Тесс Герритсен
Призрак ночи
5
В мой дом все-таки проникли двое мужчин. Не выдуманные, а настоящие – Нед Хаскелл и Билли Конвей. Я слышу, как они забивают гвозди и пилят на крыше, заменяя прогнившие доски вдовьей дорожки. Они стучат наверху, а я внизу, в кухне. Взбиваю сливочное масло с сахаром, мелко режу лесные орехи и замешиваю тесто. Я забыла свой кухонный комбайн в Бостоне, а потому приходится готовить по старинке, голыми руками, при помощи собственных мышц. Физический труд успокаивает, и пусть завтра руки будут болеть. Сегодня я пробую рецепт карамельного кекса, который обнаружила в воспоминаниях капитанской жены, написанных в 1880 году; очень приятно работать в этой просторной кухне, рассчитанной на большой штат прислуги. Судя по величине комнат, капитан Броуди был богатым человеком и наверняка оплачивал повариху, экономку и нескольких служанок. В его время здесь наверняка стояла дровяная плита, а вместо холодильника – оцинкованный шкаф, охлаждавшийся при помощи льда, запасы которого регулярно пополнял местный ледовоз. Мой карамельный кекс печется, заполняя кухню ароматом корицы, а я воображаю, как трудятся в этом помещении кухарки: они шинкуют овощи, ощипывают кур. А в столовой накрывают на стол, расставляя китайский фарфор и свечи. Капитаны обычно привозили сувениры со всего света, и мне стало любопытно: а где же теперь сокровища капитана Броуди? Перешли по наследству потомкам, затеряны в каких-нибудь антикварных лавках или выброшены на свалку? На этой неделе я отправлюсь в историческое общество и узнаю: может, что-то из вещей Броуди хранится в местной коллекции? Мой редактор Саймон заинтересовался описанием дома и в электронном письме, полученном сегодня утром, попросил меня разыскать побольше информации о капитане Джеремии Броуди. «Расскажи, каким человеком он был. Рослым или коренастым? Красавцем или уродом? Как он погиб?»
Звякнул таймер духовки.
Я вынимаю оттуда кекс, вдыхая щедрый аромат патоки и специй, – их благоухание наверняка не раз наполняло кухню и распространялось по всему дому. Угощался ли капитан такими кексами, украшенными сверху сладкими взбитыми сливками и поданными на изящном фарфоровом блюде? Или предпочитал жареное мясо с картофелем? Мне он представляется человеком авантюрного склада, имеющим соответствующие вкусы. Ведь в море ему приходилось сталкиваться со множеством опасностей и приключений.
Отрезав кусок, я наслаждаюсь первым ломтиком. Да, этот рецепт непременно нужно включить в книгу вместе с историей его обретения: он был написан от руки на полях мятого дневника, купленного мною на распродаже вещей из частных коллекций. Однако, несмотря на изумительный вкус, этот кекс мне не осилить в одиночку. Я режу его на квадратные кусочки и несу наверх, двум труженикам, которые наверняка уже нагуляли аппетит.
Почти все пространство башенки занято досками, ко́злами, ленточной пилой, ящиками с инструментами. Я прокладываю извилистый путь между препятствиями и открываю дверь на вдовью дорожку, где плотники прибивают очередную доску. Вчера они разобрали прогнившие перила, и теперь голова кружится при мысли о том, как легко упасть с этой неогороженной площадки.
Не осмеливаясь шагнуть за порог, я кричу:
– Хотите кекса – я только что вынула его из духовки?
– Самое время для перерыва! – восклицает Билли, плотник помоложе, и мужчины откладывают инструменты в сторону.
В башенке нет стульев, и работники, стоя рядом со мной, берут по кусочку кекса и принимаются сосредоточенно жевать в полном молчании. Нед лет на тридцать старше Билли, однако мужчины так похожи, что вполне могли бы быть отцом и сыном. Оба мускулистые, сильно загорелые, футболки густо присыпаны мелкими опилками, джинсы обвисли под тяжестью пояса для инструментов.
Билли широко улыбается мне и говорит с набитым ртом:
– Благодарю, мэм! Вы первый клиент, который испек для нас угощение!
– На самом деле это моя работа, – возражаю я. – У меня собран длинный список рецептов, и мне нужно испробовать их, а съесть все сама я, разумеется, не в силах.
