Тимофей Николаевич Грановский
Лекции по истории позднего Средневековья

Лекция 8. 29 сентября

Ни одна страна Европы не могла равняться во второй половине XV столетия с Италией относительно образования, массы идей, обращавшихся в народе, даже в материальном благосостоянии. Но Италии недоставало, однако же, чтобы занять приличное место между народами, политического единства и сознания единой национальности. Это сознание национальности, гордость итальянским именем выражались только в литературе. Разбитая на множество враждебных друг другу государств, Италия представляла легкую добычу и внутри ее лежащим странам, и внешним неприятелям; предвиденное тогда великими умами оправдалось в конце этого времени. Франция и Испания вмешивались в дела Италии, каждая с целью овладеть ею. Славнейшее государство в Италии была Венеция – аристократическая республика; с дивным постоянством и искусством созидала она свое могущество в течение нескольких веков; далеко превосходила все другие итальянские государства^[100], славилась знанием политических отношений, сложным и в высшей степени искусственным механизмом своего управления, основанным преимущественно на недоверчивости и строгом надзоре за отдельными гражданами. Но Венеции грозила двоякая опасность в эту эпоху.

Богатство ее основано было на ее сношениях с Востоком, она одна захватила в свои руки торговлю с Ост-Индией. Теперь для нее явилась смелая и опасная соперница – Португалия. Монополия ост-индской торговли была отнята у Венеции в начале XVI столетия.

Сверх того, Венеция как политическая держава получала большую часть войск из владений, лежавших на Далматском берегу, из земель, вошедших в состав бывшей Византийской империи. Этим владениям угрожала опасность, и частью они были вовсе утрачены с нападением на империю турок. Неудержимо шли османы вперед, и Венеция, конечно, должна была более других пострадать здесь.

Но в самой Италии у нее явились небывалые дотоле опасности. Соседнее герцогство Миланское приобрело при последних герцогах из дома Висконти и новых герцогах – Сфорца небывалую дотоле силу и значение; здесь боролись еще, кроме того, две системы – военная с гражданской республикой. Если бы Венеции не препятствовали другие причины, она могла бы, конечно, спорить успешно, но, отвлекаемая другими более важными заботами, она должна была сносить много обид от Милана. Впрочем, в конце XV столетия только самый опытный глаз мог бы заметить признаки скорого упадка республики, только война ее с Турцией угрожала ей.

Португалия далека еще была от тех целей, которых она достигла в начале XVI столетия. Милану Венеция могла противопоставить значительные силы. Зато нигде низший класс не пользовался таким благосостоянием: высшие классы платили ему этим за невмешательство в дела общественные. Нигде не было так много государственных усилий и так мало политических предрассудков.

Совсем другое явление представлял Милан. Захваченный в минуту народного бедствия Францем Сфорца, Милан остался его наследственным владением. Собственно, у фамилии Сфорца не было настоящих прав на герцогство. Брак Франца с побочной дочерью фамилии Висконти не давал значительных прав, но его права были основаны на силе и значительных наемных войсках. К этому присоединялось особое обстоятельство. В эпоху Средних веков города Италии, ревностные к свободе своей, никогда не вверяли своим согражданам высшей должности – подеста. Для этого призывались обыкновенно граждане чужих городов, не имевшие здесь ни родства, ни личных интересов. Но Висконти и Сфорца сделались мало-помалу подестами во всех почти городах Ломбардии. Если народ какого-либо города был недоволен ими, герцог мог употребить против этого города силы всех других городов. Ему нетрудно было это делать.

Между городами Италии хранилось роковое наследство от XII и XIII веков – глубокая ненависть между отдельными областями и городами. Но отсюда развился страшный порядок вещей – отсутствие чувства всякого права и законности; высшим правом была вещественная сила. Войско состояло из наемников, которым должны были платить те же граждане, против которых были нанимаемы эти войска. Отказать в деньгах они не могли, у них не было средств отстоять свой отказ. Отсюда постоянная вражда и глубокая ненависть между правительством и народом. Каждая летопись Миланского герцогства гласит о беспрерывных новых попытках свергнуть власть герцогов, и все эти попытки оканчивались страшными наказаниями. Жан Мария Сфорца, сын Франца, погиб в церкви, убитый заговорщиками из высших фамилий Милана. Но народ при этом удобном случае восстания остался неподвижен, он восстал против заговорщиков не от того, что любил покойного герцога, но от того, что боялся. Чтобы понять это, стоит прочитать описание казни заговорщиков. В истории Востока мы не найдем ничего ужаснее этих казней. Но эти казни, однако же, не останавливали новых покушений. К причинам личной ненависти против правительства присоединились еще теоретические побуждения: изучение древних писателей особенно процветало в Италии в это время. Юноши изучали со страстью историю греческой и римской республик, оттуда брали они идеалы государственного общества и своих политических замыслов.

