Татьяна Вячеславовна Иванько
МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 4

– За Митю! – я поднял рюмку.

Он чокнулся рюмкой со мной, выпивая махом, даже не замечая, будто в рюмке вообще ничего не было.

– Спасибо тебе, – проговорил он, опустив руки.

– Тебе не за что меня благодарить.

Он поднял на меня свои необыкновенные, сверкнувшие глаза:

– Мало кого я так ненавижу как тебя, – чётко произносит он. – Но именно тебе я всё время обязан. Что это? Наказание небес?

– Выходит есть за что, – говорю я.

– Да ладно… всех есть за что, – устало говорит он. – Налей ещё что ли?

– Напьёмся?

Он усмехнулся, так же легко махнул вторую рюмку, и, помолчав, спросил:

– Скажи мне, как ты живёшь с ней и отцом под одной крышей? Ты простил его? И её?

Я посмотрел на него, усмехаясь:

– Не выйдет ничего, Игорь. Не удастся тебе вызвать во мне ревность. Ты сам бегаешь за ней, как ты можешь простить её, если она, беременная от тебя ушла ко мне?! – я дёрнул бровями, чтобы подчеркнуть, что его поведение по отношению к Лёле куда более иррациональное, чем моё. – Что тогда спрашиваешь меня? Чего ты не понимаешь?

Он выпил ещё, я не стал, я хмелею быстро, это ему, как я вижу, эти рюмки наши как дробь о шкуру динозавра.

– Я… у меня никого больше нет, – вдруг ответил он, обезоруживающе откровенно.

Я не хочу ему говорить, что и Лёли у него нет. Сейчас, когда он так… раздавлен? Новостями о том, как родился Митя? О том, что на нас напали? Почему они так смотрели друг на друга? Лёля знает, почему…

– На себя записал сына? – уже другим голосом. – Это надо исправить.

Ну, уж… это перебор. Всё моё сочувствие смело как порывом ветра:

– Не дождёшься, – шикнул я. – Я не отдам Митю.

Он побледнел:

– Войны хочешь, «Лёнечка»? – называя меня, так как Лёля, он скривился. – Пожалеешь. Потеряешь и её и Митю.

– Ага! Помечтай, «Игорёчек»! – и я скривился в свою очередь. Ещё угрожать мне станешь!

Он смотрит на меня, сверкая глазами-стилетами:

– Я разрушу весь этот ваш райский островок, учти. Света белого невзвидишь! Или отдашь мне сына или потеряешь всё, – проговорил он тихо, и глазами своими жжёт таким тёмным огнём, рассчитывая, что я испугаюсь?

– Что ты можешь мне сделать и не потерять Лёлю? То, что она хочет видеть тебя – это не моё позволение, это пока её желание. Попробуй снова встать между нами так, чтобы она не возненавидела тебя… – уверенно усмехнулся я. – Ты сделал бы это, если бы мог! Но ты ничего против меня не можешь, вот и пышешь бессильной злобой сейчас. Везувий выдохся!

– Ты так уверен?

Он встал, бледный и строгий, засовывает руки в карманы:

– Я предупредил. Ты поднял перчатку, теперь жди моего хода. Зря ты ссоришься со мной, Алексей Кириллович.

Я засмеялся:

– А то, что было бы? Ты отстал бы от Лёли? Лёлька против десятка вооружённых бандитов выстояла, не дрогнула ни на минуту, не испугалась и не попросила пощады. И ты думаешь, я окажусь жиже неё?

Он бледнеет ещё сильнее:

– Тебе будет хуже. Подумай, но недолго, Легостаев. Или мы пойдём и оформим всё как положено или… тогда тебе и пощады просить будет не у кого. Это мне нечего терять уже, если ты отобрал у меня всё. А ты у Бога любимчик, ты очень богато одарён. Терять очень больно.

– Ты не знаешь, как это больно… – сказал я прочувствованно. Что он знает о потерях? Кого он терял?! – Ты украл у меня, а я только вернул своё. И не отдам больше.

– Ну-ну, можешь уговаривать себя, – он усмехнулся. – Пока, спасибо за водку.

Едва захлопнулась за ним входная дверь, я вошёл в спальню, словно боялся, что Стерх, уходя, уже похитил что-то у меня… Нет, нет, Лёля подняла голову от кроватки, смотрит на меня огромными глазами.

– Ты… – она смотрит на меня, будто не видела давно. – Всё… всё нормально?