– Вы по профессии пекарь? – интересуется Нед.
Седовласый и серьезный, он кажется человеком, который взвешивает каждое свое слово. Куда ни глянь в этом доме, везде можно найти подтверждение его основательности и высокого мастерства.
– Я пишу о еде. И сейчас работаю над книгой о традиционных блюдах Новой Англии. Следует проверить на практике каждый рецепт, перед тем как включить его в книгу.
Билли поднимает руку:
– Рядовой Билли Конвей к вашим услугам! Я готов быть подопытным кроликом. Только готовьте – я съем, – говорит он, и все мы смеемся.
– Когда закончите? – спрашиваю я, указывая на вдовью дорожку.
– На замену досок и установку новых перил уйдет примерно неделя, – поясняет Нед. – Затем нам нужно поработать внутри. На это потребуется еще неделя.
– А я думала, башенка уже готова.
– Мы тоже так считали. Но потом Билли взмахнул доской и случайно врезал по штукатурке. – Плотник показывает на выемку в стене. – Там какая-то пустота. Ниша за этой стеной.
– Большая ниша?
– Я заглядывал туда с фонариком и не увидел противоположной стены. Артур велел нам вскрыть нишу и посмотреть, что там.
– Артур?
– Собственник, Артур Шербрук. Я докладывал ему о ходе работы, и эта история сильно заинтересовала его. Он понятия не имел, что тут за стеной что-то есть.
– Возможно, тайник с золотом, – предполагает Билли.
– Главное, чтобы трупа там не было, – ворчит Нед, стряхивая крошки с ладоней. – Что ж, пора за работу. Спасибо за кекс, мэм.
– Называйте меня Эйвой, пожалуйста.
Нед вежливо кивает:
– Хорошо, Эйва.
Они уже вышли на вдовью дорожку, но я окликаю их:
– Никто из вас, случайно, не заходил сюда в воскресенье?
Нед качает головой:
– Мы не работаем здесь в выходные.
– Я шла по утесу, взглянула вверх и увидела, что кто-то стоит на вдовьей дорожке.
– Да, Донна говорила, что вы кого-то видели, но нам не зайти в дом без вас. Конечно, если вы не оставите нам ключ, как предыдущая съемщица.
Я пристально смотрю на вдовью дорожку.
– Так странно… Готова поклясться – он стоял прямо там. – Я указываю на край площадки.
– Это было бы крайне безрассудно, – отвечает Нед. – Площадка полностью прогнила и вряд ли выдержит кого-то. – Он берет лом, выходит на свежий, только что прибитый настил и вонзает инструмент в старые доски. Металл насквозь пробивает гнилое дерево. – Если кто-то ступит сюда, все это старье обрушится. Тогда могут и засудить, по правде говоря. Владельцу давно следовало отремонтировать площадку. Ему просто повезло, что несчастных случаев больше не было.
Я не свожу взгляда с прогнивших досок, и мне требуется некоторое время, чтобы осознать слова Неда. Затем поднимаю глаза:
– «Больше не было»?
– А я и не знал, что тут произошел несчастный случай, – признается Билли.
– Ты тогда еще в подгузниках бегал. Это было двадцать с лишним лет назад.
– Что случилось?
– Когда умерла мисс Шербрук, дом уже был не в лучшем состоянии. Я порой подрабатывал у нее, но в последние годы она не любила, когда ее беспокоили каким-нибудь ремонтом, так что постепенно все начало разваливаться. После ее смерти дом несколько лет простоял пустой, и сюда как магнитом тянуло ребятишек, особенно на Хеллоуин. Они завели обычай проводить ночь в доме с привидениями: выпивали, обжимались и все такое прочее.
Мои руки внезапно холодеют.
– С привидениями? – повторяю я.
Нед фыркает:
– О старых домах всегда так говорят. Каждый год на Хеллоуин сюда пробирались детишки и напивались в стельку. И вот одна глупая девчонка перелезла через перила и оказалась на крыше. Покрытие тут шиферное и страшно скользкое в сырую погоду, а тогда как раз моросило. – Он машет рукой. – Она упала вон туда, на гранит. Вы понимаете, конечно, что после такого вряд ли кто выживет.
