Татьяна Свичкарь
Инга и Барон

И как они думали сперва, что это иллюзия, нечто вроде учебной тревоги: тем, кто приходит сюда – положено пережить такое. Но был в бункере и командный пункт. На экране увидели они – будто кадры из сюрреалистического фильма. Руины там, вдалеке, где был город, деревья, напоминавшие пылающие паруса.

Неверие, отчаяние, безнадёжность… Никого из близких уже нет в живых. Идти некуда. Пожары сменяются зимой, которой не будет конца… Путь по узкой горной расщелине, чтобы попытаться найти подземный источник, добыть ещё воды. А вместо источника – ещё одна пещера. И в ней зал, где всё неземное – трубы из неведомого металла, кабины из подобия стекла. Певучий голос из иного мира звучит, когда туда вступаешь. И велит входить в кабину. Потому что их обоих сейчас унесут. Через миры звёздные – на планету, где бирюзовые океаны, и розовые горы, и люди, на которых земляне должны были быть похожи, люди – прекрасные, как мечта…

Я замолчала и смотрела на Славку. Я только что это всё видела вновь, своими глазами. А он видел меня – замерзшую, в обтрепанной куртке, маленькую пещеру, в которую отчего-то так долго шли, и сколько ещё из неё выбираться… И лужицу воды в её углу, в которой – дай Бог не промочить ноги.

Но он был безупречно вежлив, Славка.

– Спасибо за рассказ, – сказал он, – Но нам, наверное, пора возвращаться?

***

Я заболела. Это совсем нетрудно – заболеть, когда рушатся надежды. И, напротив, если ты воодушевлена, то и в минус двадцать вылетишь на улицу в распахнутом пальто – и ничего с тобой не будет.

А я слегла. Внешне этому было очень простое объяснение. Перегуляла в выходные, пересидела среди ледяных камней. А внутренне… первый раз в жизни попыталась очаровать. Об этом я не хотела думать. И даже радовалась тому, что мне так скверно, не до самокопания. Горло горит огнём, нос распух, и слабость такая, что не хочется поднимать голову от подушки.

Хорошо, хоть Славка не простыл за компанию, не было ещё этого греха на моей совести. По вечерам он заходил «Вконтакт», и даже выложил фотографии «с последней репетиции», где он так красиво склонился над своей гитарой. Прямо юный гений, да и только… Пепельные волосы упали волной, глаза полуприкрыты, такие строгие черты, такое отрешенное выражение лица…

Я откладываю планшет… Дайте помереть спокойно… Но мои домашние и этого не дадут. Васька с утра решил, что в доме довольно холодно – для больного человека нужно потеплее, и затопил печь. У моего братишки талант к любой работе, которую нужно делать руками. Я ещё полчаса буду мучиться, изведу все газеты в доме, чтобы «из искры возгорелось пламя», а он возьмёт два бревнышка, три щепочки, поколдует над ними минутку, нахмурив светлые, почти белые брови свои – и в печке уже пляшет весёлый огонёк.

Ещё через полчаса Васятка является ко мне, переступая осторожно, неся большую кружку с чаем. Чай тоже не абы просто, а из китайского магазинчика. Есть у нас такой. Там полки уставлены коробками, а поскольку люди заходят нечасто – тысячами измеряется цена этого чая – милая пожилая продавщица, чёрненькая, кабы и сама не из Китая, встречает приветливо, как добрых знакомых. Не жалеет времени. Будет доставать коробки по одной, и открывать, и набирать чаи маленьким совочком, и давать нюхать. И трудно уйти, не купив хоть грамм пятьдесят этого чуда, где среди сухих чайных листочков – лепестки и бутоны тропических цветов, кусочки фруктов, и ещё что-то неведомое, что бывает только на краю земли.

Хранится у нас всегда такого чая понемножку, и заваривают его только для болящих, или уж если очень темно у кого-то на душе и хочется себя повеселить.

Папа заглянул, придя с работы:

– Инга, ну, как ты? Я сейчас такого супчика сварю… Роскошный суп будет у вас сегодня, господа офицеры…

А потом пришла грустная мама.

– Заболеешь от меня, – испугалась я.

У мамы нет никакого иммунитета, если поблизости поселился хоть один вирус, он непременно прицепится ней, как репей.

