Теодор Драйзер
Гений. Оплот

Книга вторая
Борьба

Глава I

Бракосочетание Юджина и Анджелы состоялось в Буффало второго ноября. Как было решено заранее, их сопровождала Мариетта. Предполагалось, что потом все трое поедут посмотреть Ниагарский водопад, затем отправятся в Вест-Пойнт, где сестры повидаются с Дэвидом, после чего Мариетта вернется домой, чтобы рассказать обо всем родителям. Волею обстоятельств все было обставлено чрезвычайно скромно, не надо было проходить через церемониал поздравлений, никто не подносил подарков, за которые нужно было бы благодарить. Анджела объяснила своим родным и друзьям, что Юджину в это время года нельзя надолго отлучаться из Нью-Йорка. Она знала, что он против свадебных торжеств, на которые слетелась бы вся ее родня (Юджин называл это «быть прогнанным сквозь строй»), и охотно согласилась приехать к нему. Семья Юджина еще ничего не знала. В последний приезд домой он намекнул, что, вероятно, женится и что невеста его не кто иная, как Анджела. Но из всех родных только Миртл однажды видела Анджелу, а она жила теперь в Оттумве, в штате Айова. Старик Витла был несколько разочарован. Он надеялся, что Юджин сделает блестящую партию. Его сын, такой видный малый, знаменитый художник, чьи рисунки то и дело печатаются в журналах, должен был, по его мнению, жениться (в Нью-Йорке, где столько возможностей!) уж по крайней мере на богатой наследнице. Разумеется, если Юджину угодно осчастливить какую-то провинциалку, это его дело, но не о том мечтали его родные.

Настроение, при котором проходило брачное торжество – во всяком случае, что касается Юджина, – едва ли соответствовало важности момента. Его мучило сознание, что он, по-видимому, совершает ошибку. Он не мог отделаться от чувства, что только стечение обстоятельств и его собственная слабохарактерность принуждают его выполнить обещание, от которого, пожалуй, следовало отказаться. Единственное, чего он этим, безусловно, достиг, это избавил Анджелу от злополучной участи старой девы. Но это представлялось ему слабым утешением. Анджела была мила и преданна, она чрезвычайно серьезно относилась к жизни, к нему лично и ко всему, что взывало к ее чувству долга. Но не такой Юджин рисовал себе настоящую подругу – возлюбленную, которая была бы смыслом и венцом его существования. Где же тот священный огонь, который должен сейчас гореть в его душе? Где они, возвышенные мысли о будущей совместной жизни? Где то чувство, которое он испытал, впервые увидев Анджелу в доме ее тетки в Чикаго? Что-то произошло. Не сам ли он опошлил свой идеал излишней интимностью – сорвал прекрасный цветок и втоптал в грязь? Неужели в браке действительно нет ничего, кроме физической страсти? Или же истинный брак представляет собой нечто более благородное – союз высоких мыслей и чувств? В таком случае разделяет ли их с ним Анджела? Она как будто тоже обнаруживала порой возвышенные чувства и стремления. Нельзя сказать, чтобы она отличалась широтою ума и большим развитием, но это не мешало ей чувствовать хорошую музыку и разбираться в прочитанном. Она ровно ничего не понимала в искусстве, но душа ее тянулась к прекрасному. Почему же этого недостаточно, чтобы их жизнь была сносной, спокойной и даже приятной? И действительно ли этого недостаточно?