Республика Генуэзская сошла в это время с высокой степени XII и XIII столетий, когда она оспаривала владычество Венеции на море. Она переходила от влияния миланских герцогов к влиянию французского королевства и не могла даже удержать своей политической самостоятельности.

В Тоскане усилилась на счет других городов Флоренция. Уцелевшие дворцы аристократии, поражающие сходством с укрепленными замками, свидетельствуют об этом, но это были мертвые памятники; другие интересы владычествовали здесь в жизни. Здесь демократия окончательно победила над дворянством. Несколько тысяч семейств среднего класса^[101] держали в своих руках бразды правления: издавна здесь были первые банкиры Европы, здесь производили самые значительные вексельные обороты. С начала XV столетия укрепилось влияние одного из торговых домов Медичи. Это влияние нельзя объяснить ни должностями, которые они занимали, ни их личными качествами. Надо вникнуть глубже в самый быт Флоренции. В таких городах-государствах, какова была Флоренция, натурально имел большое значение кредит. Люди, располагавшие большими капиталами и имевшие возможность давать их другим, неминуемо должны были приобрести значительное влияние. На этом огромном богатстве основано было могущество Медичи. Но к этому присоединялись личные таланты. От Иоанна до Лаврентия – необычайный ряд гениальных личностей. Флоренция гордилась ими пред всей Италией, и надо сказать правду – они царственно покровительствовали искусствам и науке. Можно сказать, что материальные интересы и гордость, более высшая, соединились, чтобы сделать Медичи дорогими для Флоренции.

Козима Медичи, Лаврентий Медичи более всех замечательны своим правлением. Можно сказать, что в конце XV столетия Лаврентий Медичи был душой политики в Италии, и ни одно важное дело не совершалось без его влияния. Можно сказать также, что если бы он дожил до 1494 г., рокового для Италии, многих бедствий не испытала бы Италия, французы не вступили бы на почву Италии.

Судьбы Папской области как государства не имеют такой занимательности для нас. Положение папы было двоякое – он был итальянским князем, с одной стороны, но это значение заслонялось его значением в западной церкви.^[102] Не со своих светских владений получал он главные доходы, не на них основывалось его могущество: его власть простиралась далее. Но по самому характеру этой власти римский папа был противником всяких нововведений у себя, хотя в конце XV и начале XVI столетия они [папы] ведут себя иначе. Но их великодушное покровительство науке и искусству не противоречит сказанному о значении их власти; всякий раз, как наука начинала действовать самостоятельно, папы были против нее; они любили только изящную сторону науки; ее смелого направления чуждались они. Но в конце XV столетия папская власть уже не пользуется таким уважением. И надо сказать правду, при папе Иннокентии VIII и Александре VI трудно было питать это уважение. Иннокентий думал только об увеличении своего дома и наделении княжествами многочисленных побочных детей своих. Но несравненно далее пошел Александр из дома Борджиа. Он купил выбор свой наличными деньгами; вступив на престол, более всего думал он о приращении владений своего семейства; у него было трое детей, два сына и одна дочь; все они оставили по себе страшное имя. Знаменитый Цезарь Борджиа убил старшего брата. Лукреция Борджиа оставила по себе страшное воспоминание в Италии своими отравлениями.

