общем объеме частной собственности сегодня вдвое ниже, чем сто лет назад, но при этом все равно примерно в 5 раз превышает долю собственности 50 % самых бедных, которым на сегодняшний день принадлежит чуть более 5 % от общего объема собственности (невзирая на тот факт, что в количественном выражении их по определению в 50 раз больше по сравнению с 1 % богатых). Да, если учесть, что в XIX веке и вплоть до начала XX века доля 50 % самых неимущих едва дотягивала до 2 %, сегодняшний показатель действительно говорит о некотором прогрессе за истекший век, хотя на деле это ничтожно мало. По сути, перераспределение собственности почти всегда осуществляется в пользу социальных групп, занимающих промежуточное положение между 1 % самых богатых и 50 % самых бедных, причем последним этот процесс не приносит практически никакой пользы по той простой причине, что у них почти ничего нет.

Собственность и власть: совокупность прав

Перед тем, как двигаться дальше, нам надо прояснить ряд моментов. Для начала подчеркнем то обстоятельство, что подход, предусматривающий количественную оценку динамики концентрации собственности в денежном выражении, каким бы выразительным и полезным он ни был, позволяет лишь частично анализировать глубинные трансформации. По сути, с конца XVIII века весьма существенному пересмотру подверглись сами условия реализации права собственности. Ведь денежное выражение различного имущества (цены на недвижимость, биржевые курсы и т. д.), используемое для оценки собственности и ее распределения, практически не отражает стоимость имущества с точки зрения власти и предоставляемых им возможностей, а в более широком смысле – его социальную ценность для представителей различных групп общества. В целом концепция собственности должна создаваться не как некое абсолютное право, не признающее никаких временных рамок, а как набор прав, соответствующих конкретному социально-историческому контексту, как подлинная «совокупность прав», позволяющая характеризовать властные и иные возможности, которые представителям различных групп общества и участникам процесса дает владение собственностью, будь то собственники или неимущие, арендаторы или наемные работники, местные общины или домохозяйства^[35]. Накануне Великой французской революции аристократия представляла 1 % населения, но свыше 50 % крупных частных собственников; помимо прочего, ей принадлежали значительные фискальные, политические, правовые и, как следствие, судебные привилегии, что наделяло ее властью (по сравнению с собственниками из числа буржуазии), выходящей далеко за рамки денежной оценки принадлежащего ей имущества. Революция провозгласила равенство правового статуса всех собственников, но при этом укрепила право имущих, особенно принадлежащих к белой расе, властвовать над неимущими (в отсутствие общественного противовеса). Определение собственности, приведенное в Гражданском кодексе 1804 года, зиждется на позициях абсолютизма, но действует во Франции и по сей день^[36]. В то же время правовая система, если рассматривать ее как одно целое, с тех пор претерпела целый ряд изменений. Замужняя женщина, долгое время обладавшая низшим по сравнению с мужчиной юридическим статусом (например, когда ей надо было открыть банковский счет, продать недвижимость или подписать контракт о приеме на работу), в 1960–1970-х годах обрела равные с ним законные права. Сегодня наемные рабочие и арендаторы, мужчины и женщины обладают правами, несравнимыми с прошлым. В XIX веке работодатель мог уволить работника, изменить условия его труда и вознаграждения за него практически на свое усмотрение. Аналогичным образом собственник жилья мог запросто удвоить плату за него или бесцеремонно выставить нанимателя за дверь, даже не предупредив. Теперь, в начале XXI века, все обстоит иначе. В этом отношении существует целый ряд правил и процедур, причем не только чисто теоретически, однако права наемных работников и нанимателей жилья остаются весьма ограниченными, хотя в другой ситуации их можно было бы значительно расширить, тем самым решив много проблем.

