Точи Онибучи
Боевые девчонки

Глава 11

Проходит не много времени, прежде чем маглевы «Рендж-Ровер», сверкающие под утренним солнцем, расчищая под собой дорогу, выезжают из леса в лагерь. Свет фар бьет в глаза выживших девочек. У Онайи одна рука привязана к животу. Болит все тело, и она едва стоит на ногах. Действие Чукву закончилось. Если бы Чинел не поддерживала ее, она бы уже валялась на земле.

«Рендж-Роверы» после поездки через лес покрыты каплями росы, сверкающими словно жемчуг на их черных корпусах. Девочки загораживают рукой глаза от слепящего света. Машины выстраиваются полукругом и выдерживают паузу перед тем, как отключить двигатели и опуститься на землю. Лагерь догорел. Его мертвые останки тлеют за спинами девочек, и Онайи гадает, насколько хорошо люди в джипах видят, что произошло.

Фары продолжают слепить глаза. Дверь открывается, и из машины выходит человек в оливково-зеленой военной форме с красными нашивками на рукавах, закатанных до самых бицепсов. Он становится прямо перед фарами, так чтобы высвечивался его силуэт, и Онайи понимает: для драматического эффекта. Чтобы придать себе значимости. Но Онайи знает эту форму, знает, что за люди носят ее, знает, что это за мужчина.

Она выпрямляется и смотрит прямо на свет. Фары, смилостивившись, выключают.

К этому моменту некоторые солдаты уже вышли из джипов. У одних – винтовки наготове. Другие беспокойно переминаются с ноги на ногу. Новички. Боевого опыта у них меньше, чем у Онайи. Большую часть службы, вероятно, провели где-нибудь в базовом лагере, поднося этому человеку воду и готовя ему кофе. Интересно, они вообще когда-нибудь стреляли, думает Онайи. Ей знакомы такие вояки.

Тот, что стоит посередине с закатанными рукавами и заломленным беретом, со шрамами, что, как слезы, струятся по щекам, засунул большие пальцы за ремень. Он слегка притопывает, и слякоть, перемешанная с кровью и пеплом, брызгает из-под подошв его ботинок. Взгляд блуждает, он словно изучает девочек. Ищет, к чему придраться.

При виде этого человека в ее душе поднимается буря воспоминаний. Вот Онайи с винтовкой, совсем одна, в рейде пробирается через кусты. Вот укрывается за ящиками на вражеском складе, перед тем как атаковать солдат и заставить их пасть под ее натиском. Вспышка света, после которой она лишилась руки. Операция. И снова бой. И все это как в тумане – сознание притуплено, ни жалости, ни намека на чувства. Это было в другой жизни. Это была не она. Она уже не может позволить себе быть такой снова.

– Ну что, – говорит мужчина. – Значит, это и есть лагерь. – У него сильный акцент. Его согласные звучат более звонко. «Е» произносит как «йи». Он делает шаг вперед, хлюпая ботинками по грязи. – А вы – те самые Боевые девчонки, да? – Он хмыкает. – Мы обязательно найдем, чем вам заняться, правда же?

Несколько солдат за его спиной хихикают.

Командир подходит к Кесанду. Та распрямляет спину. Кулаки сжаты, подбородок приподнят.

– А ты? – говорит командир. – Сбежала от бедного мужа?

У Кесанду трясутся руки и дрожит нижняя губа. Должно быть, этот человек напоминает ей о ком-то. О ком-то, кто причинил ей сильную боль.

Командир усмехается, отворачивается от Кесанду. Онайи боится, что Кесанду ударит его сзади по голове. Один хороший парализующий удар в основание шеи. А потом их всех убьют.

– Они отвратительны, – говорит один из солдат достаточно громко, чтобы все услышали. Младшие девочки вздрагивают, как от пощечины. Онайи не может сдерживаться – она сейчас ударит этого солдата, – но винтовки поднимаются, целясь девочкам в сердце.

– Да, они грязнее тебя, – ухмыляется командир. – Но только потому, что они убили больше врагов, чем ты. – Он подходит к задрожавшему солдату. – Может, стоит бросить тебя в грязь, чтобы ты извалялся и стал таким же грязным, как они? – Он поворачивается к девочкам. – Так. Кто у вас главный?