При дворе римском утрачены были все великие предания прошедшего. При папском дворе давались непристойные праздники: это подробно описывает дневник одного из камергеров папских Guicciardini. Много отсюда почерпнуто у Raumer’a в первой части его истории трех последних столетий. Политику, образ действий Александра VI нельзя иначе назвать как династическими. Он употреблял все средства, чтобы дать возможность Цезарю Борджиа создать могущественное итальянское государство. Никто не пустил так в ход этой роковой для католицизма меры индульгенций, как Александр VI; на эти деньги он нанимал наемные войска для своего сына. Многие знатные фамилии бежали или погибли. Все противники дома Борджиа принуждены были оставить Папскую область. Сам папа отравлял кардиналов, выдумывал скрытые темные казни. Цезарь отравлял на пиру своих противников и умерщвлял их. Но замечательное явление, глубоко характеризующее тогдашнюю жизнь Италии, – это сам Цезарь Борджиа, погрязший в преступлениях всякого рода, утративший всякое различие между добром и злом. Он, однако же, обращал на себя внимание лучших людей Италии; они желали ему успеха, они следили за его попытками образовать могущественное государство в Италии и отсюда только ждали для нее спасения. Кто бы ни был основателем такого государства, они готовы были содействовать ему. Это подчинение нравственных законов политическим целям явно во всей истории Италии до нашего времени.

Неаполитанское государство. Фердинанд Неаполитанский был достойный современник Людовика XI, Генриха VII, Фердинанда-Католика. Уступая им в таланте, он шел той же дорогой, и если их не превосходил, то не уступал им в жестокости. Все его царствование есть история борьбы с местными привилегиями и феодальными баронами.

Мы сказали уже, что нигде не было развито стольких политических идей, образования, вкуса и богатства, как в Италии в конце XV столетия. Нигде не встретим мы большего числа энергических характеров, великих умов, благородных сердец, исполненных патриотического воодушевления. Но Италии недоставало единства. Только Лаврентий Медичи умел укрощать мелкие распри владельцев и становился их посредником, как бы предвидя скорое вторжение чужеземцев в Италию. В Италии возникли еще в это время идеи политического равновесия; вообще там много было идей, которые были после приложены в Европе. Известно, в какой тесной связи находилась в течение всех Средних веков Италия с Германией. В конце XV столетия эта связь, по-видимому, ослабла. Не до Италии было немецким князьям, они были отвлечены собственными делами. Мы видели когда-то императоров немецких, шедших прямо к осуществлению идеи всемирного владычества. Они считали себя главами христианского мира и создали великолепную теорию этой власти^[103].

Эта теория сокрушилась в сопротивлении чинов немецких и соперничеством пап, у которых у самих была такая же идея.

К концу Средних веков, подобно папам, императоры сами с высоты своего величия, как Иннокентий VIII и Александр VI, заботились не столько о поддержании своего (религиозного) значения, сколько о мелких интересах своих фамилий, так и цель императоров немецких – было одно усиление их династии. Последними императорами в средневековом смысле были Гогенштауфены; при Габсбургах началось другое направление.

Начало ему положил начальник рода Габсбургов Рудольф Швабский Габсбург, имевший в роду одно бедное владение Швабии и который возвышал свои лены в Швейцарии и Швабии, воспользовался своей королевской властью, чтобы завещать своему потомству часть родовых земель нынешней Австрии. Потомки его шли той же дорогой, мало заботясь о выгодах империи и возвеличении императорского сана, но думая только о своих владениях. Династии Люксембургская и Баварская шли такою же дорогою. Люксембурги соединили под своим владением значительные земли: Богемию, Венгрию, часть Бранденбурга, Силезию, Моравию. Но когда дом Люксембургский, вытеснивший Габсбургов, снова уступил место Габсбургам, Габсбурги, преемственно в особе Сигизмунда, снова вошли на престол, снова следуя тем же целям. С 1495 по 1493 г. носил титул короля немецкого и императора Фридрих III из дома Габсбургов, 54 года. Трудно найти в истории более, по-видимому, печальное царствование: он был не раз изгоняем из собственных владений. Целые пять лет Вена находилась в руках венгров – 1485–1490 г., которых вождем был знаменитый Матвей Корвин. Великолепное наследство Бургундии, доставшееся сыну Фридриха Максимилиану, по-видимому, не шло впрок, ибо Максимилиану надо было удовлетворять своенравные требования городов Фландрии и не раз случалось быть пленником собственных подданных. Фридрих III должен был жить помощью имперских подданных своих и бежать из одного города в другой, не находя здесь ни влияния, ни даже уважения. Но в нем видим мы странную психологическую черту, отличавшую всех Габсбургов – глубокую веру в судьбы своего дома и необычайное терпение: он всего ждал от времени. И на самом деле без всякой деятельности своей особенной он успел возвратиться в Вену и умер в ней спокойно.