Я сел на край кровати:

– Ох, Лёля… что у нас нормально?

Глава 4. Тяжёлые времена…

Не успел отвалить Стерх со своими угрозами, как приехали Вера Георгиевна и Лёлина мама. Они приехали навестить нас и помочь Лёле с малышом, но в первый же вечер, когда мы остались с Лёлей наедине, она заплакала и сказала:

– Хоть бы… хоть бы уехали поскорее со своими советами…

Я обнял её:

– Достали?

– Не представляешь… «Молока не хватает», «Надо по часам кормить», «Избалуешь на руках всё время», «С собой спать не вздумай класть – приспишь», «Воды давай», «Не надевай подгузник», «укропной воды дай»… если они останутся на неделю, я сойду с ума…

Я поцеловал её волосы, ресницы, я хочу добраться до губ, но она, не настроена ни на ласку, ни на меня, ни вообще ни на что… Я отступаю, чтобы подступиться позже, но всё то же… через пару дней я позвонил дяде Валере с мольбой приехать забрать мою тёщу и его тёщу обратно в Н-ск.

Он захохотал:

– Что, уже достали?

– Лёлька на пределе.

Он пообещал приехать на следующий день. Так и сделал, объяснив своё появление тем, что Ромашка скучает по маме. Ромашка молчал, хотя было ясно, что ему, почти девятилетнему уже третьекласснику не к лицу уже было хныкать по маме. Он подошёл к кроватке с Митей, вместе с отцом, заглянул внутрь и хмыкнул:

– И долго он такой… кукольный будет?

Отец, дядя Валера, приобнял его за плечи:

– Нет, Ромашка, это только им, – он кивнул на нас с Лёлей, – первый год будет казаться, что долго.

За те четыре дня, что в нашем доме пробыли Юлия и Вера Георгиевна, мы несколько раз оказывались с Юлией наедине. Но поговорить всё же несколько раз успели, и я удивился в который раз насколько Лёля мало похожа на мать. Во всём, в отношении к жизни, к работе, к детям, к мужчинам. Юля говорила много и охотно о себе, помня мою к ней любовь. Но это и я когда-то называл любовью. Пока не почувствовал в своей душе дыхания настоящего чувства, которым я жил теперь.

Я смотрел на Юлию и думал, как правильно, что судьба разделила нас с ней когда-то. Если бы не это, не было бы ни Алёши, ни Лёли. Не было бы Мити теперь. И меня не было бы. Был бы совсем другой человек. Может быть, мы с Юлией прожили бы счастливо всю жизнь, но… я не прозрел бы сердцем никогда. Свою теперешнюю несчастную, неразрешимую, мучительную любовь я не променял бы ни на какое тихое и спокойное, благополучное течение реки жизни. Собственно говоря, я отказался от него, когда разошёлся с Александрой. Вышел из этого русла и, оказавшись в бескрайнем непредсказуемом океане, куда он понесёт меня, утопит или выбросит на райский остров вновь, я не думал и не планировал. Я просто жил каждый день. Каждый час.

И всё же Юлия спросила в один из этих дней, что они провели у нас на «Суше»:

– Неужели ты, правда, ухлёстывал за Ленкой? Или это всё выдумали, когда разошлись они с Алёшей?

– Юля, у них такой костёр, что добавление бензина вроде соперников вообще взрывает всё вокруг, – усмехнулся я.

Юлия засмеялась, всё такая же красивая и даже смех, такой как раньше, уверенный, немного наглый, притягательный, как и взгляд, она знает, что хороша по-прежнему, даже лучше прежнего и эта уверенность делает её ещё привлекательнее:

– Ты стишки вместе с сыном не пописываешь теперь? Чей ребёнок-то? Мне мать так и не сказала. Ты-то знаешь?

– Алёшкин, разве не видишь? Да и не было альтернатив. Они в ссоре были только и всего, – уверенным тоном сказал я. Юля поверит, потому что Вера Георгиевна никогда ей правды не откроет.

А вот Валерий меня буравил взглядом, и чего ты хочешь от меня, так и хотелось мне спросить…

Но больше всего в их приезд мы говорили о произошедших всего за неделю до этого взрывах жилых домов. Это чудовищное, запредельное и кажущееся неправдоподобным, злодеяние всех напугало до полусмерти, ещё и потому что становилось ясно, что ничто не спасёт, если для взрыва выберут твой дом.