Но сколько Юджин ни раздумывал над этим, у него не проходило ощущение, что в их союзе что-то неладно. Правда, он честно выполнил свой долг – обязательство, которое он сам на себя взвалил, – и все же не чувствовал себя счастливым. Он шел на этот брак как человек, соглашающийся на известную жертву в угоду общественному мнению. Возможно, что все обойдется, а возможно, что и нет. Он не мог согласиться с существующими взглядами, что браки заключаются на всю жизнь и что если он сегодня женится на Анджеле, то должен будет жить с ней до конца дней своих. Он знал, что таков общепринятый взгляд на брак, но ему этот взгляд был отнюдь не по душе. Союз двух людей, по его мнению, должен основываться на сильном желании жить вместе, и ни на чем другом. Он не имел представления о чувстве долга, которое внушает человеку привязанность к своему потомству, так как у него не было ни детей, ни желания ими обзаводиться. Дети – это только лишняя неприятность. Брак – уловка, с помощью которой природа вынуждает человека осуществлять ее цели, состоящие в продолжении человеческого рода. Любовь – западня, страсть – наспех состряпанная приманка. Природа и закон продолжения жизни заставляют человека выполнять то, что ему назначено, как, скажем, ломовую лошадь заставляют тащить тяжелый груз. Юджин считал, что ничем не обязан ни природе, ни закону продолжения жизни на земле. Он не просил, чтобы его произвели на свет. Путь его не был усыпан розами. Так почему же он должен делать то, чего требует от него природа?

Встретившись с Анджелой, он нежно поцеловал ее, так как при виде ее в нем снова вспыхнуло желание, еще недавно настойчиво владевшее им. Со времени их последней встречи он не прикасался к женщине, главным образом потому, что никого поблизости не было, но еще и потому, что воспоминания и ожидания, связанные с Анджелой, были слишком живы, и сейчас с нетерпением ждал конца брачной церемонии. Еще утром он позаботился о разрешении на брак, и с поезда, которым прибыли Анджела с Мариеттой, отвез их прямо к методистскому священнику. Обряд, который так много значил для Анджелы, в глазах Юджина не играл никакой роли. Клочок бумаги, полученный им в отделе регистрации браков, и стереотипная фраза о том, что отныне он должен «любить, беречь и почитать», казались ему простой формальностью. Конечно, он будет любить, уважать и беречь ее, если это окажется возможным, – в противном же случае не станет этого делать. Анджела между тем, надев обручальное кольцо и услышав знаменательные слова: «Этим кольцом обручаю тебя», почувствовала, что все ее мечты сбылись. Теперь она действительно по-настоящему миссис Юджин Витла. Ей незачем больше терзаться мыслью, что придется кончать с собой, что она будет опозорена или что ей суждена одинокая, достойная жалости жизнь. Она стала женою художника, многообещающего художника, и будет жить в Нью-Йорке. Какая будущность открывается перед нею! Значит, Юджин все же любит ее. Она считала, что он доказал это. Он потому медлил с женитьбой, что ему трудно было надлежащим образом устроить их совместную жизнь. Иначе он давно бы на ней женился.

Они отправились в отель «Ирокез», записались там как муж и жена и сняли отдельный номер для Мариетты. Последняя под тем предлогом, что ей хочется после езды в вагоне скорее принять ванну, покинула их, обещав поспеть к обеду. Юджин и Анджела остались наконец одни.

И тут он убедился, что, вопреки всем прекрасным теориям, радость этой минуты в значительной мере притуплена для него прежней близостью с Анджелой. Правда, он снова может обладать ею. Желание, которое так сильно владело им, будет удовлетворено, но с него сорван покров заманчивой тайны. Их настоящая свадьба была отпразднована в Блэквуде несколько месяцев назад, а то, что происходило сейчас, было буднями брака. Юджин вновь испытал острое и сладостное ощущение их близости, но обаяние чего-то чудесного, неизведанного исчезло. Он жадно обнял Анджелу, но теперь в нем говорило скорее грубое физическое влечение, чем благоговейный восторг.

Для Анджелы же ничто не изменилось. У нее было любящее сердце, и в Юджине заключался для нее весь мир. В ее глазах он вырастал в героическую фигуру. Его талант был священным огнем. Ни один человек на свете не мог знать столько, сколько знал Юджин. Никто не мог сравниться с ним как художник. Правда, он не был практичен, как другие мужчины (ее братья и зятья, например), зато он гений – незачем ему быть практичным. Она уже думала о том, какой будет ему преданной женой, верной помощницей на пути к успеху. Ее опыт учительницы, ее умение дешево покупать, ее практический ум – все это окажет ему большую помощь.

