bannerbannerbanner
Колесница времени

Татьяна Степанова
Колесница времени

Полная версия

Глава 10
Борода

К происшедшему с ней Кора отнеслась тупо философски.

Ее и подружку Маришку-карлицу патруль Прибрежного ОВД прямо из местной поликлиники доставил домой – в съемную однокомнатную квартиру на улице Космонавтов. Проводили полицейские до двери.

Кора с трудом опустилась на колченогий стул в тесной прихожей, сняла туфли, потом через голову стянула разорванное, залитое зеленкой платье. Осмотрела пальто – тогда перед нападением в машине она его не надевала. На пальто зеленка не попала, но пальто – все в грязи, это оттого, что Кора упала, когда на нее налетели парни из Лиги, и не удержала его в руках.

Пальто нападавшие топтали ногами.

Карлица Маришка начала сразу суетиться в квартире по хозяйству. Открыла форточку в комнате, вытряхнула из пепельницы окурки. Сказала, что сейчас приготовит ужин, благо в холодильнике замороженные котлеты, сосиски…

Или, хочешь, пожарю картошки с салом?

Кора, ты слышишь меня? А хочешь, я сварю кофе?

Кора кивнула и прошла в ванную. Там сняла с себя лифчик и только после этого глянула в зеркало.

Сине-багровые кровоподтеки во всю грудь. Врач в поликлинике осмотрел ее очень внимательно. И посоветовал через пару дней снова прийти сюда же, в районную, и записаться на прием к эндокринологу.

Кора вспомнила, как, сидя в коридоре, она слышала громкий разговор той молодой начальницы полиции, майорши, что вместе с патрульными сопровождала ее в поликлинику. Майорша (фамилию Кора забыла) по телефону говорила кому-то очень настойчиво: «Мне надо, чтобы были побои средней тяжести, а не легкие. Мы сейчас сделаем ей рентген, посмотрим, все ли в порядке с ребрами. От тяжести телесных зависит будущее этого дела. Я не выпущу подонка, напавшего на нее!»

Рентген сделали. Ребра не пострадали. А вот вся грудь горела огнем, болела нещадно.

Кора и к этому относилась философски. Ну, болит… Надо терпеть.

В то, что посадят того из Лиги кротких, который напал на нее и бил, она не верила.

И в правосудие никакое она не верила.

Не имела она веры и в закон.

Просто в душе ее теплилась благодарность к этой майорше. И к ее подруге – длинноногой, такой серьезной, сдержанной, ездившей вместе с ними в поликлинику.

Катя и не подозревала, что Кора думает о ней вот так…

А Кора испытывала острое чувство благодарности к ней и к Лиле за то, что заступились, что взяли под защиту.

Но чувство это еле мерцало, потому что…

Да что они, две эти девчонки в погонах, могут сделать, – думала Кора, – когда идет такая махина, такой каток нетерпимости и злобы.

К ней, лично к ней. И только за то, что у нее растет борода.

Принимают ее за переодетого мужчину, за трансвестита, подражающего Кончите Вурст, и стирают в порошок.

Господи ты боже мой, стирают в порошок, оскорбляют, бьют – только за это!

Даже не разобравшись…

Кому надо разбираться, когда можно бить.

И что сделают две эти девчонки из полиции против всей этой бешеной ярости? Что они могут, лишь сами пострадают, возможно. Вон этот из Лиги кротких грозился куда-то звонить.

Наверное, есть куда, раз он так в этом уверен. И угрожает.

Больше всего Кору убивало то, что в этом деле стирания в порошок участвовали не просто хулиганы или пьяные отморозки, но какие-то святоши, говорившие о Боге. А она книжки ведь читала про религию. И молилась, да, было время, когда она очень жарко молилась, просила у Бога чуть ли не на коленях, чтобы волосы не росли так густо. Чтобы не делал он из нее окончательного урода, отщепенца, парию, на которого люди смотрят и отводят глаза.

Да, она читала всякие книжки и верила, что в час Нагорной проповеди, когда Христос говорил с народом, приходили, стекались, сползались послушать его не только люди здоровые, крепкие, нормальные со всех точек зрения, но и убогие. Калеки, прокаженные, безногие, те, у кого рос горб или имелся зоб, кого донимала трясучка, кто бился в припадках, у кого внезапно отказывала нормально работать эндокринная система – мужчины, у которых припухала грудь и увеличивались соски, а бедра обрастали женским жиром, женщины, внезапно чувствовавшие, что независимо от своей воли или желания обретают некую ненужную «мужественность», становясь неинтересными для противоположного пола. Гермафродиты, наделенные природой так щедро и безжалостно и тем и этим, как в клетке запертые в собственном теле, сходящие с ума от фобий пограничного состояния между полами, карлики и великаны, люди, мучающиеся от незаживающих язв и фурункулов на лице и теле, от жестокой формы аллергии. И такие вот, как она, Кора, страдающие «избыточной волосистостью», как это называли врачи.