Мы все не могли не говорить об этом, это затмило собой даже появление нового члена семьи, что было нормальным и ожидаемым событием, а безумие и бесчеловечность терактов, беззащитность перед злом, ополчившимся на нас, заставляло чувствовать себя беспомощным овечьим стадом. Особенно в сочетании с тем, что я знаю о том, что произошло с детьми на Кавказе. К счастью, Н-ские пребывали в счастливом неведении.

Через пару недель после их отъезда, визит к нам нанесли и мои родители, тоже радостно встретившие появление правнука. После отбытия всех наших визитёров, в нашем доме сразу стало тихо и спокойно на несколько дней. Если можно, конечно, так считать, учитывая, что Митя теперь мучился коликами и приступы не давали никому покоя, когда он надрывался подолгу в крике, от которого ничего не помогало.

Лёля почти не спала. Она уходила из их спальни с малышом в дальние комнаты, чтобы никому не мешать спать. Я застал её за этим однажды ночью, случайно проснувшись.

Я вошёл в комнату, где когда-то жил Юра, теперь же эта комната стоит, сохраняя его вещи, к которым, он, возможно, никогда уже не захочет прикоснуться, как не захотел приехать в Москву этим летом. Лёля сидела в кресле напротив видеодвойки, в которой шёл фильм, почти без звука, кажется, «Люди в чёрном»…

– Почему ты здесь?

– Митя плакал. Я ушла, чтобы Лёня не проснулся, – Лёля улыбнулась бледно: – он с дежурства. А тут ещё дома «дежурство»…

Я смотрю на неё: прозрачная до синевы, совсем худенькая, она держит на руках бесценный свой свёрток в мягком пледе, тонкие щиколотки в шерстяных носочках, даже тапочек не надела, чтобы тише ступать и не будить своего драгоценного Лёню.

– Так нельзя, Лёля, ты совсем не отдыхаешь…

– Мне не нужен отдых, Кирюша, – она улыбнулась.

– Всем нужен отдых. Ты совсем не спишь. Я ни разу ещё не видел тебя спящей за последний месяц. А Алёшке может быть стоит на время отказаться от дежурств.

– Как же он откажется, в Склифе!?

– Значит, я помогу тебе. Я не дежурю.

– Ты каждый день на работе, тебе нельзя не высыпаться тоже.

– Лёля, это и мой сын, ты не забыла?

Она посмотрела на меня:

– А если нет? Если его?

– Он твой. Поэтому мой, – я присел возле неё, возле кресла. Лёля протянула руку к моему лицу, тихо улыбаясь:

– Почему ты меня любишь, Кирюшка?

Я улыбнулся, пытаясь поймать губами её ладонь:

– Ну… может быть потому, что ты любишь меня?..

Митя закряхтел, захныкал и задрыгал ножками, вдыхая воздуха, чтобы заорать погромче. Лёля наклонилась к нему, умоляя:

– Ш-ш-ш, мой хороший, не плачь… ну, не плачь…

– Давай я похожу с ним, всё равно пока не прокричится не успокоится. А ты ложись, поспи, – сказал я…

– Кирюша…

– Я всё равно уже не сплю. И потом, я не могу смотреть, как ты таешь. Пойдём, – я поднялся и взял орущего мальчика на руки. Но Лёля, вставая с кресла, покачнулась, и я свободной рукой обнял её…

Она уснула, кажется, до того как её голова коснулась подушки в моей спальне. В их комнату мы не пошли, оберегая Алёшкин сон, я «на автопилоте» пошёл к себе, а Лёле было уже всё равно…

Не всё равно стало Алексею, когда утром он застал её спящей в моей постели и Митю при ней.

– Что это значит?! – спросил он, сверкая на меня глазами. – Что это такое?! Один мне тут войну объявляет, и ты ещё подкапываешься? Внутренний враг?!

Я посмотрел на него, отвлекаясь от плиты, на которой готовил завтрак нам с ним обоим:

– Знаешь что, мой мальчик, ты мне выволочек не устраивай, если мне надо будет, я не стану у тебя на глазах устраивать свои любовные дела! Лёле нужна помощь. Надо освободить её от домашних дел и давать ей отдыхать. Она не железный робот. Заболеет от усталости, что делать будем?

Он нахмурился, глядя на меня, глупый гнев его подтаял:

– Хорошо, я согласен со всем. Но… в твоей постели ей не место.

