Татьяна Заостровская
Матрёшка. Перезагрузка
Но что-то есть в этом Сашке, не могу о нём не думать. Он, хоть с Легычем и тусуется на районе, отличается от всех. На прошлой неделе шёл за руку с маленькой девочкой и нисколько не стеснялся. Хотя наши бы перед всеми ни за что не стали с малышней сюсюкаться, стремновато как-то. Они же, типа, взрослые, с сигаретами, все их понты – собраться кучей и делать вид, что «крутые».
А Сашка шёл, о чем-то болтал, наверное, сестрёнка его. Надо у Маруси спросить, она всё знает. И так хорошо смеялся! Не так, когда над Сусликом издеваются, совсем не так.
Всё-таки нам, девчонкам, легче. Можно по любому двору пройти спокойно, даже в другом районе. Ну, если не сильно поздно. А парни друг на друга наезжают, чуть испугался – станут издеваться. Смотришь на них – неужели наши родители такими же были? Неуклюжими, с пушком? Не знаю. Короче, если сейчас выбирать, то лучше – Сашка. Может, и поставлю ему лайк. Пока просто поболтаем, а потом, когда прыщ пройдёт, можно и встретиться.
Всё бы хорошо, если не учёба. Тут же забыла и о прыще, и о Сашке. Как же сделать так, чтобы физичка вывела четвёрку за год? Мне это нафиг не нужно. Это папа вбил себе в голову, что я должна поступить в ВУЗ. Обязательно в технический! Папа у меня нормальный, только «пунктик» у него – сам не доучился и теперь спит и видит, как я в деловом костюме хожу по офису с папочкой бумаг.
И никого не волнует, чего я хочу на самом деле! Никому нет дела до моей мечты.
Саша
Саша всегда нравился девчонкам. Подумаешь – ничего такого, это было естественно. И он не страдал, как его друзья, что кто-то не обращает на него внимания. Ну, не обращает эта, обратит другая. И всегда получалось. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Совет классика работал на сто процентов. Самые красивые девочки, на его вкус, заигрывали с ним. В седьмом классе его пригласила на день рождение одноклассница, и они поцеловались. Потом она хотела с ним «дружить», но как раз мама вышла замуж, и Саша обозлился на всех женщин без исключения. Та одноклассница до сих пор на него дулась. Неудобно получилось – она ведь не виновата. Да и ладно.
Любовь? Саша считал, что это всё глупости, придуманные «улетевшими» девчонками. Конечно, ему хотелось с кем-то встречаться, хотелось секса. Тем более парни в компании только об этом и болтали. Но тут всё было не так-то просто.
Прошлым летом, когда он подрабатывал на стройке, познакомился с молодыми маляршами. Те сразу заметили симпатичного подростка и флиртовали с ним. Они казались Саше старыми, хотя им было-то всего по девятнадцать-двадцать лет. Саша таскал кирпичи, разбирал мусор, какие-то доски, было очень тяжело. Он пошёл работать назло маме и бабушке, которые охала-ахали, что он «надсадится». Хотелось доказать, что и без маминых денег, а, особенно, без денег её нового мужа, он вполне мог обойтись. Ну, и пострадать хотелось у них на глазах – пусть помучаются, что «ребёнка» довели.
В первые дни болело всё. Саша таскал кирпичи, возил тачки с цементом и всё больше злился. Всё ещё на маму, конечно. Но на глазах у девчонок пришлось держаться. Улыбаться, отвечать на «подколы». Делать вид, что ему всё просто и легко. Пусть они были в перемазанных спецовках и совсем не нравились. Одна была рыжая, очень некрасивая, зато смешно прикалывалась над подружками. Вторая деваха тоже была не очень, сутулилась, курила и всё время материлась. Ксюша, третья, была самая из них симпатичная. Ярко красилась и считала себя «роковой», рассказывала о своих приключениях, о мужиках. Саша слушал, развесив уши. От её хохотка, намёков и подмигиваний ему становилось как-то странно, не по себе. Она тоже курила, и когда Саша отдыхал и подходил с ними поболтать, близко наклонялась, улыбалась маняще, как ей казалось;
«А ты, Сашка, симпотный чел, девчонка-то есть у тебя? Смотри, отобью!»