Но мама устало опустилась в кресло.

– Ингуша, так виски ломит… Причеши меня, а…

Это открытая нами лечебная процедура. У мамы часто болит голова, и один раз, когда уже и таблетки снять этой боли не могли, я взяла массажную щетку, и стала медленно причёсывать золотые мамины волосы. Она закрыла глаза:

– Господи, как же хорошо…

И через несколько минут стало ей легче. Наверное, лекарства всё же подействовали. Но с той поры уверяет она, что я лечу её лучше всех, и даже руки у меня лёгкие и волшебные.

Я выползла из-под одеяла и взяла протянутую щётку.

– Опять какие-нибудь бумаги заполняла? – спросила я.

У мамы в музее много бумажной работы. И это только на первый взгляд кажется, что она лёгкая. Посиди-ка весь день, нагнув голову.

– Описание готовлю. Мы будущей весной откроем Ведьмино озеро.

Не до смеха мне было, но тут стало смешно.

– То есть, как это откроете? Вы знаете, где оно спряталось, и пойдёте его искать?

– Да нет же, – мамино лицо стало блаженным, должно быть, такой массаж и правду приносил ей облегчение, – Помнишь, я возила тебя в Сечино? Там в лесу такой водоём небольшой…

– Позволь, ты имеешь в виду ту самую лужу?

– Ну да, её… Только она не совсем лужа…

– Кому ты говоришь – я ж её видела…

– Будем считать, что это озерцо, – примирительно говорит мама, – Поставим на берегу деревянные фигурки, беседку сделаем. Дети станут приезжать.

Я хорошо помнила маленький, довольно грязный водоём и мне стало жаль детей, способных удовлетвориться такой малостью.

После обеда – а папа действительно превзошёл сам себя, сварив потрясающе душистый бульон с домашней лапшой – я турнула Ваську, который в порыве заботы о больной сестре хотел показать мне какой-то фильм ужасов. Да-да, мой белобрысый ясноглазый братишка до смерти любит всякие «жутики». Но пока я не перестану «сморкаться как извозчик» – по выражению мамы, нечего ко мне заходить.

За окном быстро, по-декабрьски стемнело. Я думала о том, что скоро уже Новый год, и магазинах полно празднично сверкающей дребедени. Мне хотелось сразу всего. Валяться вот так на диване, завернув ноги в плед, – в блаженной болезненной слабости и заботе близких. И пошляться с Лариской по магазинам, нагрузиться невесомыми пакетами с ёлочными игрушками и мишурой, и какими-никакими подарками близким. Васька вон давно просит лампу-аквариум. Его, как и меня, манят глубины.

Я пробежалась по новостям моих друзей «Вконтакте». И вдруг… Моя одноклассница Дашка Сабирова скопировала к себе запись. Как теперь говорят – «перепостила».

Приют «Добрый след» писал об аховой ситуации в близком к нам селе Вишнёвка. Уже лет десять жил в этом селе одинокий дядька, за которым толпой ходили все местные собаки. Тогда о приютах ещё никто и не слышал. Бездомных собак просто отстреливали. И многие из них спасались у Виктора Ивановича на участке. Он же их и кормил, и платил соседям за погрызенных кур и прочие хулиганства своих подопечных.

Собачки у него были сытые и ухожены. Мало того, Виктор Иванович подкармливал всех бродяжек в округе. В Вишнёвке всякая животинка узнавала его машину издалека и бежала за ней, потому что знала: накормят. Он тратил на обездоленных собак все заработанные деньги.

А когда село стало застраиваться современными коттеджами, по соседству с Виктором Ивановичем появились престижная гостиница и ресторан. Соседство с лающим «хозяйством» вовсе не каждому по душе. Поэтому он был вынужден заняться обустройством собачьего приюта «за околицей». Продал – были у него – акции, набрал кредитов, выкупил землю. Там, где людского жилья нет.

Но трудно было ему одному. И на горе себе нашёл Виктор Иванович «помощников». Отыскал какую-то липовую организацию по защите зверья. Поверил ей, и отдал землю.

С этого и началось. Вот и картинки, и видео на страничке «Вконтакте». Они рассказывают – что там сейчас. Худющая собака рвётся с замотанной вокруг столба железной цепи. Лает. Воет. Её конура занесена снегом. Холодно, голодно и никак не убежишь, хотя бы погреться. И другие тоже – под открытым небом, бросаются к первому встречному с надеждой на еду. Щенки, замёрзшие, плачущие от голода и безысходности, дети собачьи. Они в железных клетках на промозглом полу. Какие-то ободранные вагончики, раскуроченные холодильники вместо будок. Сетка-рабица не дает вырваться наружу, только и остается, что на неё кидаться. Жуть… концлагерь для собак, которых кормят, раз в три дня.

А ведь их много. Больше ста. Другие городские приюты разобрали бы животных, но они сами переполнены.

– Возьмите хоть на время наших питомцев, – умоляют приюты, – Они чистые, здоровые, привыкли к людям. А мы на освободившиеся места привезём этих несчастных, будем их кормить и лечить.

С планшетом в руках я вышла из комнаты:

– Пап… мам… пусть у нас поживёт собака?

***

Его привезли в пятницу.

– Пёс классный, – говорила по телефону хозяйка приюта Елена Александровна, – Пусть он побудет у вас хоть временно, такому нетрудно найти хозяев. А мы на его место сейчас возьмём собачку. Там есть – маленькая, почти слепая, с девятью щенками. Как она их сохранила под этими досками-то, под развалами? Соски отморожены…

Привезли его два хороших человека, муж с женой – Юра и Надя. У самих полон дом животных, таких же подобранцев. Четыре собаки, два кота. Хотя живут Мельниковы на съёмной квартире.

– Мы вот вам сейчас Барона передадим, – говорила Надя, – А сами поедем в Вишнёвку, вывозить собак. Хотя бы самых тяжёлых.

Юра вывел из машины пса. Был он большой, запоминающегося и немного смешного облика. Белый, гладкошёрстный, а уши шелковистые, рыжие, и лапы в рыжий горошек. Нос цвета молочного шоколада, а глаза очень яркие, с тёмным ободком, бабушка бы сказала – с поволокой. Широкая грудь, затаённая мощь, и вздымающиеся ребра, и обтянутый шкурой крестец.

– Он прежде у девушки жил, – рассказывала Надя, – А потом она уехала, а его оставила одного в квартире. Просто бросила. Он ждал, ждал, он вообще очень терпеливый, увидите… Но, в конце концов, соседи услышали, что кто-то скулит. Вызвали милицию. Собака уже от голода стоять не могла, падала… В приюте его подкормили немного… Он вообще очень порядочный собачек…

Барон держался неуверенно, и поглядывал на Юру с Надей, которых хоть чуть-чуть, но всё-таки знал. Что, они его тут оставят?

– Ну, давай знакомиться… – сказала я, присаживаясь перед псом.

Он был обучен хорошим манерам. Широким движением сунул мне на колени тяжёлую лапу. Я ощутила шершавые подушечки, каменной крепости когти.

Я знала уже, что до того, как попасть ко мне, он безвылазно сидел в клетке с другими собаками. Он думал, что так оно и будет до конца его жизни. Всегда так.

– Не уезжайте пока, я его сейчас при вас покормлю…

Я вынесла заранее приготовленную кастрюлю – огромную, куриного супа.

Барон стал есть ещё до того, как я опустила её на землю. Он не замечал больше никого из нас. Еда была важнее всего на свете Он ел до тех пор, пока суп не кончился, и он не вылизал дочиста, до блеска стенки кастрюли.

Он поднял голову. Белые, как у поросёнка ресницы и янтарные глаза. Взгляд был потрясённым.

Потом я поняла, что у него всегда такой потрясённый взгляд, когда он видит еду.

Через несколько дней он ходил за мной тенью, и тихо рычал на каждого, кто, как ему казалось, повышает на меня голос.

– Бароша… Оборончик… это же все свои, – уверяла я.

Нет, он их признал. Он охотно клал большую тяжёлую голову на колени и папе, и маме, и Ваське. Млел, когда его почёсывали за ухом и щурил свои янтарные глаза. Но это всё – пока я в комнате. Стоило мне выйти, как он поднимался и шёл за мной.

Папа с Васькой соорудили во доре будку.

– Хоромы, сам бы там жил, – сказал папа.

Будка была просторная, пахла свежим деревом, войлоком изнутри оббита, и вход завешен. Натянули длинную проволоку, чтобы Барон мог бегать вдоль неё на цепи. Половина сада оказалась в его распоряжении. Но когда Барон понял, что мы все уйдем в дом, а он останется тут один…. Мне кажется, он испугался, что мы не просто закроем за собой дверь, а уйдем из его жизни.

Он кинулся под окно кухни – цепь позволяла – положил лапы на подоконник и стоял так, заглядывая в окно. Стоял на задних лапах, пока мог, потом лапы уставали, он обрушивался на все четыре, отдыхал недолго и снова подымался, чтобы смотреть в окно, чтобы хоть так не терять нас из вида.

До вечера мы с Васькой занимались совершенно безобразным делом. То один, то другой подходил к окну, и, натыкаясь на молящий взгляд янтарных глаз, поднимал крышку со сковородки, чтобы взять котлету, или открывал холодильник, чтобы достать колбасу. Мы занимались «колбасометанием», чтобы утешить Барошу.

Но когда стемнело, а он все так же стоял на задних лапах, и глядел на нас, а я знала, что на улице -15, я не выдержала. Пошла и отстегнула цепь. Мне показалось, что я тетиву отпустила на луке. Бароша метнулся к двери, закрутился вокруг себя – ну что же ты, открывай скорей! И уже по-хозяйски ворвался в дом. С тех пор он спал возле моей кровати, и опустив руку, я тут же ощущала под ладонью его шелковистую голову, поднявшуюся мне навстречу, холодный влажный нос.

Отъелся он быстро. Он мёл всё – суп, кашу, хлеб – всё, что оставалось в доме съестного. Скоро рёбра на его боках перестали выступать, и пёс сделался по-настоящему могуч и статен. Ростом с крупную овчарку, налитый силой, широкогрудый…

Васька принёс картинку, изображавшую битву на Чудском озере, и сказал, что Барон чем-то похож на пса-рыцаря. И действительно, было в нём этакое…. Форма морды, ее окрас – рыжие пятна вокруг глаз, «глазницы» – напоминали рыцарский шлем.

– От свиньи в нём что-то есть, – говорил папа, трепля Барона по холке, – Ишь, как жирком оброс. И нос большой, как пятачок у поросёнка. И ресницы, вон, какие белёсые.

Мы с Васькой накупили разной амуниции – ошейник с нарядными заклёпками, поводки короткий и длинный, и никто бы теперь уже не сказал, что Барон – приютская собака. Видя откормленного, ухоженного, явно любимого, улыбающегося во всю пасть пса, люди нас спрашивали:

– Какой он породы?

Скоро Ваське надоело отвечать «дворянин», и он стал гордо говорить:

– Риттерхунд.

Что и означало «пёс-рыцарь».

Вечерние прогулки мы нарочно приберегали на тот час, когда оба освобождались от уроков. Вместе веселее. Надо было видеть, как Барон и Васька гонялись друг за другом в парке, валяли друг друга в снегу! Ставший егозливым, как щенок, Барон подлетал ко мне, старался сорвать варежки

– Фу! – кричала я, пытаясь казаться строгой, – Лошадь здоровенная, а всё туда же.

Однажды кто-то из прохожих угостил Барона пряником, и он, ещё недавно выхвативший бы угощение из рук, взял его на этот раз осторожно и вежливо. И несколько секунд обдумывал ситуацию. Перед прогулкой он уплёл целый папин пирог – с картошкой и курицей. Чувство голода уже позабылось ему. Но бросить еду было немыслимо.

Он отбежал, несколькими движениями могучих лап глубоко разрыл снег, по- хозяйски опустил туда пряник, и мордой зарыл его, забросал снегом. Проделал он это так быстро, что мы оглянуться не успели. Но зная Барона, я не сомневалась, что он запомнил свою «захоронку» навеки

Иногда ему все же приходилось сидеть на цепи. Когда ожидались гости, которые могли испугаться такой большой собаки. И вот тогда Васька справиться с ситуацией не мог, а я с трудом. Барон отлично понял слова: «Идём миленький на цепь». Он садился, отворачивал морду, и упирался всеми лапами, как братец Ивашечка на лопате у Бабы Яги – лишь бы не идти в печь.

Только папе он покорялся, тот брал его за ошейник, и спокойно говорил:

– Пошли, брат, в наряд…

Но стоило гостям уйти, как мы слышали деликатное поскуливание со стороны будки: «Братья-товарищи, имейте совесть, не пора ли отпустить собаку?»

Я подходила, Барон исполнял лезгинку, но успокаивался, зная, что его, пляшущего, я отцепить не смогу. Он вспрыгивал на крышу будки, подставлял шею, замирал, ожидая, чтобы я отстегнула карабин. И – срывался как стрела с тетивы.

Но, когда я заходила на страничку приюта в Интернете, чтобы отослать фотографии Барона – там радовались, что он обрёл дом, – я снова видела клетки, глаза животных, ждущих решения своей судьбы.

А главное – новые и новые истории. Зима была очень холодной, и почти каждый день происходили случаи один другого трагичнее.

Помню, как впечатлила нас всех история собаки, сбитой машиной. Обычная собака, дворняжка. Жила вместе с другими сородичами возле завода, найдя себе укрытие в той рухляди, которая неизменно окружает строения человеческие.

Собаку сбили, и она три дня пролежала на снегу. Мимо ходили люди, они видели, что собака жива, но никто не останавливался, не пытался помочь. И только один из её друзей, маленький чёрный пёс сидел или лежал рядом, не бросал. В тридцатиградусный мороз стекленел рядом.

В конце концов, о собаке узнали приютские волонтёры. Видавшие виды девчонки растерялись. Они не могли погрузить животное в машину – лапы вмёрзли в лёд. Чёрный дружок отбежал и следил издалека, как оттаивают лёд, поливая его теплой водой, как поднимают, уносят бедолагу…

Заморозка давала подобие анестезии. Но чтобы везти в ветеринарку лапы пришлось согревать. Они напоминали куски мороженого мяса из холодильника, не гнулись. Четыре часа грели – горячим воздухом из фена, тряпками, намоченными в воде. Обретя чувствительность, пёс стал в голос плакать от боли, и девчонки-волонтёры плакали вместе с ним.

Ветеринары тоже ужаснулись, и сказали, что шансов почти нет. От обмороженных лап почти наверняка начнётся гангрена. Но всё ж таки прописали лекарства, велели дежурить ночь. И если псина доживёт до утра, тогда уже можно будет делать рентген, и определять дальнейшее лечение.

Собаку, а при ближайшем рассмотрении, это оказался кобель, девчонки решили назвать Каем. Мальчик, замерзающий в чертогах Снежной Королевы. До утра они сидели возле него, не отходя, делали уколы, утешали, пытались накормить.

Утром врачи сказали, что сосудики заработали! Девчонки чуть не бросились друг другу на шею. Но рентген отнял последнюю надежду. Удар машины сломал позвоночник, полный разрыв нервов… надежды нет…

«Знаете, как это тяжело, – писала одна из девочек, – Брать на себя ответственность. До последнего утешать, держать за лапу, провожать на Радугу»

Так я узнала, что у животных есть свой рай – та самая Радуга, волшебный мост в небо, на зелёный луг, где они ждут своих хозяев.

Окна зарастали морозными разводами, так нарядно сверкающими в свете фонарей, мороз крепчал. Ночью я не могла уснуть. Барон дрых так, как спят собаки, когда им жарко: на боку, вытянувшись во всю длину, небрежно разметав лапы. А я представляла, как выживают последние мученики в Вишнёвке, как жмутся друг к другу, найдя приют в раскуроченных холодильниках, дырявых коробках, полусгнивших будках. Тела замёрзших животных горе-владельцы сжигают на кострах.

Я думала обо всех собаках и кошках, не нашедших надежного убежища в такую ночь как эта, свернувшихся клубком, берегущим последние крохи тепла, о щенках, которых не могут согреть в своей обледенелой шерсти матери. И страшно было, что ещё так много зимы впереди.

***

Только что закончилась контрольная по математике. Я подумала о том, каким чудом буду в следующем году сдавать ЕГЭ? Нас обнадёживали, что экзамен изменят, разделят его на «профильный» – для тех, у кого в голове нормально крутятся шестерёнки, и кому математика нужна, и «базовый», для таких, как я. Которые даже основные понятия запоминают с помощью считалочек типа «биссектриса – это такая крыса, которая бегает по углам, и делит их пополам».

Даже Лариска с её «между четыре и три» рядом со мной Эйнштейн. И Ольга Геннадьевна наверняка попросит опять прийти мою маму, и мы вместе будем думать о том, что со мной делать. И опять не придём ни к какому результату, потому что, сколько бы я ни занималась, у меня такие антиспособности к этой науке, что остаётся надеяться только на чудо.

Мрачно я одевалась в гардеробе. Если у Лариски еще были какие-нибудь сомнения – может, всё-таки четвёрка? То у меня иллюзий не оставалось. И если дома Барон, как всегда, кинется обниматься, то это будет уже классическая картина «Опять двойка»

А на улице было светопреставление. Нет, не мороз, не угадали. Наоборот, мерзкое подобие оттепели с пронизывающим ветром, и летящим в лицо не-разбери-пойми-что: то ли дождь, то ли снег. Я подняла воротник межсезонки, натянула на голову капюшон. Но ветер сёк лицо, и я так и брела, полу ослепнув, пока в грудь не ткнулось что-то жёсткое. Укололо даже.

– Возьмите, а? Возьмите…

Тоненький, ноющий голос. Я опустила глаза. Мальчишка, лет девять-десять. В руках книжки. Батюшки, Стивен Кинг! Я к нему, ой, как неравнодушна. Помню, как прошлым летом в несусветную жару лежала дома на надувном матрасе, открыв все окна и устроив сквозняк. И читала «Воспламеняющую взглядом», изредка подцепляя вилкой с тарелки кружочки жареных кабачков, политых томатных соусом. У Кинга героиня тоже ела томатный суп.

Кинг… Вроде читаешь – и обычная жизнь, такая – как вокруг. Никаких бензопил, кровожадно врезающихся в тело, расчленёнки, бродячих зомби… Но его мистический ужас глубже. Ночью просыпаешься, и ловишь себя на мысли, что боишься идти в туалет. Это ведь надо открыть дверь, пройти тёмный коридор… а в темноте подстерегает всякое…

У мальчика в руках – бааа…. Целое богатство. «Кристина», «Кладбище домашних животных», «Роза Марена».

– Сколько?

Мальчишка, верно, давно маялся с книжками, даже не поверил, что я спрашиваю всерьёз.

– Двести рублей, – и смотрел по-собачьи, готовый сбавить цену, лишь бы я не ушла.

– Сколько-сколько? – переспросила женщина, подошедшая вместе со мной.

– Двести, – он переводил взгляд то на меня, то не неё.

– Отдавать три хороших тома за такие деньги – это кому-то понадобилась бутылка водки. И тебя послали – так, ребёнок? – сказала женщина. И спросила у меня, – Вы непременно хотите взять эти книги? Что-то мне интересно взглянуть на товарища, который свою библиотеку распродаёт. Что случилось? А вот так, за бесценок покупать – грабителем себя чувствуешь.

Женщина невелика ростом, мелкие черты, прищуренные светлые глаза. А волосы совсем короткие, как у мальчика, с сильной проседью.

– С вами можно? – спросила я.

– Отведёшь нас, ребёнок? Да не бойся, мы купим книжки. А может, еще поможем чем?

Мальчишка поколебался, но недолго. Наверное, он порядком простоял тут с книгами, но желающих взять не нашлось. А мы не вызывали опасения – девчонка со школьным рюкзачком и худенькая женщина.

Привёл он нас в соседний двор, к девятиэтажке. Постучал в окно. Мы догадались, что и ключа от подъезда у него нет. Из окна никто не выглянул.

– Подождем маленько, – шмыгнув носом, сказал мальчишка.

Только минут через десять попали мы в подъезд. А вот дверь квартиры оказалась не заперта. Мы вошли осторожно, как туда, где нас не ждут.

В комнате, на постели, лицом вниз лежал могучий мужчина в тельняшке. Я видела затылок, светлые, как у моего Васьки волосы. Человек тяжело спал. Рядом с постелью стояла табуретка, превращённая в столик. Огромная, полулитровая кружка очень крепкого чая. Полная пепельница окурков. Кусок почти засохшего хлеба. И почти опустошённая бутылка водки.

– Как его зовут? – спросила женщина, понизив голос.

– Дядь Миша…

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня… Да это не Мишка, это целый медведь. И давно он так?

– Два дня уже…

Поняв, что дядь Миша пребывает в состоянии анабиоза, и не может заметить нашего присутствия здесь, я оглянулась. Когда-то было в этой комнате подобие уюта. Вон и сервант, старенький правда, но ещё аккуратно расставлена в нём хрустальная посуда. И фотографии.

– Меня зовут Анна, – женщина тоже подошла посмотреть снимки.

– Да это же наша школа, – вдруг сказала она, – Конечно, она… Интересно, какой год? Видишь, вот класс, а в центре учитель наш, Святослав Фёдорович, физик. Его потом убили. Он подвозил кого-то на машине поздно вечером. Набросили шарф на шею. Задушили. Уродов тех так и не нашли… Я тогда уже закончила школу, но ходила на похороны. Как девчонки плакали!

Я же приклеилась взглядом к другой фотографии. У папы тоже такие есть. Форма никаких сомнений не оставляла…

– Он часто пьёт? – спросила Анна мальчишку, и какая-то особенная, тихая печаль была в её голосе.

– Нет… Он часовщиком работает. Дядь Миша очень хорошо часы чинит. Любые. Хоть с маятником, хоть которые на руке. Знаете, будочку напротив ресторана? Просто у дядь Миши нога покалеченная. Он говорит – когда совсем больно, тогда и пьёт. А я думаю, что не так больно ему, как тошно, – заторопился мальчишка, – Заработаешь-то сейчас мало. Люди часы носить перестали, на телефонах время смотрят. А кто носит копеешные, так если они сломаются – выкинут и новые купят. А у дядь Миши, только что… работа… и с палочкой до дома доходит… Нет у него никого. Я только прихожу, Борька приходит…

– Позвоню-ка я сейчас в больницу знакомому врачу, – сказала Анна, – И попрошу прокапать такого хорошего человечка.

– Не надо, – сказала я.

Достала телефон и набрала папин номер. Но мне не повезло. Папа был на совещании. Подумала минутку, и набрала другой. Дядя Алёша ответит, даже если он на уроке. И я слышу его голос:

– Здравствуй, Инга.

Он всегда и ко мне, и к своим ученикам относится с таким уважением, будто мы взрослые. И такое отношение надо оправдывать.

Когда он пришёл в школу на место тётки, которая прежде преподавала физкультуру…. И которую никто не то что не любил, но даже не уважал… Он вспоминал потом как расхлябанно стояли ребята на линейке. Мол, ну чё, ещё одно недоразумение притопало… Плевать нам на все его уроки. Командир нашёлся!

Дядя Алёша скомандовал:

– Налево… бегом марш!

И сел заполнять журнал.

Когда он через пять минут поднял голову – не бегал никто. Одни мальчишки валялись на травке школьного двора. Другие держались за бока – мол, прихватило – и рады бы побегать, да никак. И что ты, командир, с нами станешь делать?

Дядя Алёша ничего не сказал. Снял очки. Аккуратно положил на открытые страницы журнала. Подошёл к турнику и начал подтягиваться. Пять раз… мальчишки стали подниматься, подошли заинтересованно, считали вслух. Десять… Двадцать пять… Спрыгнул.

Подхватил чей-то, даже на вид тяжелый рюкзак, надел на плечи. И побежал. Размеренно. Спокойно. Никому, ничего не доказывая… Мужик. Через некоторое время ребята стали пристраиваться в цепочку за ним.

– Алексей Иванович, вы заняты?

– Нет, у меня два окна сейчас. Я тебе нужен?

– Алексей Иванович, вы не можете подойти… – я продиктовала адрес, – Хорошо бы и папу прихватить, если он освободится.

– С тобой ничего не случилось? – каждый из них всегда опекал детей друга, если того не было рядом.

– Ничего. Но я вас очень жду.

Они пришли через четверть часа, оба. Не стали звонить, неслышно вошли в квартиру, два немолодых уже мужика. Но в их присутствии мне всегда становилось спокойно.

– Пап, вы его знаете? – спросила я.

И, прежде чем они разглядели человека, неподвижно спавшего у стены, сунула им под нос «афганскую» фотографию.

Папа присвистнул тихонько, а Алёша Литошин поправил очки, присел на край постели, и положил руку спящему на плечо, встряхнул его осторожно.

– Ну, здравствуй, товарищ Кравченко…

Теперь можно не волноваться. Алёша умеет всё. Соседи по подъезду зовут его делать уколы, навыки санинструктора не забылись. А уж папа…

Дядь Мишу будто толкнуло что-то. Он резко сел, и смотрел на неожиданных гостей.

– Лёха… – он потряс ладонью перед лицом, точно прогоняя видение, – Лёх, ну не может этого быть…

– Может, – подчёркнуто спокойным голосом сказал Алёша. Так он разговаривал с учеником, неизбежно тянущим на двойку. Но я чувствовала – ещё несколько мгновений и всё изменится.

– Лёха, откуда ты здесь взялся?!

И когда они стиснули друг друга так, что захрустели косточки, я тихонько поманила за собой Анну. Больше нам здесь нечего было делать.

Мы вышли на улицу, и побрели, проваливаясь в снежную кашу. Погода стала еще более отвратной. Не очень холодно, но ветер сечёт лицо, и просто не чаешь дождаться минуты, когда, наконец, закроешь за собой дверь.

Анне приходилось ещё хуже, чем мне, потому что я нашим бездорожьем была приучена, и без высоких сапог из дома не выходила. И шапка на мне была, а у Анны волосы трепал ветер, наметал в них не знай, чего – то ли снег, то ли капельки дождя. И Анна меня, наверное, по себе меня пожалела.

– Бедное ты дите…, – сказала она, искоса взглянув на меня. А я тоже прятала подбородок в воротник пальто, – Куда-то тебе еще брести…

Анна расспрашивала меня, в какой школе я учусь, в каком классе, что из предметов нравится, чем я ещё люблю заниматься. … Это были обычные вопросы взрослых, но с её стороны я чувствовала подлинный интерес. И, как потом убедилась, она не забывала ничего из того, что ей рассказывали.

– А вы где работаете?

– Я… в газете работаю, – рассеянно сказала она, – «Свободный город». Редакция на площади Свободы, возле Вечного огня. Заходи в гости. Анна Баратынская. Впрочем, пойдём ко мне прямо сейчас. Погода мерзейшая, у меня есть пельмени, хоть горячего похлебаем

В самой этой формулировке было что-то родное. Так папа говорил. Так говорил Саша. Господи, когда же я, наконец, доберусь рассказать о Саше?

Без выпендрёжа, без красивых салфеточек. У нас есть такая девочка в классе, Ангелинка. Высокая, крупные черты лица. Идёт всегда по коридору как королева. И она очень гостеприимна. Если какие-то классные праздники – то у неё собираемся. Огромный дом и огромный сад по-над Волгой. Барбекю и мохито. Элита.

А тут – пойдём, похлебаем горячего, чтобы не заболеть.

Анна отперла дверь. Навстречу нам по коридору шёл кот. Обычный серый кот. Но у всех котов такой вид, будто им все вокруг должны по жизни. А какие заслуги-то у них? Только что мурлыкают, чистые и не пахнут. Мышей в нынешних квартирах нет… Кот сощурил глаза. Ему даже лень было отчитывать Анну за опоздание. Сама должна знать. Он повернулся и пошёл по коридору, высоко неся хвост.

Она уловила это с полуслова.

– Ишь, старик Каренин. Не комильфо я себя веду. А сам дела свои справляет на телевизор, на программу.

– А там всегда лежит программа? А если ее убрать? – заинтересовалась я.

Анне такая мысль, по-видимому, не приходила в голову.

– Всё равно, наверное, будет… Запах же до конца не истребить, – задумчиво сказала она, – Я же не могу залить телевизор хлоркой.

– Вообще-то у кота здравое отношение к нашему телевидению. А уберите всё-таки программку-то…

– Не факт, что я её потом найду. В этом доме всё куда-то девается.

Она скинула сапоги, и я увидела, что у неё совсем промокли ноги.

В комнате во всю стену – стеллаж с книжными полками. Опять я почувствовала душу родную. Сейчас тома все больше выбрасывают: освобождают место от допотопных «средств информации». Мы с Васькой недавно притащили книги с помойки. Их там нельзя оставлять, как котят или щенят, они такие же беззащитные. И какие книги! «Маленький лорд Фаунтлерой», «Маленькая принцесса» про девочку Сару Кру, подружившуюся с крысой.