Тимур Суворкин
Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика
Я холодно посмотрел на управляющего:
– Еще раз я услышу о взятке, и вы пойдете в камеру. Ясно? Вы кому деньги предлагаете? Человеку из рода Остроумовых? Вы в своем уме?
По лицу Ореста Генриховича было ясно видно, что он очень хочет съязвить о том, насколько роду Остроумовых сейчас нужны деньги, но я уже поднялся из-за стола и выжидающе взглянул на него.
– Вон отсюда, пока я вас не вывел.
Управляющий, чуть поджав губы, неторопливо убрал чековую книжку и с достоинством вышел прочь. Я же задумчиво прошелся по кабинету.
Признаться, мне очень хотелось отнестись ко всей этой истории, как к забавному анекдоту, но поведение Ореста Генриховича мне не понравилось. Впрочем, даже и без этого в деле существовала еще одна вещь, которая меня напрягала. Пропал Жоржик не где-нибудь, а в Искрорецке, а это место имело весьма и весьма скверную репутацию.
Я подошел к стене, кидая взгляд на висящую там карту губернии.
Искрорецк – небольшой город в сорока верстах от столицы, стоящий на берегу Мертвого залива. За последние два века там пролилось немало крови. Во времена, когда на землю пала Комета и небеса за рекой Обь закутались в зеленый огонь, здесь поселился старец Антрацит и его сектанты. На берегу залива они воздвигли вытесанные из гранита алтари, на которых проливали человеческую кровь, надеясь снискать тем милость сошедших в наш мир сибирских богов.
Затем, когда в эти края пришли войска Петра, алтари были сброшены в залив, а те сектанты, что не успели бежать, – безжалостно перебиты. Вскоре неподалеку вырос монастырь световеров, но и он просуществовал недолго – не прошло и десяти лет, как место это опустело. Что-то огромное пришло в залив из Северного ядовитого океана. Оно разбило каменную церковь, где попыталась укрыться братия, и утащило монахов в холодные воды залива.
Однако люди не бросили эти места. Империи требовалось оружие и чугун, и здесь был построен оружейный завод, а по берегам устроены прикрывающие гавань орудийные батареи, на месте которых позже выросли кирпичные форты.
Многодневные бомбардировки броненосных эскадр Коалиции, пытавшихся взять город с моря, сровняли эти укрепления с землей. Кровь вновь окропила берега залива, но Искрорец выстоял и не сдался врагу.
С тех прошло больше сорока лет. Столица разрослась, жадно раскидывая повсюду нити железных дорог. Некогда уединенный, город, одно время даже считавшийся курортным, сейчас стремительно покрывался заводами и рабочими бараками. Однако темное прошлое этого места отступать не желало. В Искрорецке пропадали люди – за последний десяток лет в небольшом городе их сгинуло уже под сотню. Что было тому причиной – темные силы, безумный душегуб или угнездившаяся у побережья тварь, заплывшая из Северного ядовитого океана, ответов на этот вопрос не смогли дать ни священники, ни командующий местной стражей уездный исправник, ни военные. Тем не менее факт оставался фактом, в безлунные ночи, когда дувший из столицы ветер нагонял на город темные клубы фабричного дыма, здесь исчезали люди. Они пропадали бесследно, не оставляя после себя ни тел, ни крови, точно рассеиваясь в пришедшей из столицы чадной пелене.
Набрав номер начальника стражи Искрорецка, я переговорил с ним о деле Жоржика.
– Ну что, удалось что-то узнать, Виктор? – спросила отошедшая во время разговора в архив Ариадна.
– Да, похоже, с Жоржиком и правда что-то случилось. Локомобиль служебный, на котором шофер должен был его отвезти домой, так и остался возле конторы. Никто из жителей Жоржика не видел. Он из усадьбы к полуночи ближе ушел, а в городе не так чтобы много мест, в такое время открытых. В Петрополисе его друзья тоже о нем ничего не слышали. Все это странно. Придется разбираться. Я запросил курьера с делом Жоржика. Думаю, к вечеру будет.
Впрочем, другие дела нас тоже не ждали. Из-за поездки в Санкт-Шлиссельбург на работе образовался настолько дикий завал, что мне не нужно было обладать дедукцией, чтобы понимать – домой этим вечером я уже не попаду.