Чинел бросает взгляд на Онайи и, прежде чем та успевает понять, что происходит, делает шаг вперед. Онайи вдруг осознает, что все это время слышит жужжание. Здоровым глазом бросает быстрый взгляд. Это пчелы Чинел. Она вооружила их вспышками, которые ослепят солдат, если те приготовятся стрелять. Возможно, это не спасет их всех, но, по крайней мере, даст время застрелить несколько солдат и найти убежище.

– Мы просто занимались своим делом, – говорит Чинел, разводя руками. – Готовили себе рисовый джолоф и никому не мешали. – Она показывает на лагерь у себя за спиной. Хотя там сплошные развалины, над которыми вьются искры от сгоревшего Обелиска, а Терминал превратился в груду искореженного металла, он все еще производит впечатление. То, что они построили, было замечательно.

Интересно, думает Онайи, представляет ли кто-нибудь из стоящих в строю напротив них, как выглядел лагерь до нападения бело-зеленых.

– Мы – всего лишь лагерь на окраине Республики. Собираем тут тех, кто бежит от войны, и учим быть хорошими гражданами молодой Биафры. Мы даже учим их военным песням. – Чинел поворачивается к девочкам и поднимает руки, будто собираясь дирижировать. Онайи бросает на нее быстрый взгляд: не заиграйся! Чинел усмехается, опускает руки и снова поворачивается к командиру. – Я бы попросила их спеть для вас, но мы не успели порепетировать. Знали бы мы, что вы приедете, подготовились бы к вашему визиту по-настоящему.

Онайи слышит упрек, почти обвинение, и командир наверняка слышит то же самое. Если бы мы знали, что вы приедете, лагерь можно было спасти. И девочек.

– Беженцев собираете? – говорит командир. – Похоже, у вас тут одни девчонки. Что же вы делаете с мальчиками? Убиваете?

Вместо ответа Чинел кивает на солдата, который презрительно высказался о них:

– Мальчики и так нашли чем заняться.

Командир цокает и смотрит куда-то мимо Чинел и остальных. Выпячивает подбородок, подбоченивается и начинает медленно прохаживаться петушиной походкой.

– Школа, значит. Теплицы. Даже арсенал.

Он притворяется, будто идет к Чинел, но поворачивается к Онайи. Топает ногой:

– Вы пользуетесь ресурсами Биафры, чтобы у вас тут все работало. Это земля Биафры. Здесь все принадлежит Биафре. – Все еще глядя на Онайи, продолжает: – И вы даже не спросили моего разрешения.

– Мы не знаем, как вас зовут, – говорит Чинел у него за спиной, продолжая свою игру. – Скажите, как вас зовут, сэр, и тогда мы, возможно, спросим вашего разрешения, как полагается.

Командир наклоняется к Онайи.

– Как меня зовут?

Отходит назад к солдатам и оборачивается. Театр одного актера. В бою его бы уже подстрелили раз тринадцать.

– Мое имя Годсвилл Угочукву Эммануэль Чуквуди. Генерал-майор Свободной армии Биафры. Центральный нападающий футбольной команды «Орлы Биафры» и рекордсмен по количеству забитых голов в сезоне лиги. Но это слишком длинно. Если я пошлю тебя в бой, то тебя убьют раньше, чем успеешь выговорить мое звание. Так что зовите меня просто генералом. – Он резко оборачивается к Чинел и приставляет пистолет к ее виску. – Но ты. Ты слишком много говоришь. Слишком много паясничаешь. Бла-бла-бла. – Он прижимает дуло к ее волосам. – Но ты мне скажи. У тебя от этого больше проблем или меньше?

Онайи действует не думая. Одним-единственным скользящим движением нагибается, вырывает из земли осколок снаряда и прижимает острие к шее генерала. Она чувствует, что в нее направлены все винтовки.

Чинел совершенно спокойна, но бросает повелительный взгляд на Онайи: не вмешивайся.

Онайи знает. Если он тронет Чинел, этому генералу орлу, или как там он себя называет, – конец.

Пчелы Чинел гудят, но, кажется, никто из солдат их не замечает.

– Жаль, моя армия не нуждается в шутах, – хмыкает генерал. – Однако вы можете и вы послужите ей.