Я не сказал ничего. Эта ночь была одной из лучших ночей за последние полгода. Лёля была рядом. Я чувствовал её, её дыхание, её тело, её тепло, её сны витали около моей головы. Я мог обнять её. Я мог целовать её волосы. И хотя она почти не чувствовала этого, погружённая усталостью в слишком глубокий сон, я наслаждался уже и этим. Но Алёше я этого не скажу, разумеется…

– Ты сказал: «один объявляет мне войну», ты виделся со Стерхом? – спросил я, вспомнив, что же меня так царапнуло в его словах.

– Виделся, он был здесь.

– И ты упёрся?

Теперь Алёша ничего не ответил.

– Ты как мальчик в песочнице, Алексей.

– Он сам… – вспыхнул Алёша.

– Ну да: «сам дурак», – я покачал головой. – С тех пор его не было?

– Я ничего не слышал с тех пор.

– Будем надеяться, что Лёле удастся…

– Лёле… ты думаешь… ты хочешь сказать, что она встречается с ним тайно?! – опять засверкал глазами Алёшка.

– Угомонись, – сказал я. – Пусть встретится, только она сможет найти дорогу для всех.

Я встречалась с Игорем. Мы виделись несколько раз. Я приехала к нему домой с Митей, я знала, что они плохо поговорили с Лёней. Нельзя допускать вражды, это грозит всем нам крахом. Поэтому я согласилась на все просьбы Игоря, чтобы он только убрал все свои мечи в ножны и зачехлил ружья, чтобы подождал:

– Мите пока всё равно, подожди, Игорь, Лёня уступит, поймёт, что это неразумно и уступит. Я уговорю его. Или Кирилл уговорит.

– Вон что?! Так профессор тоже не против, чтобы восторжествовала истина? – удивился Игорь. – С чего бы это?

Я не стала больше ничего говорить, опасаясь, что он уцепится за мысль о Кирилле. Во всей этой мужской компании только Кирилл, только он один ещё щадил меня, не устраивая сцен ревности, не требовал любви и ласки. Остальные, включая Митю, видимо, сговорились угробить меня своими растущими с каждым днём требованиями, придирками, капризами и недовольством.

Игорь настоял, чтобы мы купили кроватку в его квартиру, «чтобы у Мити была своя комната». Я согласилась и на это. Мы отправились выбирать. Когда мы были в магазине, встретили там Мымроновну. Увидев меня, она подошла, оглядела Игоря с Митей на руках:

– Замуж вышла, поздравляю, – ухмыльнулась она. – Или муж и раньше был? – прибавила она, когда Игорь, поздоровавшись, отошёл, думая, что она моя хорошая знакомая, и я не против поговорить с ней. – Сколько ребёночку-то? – она пробуравила меня взглядом. – Кирилл знает?

– А вы… что в этом магазине для малышей?

– У Кирилла внук родился. Вот хочу подарок от кафедры подарить. Посоветуешь, может быть? – она усмехается, продолжая сверлить меня бормашиной своих тёмно-карих глаз.

– Не думаю, что вам подойдут мои советы, – сказала я, сбежать бы поскорее…

– Да уж, наверное, – высокомерно хмыкнула Мымроновна, – будь здорова, а то что-то с лица спала совсем.

Я долго готовился к тому, чтобы спросить Лёлю о том, что было там, в её Лысогорской станице. Она только повела бровями:

– Ничего особенно интересного, ничего такого, о чём я хотела бы вспомнить и рассказать тебе. Ничего такого, что было бы страшнее, чем взрывы домов.

Она посмотрела так, будто считает, я виноват в чём-то. Когда я спросил, она ответила:

– Но ведь вы знаете так много, неужели не могли предотвратить? Ты не понимаешь разве, что…

– Лёля, неужели ты думаешь, если бы могли предотвратить, не сделали бы этого?

– Ты скажи мне! – она обожгла меня взглядом. – Ты из тех, кто знает больше всех. Ты не из нас, не из стада. Это нас пришли насиловать и стрелять и не прятались даже, они не рассчитывали ни на какое на сопротивление… А здесь, взорвали несколько домов со спящими людьми… Как может быть, что никто не знал? Столько взрывчатки, что можно тайком провезти и заминировать дома, чтобы никто не заметил?! – разгорячилась она.

Мне больно от её упрёка. И я понимаю её чувства, я согласен с её словами, но что я решаю? Лёля, я знаю, но решения принимаю не я. Не я, ты-то знаешь…

– Предателей по-прежнему слишком много, – сказал я. – И продажность повсюду. Продажность, возведённая в философию. Это как Змей-Горыныч о двенадцати головах. Одну голову срубаешь, на её месте вырастают две. Пока мы огненный палец, что их плодит, не отрубим, не сможем победить. А пальцев этих не один, а множество. И не все их мы знаем…

– Так рубили хотя бы те, что знаете! – воскликнула Лёля со слезами в голосе, не осознавая даже, что её упрёки для меня хуже любой пытки.

Господи, Лёля…

– Прости меня, – сказал я. – Прости, что я всего лишь спица в колесе, что я не ось, вокруг которой вращается колесо событий… Но и оси, полагаю, сейчас ещё непросто, пока она спицы все заменит с прогнивших на надёжные… Сама видишь, вторая война объявлена, «мочить в сортирах», обещано…

– Что ж ещё можно обещать после такого… Думаю, даже слов других он подобрать со злости не смог…

Я улыбнулся:

– Полагаю, да…

Золотая осень засыпает город прощальными письмами от солнца в виде опадающих жёлтых листьев. Они кружат по утрам в скверах и парках, и обрываемые ветром, падают на ещё тёплую землю. Ещё тёплую, даже инея не бывает пока по утрам. Мы гуляли с Лёлей и с коляской с Митей по дворам вокруг их дома, парков и скверов там поблизости нет.

Чувствуя настроения Лёли, я ни разу не пытался коснуться её так, чтобы она поняла, до какой степени я изнываю от желания к ней. Я не хочу оттолкнуть её. Я продвинусь гораздо дальше, если дождусь, пока она придёт в себя после того, что было на Кавказе, даже просто отдохнёт немного. Тогда и наступит моё время для атаки. Тех нескольких фотографий, что есть у меня, достанет, чтобы превратить рай, в котором так отлично себя чувствуют её Легостаевы, в кипящий ад. Митя никуда не денется от меня в любом случае, но мне нужна его мать.

Вышел мой роман, и я подарил ей экземпляр. И даже расходился по магазинам, благодаря удачной обложке и тому, что я не поскупился нанять людей, которые следили за тем, чтобы в магазинах и на развалах рекомендовали мой опус.

Лёля порадовалась за меня, особенно, когда я сказал, что это только благодаря ей. И более того, что я пишу следующий.

– О чём этот?

– Снова о тебе. Нет ничего другого в мире, что так интересовало меня.

Лёля улыбнулась. Всё же она принимает мою любовь, ей приятно осознавать, что у неё есть я. Ты поймёшь, что я подхожу тебе гораздо больше, чем твои Легостаевы с их неразрешимыми противоречиями. Тем более что у нас с тобой Митя.

А Митя всё дольше бодрствовал теперь, требуя ещё больше внимания и отдачи. Он переворачивался уже с животика на спинку, вовсю улыбался, хватал себя за ножки и узнавал знакомые ему лица.

К первому снегу я изнывал уже от хронической неудовлетворённости. Теперь Лёля не отказывалась от близости, но, по-моему, не испытывала никакой радости от неё. Этого не было никогда раньше. Между нами всегда было то, что и позволяло мне заносчиво говорить, что у нас нет секса. А теперь секс как раз и появился. Только он был у меня, а для Лёли это стало какой-то чуть ли не тягостной обязанностью, вроде мытья полов. Я не привык к этому, я теряюсь в мире, где такова стала реальность и начинаю сходить с ума… Я не хочу так жить, это не жизнь, но изменить я ничего не могу…

Ноябрьские праздники, которые теперь праздновали не 7-го, а 4-го ноября и праздновали не всем понятно что, прошли у нас, как и всегда – просто мы, я и отец, были дома. От дежурств я отказался, чтобы иметь возможность помогать Лёле, походы в детскую поликлинику на взвешивание и осмотры в месяц и в два, теперь подходил третий месяц. И сносил теперь насмешки своих коллег, которые называли меня «кормящей мамашей», но я не обижался.

Но по ночам Лёля ни разу не будила меня. Отец вставал, брал у Лёли Митю и укачивал. А она могла спать в это время. Отец полюбил купать Митю каждый вечер, это стал его любимый ритуал, которому не мешали ни я, ни Лёля. Ей, по-моему, было приятно, что он возится с Митей. А я кроме всего прочего, работал над диссертацией, заняв под это целую комнату, которую завалил материалами: собственными записями, журналами и компьютером, и продвинулся уже значительно, моей работе не мешало ничто, как ни странно. Я умел отвлекаться от всего.

