Татьяна Трунова
Семейное достояние

Поминки бабушки шли своим чередом. Тетя Катя с деревенской основательностью вкушала щи, Анечка, ее внучка, тайком уткнулась в телефон, мама вполголоса разговаривала «о божественном» с тетей Шурой. Остальные просто молчали. Тишину нарушал лишь редкий звон вилок о фарфор. Заглядывающее в окно скудное ноябрьское солнышко делало комнату похожей на аквариум с желтоватой водой, где, тараща глаза и скорбно поджимая рты, плавала стая рыб в траурных черных одеяниях. Транс поминок прервал бабушкин кот Барсик. Эта полосатая скотина вскочила на свободный стул и мелодично замявкала, привлекая внимание окружающих. Когда все глаза устремились на него, кот задрал хвост, как-то издевательски потряс им и сделал лужу. Ожидать аплодисментов благодарной публики Барсик не стал и правильно сделал. С воплем «ах ты, сволочь!» мама погналась за котом, крайне неожиданно, судя по виду тети Шуры, прервав свой чинный рассказ о посещение монастыря Матрены Московской.

Общество оживилось, задвигалось.

– Ну, помянем, что ли, – предложил дядя Андрей.

Он споро разлил по хрустальным лафитникам водку. Пили ее все по-разному: кто-то морщась, кто-то профессионально закидывая после выдоха, а кто-то – отпив глоточек и отставив в сторону. Бестактность совершила Анечка – потянулась чокнуться. Потом спохватилась, отпрянула. Но ее лафитник уже задел бабушкину емкость. Поплыл нежный, какой-то колокольчиковый звон. Поняв, что привлекла к себе внимание, Анечка смущенно улыбнулась. Я выпила свою порцию, не чувствуя вкуса. Похороны вымотали меня физически и морально. Я чувствовала себя облаком, одним из тех, что плыли за окном. Такая же отстраненная и наблюдающая за всем словно со стороны.

– Ты закусывай давай, – толкнули меня в бок.

Светка, моя подруга, пришедшая на похороны и на поминки, дабы поддержать морально.

Я послушно подцепила на вилку кусок нарезки с блюда. Вяло зажевала.

Гречка с котлетами, компот… Все. Первой рванула на выход Анечка, виляя попой в обтягивающей юбке. Остальные собирались неторопливо, степенно.

– Ну, нам пора, Леночка, – тетя Катя вытерла полотенцем губы и принялась вставать из-за стола. – Тогда на сорок дней приедем.

– Конечно, тетя Катя.

– Ты вот что… – старушка придержала меня за локоть. – У нас антоновка в этом году уродилась. Ты приезжай. Наберешь, сколько хочешь. Варенья наваришь.

– Спасибо, теть Кать.

Женщина кивнула и отправилась дальше в прихожую.

– Дядя Андрей, шарф не забудь, – окликнула я слегка набравшегося родственника. Тот, сопя, натягивал ботинки. – Хочешь, я тебе такси вызову?

– На автобусе бесплатно доеду, – отрезал всегда скупой дядя Андрей.

– Леночка, ну мы договорились? – заискивающе улыбнулась соседка тетя Тася. На поминки она буквально напросилась, хотя старую традицию держать дверь открытой, чтобы каждый из соседей мог зайти и помянуть покойника, никто не отменял.

– Подумаю, – я была уклончива.

– Я в туалет зайду? – смущенно улыбнулась она.

– Да, конечно, в конце коридора первая дверь.

– До свидания, Леночка, – церемонно наклонила голову тетя Шура. Натягивая демисезонное, когда-то модное, пальто и одновременно подставляя пергаментную щечку для поцелуя, она попросила: – Ты приезжай ко мне в гости. А то даже и не звонишь.

Я обещала. С тетей Шурой мы почти не общались. Когда-то она удачно вышла замуж в Москву. И загордилась, почти перестав общаться с родственниками. «Москвичка», – презрительно отзывалось о ней старшее поколение. Мне было все равно до их разногласий. Но в гости меня тоже никогда не приглашали. А тут на тебе! Видно, к старости тетушка Шура стала сентиментальной.

– Ленок, – позвала меня Светка, молча дождавшаяся, пока я попрощаюсь со всеми родственниками. В руках она держала большую кастрюлю с остатками щей. – Я тоже пошла.

– Ты уверена, что себе щей оставить не хочешь? – озабоченно спросила она. – Хорошие, вкусные щи.

– Ты что, – замахала я руками. – Я их терпеть не могу, мама тоже не фанат. А тебе на работу завтра. И готовить не придется.

– Ну ладно, спасибо. Тогда я пошла.

– Спасибо тебе за все, – обняла я подругу.

Дверь, обитая коричневым дерматином с ватной подбивкой, хлопнула. Прихожая снова стала просторной, а квартира привычно тихой. О гостях напоминали лишь следы грязной обуви на линолеуме.

Мама прилегла отдохнуть, а я пошла оценивать фронт работ. Делать ничего не хотелось. Я подошла к окну. Прижалась лбом к холодному стеклу. Вот и бабушка ушла. Царствие ей Небесное. Мало нас осталось. Мысль была неожиданной и грустной. Тетя Шура, тетя Катя, дядя Андрей… Анечка была племенем младым и незнакомым, к семейным мероприятиям она относилась с едва скрываемым презрением. С ее восемнадцатилетней колокольни это было скучно. А я помнила еще многолюдные совместные обеды, коими руководила всегда властная прабабушка. Дубовый стол с белейшей скатертью, запах еды, вишневого оттенка парующий чай в тонкого фарфора чашках, обязательный графинчик с водкой и сизые пряди табачного дыма от папиросы крестного Мишки. Они стоят с дедушкой у открытого окна и о чем-то беседуют. Многие молоды и многие живы… На коленях у бабушки мелкая я, в глазах которой отражается этот теплый и уютный мир. Сейчас от него остались лишь прабабушкины дубовые мебеля, торжественный воскресный сервиз, серебряные ложечки да те самые хрустальные лафитнички, из которых мы поминали бабушку.