Он убирает пистолет в кобуру. Онайи отбрасывает осколок и делает шаг назад. Генерал-майор усмехается, затем повышает голос, чтобы все слышали:

– Этот лагерь и все, что в нем есть, принадлежит Республике Новая Биафра. Теперь это наша собственность.

Он кивает солдатам. Несколько человек тут же отделяются и начинают осматривать лагерь в поисках чего-нибудь, что еще можно спасти. Остальные продолжают держать девочек под прицелом.

– Лагерь реквизирован. И он, и те, кто его организовал, будут служить нуждам армии. Будет проведена инвентаризация всего, что подлежит восстановлению. А пока… – Он делает жест в сторону леса.

В поле зрения появляются громыхающие грузовики-маглевы с длинными кузовами-платформами, закрытыми брезентом. У Онайи падает сердце.

Кузова похожи на черные дыры, которые поглотят Онайи и остальных и никогда не выпустят обратно. Онайи была еще ребенком, когда последний раз смотрела на вот такой вход в неизвестность. Ребенком, которого вытащили из кустов и дали винтовку. Ребенком не старше, чем Айфи…

При мысли о младшей сестре Онайи поворачивается к лагерю спиной и начинает уходить, но кто-то крепко хватает ее за запястье. Обиома. Ее глаза, еще недавно такие юные, растерянные, легко наполнявшиеся слезами, стали жесткими. Она уже не смотрит на Онайи как на привидение.

– Нашу сестру забрали, – шепчет Обиома. – Если не убили.

Онайи пытается сбросить ее руку, но пальцы Обиомы сильнее впиваются в запястье.

– Тебе она не сестра. – Онайи говорит так, чтобы задеть Обиому, но та только хмурится, словно говоря: у нас нет на это времени.

– Если уйдешь сейчас, тебя выследят и убьют. А пока будут искать – застрелят кого-нибудь из нас. Мы должны держаться вместе.

Онайи пытается понять, в какой момент Обиома стала закаленной, из дрожащего ребенка превратилась в человека, который мыслит взвешенно и стратегически.

– Вместе мы можем спланировать, как действовать. Вместе мы сможем вернуть наших девочек.

И только сейчас Онайи спохватывается: речь не только об Айфи. Если девочек не убили, а похитили, то не только Айфи ждет, что сестра придет и спасет ее. И всех не спасти в одиночку.

– Живей, живей! – кричит генерал-майор, хлопая в ладоши. – Все за мной! Пошевеливайтесь! Мы позаботимся о вашей безопасности.

– Мы и здесь в безопасности, – цедит Кесанду сквозь зубы.

Генерал-майор слышит ее, втягивает ноздрями воздух, оглядывает разрушенный лагерь, усеянный корпусами взорванных мехов:

– Не очень-то похоже.

Каждый нерв Онайи требует ринуться на поиски Айфи, но Обиома права. Она еле стоит на ногах, а если бы добралась до своего меха, его пришлось бы заряжать от собственного тела. Едва ли ей хватит сил вылететь из леса.

– Дайте нам похоронить наших подруг! – кричит какая-то девчонка в толпе. Онайи не узнает ее. Наверное, из одноклассниц Айфи. Она рыдает, закрыв лицо руками, а другие девочки пытаются утешить ее.

Онайи первая делает шаг к грузовикам.

– Новая Биафра благодарит вас за службу, – шепчет генерал-майор, когда она проходит мимо.

Онайи забирается на одну из платформ и садится на корточки с краю. Другие девочки следуют за ней. Еще одна группа залезает в следующий грузовик с Кесанду. Обиома собирает остальных в третий.

Когда все уже в кузовах и на платформах, а солдаты, нагруженные сумками с уцелевшей техникой, которую сложили девочки, вернулись из лагеря, генерал-майор шлепает ладонью по борту грузовика, словно подгоняя лошадь, и машины трогаются с места.

Еще не догорели пожары. Еще трещат и лопаются оставленные приборы. И где-то там, среди мертвых, лежат тела Амаки и Чигози. Онайи не дали похоронить их.

Глава 12

Айфи открывает глаза и видит лицо Даурамы. Она держит Айфи так высоко, что ноги болтаются в воздухе. С маски Даурамы спадает защитный щиток, и Айфи видит ненависть в глазах молодой женщины.