Его тянуло к ней. Может, из-за выставленной напоказ доступности. Даже в грязной спецовке, в замазанной косынке она манила, обещая что-то новое, непонятное. Но когда наклонялась к нему, от неё пахло вчерашним перегаром и куревом, вперемешку с запахом красок и ацетона. Саша готов был отшатнуться и под любым предлогом отходил подальше. Потом забывал, снова подходил, загипнотизированный подмигиваниями, хриплым шепотком, рассказами об очередном ухажёре. И снова отбегал.
Однажды после смены Ксюша подхватила Сашу под локоток: «Куда торопишься, к мамочке?» Ехидное замечание обезоружило, и он нехотя поплёлся за подружками. В нормальной одежде они казались моложе. Даже рыжая подружка, кокетливо завязавшая хвостик, стала симпатичнее. Мужеподобная не старалась прихорашиваться, широко шагала в джинсах, сутулясь и по-мужски сплёвывая.
– Ксюха! Кончай совращать ребёнка, – подхихикивали подружки, подходя к дому Ксюши.
– Санёк, у тебя бабки-то есть? Девушек угостить? – ухмыльнулась мужиковатая.
Саша полез за деньгами, вытащил мятые сотни. Спутницы заржали, так нелепо он выглядел – взъерошенный, покрасневший, с каким-то ужасом смотревший на грубую деваху. Нет, не так представлял Саша, какие должны быть отношения. Не таких «девушек» рисовало просыпающееся мужское воображение.
– Ладно, не бзди, – рыжая потрепала его по щеке, – У-у, какой холёсий.
Саша дёрнулся, сжал зубы. Так говорят о щенках, о котятах. Он им покажет, никакой он не «холёсий».
Сели за наспех накрытый стол, с бутылкой дешёвой водки посередине. Глядя на сковородку с дымящимися макаронами с тушенкой, Саша вспомнил о вкусных бабушкиных котлетках. «Что я здесь делаю?» – так и хотелось спросить себя. Краем зацепила мысль, что бабушка, наверное, волнуется, маме звонит, та тоже дёргается. Глянул на телефон – пять пропущенных, вышел из-за стола.
– Что, девушка потеряла? – Ксюша прижалась к нему в маленьком коридорчике. Туго обтянутая грудь была хитро поднята почти к подбородку, Саша машинально упёрся в неё взглядом, боясь снова почувствовать отвратительный запах курева. И тут же забыл о звонках. Ксюша томно посмотрела на него, запрокинув голову. Саша заметил светлые корни волос. Она оказалось блондинкой, покрашенной в жгуче-чёрный. Он почему-то пожалел её, почувствовав за напускной весёлостью грусть и заброшенность.
Девчонки, хихикая, включили в комнате музыку. Заиграл тягучий «медляк». Ксюша прижалась к Саше в проёме двери и стала рассказывать о себе, то и дело поднимая голову, заглядывая в глаза.
Жила она со старенькой тёткой. Мать пила и давно её бросила. После училища пошла работать, и ничего ей не надо – всё у неё классно. Мужики её любят…
Саша топтался под музыку, чувствуя себя неловко. Жутко хотелось есть, даже макароны показались аппетитными. Девчонки уже вовсю жевали, не дожидаясь, разлили по рюмочке. А Ксюшка не отпускала Сашу, вцепившись в него, всё говорила и говорила. Дотягивалась рукой до его макушки, проводила по щеке. Саша никогда не чувствовал такой дикой смеси в себе: голод, усталость после тяжёлого дня и одновременно восторг от того, что взрослая женщина прижималась к нему, Всё глубже и глубже пробивала дрожь. Ксюша вжалась в него ещё сильнее, уводя от двери. Сама положила его руки себе на бёдра. Саше было неудобно, но он послушно держал её. И уже сам повёл рукой выше, наткнулся и наконец-то потрогал торчащую грудь. Нащупал только твёрдый лифчик.
– Ну, ты чё? В первый раз, что ли, ученик? – Ксюша прислонилась к вешалке, за её спиной топорщились кучей навешанные куртки, пальто не по сезону, раскинув рукава в приглашающих объятьях. Саша уткнулся в удушающий старушечий запах. Ксюша молчала, полузакрыв глаза и тяжело дыша. Какая-то часть Саши понимала, что необразованная девочка так представляла себе страсть и, скорее всего, переигрывала. Что-то было не так, Саша чувствовал. Слишком отталкивающие декорации: грязная прихожая, обшарпанные стены, запах бедности. В комнате звенели вилками, переговаривались и громко чокались подружки.