И все эти убогие слушали там, на горах, на вольном воздухе Нагорную проповедь и плакали, и просили, и верили, что Христос поможет. И если говорит он, что нет «ни эллина ни варвара», то, значит, нет и ни здорового, ни убогого, нет ни красавца, ни урода, ни того, у кого все с генетической наследственностью нормально, ни того, у кого в генетике какой-то врожденный дефект, сбой. А все равны. Все равны… Все одинаково плачут, и просят, и надеются на лучшее. И если Христос исцеляет и защищает, то и те, у кого имя его не сходит с уст, – тоже должны защищать.

Ну, пусть не защищать. Если эти святоши, кроткие, не хотят, если им противно, ладно, это еще можно стерпеть, бог им судья.

Но пусть хоть не бьют тяжелым ботинком в женскую нежную грудь.

Кора, полуголая, смотрела на себя в зеркало ванной. Женщина с бородой. Женщина – у нее растет борода. Женщина, которую все принимают за переодетого трансвестита, за копию Кончиты Вурст.

А та, то есть тот, ведь хотел лишь привлечь к этой, именно этой проблеме внимание. Показать, что и чудной нелепый урод – женщина с бородой – имеет, да, да, да! – имеет право на признание, триумф и счастье.

И на любовь тоже имеет право.

Любви-то ведь совсем почти не достается на долю убогих.

Кора смотрела на себя в зеркало ванной. Дефицит любви… Едва она в юности начала осознавать, как чудесно быть любимой, все ее надежды на это рухнули.

Волосы начали расти.

После восемнадцати лет сначала волосы появились на ногах – вдруг густо обросли темными волосами икры и даже коленки.

Потом волосы вылезли и на ляжках. И все гуще, все обильнее. Особенно на внутренней стороне. К девятнадцати годам они уже напоминали густую шерсть. И она, Кора, тонны эпиляционного крема на себя изводила. Но все без толку.

А потом этот самый «сдвиг эндокринной системы» с активизацией полового созревания лишь усилился – так ей сказал врач-эндокринолог. Ничего, мол, нельзя сделать, вам, милочка, уж придется жить с этим.

Крепитесь.

И Кора сначала старалась крепиться.

Ну что ж, поборемся с собственным организмом, давшим сбой.

В конце концов, сейчас ведь так много самых современных методов эпиляции – и био-, и фотоэпиляция, и лазерная, и прочие, прочие, прочие штучки салонов красоты.

Но природа, могучая и беспощадная, сломавшая что-то в каком-то гене, поселившая во всей этой длинной цепочке какой-то малюсенький сбой, оказалась сильнее.

Потом произошло самое страшное. Волосами постепенно, неумолимо и густо обросли шея, щеки и подбородок.

Настоящая колючая мужская щетина. А если запустить этак на пять-шесть дней – то уже густая борода.

Кора бросилась в салоны снова делать эпиляцию. Сначала био. Такую боль терпела адскую, когда пластины с горячим воском, налепленные на щеки, с корнем выдирали волосы.

Но они росли и крепли.

После фотоэпиляции на время возник вроде бы хороший эффект. Но затем рядом с уничтоженными волосяными луковицами возникли новые, и борода отросла снова.

Врачи-косметологи уже били тревогу – нельзя, нельзя делать эпиляцию так часто, у вас плохая предрасположенность. У вас пошло кожное раздражение. Кожа отторгает любое вмешательство. Лазер может все лишь усугубить, так и до рака дойдет, до самого худшего.

А от крема вся шея и щеки покрываются долго не заживающими саднящими язвами.

Кора купила себе набор бритв. Какое-то время она вставала по утрам и словно на казнь отправлялась в ванную – бриться. Стояла вот так, как сейчас, с мужской бритвой в руке. Густо намыливалась или использовала пену из тюбика.

И брилась…

Ежедневная пытка…

Кожа на бритье отреагировала новыми язвами и фурункулами.

Кожа лица требовала, чтобы ее оставили в покое.

В густых волосах.

В один момент Кора хотела покончить со всем этим разом – с мукой борьбы, с природой, со всем своим бедным больным телом.

Она хотела повеситься в ванной на трубе.

Даже достала крепкую бельевую веревку и все думала – выдержит ли ее вес вон тот гвоздь, на нем держится светильник? Или, может, лучше использовать трубу полотенцесушителя?

Кора помнила тот момент. Думала о нем она и сейчас, стоя раздетая в ванной, избитая жестоко.

Вы, нормальные, не убогие, да что вы знаете обо всем этом? Как вы можете судить о том, что понять вам не дано?

Решение покончить с собой тогда она так и не приняла. Может, из страха, может, из малодушия.

Веревку она не выбросила. Но старалась положить ее подальше, спрятать. Чтобы не попадалась ей на глаза.

