Татьяна Веденская
Вся правда
Часть I. Артем.
Глава 1. Путевка в жизнь.
Словосочетание «родительский авторитет» утратило для меня фактический смысл где-то в районе тринадцати лет. Не могу сказать с уверенностью, что до этого он сильно для меня был важен, но… С тринадцати лет я не считала, что мои родичи могут мне сообщить что-либо, заслуживающее моего прослушивания. Наверное, такое отношение образовалось под воздействием криков окружающих:
– Какая у вас умная девочка!
– Наверное, она далеко пойдет!
– Надо же, такие взрослые рассуждения! Прямо на удивление! – все восхищались, когда я с серьезностью разглагольствовала над своим будущим и смыслом жизни.
– Я хочу стать врачом. Я понимаю, это нелегкий труд, но мне кажется, что очень подходит моей натуре. Мне бы хотелось делать что-то полезное для общества. И для людей. Ведь жизнь будет бессмысленна, если я только и буду думать о деньгах и личном счастье. – Вот такие опусы, бред собачий. Мне удавалось тонко чувствовать настроение окружащих и мастерски под него подделываться. Например, моя мамуля мечтала о дочери-враче. Отсюда и результат. Как в ресторане, поем то, что заказывает щедрая публика. А сейчас для нашего дорогого друга Горы из солнечного Азербайджана звучит эта песня! А поскольку я выдавала эти розовые мечты лет с двенадцати, изменяя иногда только направление моих жизненных устремлений (учителем, юристом, журналистом и далее по списку учебных заведений) в соответствии с потребностями публики, все вокруг твердили мне и родителям, что их детку непременно ждет блестящее будущее. Я не сопротивлялась, но вот только к началу переходного возраста понимание термина «блестящее будущее» у меня радикально изменилось.
– Ты хочешь быть врачом?
– Да-да, точно, – отвечала я, но про себя думала: конечно-конечно. Вот только разбегусь и всех вылечу. На самом деле, я действительно не сомневалась, что меня ждет удивительное будущее, но связывала я его с чем-то неуловимым, как дуновение ветра. Ни понять, ни сформулировать в словах я не могла. Как можно описать радость от бьющего в лицо свежего ветра или мокрого дождя? Что можно прочитать в шорохе листьев. Какие обещания любви и счастья можно передать словами?
– Какая-то она у нас ранняя. Надо быть с ней теперь повнимательнее! Как бы чего не вышло! – закудахтали мои предки, когда увидели, что у меня выросла грудь. Я сама еще ничего не понимала и не знала, но они уже все решили и перестали мне доверять. Переходный возраст, мать его.
– Алиса, будь, пожалуйста, дома в восемь часов. – Строго и холодно выдала мама как-то. Это мне-то, которая уже так привыкла к свободе и доверию. Да я с десяти лет сама решала, во сколько мне приходить домой. Восемь часов – это бред!
– Но почему?
– По кочану! – рявкнул папа. Не мог же он и в самом деле сказать мне, что боится стать дедушкой. Поскольку они так и не объяснили мне своих мотивов, свалив все на общую экологическую обстановку в столице после восьми вечера, мое понимание родительского авторитета сильно пошатнулось. Я перестроила свой график и принялась слушать ветер сразу после школы, а уроки делала по вечерам. Или не делала вообще. А чего напрягаться, если я и не напрягаясь учусь на четверки-пятерки? Если нужный параграф по географии я выучиваю за пять минут до урока?
– Чем ты занимаешься? Где тебя носит?
– Какое тебе дело? Я же являюсь к восьми?
– Я тебя вообще никуда не пущу, если не объяснишь, где ты ходишь и чем занимаешься?
– Да ничем я не занимаюсь!
– Ну конечно. От тебя можно ожидать чего угодно!
– Я просто гуляю.
– Но почему ты не гуляешь с подружками? Почему к тебе никто не заходит?
– Мне с ними скучно. С ними не о чем говорить.