Всё. Всё было не так, если быть честным. Но Ксюша, прежде всего, была женщиной, и это всё перевешивало.
Она устала ждать, закатив глаза, поцеловала его. Умело впилась, сама расстегнула кофточку, не переставая целоваться, взяла Сашину руку и снова положила на грудь.
«Неужели это будет прямо здесь?» – Сашины мысли беспомощно метались между желанием, захватившим его и брезгливостью. Желание побеждало, Ксюша ловко расстегнула ему брюки. Мысли перестали метаться, всё стало предельно просто и ясно. Сейчас, ещё немного… он начал неумело стягивать невидимые в темноте колготки. Ксюша извивалась, помогая, постанывала.
Послышался хруст. Вешалка не выдержала напора, рухнула. Старые пальто, взмахнув рукавами, накрыли барахтающихся на тумбочке.
За спиной Саша услышал гогот. Девчонки выскочили на шум и громко комментировали.
– Ну, Ксюха, мужика-то не покормила, не напоила, сразу в дело пустила!
– Ха! Глянь, чё творят, мебель раздолбали, вот это любовь!
– Санёк, тебе помочь? Может, фонариком посветить? Ха-а!
– Да ничё, найдёт. У Ксюхи там насквозь светло, не зря столько лет старалась!
Ксюшка, только что томно стонавшая, аж прихрюкнула от смеха. Из-под упавших курток высунула смеющуюся мордаху. Саша поспешно натянул штаны, раздраженно стряхнул с себя упавшую с вешалки одежду. Девчонки включили свет. «Роковая Женщина», подтягивая колготки, вылезла, наконец, сгибаясь от смеха:
– Пойдём, любовничек, и, правда, хавать охота. Потом дотрахаемся.
Саша так и стоял посреди прихожей, ему было мерзко. От этого слова. Оттого, что Ксюха с размазанными глазами ему совсем не нравилась, оттого, что слишком быстро она поменяла стоны на смех. И запах, и пьяненькие подружки – всё было неправильно.
Как только девчонки ушли в комнату, всё ещё покатываясь со смеху, Саша брезгливо, носком туфли, раскидал упавшую кучу, вытянул свою курточку и ушёл, не закрыв дверь.
То есть, по всем показателям, он так и не стал мужчиной, нечем было прихвастнуть.
Когда парни из компании Легыча рассказывали о своих похождениях и звали «погудеть с девчонками», Саша отказывался. Не вёлся на «слабо», выдерживая подколы. С одной стороны, ему хотелось, но с другой… Он боялся там увидеть Ксюшу или кого-то похожего. Молодых, но уже опустившихся девочек на одну ночь.
Они ярко красятся, запросто знакомятся с парнями, спят с ними и считают себя крутыми и раскрепощёнными. Ими пользуются, а они – счастливы. Потому что хотя бы в таком виде получают желанный кусочек любви, мечту быть нужными и дорогими. В их громком хохоте, смачном матерке, киношных заимствованных «страстях» одна мольба: «Люби меня, пожалуйста!».
Саша ещё не понимал всего, но уже почему-то чувствовал жалость к ним. Это совсем не то, что он хотел испытать. Такие девчонки «на один раз» – мечта всех парней. Но он хотел любить сам.
Ему было приятнее мечтать о девушке, которой можно восхищаться, с которой будет хорошо без всяких лишних угрызений.
И ещё. Наслушавшись дружков Легыча, с их похабными историями, содрогался при мысли, что мог чем-то заразиться тогда от Ксюши.
«Нет, – думал Саша, так и эдак взвешивая свой «взрослый» опыт, – Ну, нафиг эту любовь, пусть девки себе придумывают».
Варя
Он смотрит сквозь меня, что-то мурлычет под нос. Красавец мужчина. Как это называется: «холёный». Интересная седина, небольшие синие глаза. Прямо артист. Наверное, в молодости он был такой же симпатичный, как Олег. Только Олег ростом пониже. Такие же длинные ресницы, прямой нос. Нос, ну почему у меня не его нос?
В последний раз он был у нас где-то месяц назад. А мама-то на что надеется? Ворона. Завернулась в шёлковый халатик, напекла его любимых пирогов. Наверное, психоаналитик посоветовал «как завоевать мужа». А толку-то. Он смотрит сквозь неё, намурлыкивая песенку.