При Максимилиане императорское титло явилось на высокой степени значения, но мы увидим, какие средства давала ему власть императорская.

Лекция 9. 4 октября

При поверхностном наблюдении можно было бы подумать, что ни одна из земель Европы не сравнилась бы в конце XV столетия с Германией в политических силах. Многочисленное воинственное дворянство, с одной стороны, с другой стороны, богатство городов, в которых в XV столетии развилась значительно торговля и промышленность, благоприятное географическое положение в сердце Европы – все это давало возможность немецкому императору располагать огромными средствами. В учреждениях, по-видимому, не было недостатка: император считался главой империи, чины собирались в сеймах, где обсуживались важнейшие вопросы внутренней и внешней политики. Можно сказать словами одного немецкого историка, что в Европе XVI столетия не было дано ни одной великой битвы, где бы не участвовали немецкие наемники, ландскнехты. Толпами юноши выходили из Германии искать службы военной, следовательно, воинственный дух был здесь развит в высокой степени. Но всмотревшись пристальнее в состояние государства, носившего название Немецкого королевства, мы видим, до какой степени оно было слабо внутри и вне. Известна великая теория императорской власти в конце Средних веков. Когда Гогенштауфены проиграли свое дело, династия, заступившая их место, не в силах была поднять значение императора снова: она приняла другие меры. Прежде императоры считали родовые владения свои чем-то второстепенным; Оттон I из дома Саксонского уступил свою родовую Саксонию, не считая звание племенного герцога совместным с титлом императора.

При императорах Франконской династии мы видим старания соединить как можно более родовые владения, но опять с той же целью – возвышения императорской власти. Но уже при первой, сменившей Гогенштауфенов династии, и именно при Рудольфе Габсбургском, заметно было уклонение от прежнего образа действий. Он спешит воспользоваться минутным своим положением, не верит в прочность императорского престола и старается к родовым своим владениям приобщить Швейцарию и Швабию, отнятое у Оттокара Чешского, из чего сложилась масса родовых владений Габсбургов.

Адольф Нассауский, преемник его, старается сделать то же для своей династии на счет маркграфства Тюрингии. Упомянутое направление, усиление династических интересов за счет императорских сохранилось. Та династия, которая наиболее противодействовала Габсбургам, династия Люксембургская, блистательно шла этим путем, в короткое время соединив Чехию, Моравию, даже Венгрию.

В 1439 г. вступил на престол Фридрих III.^[104] Известно правление этого императора. Ленивый, скудно одаренный дарованиями, 54 года сидел он на престоле; в этот период Австрийскому дому угрожала наибольшая опасность: Вена была в руках мадьяр; только за три года до кончины своей воротился в нее Фридрих, но зато по смерти своей он отказал Максимилиану наследство, если не прочных прав, то надежд и притязаний.

Первым делом Максимилиана было устройство самой Германии. Мы сказали уже, что могущество Германии с первого взгляда в XV столетии не существовало таковым на самом деле. В Европе, за исключением разве Италии, не было такого государства, растерзанного мелкими частными интересами. Император был, в сущности, без власти; юристы немецкие еще излагали в великолепных фразах значение власти императорской, но вне теории ее не было. Сам император отказался от этой власти, заботясь о родовых интересах.

Многочисленные князья немецкие успели утвердить на прочных основах земское державство. Каждый из них разыгрывал роль самостоятельного государя. Но здесь шла также глухая борьба между императором и князьями. Император должен был бороться с имперским рыцарством. Ему надо было заключать сделки и также бороться с городами имперскими. Важно заметить здесь различие между земскими и имперскими городами. Последние непосредственно зависели от императора, первые непосредственно зависели от князей.

В XV столетии идут постоянные войны князей между собой, князей с городами, городов и князей с рыцарством, всегда непокорным. Но сословия силятся замкнуться, и для этой цели составляют союзы. Еще в XIII столетии существовал союз городов ганзейских, имевший последствием союз городов на Рейне; в XV столетии явился сильный союз швабских городов, куда вступали и рыцари и князья.

Причины возникновения и силы этих союзов лежали в тогдашнем анархическом положении Германии: одному лицу, одной единице нельзя было отбиться от анархических окружавших элементов.

Вмешательство императора в эти распри оканчивалось очень часто для последнего позорными неудачами. Но если, выходя из этих пределов княжеств немецких, рассмотрим самые составные части княжеств, единиц политических, городов, мы увидим везде кровавые раздоры. В городах в это время шла борьба между высшими городскими сословиями и цехами. Дотоле одно высшее сословие (патриции) управляло городами, избирало своих бургомистров, ремесленники не имели здесь участия; с начала XIV столетия они начинают требовать своей доли, просятся в совет; за отказом и отрицанием следовали кровавые распри.

Каждый из значительных городов Германии имел свои страшные революции, в которых гибли лучшие граждане. Можно привести тому много примеров; уже в летописи города Роттенбурга видно, что с 1300 по 1450 г. этот город каждый год вел по крайней мере одну войну, иногда три, потом это не изменялось до конца XV столетия; иногда бывало даже хуже, как в 1500 г.: город Нюрнберг окружен был со всех сторон хищными рыцарями, грабившими купцов городских; горожане его прославились счастливыми экспедициями против рыцарей: без суда вешали они на своих городских башнях всех попавшихся им в плен рыцарей. К началу XVI столетия относится один любопытный памятник: записки рыцаря Гетца von Berlichingen. Он описывает сам свои подвиги, большей частью заключающиеся в разбоях на большой дороге, ограблении купцов, нападении врасплох на города. Он не стыдится рассказывать эти поступки. Видно, что общественное мнение в его время не кладет позорного клейма на такие дела. Напротив, он часто с иронией говорит о жалобах на то купцов: «Раз утром, – говорит он, – выехал я в поле и подождал обоз; предо мной пробежала стая голодных волков; бог помочь, добрые товарищи, – сказал я им. – Вы отправляетесь за тем же, как и я; и это показалось мне счастливым предзнаменованием». Но между тем много уже раздавалось голосов в Германии, исходивших из всех слоев общества, которые требовали реформы, порядка, которые показывали, что Германия не только уже не занимала прежнего своего средневекового места, но по политическому состоянию своему стояла уже ниже Франции. С юго-востока угрожали ей турки, занявшие Византийскую империю. Это не были нынешние турки, ослабленные, потерявшие энергию фанатического убеждения. То были турки, упоенные энтузиазмом Баязета, Амурата II.^[105] Все усилия императоров немецких противопоставить оплот турецким нападениям, оказались бесплодны; они не успевали для этой цели собрать 20 000 человек: люди немецкой земли сражались только между собою, средств других государств – средств денежных также не было у императора, ибо у него не было определенных доходов; сейм давал иногда деньги, но очень скудно, он должен был довольствоваться доходами родовых своих имений.

Одним словом, неудовольствие было общее, потребность преобразования всеми была чувствуема, но трудно было найти сословие или лицо, которое бы решилось принести жертву в пользу целого. Таков лишь один был Бертольд, архиепископ Майнцский. Несколько сеймов было им собрано с этой целью. При Фридрихе III все эти сеймы оканчивались бесплодно; при Максимилиане они, по-видимому, достигли своей цели.

В 1495 г. 7 августа собрал он сейм в Вормсе. Во-первых, здесь положено было положить конец местным распрям, государство разделено на 10 округов, каждый имел отдельный сейм, двух сановников, наблюдавших за тем, чтобы не возникли распри, и имели общественное войско для усмирения насилия и водворения тишины. Положено составить общую перепись и (ввести) общий налог. Назначение этих имперских денег была война с турками. Распри, которые не могли окончиться в пределах округа, должны были переноситься в Reichskammergericht,^[106], которого члены назначались чинами. Император назначал только председателя. Собственно, в этих положениях Вормсского сейма можно видеть некоторым образом попытку ослабить и без того слабую власть императорскую. Император потерял здесь последнее право суда; придворный суд заменен имперским. Сверх того, для правильного распределения обязанностей военной службы положено составить роспись всем чинам имперским с назначением, что каждый должен выставить на случай войны. Положения эти имели великое значение, хотя долго не были выполняемы. В них признали все сословия необходимость единства против тогдашнего порядка вещей; долго не могли они выдержать его.

