Терри Пратчетт
Шляпа, полная неба
Тиффани взяла подарок и аккуратно спрятала в карман.
– Спасибо, – сказала она и сделала небольшой реверанс.
Вообще-то девушкам и положено приседать в реверансе перед господами, но Роланд от этого краснел и начинал заикаться.
– О-открой его потом, – промямлил он. – Надеюсь, тебе понравится.
– Спасибо, – вежливо повторила Тиффани.
– Э-э… вон телега уже едет. Поспеши, а то ещё уйдёт без тебя.
– Спасибо. – Тиффани снова чуть присела в реверансе, просто чтобы закрепить результат.
Это, конечно, было немного жестоко, но иногда жестокость необходима.
И вообще, упустить эту телегу было очень трудно. Её запросто можно было обогнать трусцой. Она двигалась так медленно, что остановка ни для кого не оказывалась сюрпризом.
Скамеек в ней не было. Хозяин телеги постоянно объезжал деревни по кругу и подвозил вещи и иногда людей. Пассажирам приходилось устраиваться среди ящиков с фруктами и рулонов полотна.
Тиффани села сзади, свесив ноги в старых башмаках. Телега покатила по ухабистой дороге. Ноги Тиффани покачивались взад-вперёд.
Мисс Тик устроилась рядом, и её чёрное платье вскоре по колено припорошило мелом.
Тиффани заметила, что Роланд остался стоять, глядя им вслед, и только когда они почти перестали видеть друг друга, запрыгнул на лошадь.
И она хорошо знала мисс Тик – её наверняка так и распирало от любопытства. Ведьмы терпеть не могут чего-то не знать. И когда деревня осталась позади, мисс Тик, основательно поёрзав и покашляв, спросила-таки:
– Разве ты не хочешь посмотреть?
– Посмотреть что? – отозвалась Тиффани, не поворачивая головы.
– Подарок, который дал тебе этот юноша.
– А я-то думала, вы изучали интересный камень, мисс Тик, – с упрёком сказала Тиффани.
– Ну, он оказался не таким уж и интересным, – ничуть не смутилась ведьма. – Так что? Ты его развернёшь?
– Попозже, – сказала Тиффани.
Ей не хотелось говорить о Роланде, ни сейчас, ни, если уж на то пошло, вообще когда-либо. Не то чтобы он ей не нравился. Она встретила его в мире Королевы эльфов и вроде как спасла, хотя сам Роланд этого не помнит, потому что большую часть времени был без сознания. Нетрудно потерять сознание, напоровшись на банду взвинченных Фиглей. И разумеется, хотя никто из них не сказал ни слова неправды, дома все решили, что это Роланд спас Тиффани. Не могла же, в самом деле, девятилетняя девочка, вооружённая сковородкой, спасти тринадцатилетнего парня с мечом.
Тиффани это вполне устраивало. Так люди не задавали вопросов, на которые она не хотела, да и не могла ответить. Но Роланд завёл привычку… болтаться поблизости. Они чисто случайно натыкались друг на друга куда чаще, чем это возможно. И если Тиффани шла на праздник или ещё какое событие в деревне, там непременно оказывался и Роланд. Он всегда держался очень вежливо, но смотрел глазами спаниеля, получившего пинка, а Тиффани это бесило до крайности.
Вообще-то следовало признать (как бы трудно это ни было), что Роланд уже не такой тупица, как когда-то. Но, с другой стороны, он изначально был настолько тупым, что над заточкой ещё работать и работать.
«Лошадь», – вдруг подумала Тиффани, сама не зная, к чему. А потом поняла, что пока мыслями она была далеко, её глаза смотрели вокруг.
– Я такого никогда раньше не видела, – сказала мисс Тик.
А Тиффани обрадовалась Лошади, как старой знакомой. Мел здесь вздымался вверх, и между холмов покоилась небольшая уютная долина. На её крутом склоне было что-то вроде рисунка: кто-то убрал дёрн длинными плавными линиями, так что полосы обнажённого мела сложились в изображение лошади.
– Это Белая Лошадь[7], – сказала Тиффани.
– А почему её так называют? – спросила ведьма.
– Потому что мел белый? – предположила Тиффани, прогоняя мысль о том, что мисс Тик немного дурочка.