– Ну что, как дела? – дурацкая фраза, фальшивая интонация. Неграмотные арабы на курортах и то душевнее произносят. Мама подобострастно хихикает. Конечно, психоаналитик посоветовал изображать, что всё хорошо, всё отлично. Врать и делать вид, что у них нормальные цивилизованные отношения. Ненавижу.
– Ну и хорошо, что всё хорошо. – Он смотрит на часы. Раньше я называла его «папа», но когда он бросил нас, не называю никак. Да ему это и не нужно. У него теперь своя семья, молодая девочка родила ему сына. Наконец-то. А я вот неправильно уродилась. Я же знаю – он хотел именно сына. В детстве упорно дарил мне машинки и пистолеты. На Новый год как-то подарил сабельку. Большую, тяжёлую, как настоящую, а я хотела куклу, конечно же, куклу! В платье принцессы. Никогда его не прощу. Я так хотела, чтобы он меня любил! Взяла эту саблю дурацкую и делала вид, что обрадовалась, скакала, как парень, рубила что-то. А он хохотал, довольный, пока не увидел, как я тихонько завернула саблю в пелёнку и положила в коляску. Дохлый номер, папаша, вместо желанного сына-красавца родилась страшненькая девочка.
«Учись, Варвара. Ты ведь некрасивая, тебе надо хорошо учиться». Представляю, что сказал бы на это психоаналитик! Такое напутствие от папочки! И я с этим жила, училась, как дура, лучше всех. И что – ему всё равно теперь. Пусть бы он поскорее ушёл, я спрячусь в комнату и буду сидеть, как всегда, одна. Что лучше – быть умной, но несчастной или глупой, но счастливой? Лучше всего быть красивой – вот ответ. «Красота – это обещание счастья», Ницше сказал. Как может Анжелка быть несчастной? Глупая кукла.
Люди несчастны, одиноки, они притворяются, что счастливы, но никогда не поборют свои страхи и свою нелюбовь к себе.
Антон
Уже стемнело. Тетя Галя устало бредёт, держится за меня, чтобы не поскользнуться. Вдруг остановилась: «Чуешь?» Она дурашливо раскинула руки и вдохнула: «Весной пахнет, так здорово!» Тётка у меня слегка «улетевшая» и может сказануть что-то или сделать невпопад, но так-то она ничего. Я скорей тяну за рукав, может, никто не заметит, а то со стороны кажется, что я с девушкой иду. Тетя Галя ещё не старая, ей двадцать пять, и сзади похожа на молодую. Только что веселила детей, прыгала и хохотала, а теперь устало бредёт. Такой вот «праздник». Хорошо бы, парни из двора всё-таки не увидели. Хотя, так устал под вечер, что мне всё равно. Тяжёлую сумку с реквизитом пришлось тащить домой, в выходные снова работать, в другом месте. Сегодня было два праздника подряд, а мамка ещё заставит уроки делать: «Конец учебного года! О чём ты думаешь!» – захнычет опять.
Стоят. Тёмная кучка посреди двора, под детским грибком.
– Глянь-ка! Суслик с тёлкой гребёт!
– Да он мужик, оказывается!
– А матрёшка-то ничё.
– Да только старовата, а, Легыч? Оулд секси бич!
И ржут. Это любимый прикол Легыча. Тёлок он делит на две категории: «Секси бич» и «Оулд секси бич». Молодая и старая. Третьего не дано, все остальные – стрёмные лохушки.
Я инстинктивно дёрнулся, Галя только повыше задрала голову:
– Не обращай внимания. Это же, вроде, комплимент, как я понимаю, – она ещё и смеётся, – Пусть проорутся. – Специально чмокнула меня в щёку и пошла, она дальше живёт.
Галя подумала, что я хочу ответить или заступиться. Нет, мне стыдно, но я хочу одного – сбежать. Уже дома понимаю, что сегодня повезло: Легыч с компанией хоть и засекли меня, и у них теперь есть повод поиздеваться в следующий раз, зато не вытрясли заработанные сотни. Они же трусы. Такие же, как и я.
– Антошенька, это ты? Что так поздно? Я же волнуюсь! – ну вот, выкатилась в старом халате, смотрит испуганно, как мышонок.