Примеры трансформаций режима собственности можно приводить во множестве. До упразднения рабства на французских колониальных островах в 1848 году, владения, учтенные в архивах наследственных дел, включали в себя стоимость работавших на них рабов в денежном выражении. До начала 1960 года состояния, ставшие предметом нашего изучения, включали в себя активы в колониях, активы, накопленные с использованием значительных юридических преимуществ, а также активы, ставшие следствием чрезвычайного политического и военного доминирования. В целом на страницах данной книги мы еще не раз вернемся к различным аспектам этой динамики и увидим, что движение к равенству в последние два столетия в первую очередь приняло форму глубинной ребалансировки права собственности в пользу неимущих. Эти трансформации, главным образом проходившие во второй половине XIX и весь XX век, стали основной ставкой в общественно-политической борьбе. Благодаря им общество добилось не только большего равенства в социально-экономическом отношении, но и роста процветания за счет того, что каждый смог играть в общественной и экономической жизни более существенную роль. Кроме того, я буду активно отстаивать мысль о том, что этот исторический процесс имеет все шансы получить дальнейшее развитие и в XXI веке, при том, однако, условии, что борьба на новых фронтах и исторические катаклизмы не помешают нам двигаться в избранном направлении. На данном же этапе лишь заметим, что в начале XIX века права собственников носили гораздо более абсолютный характер, нежели сейчас. С этой точки зрения можно считать, что снижение концентрации собственности и власти, обеспеченное вышеупомянутыми трансформациями, оказалось гораздо значительнее, чем демонстрирует График 4, принимающий во внимание строго монетарную оценку имущества. Иными словами, 50 % самых бедных, по всей видимости, самыми бедными и остаются, в том смысле, что их доля в общем объеме владений с XIX века почти не изменилась, но по крайней мере собственники (работодатели или арендодатели, колонисты или мужья) больше не имеют над ними той власти, что в прошлом.

Собственность на средства производства, жилье, государство и остальной мир

Чтобы проанализировать, как власть связана с отношениями собственности, и лучше понять динамику распределения собственности в денежном выражении, нам необходимо выделить категории имущества, которое может находиться в собственности. Если исключить отсюда владение другими живыми людьми во времена рабства, к которому мы еще вернемся, то их можно разбить на четыре группы: владение средствами производства, жильем, государством и остальным миром. Средства производства включают в себя земли сельскохозяйственного назначения и оборудование, заводы и машины, офисы и компьютеры, торговые заведения и рестораны, займы и оборотный капитал, а в более общем смысле – все то, что необходимо для производства товаров и услуг. Эти средства производства могут принадлежать непосредственно бизнесмену или руководителю предприятия, ими также можно владеть на паях, через акции, облигации и другие ценные бумаги; либо косвенно через депозиты и банковские счета (в этом случае предприятие оказывается во власти скорее банков и иных финансовых структур, которые вкладывают в него средства, пользуясь накопительными счетами и действующими правовыми нормами).

В соответствии с традиционным марксистским подходом, поистине капиталистический характер присущ только собственности на средства производства: именно она позволяет получать прибыль за счет эксплуатации рабочей силы, которая, в свою очередь, способствует накоплению капитала. Никоим образом не отрицая строго иерархическую специфику общественных отношений, формирующуюся в рамках этого процесса, я считаю важным подчеркнуть тот факт, что любые отношения собственности подразумевают определенные властные отношения, которые следует анализировать сами по себе, вне зависимости от рассматриваемой формы собственности^[37]. В частности, владение жильем предполагает стратегии его изъятия и выстраивает между собственниками и нанимателями чрезвычайно суровые и даже деспотичные властные отношения, хотя с течением времени их, пусть и частично, все же приводят в более подобающий вид. Вопрос доступа к жилью и права в нем селиться выражает все самое сокровенное в каждом из нас. Здесь мы вторгаемся в сферу семейной жизни и «продолжения рода во благо общества», в том смысле, который в это понятие вкладывают критики из числа феминисток, совершенно справедливо выделяя тот факт, что данный аспект человеческого бытия жизненно необходим для функционирования экономики в целом (включая, конечно, воспроизводство рабочей силы и накопление капитала), и по праву утверждая, что классический марксистский анализ зачастую пренебрегает глубинным неравенством и властными отношениями в данном вопросе, вращаясь единственно вокруг «производственной» темы^[38]. В действительности, чтобы получить глобальное представление о социально-политической системе и властных отношениях, задействованных в отношениях собственности, нам нужно проводить анализ собственности как на средства производства, так и на жилье, при этом, вполне естественно, разбивая ее на соответствующие категории, чтобы более подробно и всесторонне изучать как институциональный инструментарий, так и имеющие место социальные процессы.