В первом часу ночи я все еще сидел в своем кабинете. Окруженный пустыми кофейными чашками, держась из последних сил, я дописывал бумаги. Не ведающая же сна и усталости Ариадна работала подле меня, продолжая отбивать дробь на печатной машинке, подводя итоги очередного из дел.
Глаза слипались. Руки с трудом держали автоперо. Голова то и дело опускалась на грудь.
– Знаете, Виктор, вам нужно больше отдыхать, – негромко произнесла Ариадна. – Это я здесь машина. А вы человек. В вас замена деталей не предусмотрена.
Ее внезапная забота искренне тронула меня. Я чуть улыбнулся напарнице:
– Да, все в порядке. В гробу березовом отосплюсь.
– Виктор, пожалуйста, на сегодня вам стоит прекратить. Я доработаю бумаги в общем зале. Ваши дела я тоже сделаю. Отдохните. Хорошо? – Ариадна мягко притронулась к моему плечу. – Право, дурно вышло, у вас дел невпроворот, а из-за меня на вас еще и новое расследование повисло. Надеюсь, вы меня извините за это.
Меня поразила нежность касания ее фарфоровых пальцев. Почти человеческая нежность…
В этот момент я все понял. Моя улыбка искривилась, став горькой.
– Продолжаешь изображать человечность, как я и просил? Верно? – Я обернулся к напарнице.
Фарфоровые пальцы машины чуть дрогнули. Рука мгновенно убралась с плеча.
Ариадна холодно посмотрела на меня:
– Естественно, Виктор. Это же было вашим распоряжением. Мне перестать?
– Да, будь уж любезна, – чувствуя горечь, отозвался я. – Глупый спектакль вышел.
– Указание поняла, – равнодушно произнесла Ариадна и, взяв печатную машинку, вышла прочь.
С минуту я смотрел ей вслед. Затем фыркнул и швырнул мундир на стул, отстегнул изрезавший шею жесткий, накрахмаленный воротничок и упал на обтянутую зеленым сафьяном кушетку, не раз уже выручавшую меня в таких случаях.
Закрыв глаза, я начал погружаться в дрему. Ничто не мешало мне. Вокруг были только привычные звуки ночи. За окном накрапывал кислотный дождь. Время от времени издалека глухо били орудия броненосцев береговой обороны, отгонявших заплывших в залив тварей из Северного ядовитого океана. Канонада звучала мерно и успокаивающе и была столь же привычна, как шум винтов пассажирских дирижаблей, плывущих над крышей нашего отделения, или стук колес запоздавших локомобилей.
0011
Мне снился дом, в котором я жил в детстве. Снился старый пудель и строгие лики потемневших от времени икон, висящих в красном углу. Снился отец. Сдержанный и собранный, как и всегда. Снилась гостиная, где я часто играл, когда родители уходили. Снился начищенный до блеска янтарь паркета. Снились ряды оловянных солдатиков, которых я любил выстраивать перед камином. Воздушные егеря и саперы, кавалергарды и красавцы-кирасиры, оседлавшие многоногих механических коней, все они застыли перед скачущим вдоль их рядов генералом. Они застыли, и ничто на свете не могло нарушить их ровного парадного строя. Ничто, кроме полыхающего в гостиной огня.
Горели стены. Сыпались искры с потолка. Длинные языки тянулись отовсюду, и от их жара оловянные солдатики падали, оплывали, превращаясь в бесформенную грязную массу.
Кто-то дернул меня за руку, вытаскивая из горящего дома, но сбежать от пожара было нельзя. Улицы полыхали. Огонь стеной поднимался над куполами Небесного града Архангельска. Он вился, танцевал, поглощая один квартал за другим. Я вновь видел то, что случилось более двадцати лет назад. Все так же полыхали дома, все так же вспыхивали взрывы. Зенитные ракеты коммунаров рушились на плывущий в небесах город, а пушечная канонада сливалась с несущимся с колоколен набатом. Тысячи прожекторов били с куполов храмов, и тысячи пожаров поднимались над домами. Ночь обратилась в день.