И почему мамка не такая веселая, как тетка, хотя они родные сестры? Сплошной пессимизм, вечно ноет, что нет денег. А сама сидит дома, смотрит телек и ревёт вечерами над своей судьбой. А чего реветь?
Почему люди так любят быть несчастными. Так радуются прямо, когда всё плохо. Можно подумать, что такая житуха им прёт, потому что могут себе сказать: «Что ж теперь поделаешь, не мы такие, жизнь такая».
Блин, как всё достало.
Саша
У школы, внимательно вглядываясь в проходящих учеников, стоял Легыч. Малыши и старшеклассники по одному и группами расходились в разные стороны. Кто-то болтал у крыльца, не в силах расстаться. Парни помладше носились за девчонками, те с довольным визгом отбегали. Девочки постарше поправляли волосы, зябко поводили плечами, всё-таки ранняя весна.
Саша заметил дружка издалека, удивился: «Что он тут делает?» Руки в карманах, привычная ухмылочка. Рядом машина, «десятка». «А, значит, уговорил отца тачку отдать. Прикольно, покатаемся».
Саша совсем немного слышал о семье Легыча, тот не рассказывал. Вроде, его отец сидел, а, вроде, уже вышел. Саша точно не знал, не интересовался. Это пусть девчонки всё друг у друга выведывают, раз им интересно. А мужские разговоры – они по делу, без лишних деталей.
Легыч приветственно кивнул, пожали руки. Саша хотел пройти мимо – мало ли, какие дела. Но Легыч, кажется, ждал именно его.
– Слышь, Зотый, я в такси устроился. Буду бомбить, заживем!
Саша кивнул, недоумевая: неужели это и был тот «план обогащения», о котором трезвонил Легыч?
– Ну, чё, – Легыч локтем подтолкнул Сашу, – ты со мной?
– В смысле? – Саша не понял, при чём тут такси и он, но Легыч не спешил объяснять. Всё ещё продолжал рассматривать школьников, особенно задерживаясь на девчонках.
Саша начал злиться:
– Чё стоим? – буркнул, перекинув сумку на плечо. Под ногами хрустел снег, уже начавший превращаться в грязную чачу.
Легыч протянул:
– Такое дело завернём, будем бабки грести.
– Достало уже тут торчать, – Саша оглянулся, чтобы выбраться на место почище. Легыч потянул его за сумку:
– Стой, не рыпайся, говорю, дело важное.
Саша вернулся в потемневшую лужицу. Легыч начал мурлыкать мотивчик, как будто наслаждаясь властью над высоким и здоровым Сашей. Так они и стояли: Саша, послушно сгорбленный, чтобы казаться ниже. Невысокий Легыч, переполненный какой-то важной тайной, широко расставил ноги, застыл в позе главаря мафии.
– Глянь, сколько клиентов, а, Зотый?
То, что Саша услышал потом, его не то, чтобы удивило. С одной стороны, он знал, что в соседнем районе Зубов приторговывал «зельем», таблетками, наркотиками потяжелее. Легыч рассказывал, как тот обманывал своих покупателей, разбавляя «товар» мукой, а то и мелом, грёб пятьсот рублей за дозу и шиковал по кабакам. Легыча «душила жаба»: «Статья двести двадцать восьмая, дождёшься, сука!» – шипел он вслед машине Зубова.
И с новым пылом пересказывал, какой тот гад. Саша с парнями из компании слышали не раз эти рассказы. Только как что-то далёкое, как передачу по телевизору: «Ну, есть, и есть, нас не касается».
Легыч не раз предлагал попробовать наркотики, приносил травку. Травку Саша пробовал, ничего особенного. Парни притворялись больше, орали, что их «штырит», ржали. Потом болела голова. Легыч приносил и кое-что «потяжелее». Таблетки предлагал. До других Саше не было дела – может, они и пробовали, а ему не хотелось. Всё-таки синтетика, можно и в овоща превратиться, чего хорошего. Не хватало ещё, по собственному желанию, опуститься, как гниющие заживо местные нарики.
И, вот, теперь, оказывается, Легыч, забыв про всё, задумал тоже заработать на продаже «белой смерти».
Саша слушал дружка, пытаясь выбрать ещё не затоптанное место. Но чем дольше Легыч расписывал перспективы, тем меньше чистого снега оставалось вокруг.