– Нет, я имела в виду, почему лошадь? Это ведь совсем не похоже на лошадь, просто несколько кривых линий.
«И кажется, будто они движутся», – добавила про себя Тиффани.
Говорили, что дёрн срезали люди, жившие на холмах в древние времена, те самые люди, которые тащили и ставили кругами камни, те, кто хоронил своих мертвецов в больших курганах. Они и сделали рисунок в конце этой маленькой долины. Белая Лошадь была в десять раз больше настоящих лошадей и даже совсем не походила на лошадь, если только не знаешь, как смотреть. Хотя древним художникам было прекрасно известно, как выглядят лошади, они сами держали лошадей или, по крайней мере, видели их каждый день. И если эти люди жили очень давно, это ещё не означает, что они были глупые.
Однажды, когда Тиффани с отцом проезжали мимо по пути на ярмарку овец, она спросила его, почему Белая Лошадь не похожа на лошадь. И он повторил ей, что ответила ему матушка Болен, когда он был маленький и спросил её о том же. Отец передал её ответ слово в слово, и Тиффани теперь сделала то же самое:
– Оно не про то, как лошадь выглядит. Оно про то, что лошадь есть на самом деле.
– О, – сказала мисс Тик. Однако она была не только ведьмой, но ещё и учительницей и потому, должно быть, не смогла сдержаться, чтобы не добавить: – Интересный факт: вообще-то белых лошадей не бывает. Светлая масть называется серой[8].
– Да, я знаю. Но эта – белая, – твёрдо сказала Тиффани.
Её ответ заставил мисс Тик отступить, и какое-то время они ехали в молчании. Однако ведьме явно что-то не давало покоя.
– Тебе, наверное, грустно покидать Меловые холмы? – спросила она, пока телега тряслась по дороге.
– Нет, – сказала Тиффани.
– Нет ничего страшного в том, чтобы грустить, покидая дом, – не унималась мисс Тик.
– Спасибо, но я вовсе не грущу.
– Если тебе хочется поплакать, можешь не делать вид, будто в глаз попала соринка или…
– Всё нормально, правда, – сказала Тиффани. – Честное слово.
– Понимаешь, такие вещи лучше не копить в себе, а то потом это может очень плохо сказаться…
– Я ничего не коплю, мисс Тик.
Тиффани и сама была удивлена тем, что ей совсем не хочется плакать, но не собиралась делиться этим удивлением с мисс Тик. Она заранее приготовила место для горя в своей душе, но оказалось, что ей нечем его заполнить. Возможно, потому, что все сожаления и колебания она оставила аккуратно уложенными и завязанными в узелок высоко на склоне холма, рядом с пузатой печкой.
– И конечно, если ты чувствуешь себя немного подавленной, ты можешь посмотреть на подарок, который этот юноша… – снова попыталась мисс Тик.
– Расскажите мне о тётушке Вровень, – перебила Тиффани.
Всё, что она знала о своей будущей наставнице, – это имя и почтовый адрес. Зато адрес звучал многообещающе: «Маленький домик в лесу, у засохшего дуба возле Потеряхиной тропки. Если не застанете дома, положите письма в старый башмак у двери».
– Ах да, тётушка Вровень… – Мисс Тик смирилась с поражением. – Ну конечно… На самом деле она не так уж и стара, но говорит, что третья пара рук по хозяйству ей бы не помешала.
Тиффани никогда ничего не пропускала мимо ушей, даже когда разговаривала с мисс Тик.
– Выходит, она живёт не одна? – спросила девочка.
– Э-э, нет. Не совсем так.
– Значит, у неё четыре руки?
Тиффани чувствовала, что мисс Тик пытается увильнуть от ответа.
Ведьма вздохнула. Ужасно трудно иметь дело с человеком, который всё замечает. Это совершенно сбивает с толку.
– Когда вы встретитесь, ты сама все поймёшь. Я не могу объяснить – что бы я ни сказала, это тебя только запутает. Уверена, вы с тётушкой поладите. Она умеет находить общий язык с людьми, а в свободное время занимается ведьмовскими изысканиями. И ещё она держит пчёл. И коз – их молоко, я уверена, очень полезно, ведь оно содержит гомогенизированные жиры.
– А что такое «ведьмовские изыскания»? – спросила Тиффани.
– О, это очень древнее ремесло. Она составляет новые чары, пытаясь понять, как люди когда-то додумались до старых. Знаешь все эти рецепты, где предлагают взять «летучей мышки ушки и пальцы от лягушки»? Ни у кого из нас ни разу ничего такого не получилось. Но госпожа Вровень считает, это только потому, что мы не знаем, какой вид лягушек брать и какие пальцы…
– Простите, я не стану помогать резать невинных летучих мышей и лягушек, – решительно сказала Тиффани.
– Что ты, тётушка Вровень никогда никого не убивает! – поспешно заверила её мисс Тик. – Она использует тела животных, которые умерли своей смертью: погибли под колёсами повозок или покончили с собой. У лягушек, знаешь ли, бывают тяжёлые приступы депрессии…
Телега катилась себе по пыльной белой дороге, пока не скрылась из глаз.
И ничего не произошло. Жаворонки заливались в небе, летая так высоко, что их невозможно было разглядеть, ветер разносил по лугам семена трав, овцы блеяли на пастбищах Меловых холмов…
А потом что-то прокатилось следом за телегой. Оно было как маленький смерч – о том, что оно вообще здесь, говорило только облачко пыли над дорогой. Оно пролетело мимо, гудя, как туча мух.
И тоже скрылось за холмом.
Спустя какое-то время в траве раздался голосок:
– Раскудрыть его! Оно ж за ней прёт, зубдамс!
Другой голос сказал:
– Но стара-то карга ж его усечёт, агась?
– Чегой? Учителка? Да кака с неё карга-то!
– У ней чепунец колом, Грамазд Йан, – возразил второй голос с лёгким упрёком. – Ты на цветики-то её не смотри, я сам зырил: она шнурик дёрг – и чепунец как встопырится!
– Ах-ха, Хэмиш, твоя правда, как шкрябить и читить она будьте-нате, но чегой в книхах нет, об том она ни бум-бум. И ты как хошь, а я при ней носу не кажу. Она така, что сразу про тя шкряб-шкряб. А ну, быро – надо кельду сыскнуть.
Нак-мак-Фигли из клана Мелового холма ненавидели записи во всех видах по многим причинам, но главным образом потому, что написанное остаётся написанным. Письмо – способ поймать слова и пришпилить их к месту. Ты, значит, говоришь от души, а такой-какой чувырла за тобой – шкряб-шкряб! И кто его знает, что он потом с твоими словами сотворит! Это ж всё равно как тень твою к стенке прибить!
Но теперь у них появилась новая кельда, а новая кельда приносит новые идеи. Так специально заведено, чтобы жизнь и уклад клана не слишком застаивались. Кельда Джинни выросла в клане Долгого озера высоко в горах, а тамошние пиксты умели писать.
И она не видела причин, чтобы её муж не умел. Так что в эту самую минуту Явор Заядло остро чувствовал на собственной шкуре, что Джинни – не кто-нибудь, а кельда.
По его лбу ручьями стекал пот. Явор Заядло однажды забил волка в одиночку и с радостью согласился бы повторить этот номер, причём с закрытыми глазами и с одной рукой, привязанной за спиной, лишь бы не делать того, что ему приходилось делать теперь.
Первоначальные навыки письма он уже освоил. В его понимании они заключались в том, чтобы:
1) стащить бумагу;
2) стащить карандаш.
Но, к его сожалению, дело этим не ограничилось.
И вот сейчас Явор Заядло держал огрызок карандаша обеими руками, а двое братьев толкали его к клочку бумаги, прибитому к стене (это был старый счёт на колокольчики для овец). Остальные пиксты с трепетом наблюдали за действом, расположившись на многочисленных галереях.
– А мож, я мал-помалу начну, а? – упирался Явор Заядло. Упирался он так старательно, что его пятки оставляли две борозды на земляном полу пещеры. – Со всяких там препинаков…
– Ты – Большой Человек клана, Явор Заядло, знатца, должон быть перв и на письме. Чтоб мой муж – и не мог написать даж своё имя? Или я не показала те, как шкрябать буковы?
– Ах-ха, женсчина, видал я те мерзявые гнутые разбредовины! А это Ё на меня пырилось в ответ! Я б той букове люлей надавал, а то нагла больно!
– Слухай меня. Приткни карандах к бумаге. Я буду грить, как шкрябить. – Джинни скрестила руки на груди.
– Да от этой шкрябиловки сплошь беды! – взвыл Явор Заядло. – Одно-едино писанное словцо могёт на висельницу привесть!
– Ты мне это брось! – рявкнула Джинни. – Дело-то плёво. Верзунские маляшки, и те шкрябают. А ты уже взрослявый Фигль!
– А ишшо эта шкрябиловка всё грит и грит за тебя, даже когда ты давно копытсы склеил. – Явор Заядло размахивал карандашом так, будто пытался отогнать злых духов. – И не гри мне, что эт’ норм.
– А, дык ты боишься? – пошла на хитрость Джинни. – Ну что ж, лады. Каждый Большой Человек чего-то да струснёт. Забери у него карандах, Вулли. Не могу ж я требовать от мущщины, чтоб он заборол свои страхи.
В пещере повисла гробовая тишина. Туп Вулли неловко взял огрызок карандаша из рук Явора. Взгляды сотен крошечных глаз были прикованы к Большому Человеку. Явор Заядло развёл руками. Свёл их обратно. Громко засопел, сверля бумагу сердитым взглядом. И воинственно выпятил челюсть.
– А тебе грррабли в рот не кладай, Джинни мак-Фигль! – сказал он наконец, поплевал на ладони и выхватил у Тупа Вулли карандаш. – А ну, дай сюдыть это орудие погибели! Эти твои буковы даж не поймут, откудыть по ним прилетело!
Он взял карандаш на изготовку и принял боевую стойку перед бумагой.
– Вот и молодца, – похвалила Джинни. – Первая букова – «Я». Эт’ которая как жиренный верзун, который куды-кось топ-топает.
И Явор Заядло, на глазах у всего честного народца, высунув язык и сопя от усердия, кинулся в бой. Одолев очередную палочку или загогулину, он всякий раз вопросительно смотрел на кельду. Наконец дело было сделано.
– Вот и умница, – похвалила Джинни. – Неслабо сработано.
Явор Заядло отступил на шаг и критически осмотрел запись.
– Чё, зубдамс? – спросил он.
– Зубдамс, – подтвердила кельда. – Ты таки нашкрябил своё имя, Явор Заядло!
Фигль снова уставился на клочок бумаги и спросил:
– И чё, теперь век воли не повидать?
Рядом с кельдой кто-то негромко кашлянул, вежливо привлекая к себе внимание. Это была жаба, точнее, Жаб. Его все звали Жаб, потому что имена у жаб не в ходу. Что бы там ни думали люди, ни одну жабу не зовут Томми или ещё как-нибудь. Такого просто не бывает.
Когда-то Жаб был адвокатом – и человеком, жабы-то обходятся без законников и законов. В жабу его превратила фея-крёстная. Вообще-то она хотела превратить его в лягушку, но не очень хорошо представляла себе разницу. В последнее время Жаб жил в кургане вместе с Фиглями и приходил им на помощь, когда требовались умозаключения.
– Как я уже вам говорил ранее, господин Заядло, само по себе написание имени не может иметь никаких дурных последствий, – сказал Жаб. – И в вашем имени в письменном виде нет абсолютно ничего противозаконного. Если только, – добавил он с чисто адвокатской усмешкой, – не рассматривать его как чистосердечное признание.
Никто из Фиглей не засмеялся. Они привыкли, чтобы шутки были малость, ну, посмешнее, что ли.
Явор Заядло с серьёзными видом разглядывал свои весьма неровные каракули.
– Но эт’ ж моё имя нашкрябано, а?
– Безусловно, господин Заядло, – подтвердил Жаб.
– И ничего дурственного с того не стряслонулось, – констатировал Фигль. Он присмотрелся к буквам пристальнее. – А почём ты бум-бум, что оно справду моё?
– А вот за этим и надобно уметь читить, – вмешалась Джинни.
– Это когда буковы обращаются в голосы в балде? – уточнил Явор Заядло.
– В идеале – да, – сказал Жаб. – Но мы решили, вам проще будет начать с более физической стороны процесса…
– А мож, я тогось, токо шкрябить буду, а читит пусть кто-нить ишшо, а? – без особой надежды предложил Явор Заядло.
– Вот уж нае, мой муж должон и то, и другое уметь, – заявила Джинни, вновь сложив руки на груди.
Когда жёны пикстов складывают руки на груди, остаётся только смириться с судьбой.
– О бедный я, все спротив мя – и женсчина, и жаба, – покачал головой Явор. Но когда он снова уставился на плоды своих трудов, в его глазах промелькнула легчайшая тень законной гордости. – Но эт’ всё ж моё имя, так? – спросил он.
Джинни кивнула.
– Моё само взаправдашне шкрябано имя, и никаких вам «хватануть живым или мёртвым» или чего ишшо тако. Моё имя, мной нашкрябано.
– Да, Явор, – сказала Джинни.
– Моённое имище, как есть. И никакая чучундра с ним ничё тако не сотварнёт. Ничё ведь моёму имищу не грозится?
Джинни взглянула на Жаба, но тот лишь пожал плечами. Дело было в том, что мозги среди Фиглей распределяются неравномерно – большая часть достаётся женщинам.
– Эт’ вам не хухры-мухры, это вам имище настоящее, шкрябано так, что никто ему нипочём, – не унимался Явор Заядло. – Эт’ магия-чудия, вот что, эт’…
– Ты букову «я» нашкрябил нетудыть и запропустил «а» и «о» в «Заядло», – перебила Джинни, поскольку всякая порядочная жена должна заботиться о том, чтобы муж не лопнул от гордости.
– О женсчина, я ни бум-бум, кудыть тот жиренный верзун прёт, – отмахнулся Явор Заядло. – С этими жиряками никогды наперёд не сказанёшь, кудыть их понесёт. Это каждый истовый шкрябильщик кумексает. Вон, зырь: то он топ-топ сюдыть, то – тудыть… – Он с гордостью воззрился на свою писанину:
R В О Р З Я Д Л
– А с этим «а-о» ты вообсче ни бум-бум, – заявил он. – Всё правно нашкрябано: «зэ», «я», «дэ» и «ло»: Заядло. Вишь? Кумексать надыть! – Он воткнул карандаш себе в волосы и, задрав нос, посмотрел на жену.
Джинни вздохнула. В детстве у неё было семьсот братьев, так что она отлично знала, что мысли любого мужчины бегут очень быстро, но зачастую совсем не в ту сторону. А если мужчинам не удаётся приспособить то, что они думают, к тому, что есть, они норовят приспособить то, что есть, к тому, что они думают. И обычно, советовала ей мама, в таких случаях лучше с ними не спорить.
По правде говоря, только пять или шесть пикстов из клана Долгого озера умели как следует читать и писать. Грамоту считали странным увлечением, скорее для тех, кто малость не от мира сего. Ну в самом деле, какой с неё прок, когда, положим, начинается новый день? Буквы не помогут одолеть голыми руками форель или разбойно напасть на кролика с целью отобрать у него шубу и вкусное мясо. От писанины не запьянеешь. Ветер не прочитаешь, по воде не напишешь.
Но над записями не властно время. Они доносят голоса Фиглей, живших много лет назад, и видевших странное, и делавших удивительные открытия. От этого пикстов бросало в дрожь, потому-то некоторые считали, что читать и писать – дурное дело. Но в клане Долгого озера думали по-другому. И своему новому клану Джинни желала только добра.
Быть молодой кельдой нелегко. Ты приходишь в чужой клан вместе с несколькими братьями, которые отправились с тобой, чтобы тебя охранять. Там ты выходишь замуж, и у тебя разом появляются муж и несколько сотен деверей. Если слишком много думать об этом, сердцу становится неспокойно. Дома, на острове посреди озера, Джинни могла хотя бы с мамой поговорить. Но кельде никогда не вернуться в родной дом.
Если не считать нескольких братьев-телохранителей, она совсем одна.
Джинни страдала от одиночества, и тоски по дому, и страха перед будущим. Вот почему совершила ошибку…
– Явор!
В лаз, ведущий в пещеру и замаскированный под кроличью нору, ввалились Грамазд Йан и Хэмиш.
Явор Заядло сердито посмотрел на них:
– Эй, мы тута в буковы играемся!
– Ах-ха, Явор, но мы, как ты велел, зырили, чтоб наша мала карга типсы-топсы отбыла, а за ней роёвник прётся!
Явор Заядло выронил карандаш.
– Взаправды? Нивраз об них в этом мире не слыхал!
– Точняк, Явор! – подтвердил Грамазд Йан. – Он так гундел, что у меня все зубья заныли!
– Дык чё ж вы ей не сказанули, тупитлы? – заорал Явор.
– А с ней жо друга карга была, поучительная, – пояснил Грамазд Йан.
– Мисс Тик? – уточнил Жаб.
– Ах-ха, у ней ишшо лицеморда белая, что твои ёгурти, – кивнул Йан. – А ты грил, чтоб мы ей не казались, Явор.
– Ах-ха, но дык тут жо особ случай… – начал было Явор, но осёкся.
Он был женат не так долго, но у всякого женатого мужчины довольно быстро вырабатывается особое чутьё, целый ряд чувств от шестого и далее, которые подсказывают ему, что он вот-вот окажется по горло в неприятностях.
Джинни легонько притопывала ногой. Руки её по-прежнему были скрещены на груди. На лице застыла улыбка, входящая в набор особых умений, которыми женщины со своей стороны тоже овладевают после свадьбы. Такая улыбка ясно говорит: «Да, ты по горло в неприятностях, но я ещё чуть-чуть подожду – и дам тебе увязнуть по самую маковку».
– Что-что вы там грите про мал-мал каргу? – спросила она, и голос её был тихим и тоненьким, точь-в-точь как у мышки, прошедшей обучение в Гильдии Наёмных Грызунов-Убийц.
– Ой, ну, да, эт’ самое… – заюлил Явор, изменившись в лице. – Ты разве ж её не помятуешь, дорога-мила? Она и на свадьбе была ишшо… Мала карга была нашей кельдой день-друг, тако дело. Стара кельда с неё словесо взяла, прям перед тем, как в Догробный мир возвернуться, – добавил он, словно в надежде, что упоминание покойной кельды спасёт его от надвигающегося урагана. – Ну вот мы и того, призыряем за ней мал-мал, она ж какс-никакс карга нашая и вообсче… – Он говорил всё тише и тише, в конце концов умолк под взглядом Джинни.
– Истова кельда берёт Большого Человека мужем, вот как я Явора Заядло взяла, – сказала она. – И что, я тебе плоха-нехороша жена?
– Хороша, ой хороша… – пробулькал Явор. – Но…
– А на двоих ты жениться не могёшь, эт’ двужёнство будет, так иль нет? – продолжала Джинни сладким, как яд, голосом.
– Ох, до этого ж не дошло! – Явор Заядло принялся затравленно озираться в поисках путей к бегству. – И вообсче, это ж токо на время было, она ж ишшо мал-мала девчура, но котелком варит, и…
– Тута я котелком варю, и я – кельда в этом клане, так иль нет? А кельда могёт быть токо одна, так иль нет? И мой котелок наварил, что боле никто за этой девчурой хвоститься не будет, ясно? Стыд-позор на вашии балды! Девчурке не по нутру, когда умбал навроде Грамазда Йана на неё почёмздря пырится!..
Явор Заядло повесил голову:
– Ах-ха… Всё так… Токо вот…
– Токо что?
– За бедной девчурой роёвник тащится…
Джинни надолго замолчала, потом спросила:
– Точно?
– Ах-ха, о кельда, – встрял Грамазд Йан. – Его гундёж один раз послышишь – век не забуднешь.
Джинни побледнела и прикусила губу.
– Но ты грил, что с ней могуча карга, Явор?
– Ах-ха, токо никто нипочём ишшо не уносил ног от роёвника! Его не пришибить, его не споймать, его не…
– А разве ты не грил мне, как та мала грамазда девчура билась с Кралькой и заборола её? – спросила Джинни. – Сковородксой её пришибла, ты сказанул. Знатца, она крепок орех. Ежли она могуча карга, то сама смекнёт, как быть. У кажденного свой судьбонос в жизни, и это – её. Могуча карга должна сама эт’ пройти.
– Ах-ха, но роёвник жо пожутче, чем… – заикнулся Явор Заядло.
– Там, куды она едет, другие карги будут её карговству учить, – твёрдо сказала Джинни. – А мне судьба кельдовству самой по себе учиться. Уповай, чтоб она училась так же шустро, как я, Явор Заядло.