– Да о чем ты хочешь говорить? Что у тебя вообще в голове происходит? – не переставали меня бомбардировать родители. Но они не заслужили звание «Достойных доверия» и я молчала. Наверное, я их этим сильно пугала, так как принято считать, что замалчивают плохое. Но я просто не желала никого пускать внутрь себя. Никого, не только их. Наверное, я его стеснялась. Внутреннего мира своего странного и нелепого. Мои одноклассницы и одноклассники были тайной за семью печатями. Они хотели новый костюм, американские джинсы, новую косметику «Пупа». Хотели всего, что может дать перестройка. Для меня ветер горбачевских перемен был духом свободы. Всем вокруг разрешали все. Все пути вдруг оказались открыты, что меня потрясло после пионерских рамок. Я просто тащилась от собственного права ходить в школу в драных штанах, мешковатых свитерах и ботинках на шнуровке. После отвратительных коричневых платьиц, выпячивающих мою слишком большую для подростка грудь, я хотела носить только самую мешковатую из возможных вариантов одежду. После платьиц и после того, как какой-то незнакомый старшеклассник зажал меня в углу за туалетом и принялся больно и противно хватать за грудь, приговаривая:
– Какая большая девочка. – После этого я несколько дней шарахалась от старшеклассников и старалась не выходить на перемену из класса. Но вот права снять это нелепое платьице у меня не было. Как и права прийти на физкультуру в закрытом спортивном костюме. Нет, положено ходить в черных шортах-трусах с белой футболкой – ходи! Подумаешь, что трясется грудь. А нехрен было такую отращивать. Надо было меньше капусты есть. В общем, из-за моего раннего полового созревания я наслушалась много, будь оно неладно. Так что когда нам сообщили, что школьную форму отменили, я первая приперлась в наряде городского отребья. Уж в нем было невозможно определить, есть ли у меня грудь.
– Алиса, если ты еще хоть раз явишься в школу в таком виде, я поставлю вопрос об исключении тебя из пионеров! – брызгала слюной завуч. Как напугала! На всех углах города шептались о Солженицине с его Гулагом, о преступлениях коммунистов. И даже о самом Сталине, в том смысле, что он-таки не был ангелом на земле.
– Если вам нужно мое заявление о выходе из пионеров, оно ляжет к вам на стол ровно через три минуты! – заявила я и перестала носить в школу сменку. Вид грязных замусоленных мешков с ботами меня давно бесил.
– Мы перестанем пускать тебя в школу! – пугали меня. Но пускать не перестали. И вообще как-то через пару месяцев попривыкли и оставили меня в покое. Училась я хорошо, не скандалила. Только по истории отечества заимела себе трояк, так как имела наглость выдавать в эфир новый взгляд на эту самую историю.
– Что ты можешь знать об истории! Ты глупая невоспитанная хамка! – проорал мне в ухо старый сморщенный коммунист-историк после моего заявления о репрессиях. Я обозлилась и на следующий урок приволокла доклад на тему «Страшные последствия октябрьского переворота».
– Не сметь порочить Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию! – озверел учитель. Наверное, то что я делала, было жестоко. Но я была так молода, мне так нравилось все новое, что окружило меня со всех сторон.
– Поставьте мне три и избавьте себя от необходимости видеть мое хамское лицо. – Предложила я ему. Он согласился на свою голову, так как вслед за мной на его устаревшие уроки перестал ходить весь класс. Получился страшный скандал, в котором закономерно обвинили меня.
– Да наплевать, – отмахнулась я от записей в дневнике. Мнение родителей относительно происходящего в школе интересовало меня меньше всего. Больше всего мне нравилось гулять. Не просто шляться по окрестностям родного района, выискивая компании и, замирая от страха, докуривать бычки. Я хотела слушать, о чем мне расскажет старая Москва, что я почувствую, заглядывая в окна особнячков в центре города. Я могла часами смотреть, как падает снег на дворик какого-то непереводимого посольства неподалеку от Плющихи. Я рассказывала себе сказки о мире и любви, тысячи сказок о тысяче миров. Тысяча мужчин любила меня. Сотни преград я переступала, сотни побед… Каждый день я разыгрывала новый спектакль. Я жила в этих особняках, я писала картины, глядя на Арбатский вернисаж. Я влюблялась и влюблялись в меня.
– Алиса, почему ты постоянно получаешь такие жуткие замечания? – расстраивалась моя мама. Она как-то привыкла, что учеба дочери течет сама собой, не напрягая никого вокруг.