– Ты и я, больше никто, лады? Салаг наберем, им ничё не будет, даже если поймают, пусть своим одноклассникам дурь толкают. Я на тачке могу куда хочешь дурь привезти. А с Зубовым устроим разборки. Зря, что ли нашу банду сколачивал? Круто придумал? Как в кино! – добавил, как последний аргумент.
Легыч упивался своими планами, грядущей властью. Так и стоял, не двигаясь, почти наполовину в жидкой грязи, не обращая на это внимания.
А Саше было жаль американских кроссовок, которые мама недавно подарила. Белые, фирменные, он специально надел их сегодня в школу. И не для того, чтобы окончательно запачкать.
– Ну, чё скажешь?
Саша молчал, застыв от прямого вопроса «в лоб». Белые кроссовки, как и поношенные туфли Легыча, проваливались в грязь.
– А потом новых клиентов насобираем, – протянул Легыч, пытаясь выглядеть ещё убедительней, – всех местных мажоров, у кого деньги водятся, я знаю. Им всё равно бабки карманы оттягивают, так что будут нам их подгонять, а?
Саша не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны, разговор выглядел абсолютно глупым, хоть и реальным. С другой – Легыч выбрал его, именно его, Сашу. Это льстило. Мягко шебуршали приятные мыслишки, что он будет таким же крутым, как Зубов, у него будет машина. Подумать только – закончит школу и станет богачом! Кто ещё может этим похвастать?
– Не гони, такие дела так не решаются, – Саша не понял, как у него вырвалось. По крайней мере, звучало солидно и по-деловому. Он ведь не пацан какой-то.
– Зотый! Красава! Всё понял, с меня пивас, вечером перетрём, – Легыч хлопнул его по плечу, и они пошлёпали к машине по колдобинам растаявшей дороги. Подпрыгивающий, как на пружинах, невысокий Легыч, и Саша, ссутуленный, как бы нехотя бредущий рядом.
Варя
Нет, всё-таки, это плюс что я худая. Хоть мама и переживает. И он туда же, ну, мой биологический родитель. Испортил всю жизнь и ещё продолжает: «Варвара, ты такая тощая, мужики на кости не кидаются». И что мне теперь, булками обожраться? Ненавижу его. И так плохо, а он ещё добавляет. Может, теперь из-за него у меня вся жизнь несчастная будет. Да, так и останусь одна. Завяну, как мама.
Никто меня не понимает. Банально звучит, но это так. Вечный вопрос, вечная проблема. Даже родители. А что говорить о ровесниках? Глупое какое слово, книжное, «ровесники». Вровень, значит, но я же знаю, что умнее их всех. И тоньше чувствую, и понимаю жизнь гораздо глубже. И за это они меня ненавидят
Они все старше меня, кому-то в нашем классе по пятнадцать, даже шестнадцать. Как Низовой, вот идёт, корова перезревшая, выменем трясёт. А мне всего четырнадцать! Рано пошла в школу, да и то было неинтересно, слишком легко. И все меня уже тогда за это ненавидели.
Под окном опять ржут. И почему они всё время ржут? Хотят доказать, что им классно живётся? В крошечных хрущёвках с нищими родителями? И сами будут также побираться потом, всю жизнь пешком ходить. Бесят меня. Зачем мы в этом уродском доме остались жить? Этот же предлагал переехать, но мама упёрлась: «Варенька плохо сходится с людьми, надо ей доучиться в этой школе». Толку-то, все меня ненавидят. Как тут с кем сойдёшься? А этот и рад, забабахал крутой ремонт и свалил. А я теперь живи в трущобах.
Если бы я была хотя бы симпатичная, просто ходила бы гордо, не обращая внимания, и парни всё равно хотели бы со мной познакомиться. Или нет? Анжелика очень красивая, а у неё, вроде, нет парня. Зато её смешная подружка постоянно болтает в коридорах со старшеклассниками.
Вот, отчего это зависит? Маруська и не умная, и не красивая. Значит, что-то другое надо парням? «Сделай лицо попроще и к тебе потянутся». Ну, уж нет. Чтобы потянулось всякое быдло? Как Низова, совсем опустилась. А она считалась симпатичной, и родители у неё богатые, одевается модно. Но по мне – вульгарно, что ли. Она, честно говоря, толстовата для таких коротких юбок. Если бы у меня ещё такой жир вываливался из штанов, плюс ко всем недостаткам, я бы сразу умерла,
У Легыча очень красивый голос, кстати. То есть, некстати. Выделяется среди других. Низова зря, что ли, к нему пристала. А он не против – хоть и малолетка, зато всё ему позволяет. Только не могу понять – неужели ей не противно, как он про неё говорит. Фу, даже повторять не хочется. Гад, просто гад. И над парнями издевается, кто не в его компании. А другие стоят, смотрят, трусы.