Пламя было всюду. Даже небо было объято им – там горел императорский флот. Ярче всех полыхал флагман «Императрица Анна Вторая». Могучий четырехбашенный броненосный дирижабль был полностью охвачен огнем, жадно слизывающим с палуб мечущиеся фигурки команды.
Вокруг уцелевших воздушных машин кружили черные тени воздушных кораблей коммунаров. На сцепившихся в абордажной схватке дирижаблях наши матросы отчаянно рубились с закованными в броню солдатами красной лейб-гвардии.
Грохнули новые чудовищные взрывы. Снаряды зенитной батареи коммунаров ударили по скиту святой Есении. Опоры вздрогнули, заскрежетали, и вынесенная за край Небесного града Архангельска платформа рухнула с трехкилометровой высоты, рассыпая по воздуху пылающие бревна и не успевших сбежать с нее людей.
В бегущей толпе я снова увидел отца. Избитый до полусмерти, он висел на руках тащивших его офицеров Тайной канцелярии. Их оружие было обнажено. Впрочем, если бы бегущие в панике горожане узнали бы, что в эту ночь сотворил мой отец, то ни шпаги, ни пистолеты офицеров не смогли бы остановить расправы – немедленной и кровавой.
Прошел миг, отец исчез в толпе. Затем что-то взорвалось в глубине города. Мучительно заскрежетали могучие опоры. Лопнули тросы. Улица небесного града начала крениться. Бежавшие рядом мать и сестра рухнули в черную пустоту.
Образы дернулись, понеслись, рванулись скачками. Улицы, площади, переулки. Крики и огонь. Огонь и крики. Тяжелый сон не желал заканчиваться, так же как не желал заканчиваться лабиринт рушащихся улиц, по которому я бежал. Окружающий меня Небесный град Архангельск смазался, истерся, его проулки стали сменяться то кварталами Петрополиса, то кривыми улочками Искрорецка. Не менялось лишь одно – пламя – оно было всюду.
Что-то настигло меня сзади, рвануло и развернуло к себе. Сам слепой старец Антрацит высился надо мной. Давно мертвый, одетый в вывалянный в угле балахон, он оскалил желтые зубы и властно опустил костяную руку на мое плечо. Затем сильно сжал его. Тряхнул меня. Затем снова. И снова. И снова.
Он тряс меня без остановки, до той поры, пока я не разлепил глаза, до той поры, пока костяные пальцы не оказались покрытыми металлом и биофарфором, а глаза мертвеца не вспыхнули синим светом.
Я наконец проснулся. Затем покосился на сверкающий бронзой циферблат каминных часов. Стрелки двигались к эмалевой вставке с цифрой «IX». До начала работы оставалось всего полчаса.
– Виктор, вы уже переключились в режим бодрствования или вас нужно продолжать будить? – спросила Ариадна, продолжая трясти меня за плечо. – Виктор? Я не слышу ответа. Вставайте же, вы сами мне сказали, что отсыпаться планируете в березовом гробу! Вста-вай-те.
Мученически вздохнув, я приподнялся на кушетке и кисло улыбнулся новому дню.
– Как прошла ночь? – спросил я Ариадну.
– Продуктивно. Невероятно продуктивно. Я отлично поработала. Похитители чертежей броненосного дирижабля вычислены.
Я широко зевнул, прикрывая рот рукой.
– Рад за тебя. Хоть у тебя ночь прошла хорошо.
– Да, Виктор, вы и правда спали довольно дурно. Много кричали во сне. Мне было слышно даже из общего зала.
– В следующий раз, если буду кричать – разбуди меня.
Ариадна внимательно посмотрела на меня. Я с удивлением увидел, как свет ее глаз потеплел.
– Спасибо, Виктор. Это неожиданно. И… Я очень ценю ваши слова. Но, право, иногда вы проявляете просто непонятно сильную заботу обо мне. Не беспокойтесь, я же крайне совершенная машина. Я просто понизила чувствительность слуховых приемников, и вы совершенно мне не мешали своими криками. Но спасибо за заботу, Виктор. Мне очень приятно.
Она улыбнулась мне и пощелкала веками.
Мученически вздохнув, я накинул мундир и, взяв зубного порошка, отправился чистить зубы. Хорошенько умывшись холодной, почти нержавой водой, я даже сумел сбросить сонную одурь.