Личный характер императора Максимилиана представляет странное соединение добродетелей и недостатков. Человек, необычайно образованный для своего времени, соединивший всю совокупность науки в тогдашнем ее объеме, отличный воин, необычайно деятельный, любимый народом за блестящие рыцарские качества, оставивший сочинения, которые показывают в нем ясный и, по-видимому, твердый и положительный ум, он, как часто случается с людьми переходной эпохи, не оканчивал своих начинаний, брался за все и на полдороге бросал начатое. Он вмешивался во все войны Европы и ни одно из этих предприятий не приводил к концу; под конец жизни он вздумал, чтобы выбрали его папой: таким образом, единство и порядок, говорил он, соединятся в Европе на самых прочных основах, ибо две высшие должности соединятся в одном лице. Но именно этот тревожный, беспокойный характер послужил в пользу династии Габсбургской. Многочисленные затеи Максимилиана поставили ее в сердце европейской политики и связали ее со всеми политическими вопросами. Сказанного доселе достаточно, чтобы показать ту роль, какую могла играть Германия в событиях, начинающих новую историю.

Из государств, принадлежавших германскому племени, остается упомянуть о Скандинавском полуострове. В XV столетии роль его ничтожна.

Кальмарский союз, соединивший в конце XIV столетия три государства, не уничтожил, однако, племенной ненависти шведов с датчанами. Подчинение Швеции Дании существовало, собственно, только на словах. Швеция считалась принадлежностью датского короля, но у нее был свой правитель, управлявший в ней с такою же властью, как король датский в Дании. Карл Кнудсон в половине XV столетия сделал попытку провозгласить себя королем, но эта попытка не удалась по смерти его. Швеция опять примкнула к Дании.

Швеция была довольна Кальмарским союзом, причиною были особые интересы шведской аристократии, которая была весьма независима от далекого, не имевшего большого влияния короля.

Из государей Ольденбургского дома ни один не имел тогда достаточного таланта, чтобы привязать Швецию крепче. Но монархическая власть в этом государстве не сделала тех успехов, какие она сделала во Франции и Англии. Привилегии аристократии были не тронуты и далеко превосходили объем государевой власти. Состояние прочей Европы XV столетия испытала Швеция только в XVI и XVII столетии.

Из государств славянских только два обращали внимание Европы – Польша и Чехия. Первая еще могущественная, с воинственным народонаселением, на огромном пространстве Царства Польского и Великого княжества Литовского. Но в ней встречаются явления, которые отчасти были в Германии, а может быть, еще в худшей степени. Она не могла управиться с недостатком внутреннего устройства; в правлении не было единства, силы государства не могли быть собраны к одной цели^[107]. Многочисленная, непокорная, своевольная шляхта ограничивала власть короля и препятствовала самым благим начинаниям. Только в битвах против врагов оказала она услуги. Назначение Польши было, по-видимому, удерживать натиск магометан. Под влиянием этой цели найдем мы не раз соединение Польши с Венгрией и Богемией.

Богемия, в начале XV столетия блистательно ставшая в ряд европейских государств, не перенесла тяжких испытаний внутренних войн и утратила в войнах цвет своего народонаселения. Еще полтора столетия она страшно воевала против немцев, но в XVI столетии это кончилось страшным порабощением ее не в виде германского чистого элемента, но католицизма и иезуитизма.

Множество вопросов, поднявшихся в Европе в следующем столетии, волновали Богемию еще в XIII и XIV столетиях. Это было талантливое (благородное, великодушное) племя, но оно истощилось в бесплодных усилиях, взяв преждевременно идеи Реформации и вздумав отстоять их против всей Европы.^[108]

В XV столетии Венгрия вместе с Польшей ведет постоянную войну с Турцией, чем оказывает значительные услуги Европе. Но то государство, которому суждено было положить конец могуществу Турции, Россия, была еще неизвестна Европе, которая ее относила к системе государств восточных.