А я ещё о нём думаю. Потому что он красивый. Ну, не глупо ли?
Но так хочется, чтобы меня тоже любили. Если не понимают – просто любили, хоть кто-нибудь.
Анжелика
Бесит меня эта ворона на задней парте. Строит из себя. Опять каркает, самая умная. Умная и страшная, вот. Ну и пусть. Пусть её берут на олимпиаду. Подумаешь, хотя обидно. В прошлом году я ходила, пока она болела. Всё ей, Вороне, легко даётся – конечно, сидит дома, только и учит, наверное, что ей ещё делать.
Мы все вышли в коридор, перемена. Салаги носятся, все кучкуются, обсуждают что-то. А Ворона одна в классе сидит. И парня у неё нет, и неинтересно ей ничего, кроме книжек. У меня тоже нет парня.. Но не потому что не могу, а просто не хочу. В любой момент заведу, если захочу. Парни во дворе всегда подкатываются. Если мне совсем грустно будет, пару там таких ничего. Самый крутой – это Олег, конечно. Он парень Низовой. Раньше, когда мы с ней дружили, он был ещё в армии. А потом от них ушёл папа, и Ленка загуляла. В отместку, что ли? Доказать, что ей и без папочки клёво? Теперь во дворе трётся
Понятно, почему она на Легыча запала. Он самый классный в нашем дворе, но какой-то слишком красивый, что ли. Смазливый и мелкий. Низова сегодня весь день хвасталась, что он в такси устроился. Так себе работёнка, не очень круто. Его девчонки избаловали вниманием, и он теперь смотрит на всех свысока. А Низова нисколько меня не красивее. Одевается, конечно, получше, но как-то смешно. Напялит вещи дорогущие, а они на ней, как на корове. Папашка бабками откупается, даст, сколько хочешь. Красится она тоже ужасно. Всё-таки вкус должен быть у человека, не только деньги.
– Анжелка, ты чего смурная? – Маруська прислонилась к подоконнику, сияет, солнце просвечивает через рыжие кудри, веснушки стали ещё заметнее. И чего сияет, конопатая тумбочка. Хотя, вот эта зелёная кофточка ей идёт, только надо поясок, чтобы не так квадратно.
– Да Ворона меня бесит. – Я всё ещё злюсь.
– Да? А чё так?– Маруська недолго удивляется. Ворона всегда каркает невпопад, чтобы поумничать. Шла бы в «элитную» гимназию, не мешала нормальным людям. Сбила меня с мысли, кто её просил ответ говорить физичке? Я же вчера всё прорешала, сама, без репетитора! Хотела сегодня пятёрку отхватить. Мне же позарез надо, чтобы папа ничего не узнал, чтобы тройка не вышла за год! А эта влезла, и получилось, что подсказала мне. Типа, я сама не додумалась.
– Просто бесит, из-за неё завтра опять всё зубрить, чтобы оценку поставили.
– А-а, чтобы родаки не узнали, что ты репетитора кинула? – Маруська в курсе моей тайны, – всё равно ведь пронюхают, попадёт тебе. Вторую часть уже заплатила?
Меня и так колбасит, как подумаю про деньги. Зачем лишний раз напоминать?
Не успеваю рассердиться. Маруська уже переключилась, как ни в чём не бывало, машет парням из старшего класса, шепчет, кто где и под каким «ником». Маруська Маруськой, а туда же. Парни машут ей, а смотрят-то на меня. Точно на меня! Стало легче, как же я забыла. Надела новую юбку, короткую, а ноги у меня очень даже стройные. Так что пусть смотрят. Вот тот, с краю, Саша, как он мне нравится. Он получше Легыча. Такое мужественное лицо. Надо не смотреть, а то начну улыбаться, рот съедет набок. Ужас! Лучше потом напишу ему, если решусь. Там не видно.
– Давай скажем, что она воняет. – Маруська нахмурила конопушки на лбу.
– Кто воняет? – не могу сразу переключиться с Сашки. Фигура у него ничего, видно, что спортсмен.