Вскоре мы с Ариадной снова сидели в кабинете. Было время завтрака. Ночевал в сыскном отделении я не первый раз, а потому в столе у меня было все необходимое.
Кинув мешочек с молотыми зернами кофе в маленький, на два стакана, самовар-кофейник из черненого серебра, я запалил под ним спиртовку и вытащил другую нехитрую снедь: банку сухого печенья, горький шоколад и консервы с жареными миногами.
Сыскная машина выдвинула из-под стола тяжелый ящик с гербом Инженерной коллегии. Щелкнув замками, вытащила высокий светящийся флакон с концентратом крови, поддерживающим биологическую часть ее механизма.
Свернув с него крышку, машина принялась неспешно пить рубиновую жидкость. Я же достал серебряную вилку и принялся расправляться с аппетитными золотыми миногами. Завтрак пошел своим чередом.
Кофе, однако, я спокойно попить не успел. Стоило мне налить его в кружку, как дверь в кабинет распахнулась. В проеме показался поручик Бедов, и выглядел мой приятель в высшей степени плохо.
Мундир сыщика был покрыт грязью, сажей и винными пятнами. Лицо хранило следы тяжелой бессонной ночи, ну а прическа выглядела так, будто где-то неподалеку от Бедова разорвался фугасный снаряд.
Тяжело пройдя в мой кабинет, поручик рухнул в кресло и застонал.
– Господи, что случилось? – только и спросил я у приятеля.
– Женщины. Женщины случились. Все зло от них. – Поручик с неприязнью посмотрел на Ариадну. – От них. И от роботов. Но от женщин больше.
Сыщик взял с моего стола бронзовое пресс-папье и приложил ко лбу. Помолчав немного и откровенно наслаждаясь холодом металла, поручик наконец излил душу:
– Виктор, ну ты представь – на днях с институточкой познакомился, то да се, туда-сюда, а она мне на прогулке и заявляет: «Господин Бедов, а вы знаете, что ученые доказали, что для мозга полезно ходить домой разными дорогами? Не хотите ли попробовать на досуге?»
Поручик зло сжал кулак.
– Ну я ж дурак, меня жизнь же ничему не учит, опять послушался женских советов. Вчера, значит, пошел я со службы домой и решил не по Жировой улице идти, а через Серомостье двинуть. Иду себе, а там, смотрю, рюмочная незнакомая, но я же сыщик, профессионал, мне же нужно посмотреть, что там за контингент. Зашел, одну наливочку выпил, вторую, и тут кто в рюмочную заходит?
– Кто?
– Ну ты ответь?
– Да не знаю я.
– В рюмочную заходит сам Пирофей Испепелецкий. А я этого ханурика три месяца за поджоги банков ищу. А он сам приходит. Вот такие пироги с кутятами. Он как меня увидел – сразу за револьвер. Ну и я револьвер выхватил. А как мы барабаны опустошили, он бежать кинулся. А мне что делать? У меня ж инстинкт – пришлось за ним. Господи, как идиоты мы с ним по переулкам да по Угольному рынку два часа бегали. Туда-сюда, туда-сюда. А потом он в публичный дом на Щеповой улице влетел. Я за ним. Он на третий этаж, я тоже. Так он окно выломал и с третьего этажа сиганул.
– А ты?
– Я что, дурак с третьего этажа прыгать? У меня казенная только должность. А здоровье свое личное. Да и господи, девочки все там перепуганные были. Это ж сам Испепелецкий, ты его морду видел? Что поделать, пришлось остаться, дабы всех успокоить. Ну в общем, пока я порядок наводил, смотрю, там девочка такая симпатичная, зеленоглазая. Сразу я понял, что ее расспросить надо о случившемся, вдруг что заметила. А тут еще хозяйка мне лафита поднесла. – Бедов перевернул пресс-папье, пристраивая его ко лбу холодной стороной. – Я когда опомнился, уже семь утра. Семь утра! Оставил я, в общем, мою черноглазку…
– Ты говорил, у нее глаза зеленые.
Бедов обиженно посмотрел на меня:
– Виктор, я профессионал высшей пробы, один из лучших сыщиков в отделении – конечно, я всех опросить должен был. В общем, схватил я мундир в руки и сюда. Господи, как же мне плохо. В голове будто Измаил берут.
Я заботливо подал приятелю самовар-кофейник.
Поручик благодарно кивнул, вытащил из-под него спиртовку и, свернув крышку, жадно выпил содержимое.
Щеки Бедова порозовели.
– Виктор, не человек ты – золото. Памятник бы тебе поставить нерукотворный. Тропа бы к нему точно не заросла. Всегда знаешь, чем выручить. У меня в кабинете как раз все кончилось до капли. Слушай, еще спиртика дашь?
– Какого к черту спиртика? – не выдержал я. – Ты в своем уме? Бедов, планерка через час. Если Парослав Симеонович обнаружит, в каком ты состоянии, он из тебя фрикасе по-тартарски сделает!
– Спокойно. Все будет хорошо. Щас мундир переодену, в себя чуть приду…
– Какой мундир? Какой в себя приду? А ну сиди!
Схватившись за голову, я начал как мог спасать приятеля. Нагрев еще воды, я наполнил стакан и, закатав рукава, сел перед потухшим камином, принявшись скрести давно не чищенный дымоход своей серебряной чайной ложечкой, то и дело окуная ее в стакан. Наконец, вода в нем стала угольно-черной от сажи. Влив сию микстуру в поручика, я приготовил еще одну порцию напитка. Затем еще.
Наконец чуть подлеченный Бедов был выставлен за дверь. Часы меж тем отбили девять.
Быстро опрокинув в себя стакан остывшего кофе, я принялся подбивать бумаги. Ариадна меж тем листала прибывшее с курьером дело Жоржика, а вскоре нам пришло время идти на планерку.
Кабинет Парослава Симеоновича был полон. Сыщики и особо важные агенты сидели вдоль длинного черного стола. Поздоровавшись с коллегами, мы с Ариадной быстро сели на свои места. Вскоре подле нас умостился и заметно посвежевший после выпитой сажи Бедов. Сцепив руки, он столь ловко изобразил рабочую деловитость, что я даже покачал головой от актерских данных коллеги.
Шеф, впрочем, не обращал внимания ни на Бедова, ни на остальных собравшихся. Покуривая трубку, он просматривал какие-то бумаги. Парослав Симеонович был не в духе. Когда все собрались, он поднял на нас глаза.
– Значит, так. Дела у нас из рук вон плохи. Я только что из особняка генерала Асмолова вернулся. Ночью туда ворвался вооруженный отряд. Семь человек. Все с масками на лицах, в одинаковой серой одежде. Вооружены были саблями и крупнокалиберными револьверами. Профессионалы. Перерубили всю охрану, слуг, что на пути встретились, тоже перерезали, да генерала вместе с любовницей прикончили прямо, так сказать, на ложе страсти.
Я присвистнул – про Асмолова я много слышал. Свиты Ее Величества генерал-майор возглавлял роту дворцовых гренадер, что обеспечивали безопасность самой императрицы.
– Революционеры? – спросил я шефа.
Парослав Симеонович задумчиво посмотрел в потолок и закурил, затем кинул мне через стол пару пластин карманной обскуры.
Первое черно-белое изображение запечатлело седого генерала с пышными бакенбардами и его совсем молоденькую любовницу. Зарубленные, они лежали на смятой постели. Крови много, простыни были черны от нее. На второй пластине – стена спальни и большая темная надпись: «Царским собакам – собачья смерть». Ниже подпись – «Рабочая дружина имени Пестеля».
– Кровью написано? – только и спросил я.
Парослав Симеонович кивнул.
Ариадна внимательно посмотрела на пластины обскуры.
– Какое безумие. Я не понимаю этого. – Она тяжело покачала головой. – Как можно провести такую сложную операцию, привлечь столько людей и при этом придумать такую неизящную фразу? «Царским собакам – собачья смерть». Ну что это? Это же не звучит даже. Ну неужели неясно, что, если написать «Царским псам – собачья смерть», это будет уместнее? Да, чем больше я работаю среди вас, тем больше вы, люди, меня неприятно поражаете.
Ариадна осуждающе покачала головой и отложила пластину. Шеф меж тем продолжил говорить:
– Расследование будет резонансное. Убийц любой ценой найти нужно. Заниматься им буду лично я. В помощники мне четверо сотрудников для начала понадобятся.