– Это она сделала, – говорит Даурама Дэрену.

– Нет. – Он пытается встать, держась за ремни. – Наверное, та, другая.

Айфи вспоминает про девочку, которую убили в лесу. Должно быть, она успела прикрепить к самолету взрывчатку перед тем, как ее поймали. Вот что она делала, вместо того чтоб убегать. Айфи пронзает чувство вины за то, что сомневалась в ней. Но тут самолет уходит в штопор, Айфи выскальзывает из рук Даурамы, Дэрен в прыжке подхватывает ее, прижимает к груди, и они бьются о потолок.

Вокруг чудовищный шум. Дэрен вытягивает что-то с потолка, Айфи видит, что это маска.

– У меня нет времени надеть на тебя костюм целиком, – говорит он спокойно. Даже слишком спокойно. – Надень маску, будет легче дышать.

Айфи находит прорезь и натягивает маску. Внезапно мир наполняется цифрами, процентами, цветными штрихкодами. Данные.

– Не бойся, малышка. Это просто показатели жизнедеятельности. Ты в порядке. – Он обнимает ее крепче, тянется в сторону и достает что-то из контейнера, болтающегося под потолком. Похоже на одеяло. Такое гладкое под пальцами Айфи, как кожа, из которой сделаны их костюмы. Как масло.

Самолет вращается, их снова бросает об стенку. Дэрен кряхтит, но ухитряется продолжать заворачивать Айфи в одеяло.

– Не двигайся, малышка.

Из кабины раздаются вопли.

Дэрен все укутывает ее, одеяло становится более жестким, покрывая плечи. Она может двигаться внутри него, но не может вытащить руки. Не может высвободиться.

– Все в порядке, малышка.

– А ты?

Он ничего не отвечает, закрывая голову Айфи краем одеяла, которое превращается в твердый кокон. Потом добирается до ремня и, вцепившись в него, придвигает Айфи ближе. Ее тело напряжено. Самые разные чувства поднимаются изнутри. Она слышит, как отваливаются куски обшивки самолета, как взрываются двигатели, как консоли сгорают, исчезая в небытие. Крики становятся лихорадочными, затем звучат приказы.

Внезапно наступает тишина. Как будто все смирились с тем, что должно произойти.

Она смотрит вверх и видит, что Дэрен закрыл глаза.

За окном, которое он открыл, сменяют друг друга пятна красной земли и голубого утреннего неба. Все кружится, кружится, кружится.

Дыхание Дэрена становится реже.

– Доверься мне, – шепчет он.

Борт самолета разваливается. Ветер засасывает Айфи в пустоту, и она крутится так быстро, что мир превращается в бешеный калейдоскоп красок. Голубая, коричневая, красная.

И – темнота.

Глава 13

Дорога становится ровнее.

Онайи точно определяет, когда они выезжают из леса и даже самые отдаленные территории лагеря остаются позади, потому что начинаются настоящие дороги. Ни рытвин, ни резких поворотов, чтобы избежать мин, ни хлещущих по ветровому стеклу веток, ни слоновой травы, забивающейся в двигатели и магнитные разъемы грузовиков-маглевов.

Теперь девочкам станет немного легче. Даже в темноте под натянутым брезентом Онайи видела, как они корчились от боли, держась за сломанные руки и ноги и стараясь не плакать. А сейчас некоторые уснули, убаюканные покачиванием машины. Кто-то спит вполне мирно, и Онайи благодарна за то, что им выдались несколько минут покоя. Остальные напряжены даже во сне, что-то бормочут и ворочаются, продираясь сквозь свои кошмары.

Отломав кусок железки от металлического каркаса, на котором натянут брезент, Онайи начинает ковырять свой протез. Рукав порвался, обнажив механизм. Передачи и энергетические блоки, соединенные сухожилиями, клапаны, шестерни, суставы. Кисть цела, а вот предплечье – почти вдребезги. Она пытается сжать кулак, но пальцы онемели и не слушаются. Она копается в предплечье железкой. Летят искры. Кожа Онайи, клочками свисающая с предплечья, начинает обугливаться. Но затем она слышит, как что-то звякает. Осколок шрапнели между двумя цилиндрами давит ей на нерв. Онайи постукивает по нему. Стискивает зубы, когда боль выстреливает в руку и плечо. Глаза рефлекторно наполняются слезами. Она заставляет себя открыть их и продолжает копаться и постукивать. С каждым ударом тело пронзают огненные иглы, но вот осколок высвобождается. Длинный вздох облегчения. Полдела сделано.