– Ворона.
– Да вроде нет, не воняет она!
Никогда не замечала. Наоборот, всегда чистенькая, скромненькая, аж скрипит. Вещи дорогие, видно, но ничего особенного, одевается, как старушка.
– А мы скажем, что она воняет, пусть подёргается. – Маруська со своими дворовыми приколами
Да, я никогда бы до такого не додумалась. Если про меня, например, такое бы сказали, я бы в школу больше ходить не смогла, хоть и знала бы, что неправда. А так заманчиво эту чистюлю поставить на место. Даже Низова, глупая расфуфыпенная клуша, меня так не бесит.
– Нет, это слишком. – Поколебавшись, мотаю головой, – Не буду я такое говорить.
Маруська пожала плечами и уставилась в телефон.
Антон
Бизон нёсся на охотников. Тяжёлые копыта гулко вбивали его грузное тело в жухлую траву прерий. Косматая грива развевалась. Огромные рога нацелились на кучку раскрашенных индейцев. «Берегитесь, людишки, бизон растопчет ваши безволосые раскрашенные тельца. И даже стрелы и томагавки не помешают ему, Могучему королю свободных прерий!»
Ребята с визгом разбегались, укорачиваясь от моих рогов. В костюме было жарко, но я с удовольствием убегал от толпы «индейцев»» с раскрашенными лицами.
– Ловите, ловите бизона! Смелые индейцы! И ты, Серебряная Роса, что стоишь, бросай томагавк, бросай. Быстрый Тигр, у тебя лук упал! Не запнись! – тётя Галя, сама в индейских перьях и бусах, направляла визжащих малышей.
Фу-у, как жарко, скорей бы меня поймали и съели. Я ору и падаю на бок, выставляя копыта вверх. «Индейцы» визжат в победном экстазе. И так каждый раз, когда мы проводим детские праздники. Это игра, но как-то уж больно кровожадно радуются детишки. Так что это в крови – загонять кого-нибудь и есть. Особенно если вас много и вы вместе
Ещё разок ору, как могут орать, в моём понимании, раненые бизоны. Галя отвлекла «индейцев» к «костру» из веточек и тихонько пнула меня, чтобы я отполз «за кулисы» – в дверь, ведущую на кухню.
Всё, работа на сегодня закончена. Сейчас меня съедят, то есть салагам вынесут «моё» мясо, на бутербродах, и охотники у костра будут продолжать свой праздник.
Маленькая девочка, только что радостно гонявшаяся за мной, дёрнула Галю за рукав.
– Подождите! Может, не будем бижончика ешть? А? Приручим и будем кататьша.
– Кататься! Кататься! – загалдели снова «индейцы», забыв про усталость, стали меня тянуть, поднимать и попытались оседлать! Ё-моё, они ж меня надвое сломают. Я бодро вскочил, сделал круг по залу и громко крикнул:
– Спасибо, добрая девочка! Я свободный бизон и убегаю в свободные прерии! Прощайте! – и выскочил на улицу, мимо удивлённых родителей, под радостные крики «индейцев».
Я думал, что удачно избежал опасности, но не тут-то было. На лесенках кафе стояли парни, и я их сбил. Кто-то повалились со ступенек.
– Чё за хрень! Урою! – услышал голос не кого-нибудь, а Легыча! Как будто он специально за мной таскается, чтобы ещё больше жизнь портить, чтобы доконать. Ну, что ему делать в детском кафе? Что? Если он сейчас поймает, мне точно не жить.
Парни почему-то молчали, оторопев. Точняк! Я же в костюме. Большая голова бизона, тяжёлая шкура с хвостом и даже копыта свисают с обеих сторон. А под шкурой для объёма огромные плечи, как у американского футболиста. Я понёсся обратно. Ага! Парни разбегались, валились в кусты, в подтаявшую чёрную грязь, орали что-то. Я тоже заорал, как бизон–победитель.
Легыч выбрался из лужи, готовый зубами разорвать мою шкуру. Я развернулся и побежал, это я умею. Привычно, как трусливый заяц, как дрожащий суслик. Только бы успеть, пока они не очухались.
С другой стороны есть выход, из кафе. Завернул за угол, вот она, маленькая дверь. Успел! Сдирал костюм и хихикал, от нервов, наверное. И мне в первый раз не было страшно. Наташа, посудомойка, наткнулась на меня:
