Татьяна Тихонова
Вопль археоптерикса
– Отставить «не буду»! Действовать придется по ситуации, а пока в наличии только этот… зверь. На поиски другого провианта времени нет, первоочередная задача выбраться отсюда, – сказал я не очень внушительно. Вид возможной еды и у меня не вызывал аппетита, прозрачные перепонки у существа обвисли, бугристая кожа да кости.
– Есть действовать по ситуации, – кисло отрапортовал радист.
Но даже думать не хотелось, что здесь придется завтракать. И ночевать?! Под ногами бегали двуногие ящерицы, попискивали, деловито что-то тащили. Растительность буйная, душная напирала со всех сторон. Парило. Пахло влажностью, болотцем, маревом травяным, но не как пахнет в хорошем лесу средней полосы, чистым духом, которым не надышаться. Здесь все было не так.
Я видел, как Проша с безумными глазами скакал по бурелому, произведенному Ланкастером. Галюченко застыл в позе Зверобоя, опершись на сук, время от времени он принимался отмахиваться от кружащих над нами визгливых тварей. Климов почему-то смотрел почти неотрывно под ноги. А Алексей пытался перевязаться. Придавил локтем отмотанный конец бинта и накручивал его на палец как на бобину. Я подошел к штурману, видя, что палец уже в профиль и анфас похож на осиный улей, оторвал бинт и завязал.
– Жаль, все запасы перевязочного материала смотать не успел, – пробормотал я, но голова была занята другим.
Думать серьезно о ремонте самолета не получалось. Мысль все время возвращалась к этому простому слову «прошлое». И становилось не по себе. Необходимо было для начала определиться, где мы.
Пока бороздили, падая, над этим местом, прошли скалы, значит, естественные высоты остались в стороне. Я поискал глазами дерево повыше и уставился на одно, которое стояло на самом краю образовавшейся посадочной полосы, и чудом оказалось не задето. Дерево походило на развесистую елку, возле него кружил сейчас физик, разглядывая то ли гигантского клопа, то ли блоху, как он оповестил всех минуту назад. Тут Проша вернулся на землю и крикнул с совершенно счастливым видом:
– Надо забраться на самое высокое дерево! Все нормальные люди так делают, оказавшись на необитаемом острове, чтобы определиться, как все обстоит вокруг.
Галюченко кивнул:
– Добре.
– Тут не поспоришь, это, наверное, единственное, что сейчас можно предпринять, – Алексей сидел на ступеньке трапа, мрачно глядел на всех, держа перевязанный палец вверх. – Может, через пару километров, например, стоит себе автобусная остановка. Или городок какой завалящий. А мы тут бивуаком встанем, как те папуасы.
Да, экипаж растерялся. Раньше бы Алешка доложил, разложил все по полочкам, а теперь: может… наверное… папуасы эти. Полная растерянность. Мы только несколько часов в этом месте. А как взлетать будем?
– Как следует из четкого рапорта штурмана, – сказал я строго, – для разрешения вопроса о местонахождении надо забраться на дерево. Разведчиком-верхолазом назначим сержанта Климова. Задача, Климов, набросать план местности. Определить, есть ли населенные пункты поблизости, реки, озера. Как сумеешь, ну, на географии все в школе рисовали. А мы уже тут сверимся по нашим картам.
Климов оторвал глаза от земли. Его вспотевшее лицо было серьезно.
– Есть в верхолазы! – ответил он.
Глава 9. Климов лезет на дерево
– Ты, Константин, осторожно там, наверху. Может, птеродактили не любят, когда на их деревья взбираются, – напутствовал Алексей, вручая радисту собственный планшет.
Верхолаз похлопал ладонью по кобуре, перебросил планшет за спину и стал лезть наверх, как на какой-нибудь тополь или клен. Хватался за лианы, мох, висевший паклей, чертыхался, отбиваясь от крупных, с фалангу, мух, больше похожих на блох. Забрался уже высоко. Несколько раз попытался нам что-то крикнуть, но было не разобрать. Потом раздались выстрелы, сначала пистолетные, потом, неожиданно, винтовочные – с земли. С верхушки посыпалась труха, с треском свалилось бревно, едва не задев Прошу с его блокнотом, и зацепилось в расщелине дерева.
Бревном оказалась огромная змея метра три длиной.
– Анаконда, что ли? – пробормотал Проша, глядя на хвост, покачивающийся перед его носом. – Дохлая.
– Костя! Цел? – закричал я.
– а…а…о …е! – донеслось сверху.
Я перевел это, как «хорошо все». Обернулся к Алешке, но там оказался вооруженный трехлинейкой Петр Иванович.
– Ты стрелял, что ли?
– Та хто ж еще? Если здесь прошлое, товарищ капитан, то винтовка Мосина, поди, одна на всей Земле сейчас, – ответил Галюченко, привычно ввернув украинское слово.
Винтовку хозяйственный мужик как-то ухитрился присвоить, еще переводясь с прошлой, пехотной, службы. Так и возил с собой на каждое задание. Спрашивали – зачем? А если пулемет поломается? И то, правда, винтовка Мосина – неломучая штуковина, и по пробойной силе даже посильнее ШКАСа, при тех же самых патронах. Вот, пригодилась в совсем неожиданных обстоятельствах.
– А почему не из пулемета? – встрял Проша.
– Так як же из него прицелишься точно? А там, на ветке, Константин до сих пор сидит.
С этими словами Петр Иваныч деловито потянул трехметровую «колбасу» вниз.
– Не ядовитая, не? – посмотрел строго он на Прошу.
Ну, Петр Иваныч, вот хозяйственная хватка, будто всю жизнь змеи огромные на него падали.
– Питоны не ядовиты, – завороженно сказал Проша, не отводя глаз от продырявленной змеиной головы размером с его собственную голову.
– Завтра можно не охотиться. Потом стухнет, це жарища адова.
– Почему, Прош, ты решил, что питон-то? – спросил я, помогая бортстрелку складывать в бухту кольца змеи, изо всех сил делая вид, что мне раз плюнуть сворачивать этого червяка гигантского, мясистого и вихляющегося, будто толстенный канат. И зло рявкнул:
– Первоочередной задачей является выбраться отсюда, отставить «потом»!
– Есть отставить «потом»! – вытаращил на меня глаза Галюченко, в руках его уже был хвост. – Так что? Бросаем, что ли? Столько еды!
– Не бросаем, но и оставаться здесь дольше, чем того потребует ремонт машины, не планируем.
– Есть не планируем и не бросаем! – пряча усмешку в усы, ответил бортстрелок.
Чушь несу, конечно. Какой ремонт, если все вокруг так, как говорит Проша, но и смириться с тем, что тебя выкинуло куда-то, куда ты и представить себе не мог, не так-то просто. В голове не укладывалось. И народ, я видел, молчал, держался, но глаза-то, глаза шальные. Еще змеища эта.
– А ядовитых рептилий тогда не было, точно помню. Они позже появились, –разъяснил между тем Проша.
Костя повис на нижней ветке на одной руке, раскачался и спрыгнул.
– Маугли, – Петр Иваныч улыбнулся, глядя на радиста.
Костя молча отряхнулся, за метр обошел кругом змею, сложенную бухтой, вытер локтем пот на лбу и неожиданно ехидно сказал:
– Вот как ты, Петр Иваныч, цивилизованный человек ведь, в бога веришь иногда, несмотря на линию партии, когда особо прижмет. И собираешься змею есть, экипаж ею кормить?
Константин отчего-то завелся. Н-да, на Маугли, что ли, обиделся.
– Это ничего, – стал зачем-то оправдываться Галюченко. – К нам в село лектор приезжал, рассказывал про нации разные. По его выходит, китайцы змей вовсю едят и очень даже уважают это кушанье.
– Так ты же не китаец, я тебя вообще-то украинцем считал. Ну-ка сощурь глаза! – говорил Костя нехорошо, цеплялся, а Галюченко улыбался, но было видно, что он обижается.
– Эх, Костя, совсем забыл ты, где находишься, – Галюченко с досадой отвернулся от радиста, но пытался еще отшучиваться, принялся собирать ветки, снял гимнастерку, отбросил в сторону. И продолжил: – Видно, в школе ты, как Сашко мой, любил только пение и физподготовку. В доисторические времена не было китайцев, украинцев, даже тебя, Костя, не было. Каждый за все нации одновременно. А мы сейчас где? Там и есть, в доисторических временах. Значит, мы и есть и китайцы, и не китайцы, – вздохнул бортстрелок и хитро добавил: – Но за то, что ты помощи не ждал и сам из ТТ отстреливался, я тебе птеродактиля испеку. Вместо змеюки. Если хочешь.
А радист вдруг выдал:
– С детства змей боюсь. А тут такая болванка на тебя сверху прет.
И рассмеялся.
Картина прояснилась, кажется. Ну, кто в детстве червяков не боялся, зубы сцепишь и не боишься, ясное дело. Галюченко с уважением сказал:
– Точно испеку. За вредность.
Я сидел, уставившись в планшет, в Костины каракули, Алешка забрался на Ланкастер. По крылу расхаживал, гремел. Слышно было, как он чертыхался. Крикнул оттуда, что у одного из Мерлинов крепежные винты срезало, а в первый заход мы не заметили.
– А это у тебя что за посадки капусты, Костя?
Я пытался разобраться с наброском, который Константин сделал, восседая, на дереве. Если этот крест означал Ланкастер, то, что означали точки, понатыканные по прямой от него? Овал в левом нижнем углу мог быть озером.
– Головы, – пожал плечами Костя, – вроде как у тех, кого в Плутонии называли диплодоками, – Костя посмотрел на Прошу, тот внимательно слушал, загнав очки на лоб, – головы маленькие, шеи тонкие, листья с верхушек щиплют, а лес там пониже, их хорошо видно.
Плутония, значит. Если речь пошла о головах над деревьями, то сомневаться уже не приходится, подумал я. Взглянул на Алешку, тот угрюмо сидел на краю крыла Ланкастера и слушал. Посмотрел на меня, выдохнул зло.
Проша принялся перерисовывать набросок в дневник.
– Эти не опасны, – улыбнулся он, – лишь бы их кто-нибудь не спугнул, и они не рванули сюда. Места живого не останется. По-хорошему, убираться надо, любой трицератопс или стегозавр, или эти трехэтажные коровы сомнут самолет, Миша.
Я, молча, кивнул. Сам знаю.
По наброскам радиста получалось, что на юго-востоке среди крон наблюдались скалы – они тянулись вихлястым пунктиром вдоль правого края листа, там же отмечены треугольниками вулканы, две штуки. А дальше лист был чист.
– Торчат один за другим, оба дымят, лава ползет из того, что справа, – сказал радист, когда я ткнул в треугольники и посмотрел на него.
– А пустое поле? Больше у тебя ничего не отмечено, почему половина листа чистая?
– Море. До самого горизонта море! – Климов взмахнул руками. – И здесь, и дальше вдоль пляжа, и там, за лесом.
– Море, говоришь. Так и запишем – до самого горизонта море, – сказал я.
Море, значит. И диплодоки, и Плутония. Вот так влипли, а могли закончить войну одним махом.
– Что не отменяет ремонт машины, – добавил я притихшему экипажу.
Подумал про себя, что если обратно из этого странного места выбраться не удастся, будем летать на Ланкастере на рыбалку, пока топливо не кончится, но вслух этого не сказал.
Я полез на Ланкастер к Алешке. Говорить не хотелось. Внизу разговор тоже вскоре стих. Только Галюченко, разводя костер, обращался между делом то к дохлому птеродактилю, то к голове питона, то к мелкой шустрой твари, подбегавшей на двух ногах к костру совсем близко. Ласково обращался:
– Ошпаришься, хлопец. Не маши крылышками, в суп угодишь.
Голове же он сообщил, что мы не вернулись домой вовремя, пропустили банный день, и ефрейтор, соответственно, остался без чистой рубашки.
Проша ходил по периметру поваленной просеки и что-то отмечал в своем блокноте. Константин проверял приборы, слышно было – вновь и вновь пытался запустить рацию, выцепить что-нибудь из эфира. Но вскоре бросил это дело и полез на помощь к нам. Потом забрался сюда и Прохор. Вдруг он подскочил и со словами «я же видел», бросился обратно на просеку. Подались за ним и мы, очень уж заволновался наш физик. Он добежал до большого завала и начал его разбрасывать. Тут и мы принялись растаскивать сучья. Не возились и двух минут, как среди подвядшей листвы обнаружилась сброшенная нами на Берлин бомба.
– Тэ-экс, а она-то как сюда попала? – протянул штурман.
– Наверное, бомбу створкой бомболюка заклинило, – сказал я, – а, когда трясло при посадке, вывалилась. Понятно теперь, почему Ланкастер перестал рулей слушаться – и аэродинамика нарушилась, и развесовка.
– И нас с собой поэтому утянула, – добавил Климов.
Слышал ли Проша наши разглагольствования? Надо было видеть его физиономию в этот момент, ну как можно выражать сразу и разочарование, и радость? Получалось, бомба не сброшена, задание не выполнено, по факту вместо Гитлера вывалились в другое время мы, но оборудование-то с нами. Все это смешалось на его лице, он то хмурился, то улыбался. Сунул голову в отверстие, оставшееся от сорванной панели, потом выбрался и запустил туда руку. Пробормотал:
– Дверцы до конца не раскрылись, вот и зацепилась. Только как ее теперь к самолету тащить? Она здесь, а самолет там?
– Ничего, – пожалел его Галюченко. – Из бревнышек катки сделаем, вагами подтолкнем, доставим в целости и сохранности.
Но Проша немедленно побежал в Ланкастер и отыскал в нем кусок брезента. Стал закутывать свою машину от дождя. Брезент был маловат, закрепить его не удавалось. В конце концов, согласился с бортстрелком, говорившим, что железным крышкам дождь не страшен, укрывать нужно только там, где щели и разные дырки.
Так до вечера мы и осматривали то самолет, то вдруг нашедшуюся Прошину машину с перерывом на ужин из змеи. Пока совсем не стемнело.
Радости от неожиданной находки надолго не хватило, и к вечеру настроение упало окончательно. Что нам теперь от нее, от этой помятой машины времени? Приходилось признать, что мы в совершенно первобытной местности. Впридачу, живность здешняя к ночи активизировалась настолько, что хотелось стать подводной лодкой. Задраить люки и залечь на дно. Утром поднимаешься, а ты опять в землянке, на аэродроме нашей дальней бомбардировочной авиации. Темно, душно и за стенкой слышится, как на кухне котлами гремят… комэск вызывает… приказ… и ты в небе… замки в боевом… сброс… полетели бомбы на головы фрицам… ты нужен. Да… Но еду и воду мы уже нашли, не сдохли, и не собираемся, а что еще нужно, если ты оказался в таких местах, что дальность в километрах уже не имеет значения.
Глава 10. О птеродактилях и карандашах
В школе я зачитывался «Плутонией» Обручева, да кто ей не зачитывался? Книжка ходила из рук в руки, на ночь давали друг другу почитать. Мечтали попасть в такую страну, к мастодонтам с динозаврами. Ну вот, попали, и зачем нам теперь эти динозавры? Нет, на вкус-то они вполне съедобные. Не курятина, конечно, жестче и жилистее, но съедобные. Почему – Галюченко сразу объяснил, недаром он из села, из Винницкой области, да и вся родня его там, в оккупации, то ли жива, то ли нет.
Курица, разъяснял бортстрелок, ничего не делает, только клюет да кудахчет, оттого мясо у нее и мягкое, а если бы ей летать приходилось, да зерно по одному искать, была бы жилистой, не хуже лошади. Логично изложил бравый ефрейтор.
Кстати, не только изложил, но и кормежку нам, городским недотепам, организовал. Здесь, в кустах, птеродактили толпами гнездились. Гадость, конечно, но голод не тетка. Змеи-то мы много заготовили, да в этой жаре уже к утру от нее такой дух пошел, что остатки пришлось подальше от лагеря уносить.
И Галюченко, как и обещал, в поход собрался. Бережливо свернул и сложил обмундирование, сварганил себе юбку из местного, давно вымершего сена, и повязал ее на манер папуасовой. Пулемет с турели снял и через некоторое время вернулся со связкой дичи. Вчера мы не особенно и поняли, что за дичь, уже по сумеркам полусырую поедали, да и оказалось, что на месте посадки мелкие экземпляры вились. А эти – килограмма по три птички – то ли в пуху, то ли в перьях недоразвитых. Галюченко их выпотрошил и в глине запек. С краю подгорело, в середине сыровато, но слопали за милую душу. И не зря он столько их наловил – с виду птичища большая, а мяса – чуть, одни кости да перепонки.
Костя не преминул привязаться к бортстрелку:
– Скажи, Галюченко, ты ведь с пулеметом своим охотился, грохот в чаще стоял, аж шишки с яблонь падали. Почему в твоей добыче дырок от пуль не наблюдается?
– Та ни, не из пулемета, – отмахнулся Галюченко.
Но отмолчаться ему не дали. Выяснилось, что попасть из штатного ствола по птеродактилю труднее, чем по Мессершмитту. Пара очередей – только деревья в щепу, а никакого толку. И перешла охота в тихую фазу. Знай, петли вяжи. Перепончатые оказались достаточно глупыми и лезли в силки, не глядя. Впрочем, откуда им знать про то, что веков так за сто до нашей эры изобрели, и веков так через тысячу после их эры изобретут. Где шнурок на силки взял хитрый бортстрелок, мы сразу и не поняли. Потом только выяснилось – кант оторвал, тот, что по низу гимнастерки идет. Приладил петлю к тонкой ветке – вполне себе рабочая ловушка получилась.
Физик подлил масла в огонь:
– Да, из пулеметов по птеродактилям, это как из пушки по воробьям, в буквальном смысле слова.
Получил укоризненный взгляд бортстрелка за насмешку, мол, «от тебя не ожидал, парень».
– Силки – это вы здорово придумали, – сказал физик, краснея.
Бросился помогать, но больше мешал. И вспомнил, как читал где-то, что корейцы из папоротника салат делают. Не из такого папоротника, который во времена динозавров рос, но и этот мы потом все равно употребили. Молодые листья вполне съедобными оказались, не зря птеродактили ими закусывали. Хвощи тоже попробовали. Выжить, наверное, можно на некоторых, но по своей воле есть их больше не тянуло.
Проша, чудак-человек, похоже, был единственным из нас, кого необычная провизия нисколько не смутила. А может, не обратил внимания, голова была другим занята? И вчера уже к вечеру экспроприировал у нас все карандаши и планшеты. Сказал, что нужно вести дневник, что просто не имеет права не вести его. И стал записывать все о нашей посадке в Юру, – так он ее назвал, хотя, прибавил восторженно, что, может, мы оказались не в Юрском, а в Меловом периоде. Вперемешку с описаниями природы в его дневнике шли непонятные формулы и расчеты. Кроме того, физик сказал, что надо изучить ландшафт. И это предложение Проши больше походило на ультиматум.
– Потом мне спасибо скажете. А может, и воду повкуснее найти удастся, – выдал он и выжидательно уставился на меня, вытянув шею из-за Галюченко, сложившего губы трубочкой и дувшего на ложку. И застывшего теперь так, скосив глаза на соседа.
Облупившийся нос Проши, светлые настырные глаза из-за очочков, майка, повязанная на манер платка, – все это будто с укором смотрело на меня, замершего с обглоданной костью в руке возле костра.
Куда идти в этих непроходимых джунглях?! Зачем? А как же мечты, Плутония, мастодонты, одернул я себя? Мещанское мировоззрение. Что ты сюда – жрать приехал? Но мозг настырно не давал проходу заблудившимся детским мечтам. Дело надо делать, думать, как бензопровод починить. Некогда в таинственный остров играть. Да и кому это надо?! Наши дневники? Сумеем ли мы вообще когда-нибудь что-нибудь рассказать? Выбраться сумеем? Если я еще надеялся поднять Ланкастер в чертово чужое небо, то дальше даже думать не хотел. Дальше дело за Прошей. Говорил, надежда есть. Может, есть. А может, врал и не моргал, поди разбери его. Воду повкуснее! Не до этого, совсем не до этого, задачи важнее есть. Но, честно говоря, вода из озера, вонявшая тухлыми яйцами и названная Костей с ехидцей Ессентуками, уже начинала лихорадить экипаж суетливым посещением кустов. Я зло сказал:
– Аргументируй.
Проша вздохнул и обвел нас улыбающимся взглядом. Я вдруг понял, кого он мне все это время напоминал. Щенка. Рослого, на длинных мосластых ногах, зубастого, с умными глазами, но щенка. Потому что добрый, ну просто безобразие, какой добрый. Вот бежит по дороге и тычется во всех этой своей добродушной мордой, и никто ведь ему отказать не может. А порой возьмет и тяпнет, прикусит. Вот как сейчас.
– Ну, что за смешные люди! Когда вернетесь, вам какой вопрос первым зададут? Правильно, почему вы так долго пробыли на вражеской территории?
Я отвернулся. Прав он, черт побери. А Проша разглагольствовал:
– Поэтому нам надо собрать отчет о том, в каком месте мы оказались.
– Гербарий, что ли, собирать будем? – скучающе протянул Алексей.
– Чучело набьем… змееныша, – прищурясь на дым от костра, сказал Петр Иваныч.
– И чучело не помешает, – согласился нехотя Проша и уточнил: – Одно. Образцы растений, обитателей моря. И карту, карту местности, звездного неба…
Детская затея, конечно. Ну, зачем все это. Гербарии, образцы. Но… Он, может, диссертацию потом защитит на этих мотыльках и бабочках, черепках от птеродактилей. Нет, он же физик. Может, книжку напишет. Сидит сейчас перед нами будущий Обручев, а мы над ним ржем.
– Я не нахожу Ригель, и Плеяд нет, – вставил Алексей. – А небо ясное между тем. Сегодня полночи не мог уснуть.
– А их и не должно быть здесь, насколько я помню, это молодые звезды, – неожиданно для себя сказал я, – помню, это меня тогда, в школе, особенно поразило, когда наша Прецессия Ивановна выдала, что динозавры жили под другим небом.
Проша прямо-таки расцвел:
– Алексей, буду просить тебя набросать карту звездного неба.
– Будет сделано, – чувствовалось, Алешка был доволен, об этом он мог говорить бесконечно.
Однажды он как-то рассказал, что иначе штурманить мечтал – на морском флоте по звездам ходить. А записался в аэроклуб потому, что аэроклуб при мореходке организовали и в него на год раньше записывали. «Думал, буду и летчиком, и моряком. Ага, держи карман шире», – смеялся Алешка, когда рассказывал об этом.