– Они ко мне придираются.
– Еще бы, если ты позволяешь себе ходить в школу в таком виде.
– В каком?
– Как побирушка с помойки.
– Сама ты с помойки. Не трогай меня. Оставь меня в покое! – Вообще, в то время слова «отстаньте от меня» я адресовала всем. Лучше всего мне было абсолютно одной. В кармане проездной, в рюкзачке хлеб и бутылка с холодным чаем и полная свобода передвижения. Я выбирала на карте метро станцию – каждый день разную, и ехала туда. Зачем?
– Где ты сегодня была?
– На Измайловской.
– Почему там?
– Там красиво. Все новое. – Именно это и было самым захватывающим. Бродить по неизвестным улицам, смотреть на новые дома, заглядывать в окна. Всматриваться в лица людей. Где-то там среди них также ходит ОН. Ходит и смотрит, нет ли в толпе меня.
– Сколько можно мечтать? Алиса, у меня есть знакомая, она может организовать тебе выбор профессии с помощью ЭВМ. – Это что-то новое. Мама обеспокоилась моим будущим.
– А зачем мне это.
– Ты что, так хорошо уверена, кем хочешь стать? Только не говори, что врачом. Ты совершенно ничего не желаешь делать.
– А что надо делать, по-твоему?
– Ходить на курсы, хорошо учиться, интересоваться.
– Я интересуюсь.
– Да чем?
– Всем, – разве она может понять, что у меня другие, гораздо более важные дела? Они все – разве они могут хоть что-то про меня понимать?
– А что, ты считаешь, что тебе все выложат на блюдечке?
– Почему нет?
– Но только не мы с отцом. Пока ты живешь на наши деньги, ты обязана нас слушаться.
– Да ничего я вам не обязана, – возмущалась я. Как я могу жить, думая только о том, что я всем кому-то обязана.
– Да как ты смеешь, противная девка! – переходила на ультразвук мамаша. Они с отцом теряли связь друг с другом по мере потери связи со мной. Оказалось, что ничего общего, кроме меня, у них нет. Еще был брат, но он уже не мог ничем поспособствовать трещащему по швам родительскому браку. Мой зловредный братец оттарабанивал срок во флоте, отчего я немало радовалась. Я же не желала иметь близких сношений с родителями. Так между ними поселились скандалы.
– Это ты виновата, что она выросла такой!
– Да девочка просто страдает из-за твоего отцовского невнимания.
– Ага, а ты как мать ей много внимания уделяешь.
– Ну уж не оскорбляю, как ты. – Дальше они переходили на личности друг друга и потом неделями разговаривали через меня.
– Скажи матери, что в воскресенье придет сантехник.
– Передай отцу, что нужно заплатить за электричество.
– Спроси у матери, будет ли в этом доме ужин. – Или так:
– Ты вся в мать, такая же свинья. Ты посмотри, что у тебя в комнате делается. Ты когда последний раз пыль протирала? В прошлом году? Пока не наведешь здесь идеальный порядок, никуда не пойдешь.
– Ты вся в отца! Как ты смеешь мне хамить! Быстро убери за собой посуду! Только жрать все способны, а помыть тарелку – никто! – Крики, крики, крики.
– Почему ты задержалась?
– Уже девять часов!
– Шляешься!
– Почему ты вся в грязи! – конечно, все это не усугубляло моей жажды родительского внимания. Скорее наоборот, я уже подумывала, что без них моя жизнь была бы куда проще.
– Ты живешь на мои деньги и будешь делать то, что я скажу. – Это был аргумент, странным образом возымевший прямо противоположный от желаемого результат. Был август, мое желание находиться дома сводилось к минимуму. Я забрала из школы документы и устроилась на работу. Перестройка давала удивительные возможности людям, не желающим ничего кроме денег. Количество рабочих мест, не требующих даже подобия квалификации множилось с каждым днем. Я искала работу, дающую максимум свободного времени. Мне не нужны были миллионы. Вполне хватило зарплаты продавца в коммерческом ларьке. Работала я сутками через трое, а в остальные дни я получила возможность под завывания родителей о погубленной судьбе молча приходить и уходить из дома, когда я только захочу. И также молча готовить ужин и нести его (стандартная сковорода с жареной картошкой и луком) к себе в комнату, где, задвинув щеколду на двери, я забывала о присутствии в моей жизни этих неадекватных неандертальцев.
– Ты же осталась без диплома, глупенькая. Тебе же оставался всего один год.
– А меньше меня надо было попрекать! – рыкала я и уходила к себе. Или даже в себя, что будет вернее. Я на самом деле совсем не думала о каком-то там аттестате. Что за глупость, когда вокруг такой большой и удивительный мир, полный чудес и сюрпризов. И столько всего в нем непознанного. Например, сигареты. Когда-то в пионерском лагере я пробовала курить, но это кончилось только позорным кашлем. Впоследствии я немало сил и времени потратила на то, чтобы научиться курить правильно, по взрослому. То есть, глубоко затягиваясь и выпуская дым ровной густой струей прямо из недр себя. К пятнадцати годам я не только умела курить как заправский матрос, но и даже огребла какую-никакую привычку, вследствие чего колбасилась по утрам без сигарет и без возможности выкурить спокойно дома эту утреннюю сигарету с кофе, как я это делала в магазине после смены.
– Деточка, это же ужасная привычка – курение.
– Да что в ней ужасного?
– Ты же будешь выглядеть как старуха!
– Не буду, – уверенно бубнила я. Это она выглядит как старуха, а я выгляжу как…
– Ты просто вульгарна! Как проститутка смотришься с сигаретой.
– А папа как смотрится с сигаретой?
– Он – мужчина. Ему это не так важно. И потом – тебе рожать! – вот смысл слова рожать я не понимала вообще. То есть, смысл слов – любовь, секс я понимала, но как младший ребенок в семье, который видел грудных детей только на картинке, не связывала одно с другим. И перспектива выглядеть как проститутка меня совсем не пугала. Может, хоть так на меня кто-нибудь обратит внимание. Я прогуляла по улицам Москвы уже почти два года, а со мной так никто и не познакомился. Я не знала, красива я или нет, привлекательна или не очень. Парни моего возраста интересовались исключительно журналами с голыми бабами и Жанкой Смагиной – местной голубоглазой красавицей с пухлыми губками. Я для них не была объектом мечтаний. По крайней мере, на тот момент, когда так безвременно покинула стены родного учебного заведения. Да и не очень-то хотелось. Я конечно, считала себя влюбленной в одного неизвестного красивого старшеклассника, но после ухода из школы как-то подозрительно быстро его забыла. Так, просто сердечная разминка, как я теперь понимаю. А сердце мое трепетало, мир вокруг казался просто сияющим, хотелось настоящей, большой любви с Шекспировскими страстями. Так что каждое даже самое малюсенькое знакомство я тестировала на предмет его потенциальной любви. А вдруг это ОН? Откуда такая тяга поскорее сгореть в огне страсти, я не знаю. Наверное, это гормональное.
– О чем ты думаешь, когда я с тобой разговариваю? Ты вся провоняла сигаретами. Позор!
– Мама, я взрослый человек и сама буду решать, что мне делать.
– Ах ты дрянь, да как у тебя только язык не отсохнет, – да уж, на эпитеты мать не скупилась. А после того, как она, случайно застав меня дома с сигаретой (а кто ее просил приходить с работы на пол дня раньше?), попыталась в порыве чувств побить меня веником, я поняла, что мой трудовой порыв вовсе не избавил меня он проблем с родителями. Я как получала по скандалу в сутки, так и получаю. Ситуация тупиковая. Но однажды она усложнилась тем, что из армии приплыл мой драгоценный братец, Константин Новацкий. Я и до его трехлетнего плавания в рядах Советской Армии его не жаловала из-за его патологического презрения к моей персоне, а тут и вовсе впала в шок, когда в нашем молчаливо-скандальном доме поселился взрослый грубый мужик, осматривающий меня, как пришедший в негодность товар.
– Ты что, Алиска, думаешь, что ты с сигаретой кому-нибудь будешь нужна?
– Да девчонка типа тебя должна целыми днями делать прически и гладить юбки.
– Зачем? – упиралась я.
– Затем, чтобы выйти замуж.
– Зачем?
– Вот ты дуреха. А как же иначе. Ты в принципе, девка неплохая, ноги, грудь на месте. И может даже, кто тебя и захочет взять, если ты постараешься. Но пока ты красишься и куришь, шанса нет. Ты похожа на вокзальную шлюху. И штаны эти грязные выкинь. – После таких разговоров мне становилось совсем плохо дома. Если бы у меня был хоть минимальный шанс уехать, я бы конечно, уехала. Но ехать было некуда и я свела свое пребывание в квартире к минимуму. Слава Богу, у меня была своя комната. Если я приходила к двенадцати и уходила в семь-восемь утра, то могла никого вообще не встретить. Так я и передвигалась. Прислушаюсь, нет ли кого-то в коридоре, и только тогда иду на кухню. Быстро наплюхаю себе еды и бегом в комнату. Все сигареты, и утренние и дневные я выкуривала вне квартиры. На лестнице, в другом подъезде, на другой улице… И на всякий случай зажевывала конфетами. Может быть, если бы домашние спокойнее отнеслись к моему курению, я бы не была вынуждена тратить столько времени на конспирацию. Может быть, тогда я больше бывала вы дома. А может быть и нет.
Поскольку я целыми днями болталась по улицам, не желая видеть родню, но большую часть времени я скучала. Никто из принцев со мной не знакомился, тяга к одиночеству у меня начала ослабевать, мне страшно хотелось завести себе друзей. Вариант дружбы с нашими местными компаниями я не рассматривала. Однажды, когда я бродила по району, пытаясь стрельнуть себе сигаретку, меня зазвали в одну разношерстную компанию, из которой я знала только Жанку Смагину. Она подошла ко мне и сообщила радостную новость – один их парень страстно мечтает со мной познакомиться. Я, конечно, не слишком то воодушевилась, представляя себе общий уровень наших мальчишек, но на всякий случай решила пойти (а вдруг это ОН?).
– Ян, познакомься, это Алиса.
– Приветик, – обсмотрел меня с ног до головы смазливый и высокий Ян. Я видела его раньше, но не знала лично, так как он был почти взрослым – учился в ПТУ, и на таких малолеток, как я, не смотрел.
– Здорово, – промямлила я. Ян – это было круто. Я бы не возражала, чтобы он был бы НИМ. Это была бы мечта, пройтись с ним в обнимку, называя его своим парнем.
– Чем занимаетесь? Закурить есть? – сигареты выполняли среди нас – подростков коммуникативную функцию. Спросив через плечо: Курить будешь? Мы узнавали, свой ли ты, не примешься ли как все нудно учить нас жить.
– На, держи. А ты не слишком маленькая, чтобы курить? – спросил Ян, задержав взгляд на моей груди.
– Я совсем не маленькая. Я уже работаю.
– Ого! – присвистнул он.
– Вот тебе и ОГО, – подтвердила я, как бы говоря, что я вполне достаточно взрослая для его внимания. Мы молча докурили и Ян предложил пройтись.
– Пройдемся?
– Легко! – и мы пошли. Пока шли, его рука заползла змеей на мою талию. Я не возражала, он был слишком красив, чтобы в моей набитой гормонами голове осталась хоть одна мысль.
– Ты мне нравишься, – бросил он и мы попятились в сторону лавочки в кустах. Там мы обнимались и целовались до вечера. Я была в восторге. Я была в восторге и всю следующую неделю, когда мы ходили в эту самую обнимку по району.
– Надо же, Алиска, как это ты Яна заполучила? – шипели школьные подружки, которых у меня отродясь не было.
– Как-то так. Легко. Дай сигаретку.
– А у нас есть пиво. Будешь?