Как правило, жилье в его монетарном выражении представляет собой весьма значительную долю частной собственности, нередко доходя до ее половины, в то время как средства производства (с точки зрения денежной стоимости предприятий) составляют примерно вторую половину. В начале 2020-х годов во Франции среднестатистический взрослый житель владел собственностью в размере порядка 220 000 евро (эквивалент среднего дохода за шесть лет), из которых порядка 110 000 евро приходилось на жилье (не обремененное долгами), а остальные 110 000 евро на профессиональные и финансовые активы^[39]. В то же время надо заметить, что эти средние показатели никоим образом не отражают огромный диспаритет, в том числе в плане качественного состава имущества (см. График 5).

Для 20 %, а то и 30 % самых бедных слоев населения само понятие собственности в известной степени носит абстрактный характер: у некоторых если что-то и есть, то только долги, у других в запасе имеется лишь пара тысяч евро (зарплата за один-два месяца) наличными, на обычном банковском счете или депозите. Потом суммы начинают постепенно расти, хотя и остаются на довольно скромном уровне: средние накопления первой половины самого бедного населения едва дотягивают до 20 000 евро (примерно десятая часть от средних накоплений всего населения, что дает нам долю около 5 % в общем объеме накоплений в стране). Накопления второй половины самых бедных не превышают 100 000 евро – примерно половину от средних по стране. Проанализировав накопления следующих 40 % населения, располагающихся в промежутке между 50 % самых бедных и 10 % самых богатых, оценивающиеся от 100 000 до 400 000 евро, мы выясним, что в основном они представлены недвижимым имуществом. Если же говорить о 10 % самых богатых, чьи состояния составляют свыше 400 000 евро на человека, то их имущество все больше диверсифицируется: чем больше капитал, тем большую роль в нем играют профессиональные и особенно финансовые активы, в случае с 1 % самых богатых (с состоянием свыше 1,8 миллиона евро на человека) занимая преобладающее положение. Здесь следует отметить, что в среднем их состояние составляет порядка 5 миллионов евро на человека, в 25 раз превышая средний уровень накоплений по стране, что и дает нам их долю в размере 25 % от всего объема накоплений. Помимо прочего, это дает нам представление о том, как количественно выглядело бы общество, в котором, как в прошлом, 1 % самых богатых владело бы 50 %, а то и 70 % всей собственности.

График 5

Качественный состав собственности (Франция, 2020 год)

Интерпретация. В 2020 году во Франции (как и в других странах, в отношении которых в нашем распоряжении имеются данные), скромные накопления в основном состояли из наличных денежных средств и банковских депозитов, средние из недвижимости, а крупные из финансовых активов (в основном акций).

Примечание. Здесь приведено распределение собственности на каждого взрослого человека (накопления семейной пары, поделенные пополам).

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Необходимо прояснить несколько моментов. Для определенности 50 % самых бедных можно назвать «рабочим классом», 40 % следующих за ним «средним классом», а 10 % самых богатых «верхним классом». В рамках последнего, по своему составу очень разнородного, можно выделить «состоятельный класс» (9 % менее богатых) и «доминирующий класс» (1 % самых богатых). В виде обобщения можно сказать, что накопления рабочего класса составляют лишь скромные банковские депозиты; накопления среднего класса в основном представлены недвижимостью; накопления состоятельного класса распределены между жильем, профессиональными и финансовыми активами; а накопления доминирующего класса сосредоточены в собственности на средства производства (профессиональные активы, но в первую очередь акции и другие ценные бумаги).