Я напрягся и почувствовал азарт. Дело представлялось мне крайне интересным.
Парослав Симеонович меж тем оглядел зал, выбирая, кого он возьмет себе на помощь.
– Скрежетов. – Шеф кивнул на иссеченного шрамами секунд-майора с квадратной алюминиевой челюстью и механической рукой.
Шеф принялся оглядывать кабинет дальше.
– Серебрянская. – Тычок трубкой в сторону молодой белокурой дворянки. – Что ж, посмотрим на тебя в деле, уж больно хорошие о тебе рекомендации.
Эту девушку я знал мало. Ее перевели к нам из Москвы Огнеглавой в ту пору, когда мы с Ариадной занимались расследованием в Оболоцке. Впрочем, успевшие поработать с ней коллеги отзывались о Серебрянской весьма лестно.
Парослав Симеонович меж тем помедлил, оглядывая оставшихся людей.
– Могилевский-Майский. – Кивок на штабс-капитана с пронзительно-черными глазами и прямо-таки мертвецкой бледностью на лице.
– И… – Парослав Симеонович осмотрелся, по сторонам. – И…
Шеф задумался, выбил из трубки пустую ампулу табачной настойки, вновь осмотрел присутствующих, вздохнул:
– Ну и Бедов. Пожалуй, так.
Внутри меня все упало. Я, конечно, ничего не сказал, не дело было указывать шефу, как ему работать, но, видимо, на лице у меня эмоции выступили достаточно сильно.
Парослав Симеонович повернулся ко мне.
– Виктор, ну что ты на меня смотришь как карась на сметану? Я бы тебя взял, конечно, в команду, но мне доложили, что за тобой теперь дело Кротовихиной. Вот им и занимайся. Еще не хватало, чтоб она мне мозги клевала, пока я убийством генерала Асмолова занят. Сам же взялся, верно? Верно. Какие вопросы тогда? – Сыщик пожал могучими плечами.
– Ну, спасибо, Ариадна, – только и шепнул я напарнице.
Шеф меж тем продолжил:
– Да, и вот еще что, Виктор. Раз уж туда выдвигаешься, заодно изучи дело по пропажам людей в Искрорецке. С этим давно разобраться пора. Уездный исправник его не вытягивает. Помоги ему. Тридцать тысяч человек всего в городе, и десять лет уже ни единой зацепки нет. Свежий взгляд не помешает.
Я кивнул шефу, продолжая с завистью поглядывать на сыщиков, отобранных для расследования убийства генерала.
Как только планерка закончилась, мы сразу же отправились в Искрорецк.
Сегодня в Петрополисе было на удивление малодымно, я мог видеть рельсы на добрых сто шагов, а потому, врубив прожекторы локомобиля, я быстро повел машину вперед.
Миновав Крюковский канал, мы выехали на сверкающую дорогими локомобилями Французскую набережную и оставили позади чудовищный, похожий на возносящуюся к небесам пирамиду, дворец Промышленного совета, возле которого на каменной глыбе стоял стерегущий вход гигантский механический всадник. Дальше открылась вечная, не прекращающаяся вот уже двадцать лет стройка. Мы выехали на Холодную набережную, минуя громаду Зимнего дворца, слепо смотрящую на город заваренными стальными листами окнами.
Показалась Петропавловская крепость, страшащая небеса дулами крупнокалиберных пушек. В каком-то из ее безымянных бастионов был пожизненно заключен отец. Без права переписки и встречи с людьми. Что с ним сейчас, в рассудке ли он и что думает о своем поступке теперь? Я вздохнул, понимая, что, скорее всего, никогда этого не узнаю.
Между тем мы миновали Чугунолитейный мост, и под колесами понеслась Сампсониевская набережная – черная от копоти, прижатая к реке громадами фабрик и бумагопрядильных мануфактур, обросшая прогнившими тушами жилых бараков и дешевых доходных домов, жадно впивающаяся в низкое небо сотнями заводских труб. Дым стал гуще, в его чадной пелене было видно множество безликих фигур рабочих, трудящихся возле верениц стоящих у причалов барж.
Наконец город стал ниже, прижался к земле, распался, и мы выехали на идущие вдоль берега пути. По левую руку потянулась черная гладь Мертвого залива. Вдали показалось несколько силуэтов броненосцев береговой обороны. Под прикрытием бронепалубного храма, непрерывно оглашающего воды звоном установленных на мачтах колоколов и пускающего освятительные ракеты, военные корабли били из пушек по чему-то находящему за горизонтом.
Столичный дым меж тем обратился в кисею, а она уже в тонкую рваную поволоку, едва-едва заметную глазу. С неба било непривычное солнце, и я накинул защитные очки. Поездка прошла почти без разговоров, Ариадна жадно смотрела в окно, впиваясь взглядом в спокойную гладь залива, я же витал в мыслях, обдумывая скорее ночное убийство генерала, чем предстоящее нам дело.
Впрочем, так просто приступить к расследованию не удалось. Неподалеку от Искрорецка стрелочник указал нам на запасные пути. После короткой беседы выяснилось, что этой ночью революционеры взорвали единственный железнодорожный мост, что вел в город. В устье реки рухнул целый эшелон пушечных броневиков, выпущенных на искрорецком оружейном заводе. Что ж, неудивительно. Все в воздухе дышало войной между империей и Декабрией, а потому революционное подполье постоянно пыталось помочь уральским коммунарам в предстоящей схватке.
Узнав, где находится паромная переправа, мы снизили скорость и направились туда.
Билеты получилось купить быстро. Сидящий в окошке старичок-кассир изумленно уставился на фарфоровое лицо Ариадны и, почесав лысину, полез в служебные книги, пытаясь понять, нуждается ли моя механическая спутница в отдельном пассажирском билете или ее нужно оформлять как сопутствующий багаж.
В очередной раз поглядев на часы, я просто велел выдать два билета, добавив сверху двугривенный лично для кассира.
Не прошло и мгновения, как серебряная монетка с симпатичным профилем Екатерины Третьей исчезла в руках сразу повеселевшего старичка. Откинув замусоленные служебные книги, он завозился с огромным, утыканным клавишами кассовым аппаратом, и вскоре мы с билетами направились к краю причала.
Здесь уже пестрела ожидающая паром толпа людей. Пройдясь вдоль нее, я заметил священника. Подтянутый, с пышной бородой цвета желтой охры, он был одет в обычную для наших мест прорезиненную черную рясу и носил на груди большой, покрытый синей эмалью крест. Возле его хромовых сапог стояла пара корзин со снедью.
Неспешно очищая ножом солидный кусок кровяной колбасы, батюшка то и дело строго поглядывал в светлый небесный зенит.
Я тоже поднял взгляд вверх, но ничего необычного не увидел. Лишь в вышине над нами плыл изрыгающий черный дым трехбашенный броненосный дирижабль, да вдали виднелся клин шестикрылых гогар. Издавая утробный вой, хлопая многометровыми крыльями, гигантские твари улетали в сторону Северного ядовитого океана. Там, среди неприступных утесов, вздымающихся над полнящимися зеленым сиянием водами, они будут пережидать слишком жаркую для них погоду, чтобы затем, с первыми холодами, вновь вернуться на материк.
Что-то неясное защемило в груди, а на сердце вдруг стало легко-легко и чисто.
– Весна пришла, – с улыбкой сказал я, смотря на удаляющийся вдаль птичий клин.
– Да, дал Господь, пережили зиму. – Строгость вдруг пропала с лица священника. Смотрящий в небеса батюшка тоже не смог сдержать улыбки.
– Вы из Искрореца? – Такой вывод я сделал из-за того, что на поясе у священника не было сумки для респиратора.
– Из него самого. – Батюшка наконец повернулся к нам и вздрогнул. Затем поправил очки, переводя взгляд то на меня, то на Ариадну. – Быть не может! Виктор Остроумов! Вот так да! Собственной персоной! Мы ж с матушкой за здоровье ваше только вчера свечку ставили! Ох, знатно вы этим сектантам оболоцким перцу всыпали, ох и знатно! Так этим светобесам и надобно! Эта вот машина их в подвале и подвзорвала?
Священник подошел к Ариадне и внимательно осмотрел мою напарницу.
– Ишь какая вещица, сделано-то как причудливо, ну это ж надо! Ох, а пощелкивает-то как! Прям шкатулка музыкальная, но только без музыки. – Батюшка вдруг опомнился и представился: – А я отец Герментий. Настоятель церкви Святого Мученика Левонтия Заобьского. Мы с матушкой постоянно о вас в газетах читаем.
Отец Герментий внезапно спешно начал рыться в корзине. Вскоре на свет появился здоровенный бумажный сверток с салом.
– Вот, я просто обязан вас чем-нибудь отблагодарить – вы ж всю столицу спасли! Да держите вы сало, не брезгуйте. По двадцать восемь копеек фунт! Не сало – сказка персидкая, я ее уже три года беру!
С огромным трудом вернув сверток его восторженному владельцу, я предпочел получить от батюшки информацию.
– Если хотите меня отблагодарить, лучше помогите мне с делом. Мы планируем посетить семью Грезецких. Кстати, насколько я понимаю, усадьба их там?
Я кивнул за реку, туда, где заканчивались ряды краснокирпичных фабрик. Сдерживая лезущие в небо гигантские здания, там рос запущенный терновый сад. Темные громады цехов возвышались прямо над ним, давили его своими стенами, жали, но справиться с его переплетенными, упрямо упирающимися в закопченные кирпичи шипастыми ветвями у них так и не получалось.
Деревья жили, хотя заводской дым уже плел над ними свой скрывающий солнце саван. Ветви их сейчас покрывали белоснежные, совершенно неуместные в этом фабричном городке цветы.
Огромный сад переходил в усадебный двор. На берегу залива стоял большой дом с мезонином, несколько флигелей и с десяток ангаров и мастерских. С другой стороны от дома шел усадебный парк, заросший чахлыми тополями, за которыми вновь поднимались фабричные стены.
Батюшка при моем вопросе о Грезецких сильно помрачнел, затем заговорил, несколько понизив голос:
– Это жуткие люди – так и знайте. Не семья, а узел гордиев, из змей связанный! После того, что предок их сотворил, род их проклят Господом на веки вечные. Все Грезецкие до одного безумны – одна их Аграфена чего стоила.
Я прикрыл глаза, старательно пытаясь вспомнить занятия в духовно-механическом училище. Давалось с трудом – все же окончил я его двенадцать лет назад.
– Аграфена Грезецкая – это та, что век назад предложила концепцию освященного водорода?
– Да нет же, Виктор, ну вы что? Правила освящения водорода Аглая Грезецкая разработала, а Аграфена Грезецкая – это та, что полсотни человек в подвале той усадьбы зарезала.
– А, господи, – я махнул рукой, – вечно я их путаю. Обе же на «а». И зря вы на Аграфену наговариваете. Про убийства это все газетчики придумали, чтоб тиражи поднимать.
– Газетчики? Да она служанок своих без счета сгубила! По утрам их кровью умывалась, а вечерами жир человечий в фонари заправляла и фонарями теми в колодец светила, что в подвале усадьбы упрятан. А колодец тот бездонный и самой преисподней достигает. А на свет жира людского, горящего из адовой тьмы, сам Кот-Катафот выбирался в человеческом обличье. Один глаз у него оранжевый был, а другой – красный! Аграфена его кровью с молоком поила, а потом, всю одежду с себя сняв, кружилась она с ним в танцах непотребных по залам, зеркалами выстланным.
– Помилуйте, Аграфена Грезецкая сто с лишним лет назад жила, ну вот откуда такие подробности? – Я не выдержал. – Великая ведь исследовательница территорий за рекой Обь была, от самой Анны Иоанновны награды имела. Ну за что ей такое? Вам нужно меньше читать желтую прессу.
Батюшка насупился, но отступать не пожелал:
– Про Аграфены дела мне еще прадед рассказывал, а он многое знал – у него брат двоюродный при Тайной канцелярии служил писарем, то-то! Да и что про Аграфену говорить? Вот на нынешних Грезецких посмотреть достаточно. Альберт Клементьевич, покойничек, чьи дети тут живут, что он делал? Мечтал с самим Богом потягаться! Построил из мертвого чугуна истукана на паровом ходу, да всю жизнь пытался человеку его уподобить! Чувствам научить и любви! Хорошо, что вовремя ему голову раскроили добрые люди.
