Тим Вандерер
Лекарство от одиночества
Лекарство от одиночества
В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного…
цитата из клятвы Гиппократа.
– Приехали, Андрей! – водитель заглушил двигатель, зевнул, а затем толкнул в бок врача, придремавшего рядом, на соседнем сиденье. Исполнив свою часть работы, он сложил на рулевом колесе руки, одновременно откидываясь назад в кресле. «Может быть, удастся покемарить хотя бы полчаса, пока он там работает на вызове» – сверкнула робко в его мыслях надежда. Врач же встрепенувшись, ошалело огляделся по сторонам, не совсем понимая, где он. Наконец его взгляд упал на планшет, на его коленях. «Точно, вызов!» – вспомнил он. – «Улица Солнечная, дом 12, квартира 15. Блин, пятый этаж!» Мозг его вяло заработал, однако привычно всё быстрее и быстрее набирая обороты. Молодой доктор, кряхтя словно старик, вылез из автомобиля, привычно потирая больную спину и подхватывая жёлтый чемоданчик и аппарат ЭКГ. В домофоне бодрый голос старушки, которой якобы стало плохо сейчас ночью, поинтересовался – «Кто там?». «Скорую вызывали?» – устало осведомился Андрей. «Конечно, конечно!» – весело залепетала старушка. А ведь была надежда, что, не дождавшись скорой, приехавшей к ней с опозданием из-за завала вызовов, бабушка уснёт, пропустив еженощный ритуал замера давления и приёма дежурной таблетки от скорой. «Не срослось!» – мрачно подумал доктор, входя в подъезд, пропахший кошками. Подъём на пятый этаж уподобился для него шествию на Голгофу.
Настроение испортилось окончательно, когда на вопрос «Что беспокоит?» бодрая старушка, уютно устроившаяся на диванчике, кокетливо пожав сухонькими плечиками, ответила:
– Да, ничего такого, сынок! Шумит в голове, да суставы болят… Так они, окаянные, постоянно болят!
Усталость в душе сменилась на раздражение нормального человека, которого потревожили не по делу. Чувствуя, как наливается праведным гневом, как презрев все этические принципы, он готов разразиться гневным монологом, Андрей неимоверным усилием сдержал первые, резкие слова. Раздражение не найдя выхода медленно, но верно перерастало в злость. Запасы гуманизма и человеколюбия стремительно испарялись. Чувствуя, что ненавидит эту бодрую старушенцию, вызвавшую скорую в три часа ночи, доктор собирался, было, без проволочек записать паспортные данные, да измерив давление, поскорее свалить с вызова, как старушка зачастила:
– Вы извините меня! Я живу одна, муж помер в прошлом году, дети давно разъехались. Бессонница мучает, спасу нет! А тут я испекла пирог. Вкуснющий! С клубникой! Думаю, дай вызову скорую. Знаю, что вы бедненькие и днем, и ночью работаете без продыху! Нас спасаете, и некогда вам ни присесть, ни поесть! Вот, думаю, кто бы ко мне не приехал напою его чаем, накормлю пирогом. Пусть хотя бы полчаса у меня отдохнёт.
Доктор сначала опешил, а затем просто задохнулся от гнева. Такого в его практике еще не было! «Дроперидол с фуросемидом!» – немедленно определился его разум с местью злосчастной старухе. Но всмотревшись в невинные, немного озорные глаза бабушки и сложившийся язвительный монолог-отповедь в его голове рухнул, словно карточный домик. Ну, что ты будешь делать с такой старушкой? Лет ей далеко за восемьдесят, она со своей бесхитростной наивностью хуже всякого ребенка. Бабушка уверена, что делает хорошее дело, и переубедить её в обратном невозможно. Андрей плюнул в сердцах. Мысли в его голове после сдержанной волевым усилием эмоциональной вспышки вновь заворочались с трудом, словно какие-то неподъёмные валуны. «Наплевать ей на то, что сейчас три часа ночи, что я бы с удовольствием променял пирог на часок-другой сна на подстанции. …С чем там пирог у неё? С клубникой?» И тут совсем некстати вспомнилось, что за его плечами сегодня подряд восемь вызовов, что с шести часов вечера он как уехал с подстанции так на нее и не возвращался, что наскоро съеденный обед давно уже переварился, что он устал как загнанная лошадь»
– Несите… – буркнул он, наконец, глядя в вслед моментально упорхнувшей на кухню старушке, смирившись со случившимся. «И врёт она все! Не больные у нее суставы, и давление её не мучает…» – подумалось раздраженно. Но вскоре ароматы свежей сдобы, уютный свист закипающего чайника перевели его мысли на совсем другие рельсы. Он посмотрел на часы. «Полчаса у меня есть. И пропади оно всё пропадом! Если случиться, что-то серьезное… ДТП там, падение с высоты, или ещё что-то найдут меня диспетчера, как миленького, выдернут с вызова. Дедушка или бабушка с давлением или артритом могут подождать, а вот травма или инфаркт нет…»
Пирог оказался выше всяких похвал! Неженатый доктор (ну какая личная жизнь, когда работаешь на две ставки, без продыху?) в последний раз подобную вкуснотищу ел, лет пять назад, когда приезжал к своей старенькой маме. Первый кусок молодой человек сам не заметил, как проглотил в мгновение ока. Старушка, обрадованная таким поворотом событий, подлила ему ещё горячего, терпкого чая. После второго куска, ей удалось разговорить хмурого доктора. Сам Андрей не заметил, как завязалась беседа со словоохотливой бабушкой, которая так сильно напомнила ему одновременно и маму, женщину в почтенном возрасте, и его бабушку, давно покинувшую этот свет. Говорила ни о чем, и сразу обо всем…
Аккуратненькая, чистенькая старушка страдала от самого страшного заболевания в её возрасте – от одиночества. Для неё этот ночной разговор лучше всякой магнезии и таблеток. Она говорила и говорила, подкладывая куски пирога доктору, ведала про свою непростую жизнь, про то, как проработала учителем, про покойного мужа. Про своих детей, что осели в поисках длинного рубля в далекой Москве, про мелкие, несущественные житейские проблемы, про последние новости, увиденные по телевизору, последние слухи, услышанные бог весть где. Доктор снисходительно слушал бабушку, отвечая на её неизбежные расспросы, неожиданно для самого себя, чувствуя как с его души спадает неведомый, тяжелый как пудовая гиря, камень. Ну, когда ещё он вот так просто говорил с кем-то? Работа лишала простого, человеческого общения. На вызовах один сплошной сбор анамнеза, с коллегами любой разговор скатывался к обсуждению опять же медицинских вопросов. Злость, усталость и раздражение, накопленные за последние сутки в его душе, да нет… пожалуй, за всё время работы на скорой пропадали, крадучись уходили в неизвестные дали, прятались по закоулкам подсознания. И не вспоминались ему сейчас проблемы. Не волновали вопросы об извечной нехватке машин скорой помощи, еще большей нехватки персонала, про низкую зарплату, про наглеющих день ото дня пациентов, на дежурство, про невыплаченный кредит, про вечно больную спину…
Спускаясь вниз по лестничному маршу, поправляя то и дело, сползавший с плеча электрокардиограф, Андрей внезапно с улыбкой подумал, что все-таки нельзя считать вызов ложным или безрезультатным. Определенный терапевтический эффект имел место быть. Только вот в карте вызова, в графе «использованные медикаменты» ты не впишешь «лекарство от одиночества». Машинально отсчитывая ступеньки за ступенькой, доктор улыбался, впервые за сутки, просто так, лишь потому, что внезапно у него улучшилось настроение, и все проблемы мира стали несущественными. Вспоминая ночное чаепитие, охочую до разговоров бабушку, ее комнатушку, обставленную бедненько, но со вкусом и уютом, он решил, что сменившись сегодня утром, он отоспится, а затем возьмет какой-нибудь вафельный тортик и перед следующим дежурством напросится в гости к бабушке попить с ней чаю. Благо адрес запомнил. «Лекарство от одиночества, – рассуждал он, – как терапию от гипертонической болезни необходимо принимать пожизненно, а главное систематически»
На следующем вызове Андрей столкнулся с двумя пьяными типами, которые выясняя извечный философский вопрос «А ты меня уважаешь?» в пылу ссоры порезали друг друга кухонным ножом. Меняя окровавленные перчатки, он мгновенно забыл про старушку, что угощала его пирогом. Светлое чувство из его души сгинуло, будто и не посещало никогда. Лишь утром, сменившись, память услужливо напомнила ему о решении вновь погостить у старушки. «Потом… Как нибудь! – решил Андрей, потирая слезящиеся, покрасневшие глаза. – Сначала домой. Выспаться по-человечески. Принять душ. Поесть». Чувствуя, себя не человеком, а просто млекопитающим, требующим исполнения простых, но таких жизненных потребностей как поесть, попить, поспать, он побрел домой. Выспаться ему в тот день не удалось. Позвонил начмед и очень настоятельно попросил выйти за кого-то в ночь. После ночной смены Андрей останется ещё на сутки…
К той бабушке, Андрей попал лишь три месяца спустя. Вспомнил он её далеко не сразу. В памяти работающих на скорой редко когда остаются отдельные пациенты, слишком много их проходит через руки врачей и фельдшеров. Привычно пытаясь определить пульс и не находя его, Андрей сложил холодные руки старушки, с вздувшимися венами поверх одеяла, отмечая, что пальцы с трудом сгибаются из-за посмертного окоченения мышц. Подхватив документы, он сел за стол, чтобы заполнить документы. Взгляд Андрея упал на блюдо с засохшим пирогом на столе. Как в ступоре он смотрел на невесть сколько пролежавший здесь пирог, от которого так и никто не отрезал кусочек, вспоминая тот ночной вызов к одинокой и оттого такой словоохотливой бабушке.
Девиация
Девиация в естественных науках – отклонение параметров от нормы.
«Норма – это понятие большинства. Стандарт. Это решает большинство, а не одиночка, кто бы он ни был.» Я-легенда. Ричард Матесон.
Город за окном жил своей жизнью. Баронет смотрел в окно автомобиля на проносящиеся мимо пейзажи. Его везли из центра мегаполиса, через рабочие кварталы, за крепостную стену, туда где располагалось поместье. И по мере того, как удалялся автомобиль от центра, картина за окном менялась, становясь все мрачнее и безрадостнее. Центральные кварталы города – широкие, красивые, полные лоска, света и роскоши сменились на узкие улочки, обрамленные трехэтажными, а затем и одноэтажными домиками. Света стало меньше, блеск и роскошь исчезли совсем. Людей, в дорогих одеждах сменили сутулые, скособоченные фигуры. Улыбки на лицах сменились на презрительный оскал. Стали чаще попадаться вывески подземных бомбоубежищ и противорадиационных укрытий. А когда вдоль дорог появились шеренги уличных проституток, выставляющие на показ свои прелести, баронет понял, что еще немного и они выедут за стену. Он бросил последний взгляд назад, поверх скособоченных фигур жриц продажной любви, демонстрирующие оголенные ноги, пораженные тяжелыми артрозами да обвисшие груди, на далекий город, залитый ярким, режущим глаза светом. Там над всеми кварталами возвышалась башня Магистрата, довлея над городом. Баронет стиснул зубы, протягивая руку к мини бару, нащупывая графин с бурбоном. Тусклым и непроглядным был облик города за окном автомобиля, подавленным было и настроение баронета.
За окнами розовый свет заходящего светила сменился на серые тени, предвестники тьмы. Сумерки сгустились, а вместе с тем в душу прокрался страх. Несмотря на жаркий огонь в камине, баронета знобило. Мужчина с тоской всматривался в темнеющие оконные проемы, напряженно прислушиваясь к звукам из соседней комнаты. Тишина. Драхара сказала, что жена уснула. Если верить доктору все начнется сегодня ночью, под утро. Тук-тук-тук… Это стучат в дверь. Кто-то уверенно, с силой бьет дверным молотком. Баронет с тоской обернулся к входной двери.
Ловкая, горбатая тень верной служанки Драхары скользнула к входу, приоткрывая массивную дверь из мореного дуба. На пороге показалась фигура старшего инспектора магистрата. Баронет поднялся из кресла навстречу инспектору. Вежливая улыбка на лице хозяина дома привычно скрыла царившую в его душе тревожную напряженность. Визит инспектора не оказался неожиданным – его ждали. Очень скоро во многом от решения магистрата, а именно от этого человека, будет зависеть будущее судьба баронета, его жены, а главное судьба еще не родившегося ребенка.
– Добрый вечер, сэр Данбар! – поздоровался инспектор, обнажая в кривой усмешке зубы – крепкие, ровные, острые, все пилообразной формы. Вылитая акулья пасть!
– Добрый! Как поживаете? Вы рано. Роды еще не начались. – Баронет старался говорить ровно и бесстрастно.
– Знаю, знаю! – инспектор бесцеремонно уселся в кресло у камина. – Мне доктор Блекуайт доложил о результатах осмотра. Желтый, мерцающий свет пламени камина осветил худое, астеническое тело инспектора, облаченное в казенный сюртук, длинные, тонкие руки с такими же тонкими, невероятно длинными, непрерывно шевелящимися, словно щупальца спрута, пальцами. Лысую голову чиновника, с высоким, сократовским лбом, на затылке покрывали крупные чешуйки. Точно такая же чешуйчатая кожа покрывала его впалые щеки. Баронет не видел инспектора пару лет, с момента заключения своего брака. Тогда инспектор выдавал разрешение на регистрацию. Помнится, тогда у него не было шрамов на лбу, как и раздвоенного, словно у змеи, языка, и огромных колец в ушных мочках. А ведь, процедуры по бодимодификации всегда стоили не мало. Баронет слышал, что старший инспектор обзавелся влиятельными друзьями, и сегодня нельзя назвать его птичкой невысокого полета. Влияние и социальный статус чиновника значительно выросли за последние годы. Некогда просто регистратор, штатный винтик огромной бюрократической машины, отныне он старший инспектор. Ранее он бы не посмел так вольготно развалиться в кресле, без соизволения хозяина дома.
Видя, что баронет молчит, инспектор продолжил, сцепив руки в замок.
– Скажите, текущая беременность, какая по счету?
– Третья. Первые две, увы, закончились самопроизвольными абортами.
– Примите мои соболезнования, баронет. – равнодушно произнес инспектор. – Беременности наступали в результате экстракорпорального оплодотворения?
Баронет ответил не сразу. Но так как магистрат все равно узнает правду, ответил инспектору честно.
– Нет. Никакого ЭКО. У нас все получилось… естественным путем.
– Даже так. – заинтересовано протянул инспектор. Впервые, наверное, за весь разговор. – Подобное сейчас случается все реже и реже.
В задумчивости чиновник достал из внутреннего кармана сюртука портативный ингалятор. Вставив мундштук в свою акулью пасть, он сделал несколько глубоких вдохов, после чего зашелся в пароксизме кашля. Откашлявшись, инспектор спрятал ингалятор и вновь, поднял глаза на мужчину напротив.
– Я надеюсь, сразу после рождения вы незамедлительно отправите за мной. Не дожидаясь утра… Принимать роды будет доктор Блекуайт?
– Нет. Моя служанка весьма опытная и умелая акушерка. В свое время она принимала роды у моей матушки, и выходила меня и всех моих братьев. Но в любом случае, не беспокойтесь, едва перевяжут пуповину, я незамедлительно пошлю за вами.
Инспектор согласно кивнул.
– Не опрометчиво ли? Блекуайт весьма опытен, с ним всегда работает пара неонатологов и реаниматологов. У них имеется все необходимые медикаменты и аппаратура, чтобы спасти ребенка, практически с любой мутацией.
– У нас имеется мобильный кювез с встроенным реанимационным блоком, – парировал баронет.
Чиновник задумчиво склонил голову, и, видя, что баронет не склонен продолжать беседу дальше, криво усмехнулся, вновь сверкнув акульим оскалом.
– Ну, что же, тогда до скорой встречи! – инспектор медленно поднялся из кресла, пряча свои длинные пальцы рук в глубокие карманы сюртука.
– Примите мои извинения, инспектор. – Баронет изобразил лицом сожаление. – Может, я мог вам показаться невежливым или негостеприимным хозяином… Но войдите в мое положение. Меня переполняет волнение! Я вот-вот стану отцом.
Инспектор, уже в дверях, обернулся. Свет от огня отразился багровыми огоньками в его глазах. Держась за дверную ручку, чиновник небрежно бросил.
– Ваше волнение мне понятно и простительно. Скажите, правда, что при рождении вы едва набрали нужный индекс по стигматам дизэмбриогенеза?
И не дожидаясь ответа от ошарашенного баронета, напоследок еще раз сверкнув острыми зубами в зловещей усмешке. Он все знает! – мелькнуло в голове у мужчины. Инспектор давно ушел, а баронет все стоял, взглядом уставившись в пустоту. Мрачные уродливые тени, скачущие в комнате по углам и потолку, он не замечал, ибо не они пугали его. Тревога в его душе сменилась ужасом – холодное, липкое чудовище когтистыми лапами вцепился в его сердце. Хватаясь за грудь, баронет упал в кресло, где только что сидел инспектор…
Третья мировая война – такая ожидаемая в свое время, и одновременно неожиданная для всего мира, оказалась как и следовало ожидать самой разрушительной из всех. Если первая мировая породила танки и химическое оружие, а вторая – ядерное оружие, то третья мировая принесла в мир биологическое оружие. Генномодифицированные вирусы сделали то, что в свою очередь не смогла радиация. Человечество практически вымерло. Вирусы убивали быстро, поражая всех – и стар, и млад. Те, немногие, что пережили военный апокалипсис, остались инвалидами и передали свой поврежденный вирусами генофонд своим немногочисленным потомкам. Мутации, вызванные биологическим оружием стали нормой. А много позже, стали тем маркером, говорившим о том, что носитель врожденных уродств, прямой потомок тех немногих несчастных, что выжили в Большой Войне. Подобные люди стали в новоявленном мире элитой, знатью, правителями, вершившими закон в новом обществе. Врожденные мутации, передающиеся по наследству аберрации, уродства калечащие тело стали признаками благородных родов. Другие же, кто не обладал с рождения нужным поражением генома, старались возвыситься, искусственно калеча свое тело. Процедуры по бодимодификации стали отражать социальный статус людей.
Баронет родился в древней и благородной семье. Как утверждали семейные хроники род они вели от династии Габсбургов. Самый младший отпрыск в семье, он не снискал родительской любви. А все потому, что родился на удивление с малым количеством врожденных уродств, что оказалось неприемлемым для высшего общества. Это правда, магистрат не хотел подписывать свидетельство о рождении баронета, так как количество отклонений едва укладывалось в нормативы. Ребенок, родившийся без волчьей пасти или заячьей губы, без горба или гидроцефалии, сросшимися или покалеченными конечностями считался неполноценным, от него отворачивались, отрекались. Нередко подобных детей оставляли в лесу, подбрасывали в бедные семьи, отдавали инспекторам для генетических исследований…
Лишь деньги и влияние отца, спасли баронета от печальной судьбы тех младенцев, что забирал магистрат в свои застенки, если те имели отклонения от принятых норм. В дальнейшем, чтобы не пострадала репутация благородной семьи, отец потратил немало денег на работу подпольных хирургов, пытаясь скрыть позор. Никто не знал, что у баронета искусственно расщепленное нёбо и верхняя губа, что четыре пальца на левой руке и сросшиеся на правой руке, деформированные ушные раковины и икс-образные ноги результат рук подпольных любителей покромсать людей скальпелем. Оттого и нелюбим был баронет в семье, уродец в глазах отца, матери и собственных братьев. То ли старший сын Джордж, родившейся анацефалом и посему сделавший карьеру и снискавший уважение в обществе. Еще бы полковник гвардии, кавалер Ордена святого Духа! Положение в обществе и в глазах его собственной семьи ухудшал и тот факт, что в жены баронет выбрал девушку милую, но совершенно не из благородного семейства. Форменный мезальянс в глазах окружающих. Первые пару лет его брака желтая пресса с удовольствием проходилась по внешности его избранницы, не без основания утверждая, что неимоверная красота женщины дело рук пластических хирургов, что за шрамами и татуажем, за пирсингом скрывается уродина, что врожденных дефектов настолько мало, что ей пришлось в свое время бежать из родных мест, скрываясь от инспекторов Магистрата. Баронету всегда было плевать на молву, он полюбил девушку, его прелестную донну, и сделал все, чтобы огородить ее от дурной молвы.
Несмотря на волнение вызванное визитом инспектора, на удушающий страх, баронету удалось задремать ненадолго у камина. Сон, явившийся ему, оказался коротким и беспокойным, полный кошмарных видений. Очнувшись в холодном поту, мужчина с беспокойством уставился на верную Драхару склонившуюся над ним. Вопрос, застрял у него в горле, когда он услышал тонкий, мяукающий плач из-за плотно притворенных дверей спальни.
– Мой господин, пойдемте скорее! У вас родился мальчик!– попросила служанка, вытирая полотенцем свои крепкие, жилистые, покрытые жестким, густым волосом руки. Баронет заспешил к жене. Комната, стараниями Драхары оказалась ярко освещена, и от того бледное, обескровленное лицо его любимой выглядело еще более болезненным. Мужчина сел на край кровати, и женщина протянула ему маленький, копошащийся сверток, оторвав ребенка от груди. Слезы в глазах жены блеснули маленькими алмазами и при виде заплаканного лица у баронета в груди, словно взорвалась бомба. Предчувствие беды усилилось – холодная, липкая тварь в груди превратилась в громадного спрута. Дрожащими руками мужчина принял ребенка, разворачивая теплые пеленки. Его взору предстал крепкий младенец с багрово-синюшной кожей. Как знал, баронет, такими рождаются почти все младенцы. Бегло осмотрев ребенка со всех сторон, мужчина сразу определил причину слез жены. Две руки, две ноги, на ладошках и стопах по пять пальцев, чистая кожа – практически безволосая, ни чешуйки, ни родимого пятна даже. Заячьей губы и той нет, что уж там говорить о еще чем-то! «Стопроцентная девиация!» – прошептала над ухом Драхара. Что это означали для ребенка эти слова, мужчина понимал. Это приговор! Им ребенка им не спасти, магистрат заберет его.
– Как же так получилось? – прошептал невольно баронет, не замечая, что говорит вслух. Ребенок оставался по-прежнему у него на руках. Мысли в его голове путались. Спрут в груди беспокойно шевелился, сдавливая то сердце, останавливая его, то легкие – пресекая дыхание. Как? Ведь две прервавшиеся ранее беременности давали на шанс рождения нормального ребенка. Как так получилось? Почему судьба так несправедлива? И хоть верная Драхара, вновь услышав хриплый шепот своего хозяина, принялась объяснять что-то об рецессивных генах, аллелях и отягощенной семейной генетики, баронет не слышал ее. Он смотрел перед собой, не видя ничего, весь погруженный в свое горе.
Младенец, оторванный от груди, вслепую шаря руками в воздухе, натолкнулся на палец мужчины, который продолжал держать сверток с ребенком на весу. Неожиданно крепко вцепившись в палец, младенец немедленно потянул его в рот, повинуясь рефлексам и слепому инстинкту. Баронет вздрогнул, словно от удара электрического тока, когда твердая десна вцепились ему в палец, когда младенец, сопя, стал интенсивно насасывать подушечку пальца в тщетной надежде добиться сладкого, горячего молока матери. Мужчина опустил взгляд вниз, вновь, по-новому оценивая существо, что держал в руках. Миг, другой и разум баронета испытал повторно шок. Что-то неуловимо и кардинально поменялось в нем. Младенец – голый, беззащитный, вцепившийся, словно клещ в его руку – потряс его разум. «Его надо спасти!» – и не понятно, кто произнес хриплым шепотом эти слова. Баронет? Его жена – измученная, заплаканная женщина? Или эти слова произнесли они вместе?
– Но как? Как нам спасти нашего мальчика? Магистрат. Инспектор. – Баронет, едва справившись со спазмом, что сдавил ему горло. Драхара ловко выхватив младенца из ослабленных рук своего хозяина, отдав того матери. И едва младенец, припав вновь к груди, найдя, наконец, живительную влагу, верная слуга, в свое время заменившая молодому мужчине мать, упала на колени перед своим повелителем.
– Я знаю как, мой господин. Я все сделаю!
Баронет никогда не интересовал охотой, хоть, как и положено ему по статусу владел конюшней с парой благородных, гордых скакунов и небольшой псарней. Кто занимался псами и лошадьми он не знал. Баронет редко посещал хозяйственные постройки на заднем дворе его поместья. При приближении к приземистому зданию, в нос мужчине ударил неприятный запах. Невольно поморщившись от воздуха насыщенного резкими запахами животных, баронет, тем не менее, решительно последовал за верной Драхарой в открытые ворота. Баронет с удивлением взирал на забранные решетками стойла, в которых мяукали, рычали и шипели мутант-медведи с севера, дриопитетики с юга, голованы и безволосые волки, каждый размером с упитанного теленка.
– Это что еще за зоопарк? К чему все это? – мужчина брезгливо прикрыл нос платком.
– Зоопарк? – Драхара резко обернулась. – Все животные в клетках самки, и все они либо на поздних сроках беременности либо недавно родили. Вам когда-нибудь приходилось видеть новорожденного медвежонка, к примеру? Или лысого волчонка?
– Нет, конечно! – Баронет все еще не понимал, почему Драхара развела в псарне такой экзотический зверинец.
– Они очень похожи на человеческого младенца.
Даже так? Баронет в задумчивости, более внимательно стал вглядываться в обитателей зверинца Драхары. В ближайшей к нему клетке сидела мутант-медведица. Прижав свое плоское лицо к сетке, она своими лапами, так похожими на лапы обезьяны, нежно гладила свой вздувшийся живот. Драхара приблизилась к баронету, отвлекая мужчину от созерцания зверей в клетках.