– Бог мой, Нед, я никогда не слышал эту историю, – вздыхает Билли.
– Никому не хочется говорить об этом. Джесси была очень хорошенькая, и ей исполнилось всего пятнадцать. Очень жаль, что она попала в дурную компанию. Полиция признала гибель Джесси несчастным случаем, и все разговоры прекратились.
Я смотрю на вдовью дорожку и представляю туманную ночь Хеллоуина и девочку по имени Джесси… Раззадорившись от выпитого, она перелезла через перила и повисла там в восторге от собственной смелости. А вдруг она увидела что-то, испугалась и разжала пальцы? Может, именно так все и было? Я вспомнила о том, что случилось со мной в спальне прошлой ночью. И о Шарлотте, которая впопыхах собрала вещи и бежала прочь отсюда.
– И все уверены, что смерть девочки была просто несчастным случаем? – спрашиваю я у Неда.
– Так говорят, однако в свое время я в этом сомневался. Да и сейчас сомневаюсь. – Он вынул из своего пояса молоток и занялся делом. – Но кому интересны мои мысли?
6
Ганнибал словно испарился.
Заканчивая ужин, я вдруг поняла, что в последний раз видела своего кота, когда Нед и Билли, сложив инструменты, отправились по домам. Теперь за окном стемнело, а ведь Ганнибал, если можно говорить о каком-либо постоянстве в его поведении, к ужину неизменно оказывался у своей миски.
Я натягиваю свитер и выхожу на улицу; с моря веет вечерним холодом. Выкрикивая имя кота, я обхожу дом и направляюсь к краю утеса. Останавливаюсь на гранитном уступе, думая о девочке, которая погибла здесь. В свете, падающем сюда из окна, мне кажется, будто я вижу пятна крови на камне, но, разумеется, это просто темные заплаты лишайника под ногами. Я поднимаю взгляд на вдовью дорожку, где на перилах висела девочка, и представляю, как она рухнула во тьме на этот твердый гранит. Мне даже страшно подумать, что происходит с человеческим организмом в результате такого падения, но я будто бы вижу, как вдребезги разбивается позвоночник, как, словно яйцо, с треском раскалывается череп. И вдруг море начинает казаться таким шумным, будто бы волна, рыча, набегает прямо на меня, и с бешено бьющимся сердцем я отступаю от края утеса. Слишком темно, да и бесполезно сейчас искать кота. Ганнибалу придется самому о себе позаботиться. Впрочем, разве котам не свойственно рыскать в поисках добычи всю ночь напролет? Хотя при весе в двадцать шесть фунтов он вполне может разок-другой не поужинать.
Пора мне уже стерилизовать его.
Я возвращаюсь в дом и, запирая дверь, слышу слабое мяуканье. Оно доносится сверху.
Так, значит, все это время кот был в доме! Может, беднягу случайно заперли где-то? Я поднимаюсь на второй этаж и открываю двери в нежилые спальни. Ганнибала нет.
Я снова слышу мяуканье, и звук идет все еще сверху. Из башенки.
Открываю дверь на лестницу, щелкаю выключателем на стене. Я прошла половину ступеней, и вдруг раздается «хлоп!» – и единственная лампочка гаснет, оставляя меня в кромешной тьме. Не надо было пить четвертый бокал вина – теперь, поднимаясь, приходится крепко держаться за перила. Ощущение такое, будто тьма жидкая, а я силюсь пробиться вверх сквозь воду и в итоге вынырнуть. Когда я в конце концов добираюсь до башенки, мне приходится ощупывать стену в поисках выключателя. Свет загорается.
– Вот ты где, противный мальчишка!
Ганнибал с надменным видом сидит посреди завалов плотницкого оборудования; перед ним дохлая мышь – свежая добыча.
– Ну пойдем, если хочешь поужинать.
Судя по виду, ему совсем неинтересно спускаться по лестнице вслед за мной; в сущности, он на меня и не смотрит – его взгляд направлен на окно, что выходит на вдовью дорожку. Ах вот как, он не голоден? Неужели он и правда ест пойманных мышей? Я вздрагиваю от мысли, что кот, наевшись грызунами до отвала, устраивается спать в моей постели.
– Пойдем же, – уговариваю я. – Я дам тебе тунца.
Скользнув по мне взглядом, он снова смотрит на окно.