Она подцепляет его железкой и тянет до тех пор, пока не находит подходящее отверстие. Затем прижимает его, поднимает руку и отпускает. Осколок выпадает ей на колени. Следом опускается металлическая рука. Онайи потратила слишком много энергии. Лоб покрывает испарина, плечи и спина взмокли. Майка потемнела от пота.

Она бросает взгляд на девочек. Интересно, сколько из них сейчас тоже думают о побеге. Некоторые, прищурившись, смотрят в потолок, строя планы. Но в глазах остальных – облегчение: кончилась борьба. Кончилась смерть. По крайней мере, пока.

Они пытались спрятаться. Онайи пыталась подарить им мирное убежище, приют, где они смогут жить, где смогут избежать того, через что прошла она. Словно по щелчку, возвращаются воспоминания. В одних обе ее руки еще из плоти и крови. В других она уже изувечена. Покрыта шрамами. Но в каждом – в руках винтовка и мачете через плечо, поверх патронташа. Винтовка размером с нее саму. Ей восемь лет.

Онайи помнит, как пробиралась сквозь кусты, уже зная, как выглядят ямки, по которым можно понять, что здесь зарыты самодельные взрывные устройства. Под покровом ночи она совершала свой путь к деревням на окраинах нигерийских городов, оставляя за собой вереницу мертвых тел. Их командир называл это освобождением, но крестьяне с вражеской стороны, которые лежали в лужах собственной крови, разве они получили свободу? Рыдающие семьи. Люди, чьи тела заполняли могилы. Вскоре командир запретил им копать могилы. Слишком много времени теряем, говорил он. Но им все равно пришлось уходить. Все дальше и дальше.

Бело-зеленые пробовали бомбить, но лес был слишком густой, и они хорошо умели прятаться. Когда военные пытались отлавливать их, группа Онайи и другие повстанческие отряды устраивали засады и похищали снаряжение. Иногда бело-зеленые были настолько глупы, что посылали за ними мехов. Онайи и остальные захватывали мехов как нечего делать.

Это были первые дни войны, когда победы давались легко. Когда все недооценивали силу и решимость биафрийцев. Война шла за независимость.

Онайи помнит ликование, когда они захватили аэродром с космопортом и получили доступ к шаттлам. Почти все плакали от счастья. Некоторые сдерживали эмоции, но Онайи уже тогда хорошо читала настоящие чувства окружающих. Для нее не было секретом, кто рад достигнутому, а кто думает о потерях, которые ради этого пришлось понести.

Она вспоминает бомбежку, в которой у них отобрали тот аэродром. Вспоминает битвы, в которых они едва устояли.

В воспоминаниях к ней возвращаются стратегические маневры, передвижения отрядов, рейды по приказу командира. Иногда вспоминаются и сами рейды, и люди, молившие о пощаде. Но командир говорил: «Они первыми напали на нас». И для Онайи этого было достаточно.

Еще одно воспоминание медленно подкрадывается к ней.

Она снова в школе. Все еще ребенок. Одноклассницы выстроились перед столом учителя в классе. Учитель ходит вдоль шеренги с хлыстом в руке, рассеянно похлопывая им по своим тощим голеням. Воспоминание туманно, и Онайи не помнит ни голоса учителя, ни лица, зато помнит его узловатые руки, костяшки которых будто опухли от пчелиных укусов. Учитель спрашивает, почему они были в церкви вместо того, чтобы спать и готовиться к послеобеденному уроку. И Онайи знает: что бы они ни ответили, их побьют. Поэтому девочки молчат, а учитель идет вдоль шеренги, велит каждой девочке вытянуть руку и молниеносным движением бьет по руке хлыстом. От удара нельзя не взвыть от боли. Одна из девчонок переминается с ноги на ногу, кусая губы. Все примерно ровесницы, кроме Качи – она такая способная, что перескочила через несколько классов. Качи очень маленькая, ее ветром может снести.

Когда учитель доходит до Качи, Онайи вытягивает руку.