Два часа, оставшиеся до обеда, они предавались любовным утехам, а затем оделись и спустились в ресторан. Анджела сшила себе к свадьбе несколько нарядных платьев, истратив на это сбережения многих лет, и сейчас была исключительно красива в черном шелковом платье со вставкой и рукавами из светло-серого шелка, расшитого мелким жемчугом и черным бисером. Мариетта в бледно-розовом шелковом платье, нежном, как цвет персика, сильно вырезанном, с короткими рукавами, блистала юностью, свежестью и жизнерадостностью. Теперь, когда она благополучно выдала сестру замуж, она ни в коей мере не считала себя обязанной прятаться от Юджина или скрывать свою красоту из боязни затмить Анджелу. Она была в исключительно веселом настроении, и Юджину трудно было – даже в эту минуту – не сравнивать ее с сестрой. Улыбка Мариетты, ее остроумие, ее безотчетная смелость – все это представляло резкий контраст с тихой Анджелой.

Кричащая роскошь современных отелей теперь никого уже не удивляет; но для Анджелы и Мариетты в этом было достаточно новизны, и окружающая обстановка произвела на них сильное впечатление. В пышном убранстве отеля Анджела видела знамение ожидающего их с Юджином блистательного будущего. Ковры, портьеры, лифты и официанты – вся эта дешевая роскошь говорила ей о чем-то возвышенном. После дня, проведенного в Буффало, куда их привлекли красоты Ниагарского водопада, новобрачные отправились в Вест-Пойнт. Здесь они побывали на параде в честь какого-то заезжего генерала и на балу в военной академии. Прелестную Мариетту встретил такой успех среди товарищей ее брата, что она решила остаться в Вест-Пойнте еще на неделю, так что Юджин и Анджела могли отправиться в Нью-Йорк и побыть там некоторое время одни. Они пробыли в Вест-Пойнте ровно столько, сколько потребовалось, чтобы сдать Мариетту в надежные руки, а затем уехали в Нью-Йорк, спеша вступить во владение своими апартаментами на Вашингтон-сквер.

Поезд прибыл вечером, и панорама освещенного города, открывшаяся перед ними с берега Северной реки, против Сорок второй улицы, произвела на Анджелу огромное впечатление. Она не имела ни малейшего представления о Нью-Йорке, и когда кеб, по указанию Юджина, свернул на Бродвей и, часто останавливаясь, направился к Пятой авеню, ее глазам впервые открылся тот сверкающий мишурным блеском проспект, который впоследствии получил название «великого белого пути». Юджин давно уже научился видеть здесь характерные для нью-йоркской жизни дешевку и фальшь, но все же эта выставка красоты, нарядов и дутых репутаций еще не потеряла для него своей заманчивости и невольно действовала на его воображение. Здесь можно было встретить театральных критиков и известных актеров, актрис и хористок – богинь и одновременно игрушек жадных, невежественных, ненасытных богачей. Юджин показывал Анджеле театры, обращал ее внимание на известные имена, описывал рестораны, отели, магазины и лавки, в которых продаются всякие безделушки и побрякушки, пока наконец они не свернули на нижнюю часть Пятой авеню, где еще царило спокойное величие внушительных особняков и атмосфера консервативного богатства. На Четырнадцатой улице Анджела издали увидела арку Вашингтона, залитую желтовато-белым заревом электрических фонарей.

– Что это такое? – заинтересовалась она.

– Это арка Вашингтона, – ответил Юджин. – Она видна из нашей квартиры, с южной стороны площади.

– Как красиво! – воскликнула она.

Арка привела Анджелу в восторг, а когда они миновали ее и их взорам открылась вся площадь, ей показалось, что она в раю и что жить тут просто наслаждение.

– Здесь? – спросила она, когда кеб остановился у здания, где находилась студия.

– Да, здесь. Тебе нравится?

– Очень, – ответила она.

Они поднялись по белым каменным ступеням старинного дома и далее по лестнице, устланной красной дорожкой, на третий этаж и вошли в тесную студию, где Юджин, чиркнув спичкой, зажег (для большего эффекта) восковые свечи. По мере того как он зажигал одну свечу за другой, мягкий свет все ярче озарял комнату, и тогда Анджела увидела старинные стулья чиппендейл, письменный стол хэпплуайт, фламандский ларь, в котором хранились старые и новые рисунки, зеленую сеть, усыпанную блестящими осколками, напоминавшими рыбью чешую, четырехугольное зеркало в золоченой раме над камином, а на мольберте – большую, сразу бросившуюся ей в глаза картину: три паровоза в серую, пасмурную погоду. Все это показалось Анджеле верхом красоты. Теперь она поняла, насколько велика разница между банальной роскошью отеля и обстановкой студии, в которой чувствовался своеобразный вкус ее владельца. Тяжелые канделябры-семисвечники по обеим сторонам квадратного зеркала ошеломили ее, а черный рояль, стоявший в углублении за наполовину задернутой сетью, вызвал у нее возглас восхищения.

– О, как красиво! – воскликнула она, подставляя Юджину лицо для поцелуя.

Он обнял ее, и она снова принялась изучать картины, мебель, медные и бронзовые безделушки.

– Когда же ты все это раздобыл? – спросила она, потому что Юджин не успел ей рассказать о своей удаче: как он узнал о предстоящем отъезде Декстера и снял у него студию, с условием вносить за нее арендную плату и содержать в порядке.

– Студия не моя, – небрежно ответил он, растапливая камин, в котором швейцар заранее приготовил дрова. – Я снял ее на время у Рассела Декстера. Он уехал в Европу, где пробудет до следующей зимы. Я подумал, что это лучше, чем ждать твоего приезда и потом уже обставлять квартиру. Мы успеем это сделать и будущей осенью.

Он надеялся, что весною ему удастся устроить выставку и что-нибудь выгодно продать. Так или иначе, выставка принесет ему известность и даст возможность больше зарабатывать.

У Анджелы упало сердце, но уже через секунду она овладела собой. Разве не чудо, что Юджину удалось снять хотя бы на время такую замечательную студию. Она глянула в окно. Перед нею расстилалась окаймленная рядами домов огромная площадь с купами деревьев, еще сохранявших редкую пыльную листву, с десятками фонарей, которые шипя излучали ослепительно-яркий свет, с изящными контурами желтовато-белой арки у выхода на Пятую авеню.

– До чего здесь хорошо! – снова воскликнула она и, подбежав к Юджину, обвила его шею руками. – Я и думать не могла, что будет так чудесно. Как ты меня балуешь.

Она протянула ему губы, и он ущипнул ее за щеку и поцеловал. Они вместе обошли кухню, спальню и ванную, а немного спустя задули свечи и отправились на покой.

Глава II

После тишины маленького городка, после однообразия и простоты провинциальной жизни и скучных, утомительных обязанностей сельской учительницы незнакомый мир, в который окунулась Анджела, показался ее изумленному взору исполненным красоты, радостной новизны и счастья. Если человеческие чувства быстро притупляются под действием часто повторяющихся впечатлений, то столь же свойственно им преувеличивать красоту и прелесть непривычного. Раз это ново, то должно быть лучше, чем все, что было раньше. Как часто внешняя обстановка, которой мы себя окружаем, меняет наше отношение к жизни! Если человек был беден, богатство сделает его на время как будто счастливым. Если он находится среди людей чуждых взглядов, то, очутившись в благоприятном окружении, он будет некоторое время думать, что все его затруднения разрешены. Это показывает, как мало знакомо нам то внутреннее спокойствие, которое не могут поколебать никакие изменения в наших материальных условиях.

Когда Анджела проснулась на другое утро, студия, где ей предстояло жить, показалась ей верхом совершенства. Она восхищалась вкусом, с каким все было расставлено, и радовалась таким удобствам, как ванна с горячей и холодной водой тут же, рядом со спальней, и кухня с аккуратными рядами необходимой посуды и утвари. Из небольшого уголка, где они устроили столовую, видна была сама студия. Здесь Анджела получила свои первые представления об искусстве, предметом которого является природа, красота форм человеческого тела, многообразие красок и оттенков. Как это было непохоже на существование школьной учительницы! Когда она сравнивала длинный приземистый старенький дом в Блэквуде, его подслеповатые окошки, затененные плющом, небрежно разбросанные клумбы и большую лужайку с этой студией, тесно заставленной и замысловато убранной, с окнами, выходящими на Вашингтон-сквер, все было в пользу последней. Впрочем, по мнению Анджелы, их даже и сравнивать было нельзя. Если бы она прочитала мысли Юджина, ей трудно было бы понять, что ее родной городок, уединенная ферма ее отца, голубые воды маленького озера и тени высоких деревьев на лужайке сроднились в его представлении не только со всем, что есть истинно прекрасного, но и с ее собственным очарованием. Среди всей этой красоты она и сама была прекрасной. Она не понимала, как много теряет, расставшись с ней. Самой Анджеле эти спутники ее прежней жизни казались теперь неприглядными, ненужными, не стоящими внимания.

Зато новый мир был для нее в своем роде чудесной пещерой Аладдина. Когда она утром глянула из окна на огромную площадь и впервые увидела ее, залитую ярким солнцем, с рядом внушительных кирпичных зданий на севере и с гигантским небоскребом на востоке, увидела грузовики, подводы, трамваи и экипажи, грохотавшие внизу по мостовой, на нее повеяло молодостью и энергией.

– Придется нам одеться и идти завтракать в ресторан, – сказал Юджин. – Я не догадался что-нибудь припасти. Признаться, я не знал бы даже, что купить, если б и захотел. Мне еще никогда не приходилось хозяйничать.

– Не важно, – ответила Анджела, гладя его руки. – Давай лучше не ходить в ресторан, разве только не удастся ничего придумать. Сначала я загляну сюда.

Не теряя времени, она направилась в крохотный чуланчик, отведенный под кухню, посмотреть, что там есть из посуды. Она мечтала о том, как будет готовить, вести хозяйство, ухаживать за Юджином, баловать его, и вот теперь ей представлялась эта возможность. Оказалось, что у Декстера, их щедрого хозяина, было много всяких необходимых в хозяйстве вещей: два фарфоровых сервиза – обеденный и кофейный – коричневый и голубой, кофеварка, прелестный матово-синий чайник с такими же чашками, вафельницы всех фасонов и размеров, сотейник для жаркого, всевозможные кастрюли и сковородки, а также в изобилии ножи и вилки, серебряные и простые. По-видимому, он время от времени принимал гостей, так как Анджела нашла хлебницу, сухарницу, банки для сахара, муки и соли, а в маленьком шкафчике с выдвинутыми ящиками всякие пряности.

– Да тут ничего не стоит самой что-нибудь приготовить, – сказала Анджела, зажигая газ, чтобы убедиться, в порядке ли плита. – Я сбегаю только в магазин, если ты меня проводишь, и закуплю все, что нужно. Это займет несколько минут. Потом я уж сама осмотрюсь.

Юджин охотно согласился. Анджела всегда считала, что из нее выйдет идеальная хозяйка, и теперь, когда ее Юджин был с нею, ей не терпелось скорее приступить к делу. Вот будет удовольствие показать ему, как она прекрасно управляется с хозяйством, как работа спорится у нее в руках, как бережно она обращается с деньгами – их общим достоянием.

Убедившись, что искусство не бог весть какое доходное занятие, Анджела сокрушалась в душе, что не принесла мужу приданого. Но она знала, что Юджин не придает этому значения. Ведь он так непрактичен. Он, конечно, великий художник, но в житейских делах совершенное дитя, особенно по сравнению с ней. Да и неудивительно – ведь она столько времени покупала все необходимое для своих братьев и сестер, выгадывая каждый цент.

Анджела свернула волосы в аккуратный узел, вынула из саквояжа (сундуки еще не прибыли) изящное домашнее светло-зеленое платьице, надела его и с Юджином в качестве проводника отправилась разыскивать магазины. Когда они стояли вместе у окна, он объяснил ей, что в переулках, радиусами расходящихся к югу от площади, тянутся рядами лавки итальянских торговцев – мясников, булочников, зеленщиков. В один из таких переулков они сейчас и направились.

Очутившись на оживленной улице, Анджела ахнула – такое кругом было движение и столько толпилось народа.

Они купили картофеля, помидоров, яиц, муки, масла, бараньих котлет и соли – с десяток всяких пакетов и всего понемножку – и поспешили обратно в студию. Некоторые лавки своим видом произвели на Анджелу отталкивающее впечатление. Попадались, правда, и довольно опрятные, и все же ей представлялось странным делать покупки в итальянском квартале, среди шумливой, оживленно жестикулирующей оравы женщин и детей со смуглыми, как дубленая кожа, лицами и лихорадочно горящими глазами. Юджин, в коричневом костюме и мягкой зеленой шляпе, казался здесь человеком из другого мира. Он был такой стройный и так выделялся среди окружающих своим спокойным достоинством и сдержанной речью, когда, обращаясь к ней, делился своими впечатлениями.

– Они особенно хороши с серьгами в ушах, – сказал он про итальянок.

– Этот угольщик – настоящий корсиканский бандит, – заметил он в другом случае.

– Посмотри на ту старуху, с нее можно писать Эндорскую волшебницу.

Анджела была целиком поглощена покупками. Она весело улыбалась Юджину, но думала о своем. Все ее мысли были заняты тем, в каких количествах закупить продукты, где хранить молодой картофель, вполне ли чист ледник, сколько времени потребуется на то, чтобы осторожно обмахнуть пыль со всего, что стоит в студии. Голые кирпичные стены зданий, грязь и отбросы в водосточной канаве, голодные, тощие бродячие собаки и кошки, густые толпы пешеходов – во всем этом она не находила ровно ничего живописного. И, лишь прислушавшись к замечаниям Юджина, звучавшим очень серьезно, она стала догадываться, что окружающее представляет в глазах художника какой-то интерес. Если Юджин так говорит – значит так и есть. Удивительный это мир, каков бы он ни был, – и, несомненно, она будет очень, очень счастлива.

Они позавтракали горячими бисквитами с маслом, омлетом с помидорами, жареным картофелем со сметаной и кофе. Юджин, столько времени довольствовавшийся однообразной ресторанной стряпней, нашел этот завтрак идеальным. Сидеть в собственной квартире, против очаровательной жены, которая только и думает, как бы тебе угодить, перед обильным столом, уставленным блюдами, лучше которых ты никогда не едал, – ничего более приятного нельзя и представить. И он мысленно рисовал себе счастливое будущее, если только удастся добыть средства для такой жизни. Конечно, денег потребуется много, гораздо больше, чем он до сих пор зарабатывал, но он все же рассчитывал свести концы с концами. После завтрака Анджела играла на рояле, а потом, когда Юджин выразил желание поработать, она уже по-настоящему взялась за свои хозяйственные обязанности. Как раз прибыл багаж, не говоря уже о том, что надо было позаботиться о втором завтраке и обеде, а тут и любовь предъявляла свои права – словом, дел у нее набралось больше чем достаточно.

Первое время эта жизнь казалась им восхитительной. Юджин предложил пригласить к обеду Смайта и Мак-Хью – самых близких своих приятелей. Анджела охотно согласилась, тем более что и сама горела желанием познакомиться с друзьями Юджина. Пусть убедятся, что она не хуже других умеет принять гостей. Она стала усиленно готовиться к среде – на этот день был назначен обед – и уже с самого утра была как на иголках, до того ей хотелось увидеть, что представляют собой друзья Юджина, и узнать, какого они будут мнения о ней.

Званый обед сошел как нельзя лучше. Студия произвела на двух веселых друзей большое впечатление, и они не скупились на похвалы, а Юджина поздравляли с тем, что судьба наградила его такой женой. Анджела в том же платье, что и на обеде в Буффало, была очень эффектна, а ее густые золотистые волосы совершенно очаровали Смайта и Мак-Хью.

– Ух, какие косы! – потихоньку заметил Смайт своему приятелю, так чтобы хозяева не услышали.

– Да, ничего не скажешь, – ответил Мак-Хью. – И вообще, хозяюшка у него хоть куда, не правда ли?

– Еще бы! – сказал Смайт, которого восхищали безыскусственность и добродушие этой девушки с Запада.

Немного погодя они в несколько более изысканных выражениях высказали свое восхищение вслух, и Анджела была чрезвычайно довольна.

Мариетта, только что приехавшая в Нью-Йорк, еще не показывалась гостям. Она переодевалась в единственной спальне, которой располагала студия. Анджела, в своем очаровательном наряде, лично наблюдала за приготовлениями к обеду. С помощью швейцара она раздобыла девушку, которая помогла ей прислуживать за столом, но кухарку так и не удалось найти. Обед состоял из супа, рыбного блюда, жареных цыплят и салата. Наконец вышла Мариетта, совершенно обворожительная в своем розовом шелковом платье. При виде ее Смайт и Мак-Хью остолбенели, и Мариетта немедленно пустила в ход свои чары. Для этой девушки не существовало разницы между мужчинами – она каждого готова была сделать своим рабом, надеть на вертел своей красоты и томить в соку любовных терзаний. Впоследствии Юджин прозвал улыбку Мариетты кинжалом. Стоило ей улыбнуться, как он восклицал:

– А! Клинок снова вынут из ножен! В кого-то он сегодня вонзится? Бедная жертва!

Теперь он был зятем Мариетты и мог позволить себе обнять ее за талию, а она пользовалась родственными отношениями, чтобы целоваться с ним. В Юджине было что-то, что всегда влекло ее, и в течение этих первых дней после свадьбы сестры она давала волю своему давнишнему желанию чувствовать себя в его объятиях, оставаясь, однако, начеку и тем самым заставляя его держаться в рамках. Втайне ее очень интересовало, насколько она ему нравится.

Едва она показалась, Смайт и Мак-Хью вскочили и принялись хлопотать вокруг нее. Мак-Хью предложил ей свое место у камина. Смайт не отставал от друга.

– Я провела чудесную неделю в Вест-Пойнте, – весело затараторила Мариетта. – Вы представляете, все время танцы, парады, прогулки с военными.

– Предупреждаю вас обоих – вы на краю пропасти, – сказал Юджин, уже усвоивший привычку дразнить Мариетту. – Эта женщина опасна. И вам, как художникам с именем, не мешает поостеречься.

– Как вам не стыдно, Юджин, – рассмеялась Мариетта, показывая свои прелестные зубки. – Ну вы подумайте, мистер Смайт, разве это не безобразие – так рекомендовать сестру своей жены? Тем более что я приехала всего на несколько дней, у меня и времени-то в обрез. Я нахожу, что это возмутительно.

– Это просто позор, – отозвался Смайт, обнаруживая полную готовность сделаться ее жертвой. – Не такой вам нужен был зять. Если б вы имели дело с человеком, которого я хорошо знаю…

– Форменное издевательство, – добавил со своей стороны Мак-Хью. – Впрочем, много времени вам и не понадобится.

– Ну, уж это совсем не по-рыцарски, – рассмеялась Мариетта. – Я вижу, что все здесь против меня, за исключением мистера Смайта. Но ничего, вы еще пожалеете, когда я уеду.

– Охотно этому верю, – с чувством сказал Мак-Хью.

Смайт ничего не сказал. Он просто млел от восторга перед этой девушкой, у которой цвет лица напоминал персики со сливками. Он пожирал взглядом ее волнистые каштановые волосы, блестящие голубые глаза и точеные руки. Каким раем должна быть жизнь с этим веселым и добродушным созданием. «Интересно было бы знать, – думал он, – что представляет собой семья, с которой Юджин породнился. Анджела, Мариетта, брат в Вест-Пойнте – не иначе как милые, добропорядочные и состоятельные люди». Мариетта отправилась на кухню помогать сестре, и Смайт, воспользовавшись отсутствием Юджина, шепнул приятелю:

– Что ты скажешь? Ведь он совсем неплохо устроился? А эта, помоложе, – настоящая красотка! Она, пожалуй, перещеголяет сестру.

Мак-Хью только глазел по сторонам. Все здесь приводило его в восхищение. Старинная мебель, ковры, портьеры, картины, горничная в белом передничке и наколке, Анджела, Мариетта, стол, накрытый белоснежной скатертью и уставленный разноцветным фарфором, серебряные канделябры – подумать только, что в каких-нибудь десять дней с Юджином произошло такое превращение. Уж действительно кому повезет… Эта студия была редкостной находкой… Ведь вот другим… И Мак-Хью задумчиво покачал головой.

– Ну, – спросил Юджин, который выходил в спальню, чтобы переодеться к обеду, – что ты скажешь, Питер?

– Скажу, что ты идешь в гору, Юджин. Я никак не ожидал. Благодари небо. Тебе, безусловно, везет.

Юджин загадочно улыбнулся. «Действительно ли это так?» – подумал он. Ни Смайту, ни Мак-Хью, ни кому другому и невдомек, при каких обстоятельствах все произошло. Сколько, в общем, лицемерия на свете! Даже смешно, до чего обманчива видимость! Если бы кто-нибудь знал, какая необходимость толкнула его на поиски квартиры и с каким тяжелым сердцем он взялся за это.

Мариетта вернулась в студию, а с нею и старшая сестра. Анджела прониклась теплым чувством к обоим друзьям мужа – к этим мальчикам, как она уже мысленно их называла.

Юджин усвоил себе манеру характеризовать каждого, о ком бы ни заговорил, как «славного малого» – его обычное определение. Так и эти двое одаренных молодых людей были для него всего лишь славными ребятами из провинции, как и сам он, и Анджела стала относиться к ним так же.

– Мне бы очень хотелось как-нибудь набросать ваш портрет, миссис Витла, – сказал Мак-Хью, когда Анджела снова заняла свое место у камина. В последнее время он пробовал свои силы в портретной живописи и рад был случаю попрактиковаться.

Анджела пришла в восторг и от лестного предложения, и от того, что услышала в первый раз «миссис Витла» из уст старого друга Юджина.

– Я буду очень рада, – ответила она, зардевшись.

– Честное слово, ты прелестна, Ангелочек! – воскликнула Мариетта, обнимая сестру за талию. – Нарисуйте ее с косами, мистер Мак-Хью, ведь она совершеннейшая Гретхен.

Анджела снова вспыхнула.

– Я, собственно, сам об этом подумывал, Питер, – сказал Юджин. – Но так и быть, попробуй ты. Я не большой мастер по части портрета.

Смайт улыбнулся Мариетте. Ему бы очень хотелось нарисовать ее, но человеческие фигуры давались ему плохо, разве лишь как детали для его морских видов. При этом мужчины удавались ему лучше женщин.

– Вот если б вы были старым морским волком, мисс Блю, – сказал он, обращаясь к Мариетте, – я бы создал из вас шедевр.

– Что ж, за этим дело не станет, если только вы напишете мой портрет, – весело отозвалась она. – Воображаю, как бы я была хороша в высоких сапогах и в непромокаемом плаще, не правда ли, Юджин?

– По-моему, вы были бы красавицей, – сказал Смайт. – Приходите к нам в студию, и я вас наряжу. У меня есть полный костюм моряка.

– Непременно приду, – рассмеялась Мариетта. – Вы только скажите когда.