Однажды Лёля упомянула, что видит Стерха. Случайно, у нее, по-моему, просто вырвалось. Говорила о том, как застал дождик на прогулке и…

– И… часто вы видитесь? – спросил я, чувствуя как мой «чайник» начинает греметь крышкой, закипая.

– Не цепляйся, Лёня, – скривилась Лёля.

– Не цепляться?! – меня возмутил больше всего не факт их встреч даже, а пренебрежение, с которым она произнесла это своё усталое «не цепляйся».

– Господи, начинается… хватит орать, Митю разбудишь! – прошипела она.

Я разозлился ещё больше, потому что, я и не думал орать ещё.

– Не орать?! Как не орать?! Вот так?! – тут я по-настоящему повысил голос в расчёте разозлить её.

– Спятил? – Лёля подошла к кроватке и заглянула в неё.

– Да спятишь! Ты видишься со Стерхом, что вы там делаете с ним?! Поэтому ты и не кончаешь со мной больше?! Всё, он приступил к боевым действиям?!

Лёля побелела, оборачиваясь ко мне:

– Вот придурок! А может потому, что я сплю по три часа в сутки и то часто не подряд?!

Последние её слова потонули в Митином крике. Всё же мы разбудили малыша…

– Иди отсюда, дай мне укачать ребёнка! – рыкнула Лёля, наклоняясь к нему.

– Ну, конечно, отличная отмазка от всего, даже от разговора!

Я вылетел из спальни, изо всех сил хлопнув дверью.

– По башке себе стукни, может дурь вылетит! – услышал я её крик за спиной.

Отец застал меня на кухне, когда я трясущимися от злости руками, разбил чашку с блюдцем, доставая стакан, чтобы попить воды.

– Что опять? – спросил он, скорчив гримасу.

– Опять?! Да всё тоже! Она любит только его, только Митю!.. Да ещё его отца, чтоб он провалился! Романчики, гад, ещё выпускает! Видел? Вон на полке стоит у неё! – я махнул рукой, показывая, где полка, на которой стоит этот роман… – Я заглянул. Знаешь о чём? О девушке, по имени Лена, о её любовных злоключениях и как она, в конце концов, после множества перипетий и ошибок, возвращается к тому, «кто всегда её любил»! – я чуть не раздавил стакан в руке.

– Алексей, ты чего хочешь? – вздохнул он. – Я понимаю, что… да и Лёля неправа по-своему, но ты-то умный, и ты уже взрослый, ты не понимаешь, что сейчас сама Лёля не Лёля, а только приложение к Мите? Потерпи немного, немного, будет малыш постарше, и сама Лёля в себя придёт… Сам говорил, что пережить ей пришлось перед его рождением. Что ж ты думаешь, всё бесследно прошло? Насилие, это для любой женщины надолго отключит все желания. А тут ещё бесконечная усталость и вообще зацикленность на ребёнке… Давай няню наймём?

Он прав во всём абсолютно. Я вздохнул, допил свою воду и, вытирая губы, сказал:

– С этим предложением она меня в прошлый раз чуть поедом не съела, так злилась. «Чужая тётка будет его улыбку ловить? Будет касаться моего мальчика своими равнодушными руками»… ну и так далее…

– Успокойся, включи мозги, не поддавайся дурацким эмоциям, что рвутся из штанов. Стерх он умный и хитрый, он уже обыгрывал тебя, не дай ему победить снова, теперь у него ядерное оружие в виде сына.

Я посмотрел на него:

– Ты же говорил, что Стерху не отдашь её, если что, заберёшь себе. Что теперь? Не получилось? Кишка тонка?

Отец сверкнул глазами:

– Ты меня на «слабо» не бери. Я, в отличие от тебя, мальчик по-настоящему взрослый, и не пытаюсь влезть в корзину сдувшегося воздушного шара. А ты мало того, что сам забрался, так ещё и мешки со своими комплексами натащил.

– Боже-Боже, какое образное мышление у всех, куда деваться?! – злюсь я.

– Подежурь сходи, отвлекись от дома, не доставай всех. Лучшее лекарство от недовольства женой – работа, вот иди, поработай.

Отец, возможно и прав, может быть, действительно, вместо того, чтобы больше торчать дома, мне лучше…