– Хватит. Пора спускаться.
Я наклоняюсь, чтобы поднять кота, и прихожу в ужас, когда он свирепо шипит в ответ и выпускает когти. Я отскакиваю, ощущая жгучую боль в предплечье. Ганнибал был совсем маленьким котенком, когда я взяла его, и с тех пор ни разу не позволил себе напасть на меня. Он что, думает, я хочу украсть у него добычу? Однако кот смотрит вовсе не на меня – его взгляд сосредоточен на чем-то невидимом.
Когти Ганнибала оставили на моей руке параллельные царапины; на коже выступила кровь.
– Всё. Ты сегодня без ужина.
Нажав на выключатель, я собралась было ощупью пробраться вниз по лестнице, но тут до меня донесся дикий рык мейн-куна. От этого звука у меня волосы на голове зашевелились.
Во тьме мистически мерцают кошачьи глаза.
Но заметно и еще кое-что: у окна сгущается и обретает форму некая тень. Я не в силах двинуться с места, не в силах произнести ни звука; ужас сковал меня, а тень медленно теряет прозрачность и превращается в силуэт – я уже не вижу окна позади нее. Аромат океана разливается вокруг – он такой сильный, как если бы меня только что окатило морской волной.
Перед окном маячит мужская фигура – лунный свет будто обтекает ее. Незнакомец смотрит на океан, повернувшись ко мне спиной, словно не знает о моем присутствии. Высокая прямая фигура, копна черных волнистых волос. Длинный темный китель, облегающий широкие плечи и узкую талию. Разумеется, это игра лунного света – человек не может просто взять и материализоваться. Никто там не стоит! Однако горящие глаза Ганнибала тоже устремлены на этот плод моего воображения. Если здесь никого нет, куда пялится мой кот?
Я отчаянно пытаюсь дотянуться до выключателя, однако не могу нащупать ничего, кроме голой стены. Где же он, где?
Фигура отворачивается от окна.
Я замираю, прижав руку к стене, мое сердце готово выскочить из груди. Некоторое время незнакомец стоит так, что на фоне окна выделяется его профиль – острый нос, выступающий подбородок. Вот он поворачивается ко мне; его лица не разглядеть, вижу всего-навсего слабый блеск глаз, но знаю, что мужчина в кителе смотрит прямо на меня. Я слышу голос, который доносится одновременно из ниоткуда и отовсюду.
– Не бойтесь, – говорит он.
Медленно опускаю руку и уже не пытаюсь включить свет – я полностью поглощена созерцанием человека, который на самом деле не может стоять передо мной. Он подходит ко мне беззвучно, мне слышно только, как пульсирует кровь в моих ушах. Он все ближе, а я не могу двинуться с места. Мои руки и ноги онемели, я куда-то плыву, мое тело будто растворяется, превращаясь в тень. Словно я некий фантом, скитающийся в потустороннем мире.
– Под моим кровом тебе никто не причинит вреда.
Он касается моего лица – пальцы теплые, совершенно живые, как и моя собственная плоть. Я прерывисто вздыхаю и втягиваю в себя соленый аромат океана. Это его запах.
Но, даже наслаждаясь нежным прикосновением, я чувствую, что ласкающая мою щеку рука медленно тает. Сквозь фигуру незнакомца слабо просвечивает лунный свет. Мужчина в последний раз окидывает меня взглядом, отворачивается и уходит прочь. Он уже превратился в вихрь теней, призрачный, похожий на облачко пыли. Он не останавливается перед закрытой дверью на вдовью дорожку, а проникает прямо сквозь дерево и стекло на край площадки, где нет уже никаких досок, лишь зияет огромная дыра. Он не спотыкается, не срывается вниз, а просто плывет по воздуху. Сквозь время.
Я моргаю. Он исчез.
Как и аромат океана.
Со вздохом протягиваю руку к стене и на сей раз обнаруживаю выключатель. Во внезапно вспыхнувшем ярком свете я вижу бензопилу, плотницкие инструменты и штабель вагонки. Ганнибал, сидя там же, где и раньше, безмятежно вылизывает лапы. Дохлая мышь куда-то подевалась.
Я подхожу к окну и смотрю на вдовью дорожку.
Там никого нет.
7
Донна сидит перед компьютером, ее проворные пальцы стучат по клавиатуре. Она не смотрит на меня до тех пор, пока я не оказываюсь прямо у ее стола. Едва скользнув по мне взглядом, управляющая машинально улыбается и продолжает что-то стремительно печатать.
– Сейчас, одну секундочку. Мне нужно срочно отправить письмо, – объясняет она. – В одном из домов беда с водопроводом, и необходимо найти какое-то жилье для крайне недовольных съемщиков…
Она печатает, а я подхожу к стене, на которой висят объявления о продаже. Если переехать в Мэн, можно позволить себе дом куда просторнее, чем жилье в Бостоне. По цене моей квартиры с двумя спальнями легко приобрести загородный дом с участком в шесть акров, домик с четырьмя спальнями в маленьком городке, правда нуждающийся в ремонте, или даже ферму в округе Арустук. Я пишу кулинарные книги и могу жить где угодно, мне нужны лишь ноутбук, подключение к Интернету и функциональная кухня – для того, чтобы пробовать рецепты. Как и многие другие отпускники, приезжающие летом в Мэн, я не могу удержаться и не помечтать о том, что здесь можно пустить корни и начать новую жизнь. Я воображаю, как буду сажать горошек весной, собирать негибридные помидоры летом, а осенью срывать с веток яблоки. Ну а долгой мрачной зимой, когда на улице кружит метель, я буду печь хлеб и томить жаркое на плите. Я стану совсем иной Эйвой, бодрой, счастливой и созидательной, и больше не буду каждый вечер напиваться до состояния ступора в отчаянном стремлении заснуть.
– Простите, Эйва, что заставила вас ждать, утро сегодня сумасшедшее.
Я поворачиваюсь к Донне:
– У меня есть еще один вопрос, касающийся дома.
– Снова про мышей? Если уж они настолько вам докучают, я могу подыскать вам квартиру в соседнем городке. Она в новом здании, из нее нет такого вида, но…
– Нет, с мышами я справляюсь. На прошлой неделе я уже поймала полтора десятка. У меня вопрос насчет башенки.
– Ох… – Донна вздыхает, понимая, видимо, на что я хочу пожаловаться. – Билли и Нед говорили, что ремонт займет больше времени, чем они ожидали. Им нужно вскрыть нишу между стенами. Если вам это неудобно, я могу попросить плотников перенести работы на конец октября, когда вы уже уедете.
– Да нет, они мне совсем не мешают. С ними приятно пообщаться.
– Я рада, что вы так считаете. Для Неда последние годы были тяжелыми. Он очень обрадовался, когда господин Шербрук предложил ему работу.
– А мне казалось, что для хорошего плотника здесь работы достаточно.
– Да, но… – Она опускает взгляд и смотрит в стол. – Я-то всегда считала его надежным человеком. И я уверена, что башенка будет очень красивой, когда он все там закончит.
– Кстати, о башенке…
– Да?
– А женщина, что жила в доме до меня, не говорила о нем ничего… э-э-э… странного?
– Что вы имеете в виду под словом «странное»?
– Необычные скрипы. Шумы. Запахи. – И добавляю про себя: «Например, аромат моря».
– Ничего подобного Шарлотта мне не говорила.
– А прежние жильцы?
– Я сдавала этот дом только Шарлотте. До нее Вахта Броуди несколько лет пустовала. Это первый сезон, когда дом сдается. – Донна внимательно всматривается в мое лицо, пытаясь понять, в чем суть вопроса. – Простите, Эйва, но мне не совсем ясно, какие у вас проблемы. В любом старом доме бывают скрипы и шумы. Может, вы расскажете точнее?
Размышляю, стоит ли сказать ей правду: мол, я верю, что Вахта Броуди – дом с привидениями. Но боюсь: что эта деловая дама подумает обо мне? Я-то знаю, о чем подумала бы на ее месте.
– В сущности, это не проблема, – наконец говорю я. – Вы правы, дом действительно старый, поэтому там все скрипит.
– Значит, вы не хотите, чтобы я подыскала вам квартиру? Где-нибудь в другом городке?
– Нет, останусь до конца октября, как и планировала. Я должна закончить довольно большую часть книги.
– Вы будете рады, что остались. К тому же октябрь и правда лучшее время в году.
Я уже стою у двери, и тут мне в голову приходит еще один вопрос:
– Имя владельца Артур Шербрук?
– Да. Он унаследовал дом от своей тетки.
– Как вы думаете, он не станет возражать, если я свяжусь с ним по поводу истории Вахты Броуди? Это станет интересным материалом для моей книги.
– Он часто приезжает в Такер-Коув, чтобы посмотреть на успехи Неда. Я узна́ю, когда Шербрук снова посетит Вахту Броуди, однако не уверена, что он захочет беседовать о доме.
– Почему?
– Ему никак не удается продать его. И совсем ни к чему, чтобы кто-то писал о том, что в доме есть мыши.
Я выхожу из офиса Донны в жар летнего дня. В городке полно народу – в ресторане «Ловушка для омара» заняты все столики, а в «Деревенский рожок с мороженым» стоит извилистая очередь из туристов. Но кажется, никто не интересуется белым домиком, обшитым досками, в котором находится Историческое общество Такер-Коува. Я вхожу внутрь, но не вижу там ни души и не слышу ни звука, кроме тиканья старинных часов. Туристы приезжают в Мэн, чтобы бороздить морские волны и гулять по лесам, им недосуг копаться в темных старых домах, заполненных пыльными экспонатами. Я разглядываю стеклянный ящик-витрину: здесь собраны старинные обеденные тарелки, кубки для вина и серебряные столовые приборы. Так накрывали стол для ужина примерно в 1880 году. Поблизости от этой витрины выставлена старая поваренная книга, она открыта на странице с рецептом соленой макрели, запеченной в парном молоке и сливочном масле. Именно такие блюда подавались в прибрежном городке вроде Такер-Коува. Простая пища, приготовленная из даров моря.
Над стеклянным ящиком висит написанная маслом картина: уже знакомый трехмачтовый корабль на всех парусах несется по неспокойным зеленым волнам. Точная копия той, что украшает сейчас Вахту Броуди. Я наклоняюсь поближе и увлеченно изучаю мазки на полотне, поэтому не сразу понимаю, что мое одиночество кто-то нарушил. Услышав, как скрипнула половица, вздрагиваю и оборачиваюсь. За мной наблюдает женщина; за толстыми стеклами очков глаза ее кажутся непомерно огромными. Она маленького роста – мне по плечо, от возраста спина ее согнулась, однако взгляд у нее внимательный и живой; стоит она без помощи палки, обутая в неизящные, но явно добротные и удобные ботинки. На бейдже экскурсовода значится: «Г-жа Диккенс», имя подходит ей так идеально, что даже не верится.
– Очень красивая картина, верно? – спрашивает она.
Я молча киваю, все еще огорошенная ее неожиданным появлением.
– Это «Благодатная Аннабель». Она плавала из Уискассета. – Женщина улыбается, морщинки в уголках ее глаз напоминают вмятины на изношенной обуви. – Добро пожаловать в наш маленький музей. Вы впервые в Такер-Коуве?
– Да.
– Планируете пожить здесь некоторое время?
– До конца сезона.
– А, хорошо. Очень многие туристы просто катаются по побережью, проезжая город за городом, и у них остаются скомканные впечатления. Чтобы почувствовать ритм жизни того или иного места, понять его характер, необходимо время. – Тяжелые очки немного съехали с носа экскурсовода, и, поправив их, она вглядывается в мое лицо. – Может, помочь вам отыскать что-то конкретное? Вы интересуетесь определенной исторической темой?
– Я живу в Вахте Броуди. Мне интересна история этого дома.
– А! Это вы пишете кулинарные книги!
– Откуда вы знаете?
– Случайно столкнулась на почте с Билли Конвеем. Он сказал, что впервые спешит по утрам на работу с такой радостью. Ваши черничные маффины уже обросли слухами в нашем городе. Нед и Билли надеются, что вы останетесь и откроете здесь пекарню.
Я смеюсь:
– Надо подумать об этом.
– Вам нравится жить на холме?
– Там очень красиво. Именно в таком месте моряк и должен был выстроить дом.
– Вам будет интересно вот это. – Она указывает на другую витрину. – Эти вещи принадлежали капитану Броуди. Он привез их из своих странствий.
Склонившись, я рассматриваю примерно два десятка ракушек, поблескивающих под стеклом, словно разноцветные драгоценные камни.
– Он собирал ракушки? Никогда бы не подумала!
– Мы попросили биолога из Бостона взглянуть на эти образцы. Она сказала, что ракушки собраны в разных концах света. На Карибах, в Индийском океане, Южно-Китайском море. Трогательное хобби для матерого морского волка, правда?
Я замечаю открытый журнал, лежащий на витрине, – желтые страницы исписаны убористым почерком.
– Это судовой журнал с «Ворона», корабля, которым Броуди командовал раньше. Судя по всему, он был немногословен. Большинство записей касается исключительно погоды и условий плавания, так что трудно сказать что-либо о его человеческих качествах. Явно море было для него первой любовью.
«И в конечном счете его роком», – думаю я, изучая почерк давно погибшего человека. «Легкие попутные ветра», – написал он в тот день. Однако погода постоянно меняется, а море – вероломная возлюбленная. Я размышляю о том, какими могли быть завершающие слова в судовом журнале «Минотавра», написанные перед тем, как корабль пошел ко дну. Уловил ли капитан запах смерти, который нес ветер, услышал ли ее грозный зов в парусах? Понимал ли он, что больше никогда не ступит на порог дома, в котором я сейчас ночую?
– А в вашей коллекции есть еще какие-нибудь вещи капитана Броуди? – спрашиваю я.
– Несколько предметов хранится наверху. – Звякнул дверной колокольчик, вошла семья с маленькими детьми, и, прежде чем направиться к ним, госпожа Диккенс кивает мне: – Почему бы вам не побродить по музею? Все залы открыты.
Экскурсовод приветствует новых посетителей, а я переступаю порог гостиной, где стулья с красной бархатной обивкой расставлены вокруг стола, словно возле него вот-вот соберутся дамы. На стене висит двойной портрет владельцев дома. Седовласый мужчина выглядит сурово – должно быть, ему жмет шею высокий воротник, – а его супруга следит за мной сонными глазами, словно вопрошая, что я вообще делаю в ее гостиной.
Я слышу, как в соседнем зале носится ребенок, а мама умоляет: «Нет-нет, дорогой! Поставь вазу на место!»
В попытке сбежать от шумного семейства я направляюсь в кухню, там торт из воска, искусственные фрукты и огромная пластиковая индейка изображают блюда для праздничного обеда. Я думаю о том, как тяжко было готовить на чугунной плите: приходилось таскать сюда воду, дрова, поддерживать огонь, ощипывать птицу. Нет уж, благодарю, я лучше поработаю в современной кухне.
«Мамочка-а-а-а! Пусти-и-и!» Крик ребенка становится громче.
Я спешу на черную лестницу и поднимаюсь по узким ступеням, где когда-то ходили слуги. В коридоре второго этажа развешены портреты выдающихся жителей Такер-Коува прошлого века, и я узнаю имена, которые порой попадаются на витринах городка: Лейт, Гордон, Такер.
Но имени Броуди тут нет.
В первой спальне стоит кровать с пологом на четырех столбиках, а во второй – старинная колыбель и детская лошадка-качалка. В последней комнате, что в самом конце коридора, основное место занимает кровать в виде саней и большой платяной шкаф – его дверца открыта, чтобы показать висящее внутри кружевное свадебное платье. Однако мебель меня не интересует, мое внимание сосредоточено на том, что находится над камином.
Это портрет импозантного мужчины с волнистыми черными волосами и высоким крутым лбом. Он стоит у окна, за его левым плечом в гавани виден корабль с поднятыми парусами. Черный китель ничем не украшен, зато сидит как влитой на широкоплечей фигуре; в правой руке мужчина держит блестящий латунный секстант. Мне не нужно смотреть на подпись, я уже знаю, кто этот человек, поскольку видела его в лунном свете. Я ощущала, как эта рука гладит мою щеку и слышала шепот во мраке: «Под моим кровом тебе никто не причинит вреда».
– А, я вижу, вы нашли его, – раздается голос экскурсовода.
Она тоже подходит к камину, но я не поворачиваюсь к ней, поскольку не в силах оторвать взгляд от портрета.
– Это Джеремия Броуди.
– Он весьма симпатичный мужчина, правда?
– Да, – шепчу я в ответ.
– Полагаю, местные дамы теряли голову, стоило ему только сойти с трапа. Как жаль, что он не оставил потомков.
Некоторое время мы стоим бок о бок, завороженные изображением человека, который умер почти полтора столетия назад. Человека, чьи глаза, кажется, смотрят прямо на меня. Только на меня.
– Это была страшная трагедия для нашего городка, когда его корабль затонул, – говорит госпожа Диккенс. – Он был молод, всего-навсего тридцати девяти лет от роду, а море знал как свои пять пальцев. Он вырос на воде. Провел больше времени в море, чем на суше.
– И все-таки он выстроил прекрасный дом. После того как я прожила пару дней в Вахте Броуди, мне стало ясно, что она совершенно особенная.
– Значит, вам там нравится?
Я колеблюсь.
– Да, – в конце концов отвечаю я, и это правда.
Мне действительно там нравится. Несмотря на мышей, призраки и прочее.
– Некоторые люди совершенно иначе относятся к этому дому.
– Что вы имеете в виду?
– У любого старого дома есть прошлое. И если оно темное, кто-то порой чувствует это.
Взгляд экскурсовода смущает меня, я отворачиваюсь от нее и снова принимаюсь разглядывать картину.
– Должна признаться, когда я впервые увидела этот дом, я не была уверена, что хочу в нем остаться.
– Вы что-то почувствовали?
– Мне показалось… показалось, что дом меня не принимает.
– Но вы все равно въехали.
– Потому что это ощущение изменилось, как только я ступила за порог. Внезапно я перестала чувствовать себя незваной гостьей. Мне показалось, что дом принял меня.
Я понимаю, что слишком разговорилась, и из-за взгляда этой женщины чувствую себя неуютно. К моей радости, по коридору затопали ножки непослушного ребенка, и экскурсовод обернулась – трехлетний мальчишка ворвался в комнату. Он, разумеется, понесся к каминным принадлежностям и тут же схватил кочергу.
– Трэвис! – окликнула его мать из соседнего зала. – Трэвис, где ты?
Экскурсовод забрала кочергу у мальчика и положила ее подальше на каминную полку.
– Молодой человек, – сквозь зубы процедила она, – не сомневаюсь, что ваша мама найдет куда более подходящее место для игры. – Она взяла малыша за руку и то ли повела, то ли потащила его прочь. – Пойдем поищем мамочку, хорошо?
Воспользовавшись удобным случаем, я тихонько выскользнула из зала и прошла по той же лестнице к выходу. Мне не хотелось говорить ни с экскурсоводом, ни с кем бы то ни было о странностях, происшедших со мной в Вахте Броуди. Пока не хотелось. Мне нужно было удостовериться в том, что́ я на самом деле видела.
Или не видела.
Я шагаю к своей машине по улице, заполоненной толпами туристов. Кругом царит оживление, и люди, среди которых я нахожусь, не пролетают сквозь стены и не исчезают вихрем теней во мраке. Существует ли параллельный мир, который не виден мне, – мир, населенный теми, кто жил здесь прежде? Может, они сейчас идут той же дорогой, что и я? Щурясь на ярком солнце, я представляю Такер-Коув таким, каким он был когда-то: стучат копыта по камням мостовой, дамы проплывают мимо в своих длинных шуршащих юбках… Но вот я моргаю, и мир прошлого пропадает. Я вернулась в свое время.
А Джеремия Броуди погиб сто пятьдесят лет назад.
И вдруг на меня нахлынуло горе, такое сильное чувство утраты, что я пошатнулась. Замираю посреди толчеи на тротуаре, и людской поток обходит меня с двух сторон. Почему я плачу? Отчего мысль о гибели капитана Броуди переполняет меня невыносимой тоской? Падаю на скамью и наклоняюсь вперед, сотрясаясь от рыданий. Я понимаю, что на самом деле оплакиваю не Джеремию Броуди. Я оплакиваю себя и ошибку, которую совершила и из-за которой столько потеряла. Как нельзя вернуть к жизни капитана Броуди, так нельзя оживить и Ника. Их больше нет, они стали призраками, и мое единственное избавление от боли – благословенная бутылка, что ждет в кухонном шкафу. Как же легко один бокал становится двумя, затем тремя и в конце концов четырьмя!