– Не бейте Качи, – говорит она, опустив голову. – Ударьте меня вместо нее.

И она вспоминает, как учитель-хауса^[4] останавливается, пораженный, а потом по его лицу расползается широкая улыбка.

– Окей, – говорит он, замахивается и бьет с такой силой, что Онайи падает на колени.

Рука онемела на весь день. И прошла неделя, прежде чем можно было нормально пошевелить пальцами. Неделю вечерами она держала руку в ледяной воде. Целую неделю не могла быстро одеться. Целую неделю училась писать другой рукой.

Сидя в грузовике, Онайи сжимает металлическую руку в кулак. Многое живо в памяти. Она все еще слышит свист хлыста, рассекающего воздух.

Грузовик резко поворачивает, и спящие девочки просыпаются от толчка.

Со своего места Онайи хорошо видит всех.

Я снова протянула бы руку – за каждую из вас, хочет она сказать им.

Но когда ворота лязгают, открываясь, и грузовик тормозит и останавливается, Онайи вспоминает: Качи погибла в первый год войны.

– Эй, выходите! – рявкает солдат снаружи. – Живей!

Онайи спрыгивает на площадку, где совершенно негде укрыться от палящего солнца.

Солдат хватает ее за руку, но она вырывается и в мгновение ока приставляет железку, которую все еще держит, к шее солдата.

– Сначала я посмотрю, как все выйдут, – шипит Онайи. – Даже не пытайся разлучить меня с сестрами.

Слегка в шоке, солдат фыркает:

– Ну давай, смотри, тупая коза, – и отступает.

Первая девочка подходит к краю платформы и загораживается рукой от солнца.

– Я здесь, – говорит Онайи и страхует ее в прыжке.

Она помогает спуститься каждой, и, когда в грузовике никого не остается, девочки окружают ее. Самые маленькие держатся за ее порванные штаны.

– Все нормально, – говорит Онайи, зная, что врет, но она давно поняла: иногда старшей сестре надо врать, хотя бы для того, чтобы успокоить их. Пусть и на короткое время.

Не бейте их. Ударьте меня, говорит она миру. Говорит войне, что ждет их за углом.

Солдат ведет Онайи и ее подопечных вглубь лагеря, где их уже ждут девочки из других грузовиков. Они стоят, сбившись в кучку, и при виде знакомых лиц Онайи немного расслабляется. Там Чинел, Кесанду, другие.

Солнце высасывает влагу из всего живого. Что-то слабо зудит, но это не комары. Звук металлический. Створки палаток колышутся на ветру, который не приносит прохлады. Несколько мехов неподвижно застыли на краю лагеря.

Одна из палаток гораздо больше других. Из нее выходит генерал-майор. Лицо блестит от пота. Он снимает берет, вытирает им лоб и надевает снова. Солдаты, охраняющие девочек, стоят навытяжку. Он машет им – вольно! – и улыбается так, что у Онайи мурашки бегут по коже.

По пути сюда, выглядывая из грузовика, Онайи видела два диггера – машины, вскрывающие землю в поисках минералов, обеспечивавших питанием всю технику и в их лагере, служивших источником энергии для беспроводной сети. Здесь она не видит ни Обелиска, ни Терминала, ничего, что давало бы шанс выйти на связь с внешним миром или друг с другом. Вдалеке ржавеют два воздушных меха, их гигантские фигуры отбрасывают тень, в которой отдыхают солдаты. Трудно поверить, что это и есть Армия Биафры, а не какая-то кучка повстанцев или банда террористов, решившая выкрасть для себя юных невест. Годами она видела, как такие действуют: мародерствуют на дорогах, рыскают по лесам и пустыне, хватая ничего не подозревающих девочек, чтобы сделать рабынями.

При этой мысли Онайи крепче прижимает к себе девочек.

– Проголодались с дороги? – спрашивает Онайи генерал-майор. Он игнорирует Чинел, словно говоря: Мне плевать на твои выкрутасы. Я знаю, кто тут главный. – Мы приготовили для вас еду в казарме. Вы как раз успели к обеду. Ну, точно вовремя!

Он щелкает пальцами, и солдаты окружают девочек, готовые вести их под прицелом винтовок.

Онайи делает шаг вслед за ними, но генерал-майор останавливает ее, поманив пальцем.

– Нет. Ты пойдешь со мной.

Напрягшись всем телом, Онайи чувствует: вот-вот сорвется. Сдерживает себя огромным усилием воли, и Чинел, увидев это, одним взглядом успокаивает ее. Чинел собирает девочек вокруг себя, над ними вьется рой насекомых. Нет, не комары, понимает Онайи. Это пчелы Чинел.

Ее мышцы слегка расслабляются, она поворачивается к генерал-майору и следует за ним в палатку. Это чуть ли не самое большое сооружение во всем лагере. Посередине – тяжелый металлический стол, на нем стеклянное пресс-папье, планшет и стилус. В углу стола подгнившее недоеденное яблоко. Вокруг понаставлены ящики с боеприпасами и статуи неизвестных Онайи божеств. Целая куча бесполезных вещей.

Генерал-майор садится за стол.

Онайи негде сесть. Но, даже если бы он предложил, она бы отказалась.

– Судя по выражению твоего лица, ты не очень-то впечатлена. – Он достает из нагрудного кармана какую-то узкую цилиндрическую штуковину, обернутую в табачный лист. Рассматривает, проводит ею под носом, затем зажимает зубами и поджигает. Едкий дым моментально заполняет палатку.

Онайи усмехается:

– Что-то я не вижу никакого оборудования для прикрытия вашей деятельности.

Он хмыкает, не вынимая изо рта штуки, которая, как вспоминает Онайи, называется сигарой.

– Это потому что мы – аналоги. Вы были цифровыми, как и враги. Поэтому они видели вас. Вот вам цена связи.

Он отстегивает старый черный прибор, висящий у него на бедре.

– Вот. Это рация. Называется уоки-токи. Работает на радиочастотах. Старая, в отличие от меня. – Он кладет ее на стол, тяжело стукая. Но рация не ломается. – Я молодой человек. Я буду жить вечно.

– Чего вы от меня хотите? – Она сыта по горло его болтовней. Если тут нет связи, то как они управляют мехами? Вслепую? Если нет диггеров, от чего питаются воздушные аппараты? Может, они заранее собрали и подготовили минералы? Онайи лихорадочно перебирает варианты, одновременно придумывая и отметая разные способы побега.

Генерал-майор откидывается на спинку стула:

– Хочу увидеть своими глазами.

– Увидеть что?

– Божью Десницу. – Он смеется, но закашливается, поперхнувшись сигарным дымом. Когда перестает кашлять, улыбка все еще не сходит с лица. – Оказывается, Божья Десница – женщина. Дитя с глазами Демона. Я про тебя слышал еще в самом начале Войны за независимость. Как ты идешь туда, куда никто не осмеливался. Как тебе не нужно даже говорить, что делать. Ты словно шла на запах нигерийцев. Ты убивала всех, кто встречался на пути. А когда повзрослела достаточно, чтобы подняться в небо, стала истреблять пилотов в небе. Говорят, что никто не дрался, как ты.

Руки Онайи сжимаются в кулаки:

– Это было давно.

Генерал-майор с презрительной ухмылкой машет рукой:

– Несколько лет назад. Может, чуть больше. Не так уж давно. И ты все еще ребенок. Время пока не отыгралось на тебе.

– Чего вы хотите? – Кроме того чтобы болтать, болтать, болтать и слушать только себя.

– Хочу, чтобы ты жила с комфортом. – Он закидывает ноги в ботинках на стол.

Слишком тяжелый звук. Это не мускулы и кости. Металл. Он – аугмент.

– Я хочу, чтобы ты была богаче, чем можешь себе представить. Хочу, чтобы тебе больше никогда не пришлось лезть на дерево, чтобы сорвать манго. Чтобы тебе подавали манго. Я хочу, чтобы у тебя были слуги, которые станут готовить тебе оги и жарить акару. Ты никогда больше не будешь работать и сможешь купить все, что пожелаешь. Тебе просто нужно вернуться на службу. – Он затягивается и выпускает клуб дыма. – Снова стать солдатом.

– Я никогда не переставала быть солдатом.

Через секунду улыбка исчезает с его лица, и он поднимается из-за стола. Онайи замечает, что его шаги стали тяжелее – каждый шаг оставляет следы на земле.

