Тимур Суворкин
Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика
– Когти он мне показывать вздумал! – Варвара Стимофеевна вновь взмахнула веником и от души шлепнула сфинкса по бесстрастному железному лицу.
Янтарные глаза машины нехорошо полыхнули. В чреве робота раздался щелчок. Пластинка сменилась. Из граммофона послышалось угрожающее рычание.
– Рык он мне включать вздумал! – Варвара Стимофеевна наградила машину новым ударом веника.
Мужчина между тем уже расставил стремянку перед охранным механизмом и, взлетев по ступеням, принялся копаться в карманах. Достав оттуда целый ворох перфокарт, он быстро перебрал картонки и ловко сунул в прорезь рта сфинкса одну из них.
Робот замотал головой и попытался выплюнуть вставленную в него перфокарту, но вновь получил веником от служанки и наконец покорно принял свою участь. Прошло мгновение, затем другое. Щелкнуло. В голове механизма стремительно заработали шестерни. Цвет глаз сфинкса сменился с янтарно-желтого на изумрудно-зеленый. Облегченно вытащив перфокарту, мужчина спустился вниз. Машина же как ни в чем ни бывало вновь вспрыгнула на постамент.
– Вот ведь кара фараонова. – Служанка вскинула веник, грозя механизму. – Еще раз такое учинишь, мы тебя на запчасти пустим.
Мужчина устало поправил шарф и вздохнул:
– Варвара Стимофеевна, да что вы ему угрожаете, это машина, она ничего не понимает.
– Феникс Альбертович, я вас умоляю, да получше вас она все понимает, только вид делает, что дурная!
Я раздраженно кашлянул, привлекая к нам внимание. Вздрогнув, мужчина обернулся. Выражение на его лице было самое извиняющееся. Только сейчас я наконец нормально его разглядел. Он был моего возраста, весьма хорош собой, однако же на одну секунду чем-то Феникс Альбертович напомнил мне Орфея Клекотова, но прошел миг, странная ассоциация исчезла из головы.
– Неловко-то как вышло, простите! Братец, видно, опять утром охранный режим отменить забыл. Вот незадача. Вы не пострадали? У вас все хорошо?
Я возмущенно посмотрел на Грезецкого:
– Ничего себе охранный режим – он нас чуть не разделал!
– Да вы не беспокойтесь, сфинкс вас пугал только. Вы же видели – глаза желтым горели. Тут простая сигнализация: зеленый – иди, желтый – жди, красный – беги, и притом желательно со всех ног. – Мужчина вдруг хлопнул себя по лбу, шагнул к нам, протягивая руку: – Феникс. Без отчества можно. Брат хозяина этой усадьбы.
Он крепко пожал руку мне, затем Ариадне, посмотрев на мою спутницу с явным интересом. Потом указал на служанку:
– А это Варвара Стимофеевна, наша экономка и ангел, на котором здесь все держится. – Феникс улыбнулся.
Служанка сухо кивнула, настороженно глядя на нас.
Феникс продолжил:
– Нам уже звонили с завода. Прошу в усадьбу. Платон уже извещен, вот-вот он закончит работу в лаборатории и присоединится к нам. – Феникс еще раз покосился на охранную машину и повел нас внутрь двора.
Около мраморных ступеней главного входа в усадьбу невозмутимо возлежали на постаментах еще двое сфинксов. Глаза их горели спокойным зеленым светом.
– Занятные механизмы, – кивнул я на машины. – Давно сделаны?
– Да при декабристах еще. – Феникс пожал плечами. – Сами знаете, что в Петрополисе творилось, когда Пестель власть взял. Времена неспокойные настали, вот прадед наш, Тифонослав Грезецкий, тогда их и собрал для защиты усадьбы.
Феникс гордо улыбнулся, смотря на машины, но тут же нахмурился.
– Одна беда, постоянно штуки какие-то выкинуть норовят. Платона, как старшего в роду, они по голосу слушаются, но остальным в них перфокарты запихивать надо, а с этим так порой намучиться приходится, хоть вой.
Пройдя мимо безразлично наигрывающих какие-то граммофонные мелодии охранных машин, мы поднялись на крыльцо с безукоризненно выбеленными колоннами и вошли в усадьбу.
Расположились на втором этаже, в зале, который Феникс назвал Сибирской гостиной. Естественно, обставлена она была полностью под стать названию: полы были выстланы паркетом из кровавой ели, из угла скалилось десятком пастей многоглазое чучело ложного медведя. Стены украшали костяные копья и каменные палицы, коими пользуются воины племен, живущих за рекой Обь, а также костяные маски младших сибирских богов.
На дальней же стене висело авторское повторение знаменитой картины Архипа Еменджи «Ночь на реке Лене в 1667 году».
Затаив дыхание, я невольно шагнул ближе. Мастерство художника зачаровало меня. Рушащаяся на тайгу двухвостая зеленая комета, казалось, была написана не красками, а самим светом. Сияющая дорожка на глади реки Лены ощущалась живой и колеблющейся.
Детальность полотна изумляла. Будучи большим ценителем живописи, я видел первый вариант картины несколько лет назад, когда, отстояв огромную очередь, посетил выставку Общества поощрения художеств. Уже тогда работа мастера поразила меня, однако висящее в усадьбе полотно было еще лучше. Картина будто ожила сильнее. Воздух стал еще ощутимее. На переднем плане появились вспугнутые птицы и бегущие прочь звери. На берегу реки затеплил окошко маленький скит, увенчанный серебристым крестом, возле которого стояла крошечная, сделанная в один мазок кисти человеческая фигурка. Без сомнения, художник изобразил святого Левонтия, первого из людей, что узрел сошествие в наш мир сибирских богов.
От созерцания чудесной картины меня отвлекли раздавшиеся шаги: в зал вошел хозяин усадьбы. Профессор прикладной механической медицины Платон Альбертович Грезецкий оказался высоким, болезненно тощим человеком с короткой седой бородкой и очень умным, но сильно изможденным лицом. Одетый в лабораторный халат цвета свежевыпавшего пепла, он держал в руках изящную медную трость с рядом кнопок на рукоятке.
В целом профессор произвел бы на меня весьма хорошее впечатление, но одно мне в нем не понравилось – глаза. И не понравились они мне очень сильно. Спрятанные за золотыми очками, глаза Платона Альбертовича были настороженны и фальшивы, они бегали из стороны в сторону, а в глубине их таилось что-то пакостное, мерзкое.
– Мне уже все доложили. – Хозяин усадьбы мрачно посмотрел на нас и вздохнул. – Безумие какое-то. Цветы, голова срезанная, посылка. Как же это все не вовремя. Совсем не вовремя.
Старший Грезецкий сокрушенно покачал головой и вдруг кинул на нас опасливый взгяляд.
– Нашего брата убили. – Феникс зло посмотрел на хозяина усадьбы.
– Убили, кто же спорит? – Профессор примирительно посмотрел на брата. – Но будем материалистами – Жоржик наш ныне не что иное, как разлагающаяся плоть, а подобным субстанциям людские сожаления ни к чему. А вот я живой. И у меня сейчас каждая минута на счету. – Профессор вновь посмотрел на меня, и опасливость в его взгляде сменилась вызовом. – Итак, меня ждет работа, так что давайте закончим здесь побыстрее. Жду вопросов.
Я покачал головой от такого поведения брата покойного, но свое мнение оставил при себе и задал первый вопрос:
– Расскажите о последнем визите убитого. Он вообще часто у вас бывал?
Платон Альбертович покачал головой:
– Жоржик редко заходил к нам, раз в пару месяцев, не чаще. Мы не были особо дружны – сами понимаете, у нас с ним был разный круг интересов. Жоржик был не только самым младшим из нас, но и самым бесталанным. Я в его возрасте уже имел тридцать государственных патентов на изобретения. Феникс в его возрасте имел двенадцать патентов. – Профессор кинул на брата взгляд, полный покровительства и превосходства. – А Жоржик за свою жизнь не изобретал ничего, кроме множества способов одалживать у меня деньги. Он был настоящим позором для нашего благородного рода.
Профессор поджал губы, я же задал новый вопрос:
– Что происходило за ужином, когда Жоржик был у вас?
Платон Альбертович кинул быстрый предупредительный взгляд на Феникса. Младший брат едва заметно кивнул, и в то же мгновение профессор любезно мне улыбнулся.
– Ничего. Это был обычный ужин, – с расстановкой ответил старший Грезецкий.
– Абсолютно обычный, – подтвердил Феникс и спрятал глаза.
– Мы просто немного выпили, поговорили, а потом, ближе к полуночи, он ушел в заводскую контору. Его там ждал локомобиль, чтобы отвезти в особняк Кротовихиной. – При произнесении этой фамилии ноздри Платона Альбертовича раздулись. На лице на миг проступила острая неприязнь.
– Он ушел пешком? В полночь? Один? – Я внимательно посмотрел на братьев.
– Да это ж Жоржик, – раздраженно пожал плечами Платон Альбертович. – Он когда мадеры перепьет, его всегда на прогулки тянет. Уж сколько раз мы говорили, не стоит ходить ночью по терновому саду – примета плохая. Но нет, он не слушал никогда.
Феникс вмешался:
– Но вообще мистика какая-то. Отсюда до завода с полверсты, не больше. И ведь ночь была бездымная, и луна в небе полная, и фонари на аллее я включил. Жоржик хоть и выпил, но ведь всего три бутылки мадеры в нем было, он на ногах крепко держался. Да и пистолет у него с собой всегда имелся. Он ведь знал: места тут неспокойные, люди порой исчезают.
Платон Альбертович холодно посмотрел на брата:
– Да что ты наговариваешь такое? Все у нас нормально. И люди у нас никогда не исчезали, так, мужики порой с заводов пропадают. А с людьми благородными у нас в Искрорецке никогда неприятностей не случалось. Ни разу.
Я холодно посмотрел на хозяина усадьбы, но продолжил задавать вопросы:
– У кого-то в доме были конфликты с убитым?
Платон Альбертович нахмурился и нехорошо посмотрел на меня:
– На что это вы намекаете? Что мы, представители благородного рода Грезецких, имеем отношение к убийству? Это абсурд! Мы древний дворянский род! Род ученых и изобретателей!
– Историей своей мы восходим к самой княгине Ольге! – поддержал Феникс. – Как среди нас может быть убийца?
– Вы дворянство при Петре получили, – холодно перебил я.
– Так это дворянство, а история нашего рода начинается с самых древних времен. Все знают, как княгиня Ольга сожгла древлян, но кто изобрел для нее легковоспламеняющихся голубей? Конечно же, ее дружинник Неждан Грезецкий!
Я наклонил голову, не понимая, изволил ли Феникс пошутить или он верит в это всерьез.
– Такого не было в учебниках, – попытался вставить я, но Феникса уже понесло:
– Все знают, что Иван Калита собирал дань для Орды, но кто сделал арифмометр, на котором князь вел подсчеты? Конечно же, кузнец Наум Грезецкий!
– Какой арифмометр? Какой кузнец?
– А Иван Грозный? Кто собрал для царя знаменитого потешного робота, известного как Железный мужик? Андрон Грезецкий его собрал! Кстати, именно в честь этого человекоподобных роботов и называют андронами.
Я был вынужден кивнуть:
– Да, вот об этом факте читал, это признаю.
– То-то же! Мы великий род изобретателей и никак не можем быть связаны ни с какими убийствами.
– Да-да, именно. Не можем, – подтвердил Платон Альбертович.
Я отвлекся от Феникса и внимательно посмотрел на бегающие глазки профессора.
– Я никого не обвиняю. Пока что. Это мысли вслух. Но давайте сделаем так. Перед тем как продолжить расспросы, я хочу узнать: у вас есть оранжереи?
– За домом имеются, – откликнулся Феникс. – Еще есть открытые цветники.
– Лилии не несли следов кислотных дождей. Так что нас интересуют лишь оранжереи. Сейчас мы их осмотрим. А после уже договорим.
0101
Оранжерей у Грезецких было целых три: в первой нас встретили персиковые и вишневые деревья, во второй росли ананасы и огурцы. Но зато в третьей, самой большой из всех, нас ожидала удача – здесь под высокими стеклянными сводами находились цветы. Горели огнем гвоздики и маки, тянулись к висящим под потолком лампам мальвы и люпины, вокруг железных колонн, подпирающих чугунные ребра оранжереи, пышно вились гортензии и плетистые розы. Лилии тоже были здесь. Белые и розовые, желтые и красные, оранжевые и тигровые, они занимали весь дальний конец оранжереи.
Я шагнул внутрь. Влажный, спертый воздух пах цветами столь одуряюще, что мне как жителю Петрополиса инстинктивно захотелось надеть респиратор. Несколько раз чихнув, я все же немного попривык к ароматам и вслед за Ариадной прошел к буйным зарослям рыжих лилий.
Мы принялись внимательно осматривать цветы. Вскоре среди них обнаружились стебли со срезами.
Я оглянулся на сопровождающих нас братьев.
– Срезы совсем свежие. Сорт и цвет совпадают с теми, что прислали Галатее Харитоновне.
Платон Альбертович нервно оправил лабораторный халат. Похоже, хозяин усадьбы только сейчас понял всю серьезность ситуации.
– То есть вы предполагаете… – Профессор помедлил, подбирая слова, и, наконец понизив голос, произнес: – …что у меня в усадьбе находится… Убийца?
Ариадна со щелчком улыбнулась и кивнула профессору:
– Удивительно точное и верное логическое построение. Я вижу, свое профессорское звание вы получили не зря.
Хозяин усадьбы промолчал. Удостоив Ариадну тяжелым взглядом, он лишь покрепче сжал медную трость. Моя напарница это, впрочем, совершенно проигнорировала.
Я же, не пожалев брюк, опустился на колени и принялся осматривать клумбу со срезанными цветами. Ариадна последовала моему примеру.
Первая находка не заставила себя ждать: разведя лилии в стороны, я увидел рассыпанный буро-рыжий порошок. Его было много. Пылью он покрывал землю и темные листья лилий. Ногтем я поддел крупинки порошка, осторожно принюхался. Чихнул – похоже, это был самый обычный перец, рассыпанный явно недавно. Вскоре мое предположение подтвердилось. Мы нашли смятый, небрежно разорванный пакетик из дешевой коричневатой бумаги: «Перец красный. Молотый. Жгучий», гласили оттиснутые на нем буквы. Под ними было грубое изображение нескольких лежащих на тарелке крупных стручков.
Прошла еще минута осмотра. Последовала новая находка – из глубины зарослей Ариадна вытащила маленькую плоскую жестянку из-под леденцов. На яркой крышке коробочки была искусно нарисованная юная девушка, облаченная в тонкое, нисколько не скрывающее фигуры платье. Красавица держала в руках огромный, пылающий огнем цветок. Позади юной девушки чернел густой сказочный лес, из которого на красавицу лукаво смотрело огромное желтоглазое чудище.
Поверх рисунка шли вытесненные золоченые медали выставочных наград и большие буквы «Аленький цветочек. Леденцы экстра». Ниже был указан и хорошо знакомый мне изготовитель: «Паровая фабрика наследников В. Л. Кошкина». Я криво улыбнулся – что же, выходит, дело Василия Львовича жило до сих пор.
Я еще раз осмотрел коробочку. Она выглядела весьма дорогой, но затертости по краям говорили, что хозяин использует ее давно. Поддев крышку, я не обнаружил внутри ни леденцов, ни каких-то других сладостей, лишь бархатно блестящую антрацитово-черную пыль. Я чуть-чуть приблизил коробочку к себе и очень аккуратно принюхался: пыль пахла узнаваемо – гарью и подгнившими фруктами. Я обернулся к Грезецким:
– Кардифин. Очень хороший альбионский кардифин, весьма редкий и дорогой наркотик. Кто-то в усадьбе употребляет его?
Братья спешно обменялись взглядами.
– Первый раз слышу это название, – пояснил Платон Альбертович. – Что это вообще за штука?
– Весьма опасная вещь. Одна понюшка на несколько часов дает забвение и блаженство. По крайней мере, в первые несколько лет употребления. Потом требуется больше, затем еще больше, а дальше все уже зависит от организма. Пять–десять лет, и все – смерть. Но перед этим безумие. Из побочных эффектов: внезапная раздражительность, потеря сна, паранойя, светобоязнь. На поздних стадиях галлюцинации и многочисленные внутренние кровотечения. На самом деле в Петрополисе кардифин почти не встречается, все же народ у нас патриотичный, больше «бурым» дышат, из подмосковных лабораторий, да и цена у него такая, что немногие себе позволить могут.
Я защелкнул коробочку и вернул находку Ариадне, та спрятала ее в карман. Больше в оранжерее найти ничего не удалось, следов тоже не было – дорожки, к нашему сожалению, были выложены плиткой.
Однако после всех этих находок хозяин усадьбы мигом стал сговорчивее. Я принялся за расспросы. Выяснилось, что Платон Альбертович отправился работать в свой кабинет за полчаса до ухода Жоржика, в это же время покинул усадьбу и отец Герментий. Феникс после ужина пошел в ангар трудиться над своим воздухоплавательным снарядом. Их сестра Ника о чем-то говорила с Жоржиком перед его уходом, а затем отправилась в подвалы усадьбы, где у нее была лаборатория. Еще на территории усадьбы было с десяток слуг, включая экономку Варвару Стимофеевну и старшего механика усадьбы Родиона Окалина. Кроме того, присутствовал за ужином и их двоюродный брат, шеф жандармов, князь Аврелий Арсеньевич Белоруков. Именно он провожал Жоржика к выходу из усадьбы и видел его последним.
Этой же ночью, когда срезали цветы, в усадьбе находились все те же люди. Разве что не было отца Герментия.
– Что-то к вам Белоруков зачастил, – непроизвольно отметил я, весьма хорошо представляя, насколько должен быть загружен делами шеф имперских жандармов.
– У брата с ним какой-то проект, – ответил Феникс, но Платон Альбертович посмотрел на него так, что младший Грезецкий мгновенно замолк.
– Что ж, до него дело еще дойдет. Пока мы опросим Нику, а затем возьмемся за слуг, – постановил я.
– Может, не стоит? Она сейчас расстроена очень из-за всего этого, может, с ней чуть попозже переговорить? – заботливо спросил Феникс напоследок, но я лишь покачал головой – служба обязывала.
– Она в парке, я сейчас Шестерния позову, это наш робот, обслуживающий усадьбу, он вас проводит, – предложил Платон Альбертович.
Феникс покачал головой:
– Так он с ней ушел.
Профессор вздрогнул.
– Как ушел, зачем?
– Утешить. Он же увидел, как она новость восприняла.
– Болван самоходный. – Платон Альбертович раздраженно сжал медную трость и закатил глаза. – Ладно, сейчас Варвару Стимофеевну позову, она вам покажет дорогу.
Нику мы встретили на дальнем краю усадебного парка. В легком платье и длинных перчатках из черного кружева, она сидела на скамейке возле пруда и горько плакала, уткнувшись в грудь здоровенного чугунного робота, больше всего похожего на нескладный рыцарский доспех. Тот обнимал ее, неловко гладя по волосам огромной металлической ручищей.
Я негромко откашлялся. Ника вздрогнула и обернулась. Ей было лет двадцать пять, черноволосая, черноглазая, она была безумно красива, даже несмотря на слезы.
Настороженно посмотрев сперва на меня, а затем на мою спутницу, девушка выпрямилась и чуть отсела от робота. Шестерний меж тем неторопливо поднялся на ноги. Мне пришлось задрать голову – долговязый робот оказался выше меня на добрые две головы. Чугунный исполин, шагнув вперед, встал между нами и Никой. Его слабо светящиеся глаза пристально уставились на нас.
– Доступ запрещен. Хозяйка печалится. – Голос робота был похож на механический грохот, однако меня поразило, с каким огромнейшим достоинством он произнес эти слова.
– Виктор Остроумов, Ариадна Стим – сыскное отделение, – представился я девушке. – Нам нужно задать несколько вопросов по поводу вашего погибшего брата.
Ника слабо кивнула и обернулась к чугунному гиганту:
– Шестик, оставь нас, пожалуйста.
В голове робота туго задвигались механизмы. Он замер, обдумывая информацию, затем, точно нехотя, кивнул. Робот шагнул было в сторону, но вдруг вернулся к своей хозяйке. Щелкнуло. Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда льняной платок. Затем чугунный великан вдруг наклонился к девушке и аккуратно стер слезы с ее щек.
– Как прикажете. Я оставлю вас. Только, пожалуйста, не плачьте, Ника. Ваша утрата тяжела, но боль пройдет. И все снова станет хорошо. Когда-нибудь. А пока помните – я всегда рядом. И моя душа всегда открыта для вас. И мой наполненный спиртом топливный бак открыт для вас также.
Заплаканная девушка чуть улыбнулась и нежно погладила руку чугунного робота.
– Что бы я без тебя делала, Шестик.
Робот грохотнул. Как мне показалось, польщенно. Затем отошел в сторону, но, сделав шагов пять, остановился, зайдя за молодой тополь.
– Я ушел! – громко пояснил робот, продолжая выглядывать из-за ствола.
– С данной машиной все в порядке? – холодно спросила Ариадна, разглядывая прячущегося за тонким стволиком гиганта. – Кажется, этот робот сбоит.
Раздался обиженный грохот.
– Единственный здесь робот – это ты! А я человек! – с гигантским достоинством пробасил Шестерний. После этого он на всякий случай отступил за следующее дерево и, еще чуть погрохотав, добавил: – Вот теперь я точно ушел. Все.
– Простите его. – Ника вздохнула. – Просто после того, что сотворила с отцом Инженерная коллегия… Он боится оставлять меня наедине с ее машинами.
Девушка внимательно посмотрела в синие глаза Ариадны:
– Извините еще раз. Так что я могу для вас сделать?
Я помедлил, думая, как построить разговор поделикатнее. Затем спросил:
– Братья говорили, что погибший редко здесь бывал. Но я вижу, вы с ним были близки?
Она грустно посмотрела на меня:
– Конечно же была. Когда люди, посланные Инженерной коллегией, убили отца, Платон и Феникс круглые сутки трудились, чтобы вытащить семью из долгов. Им было не до меня. А Жоржик, он всегда обо мне заботился. Вам, наверное, много плохого о нем наговорили, но это неправда. Он был прекрасным человеком, веселым очень, добрым, хоть и непутевым.
Ника потупилась. Ее тонкие плечи задрожали. По лицу покатились слезы. Я подал ей свой платок. Она благодарно кивнула.
– Простите, я знаю, мне нужно взять себя в руки, но… – Она заплакала снова.
Рука Ариадны легла на плечо девушки.
– Если вы хотите, чтобы убийца был пойман, вам придется собраться. – Машина строго посмотрела на Нику. – Я понимаю, что вы человек, а потому мне ясно, чем обосновано ваше поведение. Но все же я верю, вы найдете силы отбросить ненужные чувства. Сейчас они вам лишь мешают. Впрочем, почему сейчас? Вам, людям, они мешают всегда. Мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь человечество переборет этот ужасающий атавизм.
Ее слова потонули в возмущенном грохоте Шестерния. Ника кинула на робота строгий взгляд, и тот нехотя затих. Затем девушка кивнула и посмотрела на нас своими глубокими черными глазами:
– Хорошо. Спрашивайте. Но, боюсь, я мало чем помогу.
– Что произошло за ужином?
– Ссора. Жуткая и безобразная ссора.
– Подробнее, – мгновенно потребовал я, поняв, что мы начали нащупывать нить.
– Жоржик пришел с завода очень расстроенный. За ужином он молчал – только пил мадеру. После первой бутылки он так ничего никому не сказал. Потом выпил вторую. Это его норма, он меру знает, больше двух бутылок никогда не пьет. Вот и тогда он выпил две бутылки и продолжил молчать. А потом за третью вдруг взялся. И вот после третьей бутылки… – Ника замолкла и опустила голову, не решаясь говорить.
– Он рассказал братьям о том, что намеревается отдать сад для стройки завода Кротовихиной. Верно? – закончила за девушку Ариадна.
– Откуда вы знаете? – Ника с изумлением посмотрела на мою напарницу.
Та лишь со щелчком улыбнулась.
– Это было очевидно. Вы, люди, удивительно просты. И эта простота делает вас крайне предсказуемыми.
– А ну-ка прекрати зазнаваться, жестянка самоходная! – резко оборвал мою напарницу Шестерний. Миг, и чугунный механизм подошел к Ариадне. Внутри робота что-то кипело. – Как ты вообще смеешь так говорить? Мы, люди, есть венец творения! Мы в своей непростоте совершенны и в непредсказуемости тоже!
Робот резко повернулся к своей хозяйке.
– Уважаемая Ника, вас не затруднит встать со скамеечки? – учтиво спросил чугунный гигант.
Едва девушка поднялась, как робот тотчас исторг из себя клубы пара и вскинул могучие руки. Что-то клацнуло в его груди, взвыло, и он вдруг в одно движение вывернул из земли железную скамью вместе с бетоном, после чего с размаха зашвырнул ее в небо. Кувыркнувшись и взлетев на добрый десяток метров, темное железо рухнуло в черные воды пруда. Плеснуло так, будто там разорвалась бомба. Нас окатило водой.
Робот же с грохотом утер свои ручищи и с вызовом посмотрел на Ариадну:
– Что, сыскная машина, не ожидала такого поворота событий? Вот то-то же! Смотри, насколько мы, люди, непредсказуемы! Сколько непростоты скрыто в нашей душе! Сколько прекрасной порывистости! Да, вот такие мы, настоящие люди. А ты так сможешь? Конечно, нет – потому что ты всего лишь машина!
Ариадна замерла. В ее голове оглушительно защелкали шестерни. Вероятно, она пыталась понять, как это прокомментировать и можно ли прокомментировать вообще.
– Вы совсем дурак? – только и сумела в итоге спросить она.
– Я не дурак. Я ограниченно умный. Мне так создатель говорил, – с великой важностью прогрохотал робот. – А еще я человек.
Ника, стерев с лица брызги, развела руками.
– Вы его простите, ради истинного бога. Просто папа всю жизнь мечтал построить робота, который бы обладал человечностью. Но он так и не успел доделать Шестерния до конца. – Девушка тяжело посмотрела на Ариадну. – Инженерная коллегия убила отца раньше.
– Я никогда об этом не слышал, – вмешался я.
– Дело замяли. Да и было это двенадцать лет назад. Полиция списала все на грабителей. Кто же станет с Мороковым связываться? Вот с тех пор Шестерний так и остался недоделанным.
– И очень я даже доделанный. – Чугунный робот обиженно топнул здоровенной ногой.
Я проигнорировал робота и вновь обернулся к девушке:
– Ника, сочувствую вам. Однако нам нужно вернуться к делу. Итак, в конце ужина Жоржик рассказал о том, что отдаст сад Кротовихиной, верно?
– Да, именно так. Он сказал, что свадьба с Кротовихиной у него в конце мая. И что он ее любит, и что сад ей отдаст. Потому что такое у нее условие к нему.
– Как к этому братья отнеслись?
– Да они просто в ужасе были! Вы поймите, земля эта самим императором была пожалована! Тут в саду первое дерево сам Петр Первый сажал! Платон этой землей больше жизни дорожит.
– Почему же сад принадлежит Жоржику?
– Жоржик был самым младшим из братьев. И любил его отец больше нас всех. По завещанию ему достались несколько фабрик, а вместе с ними участки земли, в том числе и терновый сад. Только вот он прогулял все. Но садом дорожил так же, как и мы все, и продавать его не желал. До того дня. Братья Жоржика до самого вечера отговаривали, но ничего не помогло. Потом я с ним еще пыталась поговорить, да бесполезно все. Уперся он. Больше я ничего не знаю. К полуночи он ушел, и больше мы его не видели.
– Платон или Феникс могли убить Жоржика из-за продажи сада?
Ника дернулась. Ее глаза негодующе расширились.
– Виктор, они же братья. Как брат может убить брата? Нет, Жоржика убило другое.
– Что же? – мгновенно собрался я.
– Зло, что заперто в саду. – Ника грустно вздохнула. – А я ведь просила Жоржика пойти другой дорогой. Он никогда меня не слушал.
– Я не очень понимаю.
Девушка пожала плечами.
– Никто не верит мне, но этот сад – страшное место. Чем старше я становлюсь, тем яснее чувствую исходящее оттуда зло. Будто с годами с глаз спадает пелена. Я чувствую, как земля там стонет от крови. Когда-то давно на месте сада стояло капище сектантов. Там на врытых в землю алтарях они убивали людей. А такие вещи не проходят для земли даром. Она помнит все. И порождает чудовищные вещи. Терновые деревья всегда служили людям защитой от зла, но и их сила имеет свой предел. Даже амулеты, что я развешиваю на терновых ветвях, уже не могут сдержать то, что живет в оскверненной сектантами земле. С каждым годом зло становится только сильнее.
Ника покосилась в сторону цветущего сада. Ее передернуло.
Ариадна недоуменно посмотрела на меня. Я лишь пожал плечами. Все же мы разговаривали не с кем-нибудь, а с девушкой, что служила в Сибирской коллегии. Каких еще ответов можно было ожидать от нее?
– Мы, пожалуй, пока пойдем. Пока что, – только и смог сказать я.