Данная терминология деления на классы представляется весьма выразительной, при том, однако, условии, что мы не будем придавать им нерушимый, незыблемый вид. На практике состав класса всегда довольно изменчив и характеризуется целым рядом параметров. Его нельзя сводить единственно к преодолению некоего порога в денежном выражении. Социальный класс определяется не только наличием в собственности средств производства, жилья и ее размером, но и уровнем доходов, образованием, профессией, сферой занятости, возрастом, полом, происхождением (с учетом различий между внутренними регионами страны и разными государствами), порой принадлежностью к определенному этносу или религии, причем механизмы этой зависимости постоянно меняются в зависимости от конкретного социально-исторического контекста.

К тому же финансовые активы, формально представляющие собой механизм владения предприятиями и средствами производства через акции, облигации, паи и другие ценные бумаги, в известной степени также представляют собой инструмент владения государством и остальным миром. Если человек владеет ценными бумагами в виде государственных долговых обязательств, то говорить, что он «владеет» государством точно так же, как предприятием, не совсем корректно. Кроме того, история знает множество примеров более непосредственных механизмов, за счет которых имущие владели государством или как минимум контролировали его и участвовали в процессах производства государства гораздо активнее обычных граждан, в том числе через цензовую избирательную систему, используемую в XIX и вплоть до начала XX века, либо через финансирование частным капиталом политических партий, средств массовой информации и аналитических центров формирования общественного мнения, в начале XXI века в той или иной степени существующих повсюду. Как бы то ни было, обладание государственными долговыми обязательствами во все времена представляло собой дополнительную форму владения государством, в том смысле, что оно в виде возврата долга может передать держателю подобных бумаг принадлежащую ему собственность (строения, дороги, аэропорты или госпредприятия). Порой государству даже приходится превращать в рекламные площадки исторические памятники, обращать их в наполовину частную собственность (нередко в пользу тех, кто убедил его в том, что не может платить налоги) или, в более общем плане, попадать в зависимость от кредиторов и финансовых рынков, равно как политических и иных «реформ», обретающих в его глазах благосклонность. Собственность неразрывно связана с властными отношениями всегда, а не только когда речь заходит о средствах производства. Таким образом, вопрос государственного долга, власти, которой он наделяет его держателя, и различных механизмов его накопления, погашения или аннулирования сыграл чуть ли не главную роль в начале Великой французской революции XVIII века, а также движения за равенство и упразднения культа собственности в XX веке. Можно не сомневаться, что такая же роль уготована ему и в XXI столетии. Впрочем, об этом мы будем говорить еще не раз.

Кроме средств производства, жилья и государства существует еще одна форма собственности – владение остальным миром, то есть активами в других странах. Это может быть Суэцкий канал, каучуковые плантации в Индокитае, долговые обязательства России или Аргентины. На практике за границей можно владеть чем угодно: средствами производства, государством, а нередко и жильем. Вместе с тем данная форма транснациональной собственности задействует весьма специфичный институциональный инструментарий и властные отношения, в первую очередь в политическом, правовом и иногда военном плане, которые тоже подлежат тщательному изучению. Если говорить о Франции, то в 2020 году объем активов французских граждан в других странах мира практически соответствовал объему активов граждан других государств во Франции, в то время как чистые иностранные активы равнялись нулю (из чего еще не следует, что эти огромные трансграничные активы не играют никакой роли, как раз наоборот). А вот в колониальную эпоху чистые зарубежные активы достигали весьма значительного уровня, занимая центральное место в структуре всей собственности и в огромной степени порождая неравенство между социальными классами как на национальном, так и на международном уровне. Но к основополагающей роли, которую сыграла эта зарубежная, колониальная собственность, равно как к ее исчезновению на пути к равенству в XX веке и роли, какую транснациональные активы могут сыграть в будущем, мы, опять же, еще не раз вернемся в последующих главах.