– Конечно! – какое-то странное меня охватило чувство. Я никогда не стремилась участвовать в этой бесполезной дворовой светской жизни и никто особенно меня туда не зазывал, но стоило мне начать тискаться по кустам с Яном, как я тут же стала своей в этой бессмысленной тусовке. Я как-то не привыкла к такому тупому образу жизни. А через пару недель оказалось, что и в Яне нет ничего интересного, кроме его красивой рожи и страстного интереса к моим девичьим изгибам и округлостям. И вскоре сидение на лавочке в обнимку перестало меня возбуждать. Я подумала-подумала и свела наши контакты к минимуму. Что говорить, я хотела познать жизнь во всей ее полноте. Слетать к звездам, дотянуться до луны. Познать, что такое настоящая любовь. И слава Богу, теперь я знала, что Ян – это не она. Я снова возобновила свои гульбища по Москве, пока не произошло одно знаменательное для меня событие. На все знаменательные события моей жизни я просто набредала. В принципе, и на Яна тоже, но он не в счет, так как таких ошибок у меня было еще немало. Прогулки по ночным паркам с Колей – администратором в овощном магазине. Он слюняво целовался и рассказывал мне, что у нас будет наверняка двое детей.
– Понимаешь, я очень хочу детей. У нас с тобой их наверняка будет двое. Ты хочешь детей?
– А как же! – Подтверждала я. Вообще-то я всегда подтверждала то, что мне предлагалось подтвердить. Мне было страшно сказать:
– Нет, милый, у нас не будет детей, так как я не собираюсь проводить свою жизнь рядом с администратором овощного магазина, который за полгода интимных встреч так и не смог от страха лишить меня девственности. Хотя и пытался. Еще был смешной, румяный и толстый Миша, который умел водить машину и был гораздо старше меня. Мы познакомились на реке. Целоваться с ним у меня не было никакого желания, но вот поговорить о жизни и о мечтах, сидя в его белоснежной машине – другое дело. Но когда он пытался меня обнять, я не всегда вырывалась. Мне опять-таки казалось, что если совсем-совсем ничего ему не предложить, то он перестанет мне звонить, катать на красивом автомобиле и мне станет очень одиноко. Так, потом еще Павлик, который кормил меня шоколадом и предлагал пожениться как только он вернется из армии. Хороший мальчик, но какой-то очень домашний.
– Ты будешь меня ждать? Я буду тебе писать каждый день! – Я конечно же пообещала ждать, но выбросила его из головы как только оттрубили гудки его призывного поезда. И не потому, что я такая жестокая. Просто не было у меня сил его огорчить ответом:
– Нет, милый, как только ты отчалишь, я выброшу тебя из головы и пойду искать других впечатлений и радостей. – Он уехал, от него только и остались воспоминания о его сальных обжиманиях на последних рядах кинотеатра, после которых у меня чуть не отваливалась грудь. Все они были не ОН. Не ОН и поэтому я чувствовала себя ужасно одинокой и несчастной, хотя и была постоянно в чьих-то объятиях. Может быть, даже правильно папа кричал, я действительно вела себя довольно распущенно. Но это оттого, что где-то в глубине души я не считала себя такой уж большой ценностью. И еще боялась, что при лишних капризах я пропущу ЕГО, единственного, глядя на которого, вся моя душа будет трепетать и петь, как в моих мечтах. И потом, к шестнадцати годам я все так же оставалась девственницей. На всех углах кричали, что молоденькие девушки должны очень сильно опасаться за свою девичью честь. Но я, сколько ни старалась, так и не могла пристроить эту честь в хорошие руки. И к шестнадцати годам уже была готова плюнуть на это дурацкое дело. Так, однажды в начале осени гуляя по Тверскому бульвару и рассуждая о смысле жизни и о любви, в которой меня никто не поддерживает, я свернула на какую-то невероятно красивую и старинную улицу. Она выходила в Манежную площадь, на этой улице была консерватория, которая эхом и отголосками труб, фортепьяно и звенящих тарелок наполняла воздух площади перед ней. Такая красота, такая жизнь, такой полет мысли – я шла, завороженная, по тротуару, пока не уперлась в афишу.
– Единственный спектакль «Шаги Командора». Только 25 числа и только в Студенческом театре. – Мне вдруг так захотелось попасть внутрь этого роскошного особняка, что я решила сделать вид, что я страстный театрал и зайти внутрь. Хотя, если откровенно, любовь к театрам была во мне похоронена под грудой превентивно-воспитательных походов на оперы и балеты, которые с неистовством маньяка все детство организовывал мой интеллигентный папаша. Так я впервые переступила порог моего театра.