– Конечно. Поэтому, едва ты оказалась здесь, тут же начала оценивать оборону моего лагеря. Наверное, чтобы сказать мне, как можешь помочь?

Он стоит так близко, что она чувствует запаха пота, смешанный с едким дымом.

– Или думаешь, как сбежать? – Он наклоняется к ней так, что их носы почти соприкасаются. – Это не так просто, как тебе кажется.

Прежде чем Онайи успевает отреагировать, он ловит ее руку и выхватывает железку. Она совершенно забыла о ней. Генерал-майор улыбается, держа Онайи на расстоянии вытянутой руки, и медленно проводит железкой себе по шее, по тому месту, куда Онайи готовилась вонзить осколок, защищая Чинел.

Кровь цвета нефти сочится из раны, но генерал-майор двумя пальцами раскрывает рану еще шире, обнажая металлические пластины и клапаны.

– Ты все равно не смогла бы даже поцарапать меня там, где это опасно. – Он спокойно возвращается к столу и вытаскивает тюбик хирургического герметика «МеТро», похожий на зубную пасту. Выдавливает по контуру раны. Кожа стягивается, и вскоре на месте раны остается лишь тончайший шрам. Кровотечение прекращается. Он бросает тюбик Онайи, и та ловит его одной рукой. Садится обратно за стол:

– Итак, богатство не сработало. Мне что, начать взывать к чувству патриотизма? К твоей любви к юной Республике Биафра?

Онайи молчит.

– А может, начать угрожать твоим подружкам? Этого ты хочешь?

Ее руки, сжатые в кулаки, дрожат. Она яростно уставилась на него, прикидывая расстояние. Интересно, успеет ли она добраться до его шеи. Нужно схватить пресс-папье, разбить, перепрыгнуть через стол и проткнуть ему глаз, чтобы вывести из строя, пока она не найдет разъем – наверняка где-то на затылке, – и вырвать его. А она его обязательно найдет.

– Моя смерть тебе не поможет.

– Зато мне полегчает.

Его губы раздвигаются в усмешке. Разводит руками, словно сдаваясь:

– Так чего же ты хочешь?

– Найти сестру.

– Твою сестру? – Он машет в сторону входа. – Конечно. Она же где-то здесь. Разве они тебе все не сестры? Ты ведь тут самая главная сестра.

– Нет. – Она сознает, что говорит это слишком твердо, словно отметая всех остальных. И нет, она не хочет, чтобы этот отвратительный человек думал, что они не важны. Просто не знает, как сказать этому тюремщику, что именно ей нужно. – Есть одна девочка. Когда бело-зеленые ушли, я пошла к ее убежищу, но ее там уже не было.

– И ее не было среди мертвых?

Вообще-то у них не было времени осмотреть всех, но Онайи отвечает:

– Нет.

– Думаешь, ее забрали?

– Да. Я найду ее. Я верну ее.

– Куда? – Впервые за разговор генерал-майор злобно повышает голос. – Куда ты ее вернешь? У вас что, есть дом?

Онайи отвечает сквозь зубы:

– Мы построим новый.

– Помоги мне бог! – в сердцах бросает генерал-майор, бессильно всплескивает руками и плюхается на стул, как сдувшийся скафандр.

Онайи слышит шаги позади себя. Подойдя ко входу, военный отдает честь.

Генерал-майор подзывает его:

– В чем дело, лейтенант?

– Место крушения, которое вы приказали осмотреть. – У него в руках видавший виды, ободранный планшет. Он вытирает грязь с экрана, прежде чем передать его генералу.

Генерал-майор бросает взгляд на Онайи, скользит пальцами по экрану, затем приближает что-то, раздвигая пальцы, и сдвигает их снова. Швыряет планшет со всей силы на другой конец стола, где он зависает на краю.

– Твоя сестра! – говорит он, нахмурившись.

– Что? – выдыхает Онайи. Она хватает планшет и пытается разглядеть что-нибудь на перепачканном экране. Наконец находит сенсорную панель. Ее пальцы танцуют над клавишами. Перед ней возникает голограмма. Трехмерная проекция чьего-то поля зрения.

Они в лесу. Несколько человек. Солдаты Биафры. Потом помехи, а потом они оказываются в пустыне. Взбираются на холм. То, что они видят, открывается перед Онайи.