А потом по телевизору она увидела Евровидение и бородатую Кончиту.

Никогда в жизни она не плакала так, как в тот вечер. Она рыдала – за все годы муки, страха, боли, стыда за свое уродство, за все потерянные годы – без друзей, без любовников, без семьи, она расплачивалась сейчас – этими вот слезами, где робкая надежда смешивалась снова со страхом, но где, как ей казалось, открывались новые горизонты.

Да, новые горизонты…

Наутро впервые Кора не схватилась за бритву. Она не бралась за нее и все последующие дни.

Борода выросла.

Борода стала неотъемлемой частью ее, Коры. Борода требовала, приказывала показать себя людям.

 

Какая пришла в этот мир. Уж какая есть. Какую Бог или природа создали. И изуродовали.

О реакции людей, прохожих на улице, в транспорте Кора сейчас вспоминать не хотела.

В тот вечер, когда на нее напали в переходе метро, толкнули сзади со ступенек, она шарахнулась так, что думала – ногу сломала…

Напавших в тот раз она разглядеть не успела.

Они что-то тоже шипели про Кончиту Вурст, про вселенский разврат и либерастов-педерастов…

Кора кое-как доковыляла до дома. И с карлицей Маришкой они решили, что если надо ехать в клуб или возвращаться, то они станут вызывать такси – то, что клуб обслуживает и которым пользуются трансвеститы.

В тот вечер Кора впервые подумала о том, что рыдать втихомолку и размышлять, как лучше покончить с собой, – это… это, в общем-то, трусость.

Надо сопротивляться.

Надо противостоять.

И вот она досопротивлялась до того, что…

Стоя перед зеркалом в ванной, Кора осторожно дотронулась до багровых синяков.

Потом она чисто механически достала с полки маникюрный набор, вытащила ножницы и начала осторожно срезать бороду, испачканную зеленкой. Клочья каштановых волос падали на кафельный пол.

Словно каштановый снег шел…

Волосатый снег.

С кухни доносился запах жаренной на сале картошки. Карлица Маришка кашеварила.

Потом она позвонила по мобильному в клуб и сказала, что их избили. И что они появятся на работе только завтра.

В клубе такие вещи, как «избиение сотрудников», понимали, потому что сталкивались с этим и раньше: девочки, держитесь, не падайте духом!

Кора встала в ванной под горячий душ.

Она апатично размышляла о том, на сколько ее еще хватит в этом мире. Сколько еще она сможет держаться и противостоять.

Глава 11
Под куполом

События в Прибрежном произвели на Катю гнетущее впечатление. Вместе с Лилей и сотрудниками ППС она сопровождала потерпевших в поликлинику. Затем Кору и ее подругу отвезли домой под охраной. А Катя вместе с Лилей вернулись в ОВД.

А там обстановка накалялась – к зданию полиции подъезжали какие-то крепкого спортивного вида молодцы на джипах, в кабинете Лили беспрестанно трезвонили телефоны. К задержанному явился адвокат. А задержанный орал про свою Лигу кротких против Содома и походил на пойманного в капкан шакала – только что зубами от злости не щелкал.

Однако во всем этом зловещем хаосе майор Белоручка твердо стояла на своем:

– Я знаю, что говорят. И ты тоже знаешь. В полицию, мол, обращаться бесполезно. Полиция не поможет. Когда появляются люди, которых безнаказанно можно оскорблять, шельмовать, обливать зеленкой, газом перцовым жечь. Да что же это такое?! Мы где живем? Я присягу давала служить закону. Для меня закон есть закон. И тут в Прибрежном никакого произвола мы не позволим. Что такое честь мундира, я хорошо знаю и замарать ее не дам. И к черту все звонки. Я полицейский, а люди в защите нуждаются против беспредела и хулиганства. Тут уж каждый для себя решает, как поступать. А я для себя это давно уже решила.

В этом Катя не сомневалась. Только вот тревога за Лилю щемила ей сердце.

К вечеру все немного поутихло. И они смогли наконец обсудить дело об убийстве водителя.

– Я с Женей встречусь, – обещала Катя. – Только надо подумать, чтобы это произошло самым естественным образом. У нас связи давно потеряны, у меня даже ее телефона нет.

– У меня оба ее мобильных и домашний, я во время допроса записала, – сказала Лиля, – но звонить тебе ей не нужно. Лучше вам встретиться как бы случайно и на нейтральной территории. Надо подождать, я что-нибудь придумаю.

Катя ждала. Октябрь заканчивался.

И вот Лиля Белоручка позвонила.

– Слушай, мы тут понаблюдали за твоей знакомой, – сказала она осторожно, – конечно, негласно. Но выбирать не приходится, потому что гласно установить слежку за родственницей Раисы Лопыревой я не могу. Так вот какое дело. Приятельница твоя в общем-то домосед. Но у нее есть привычка примерно раз в три дня ездить в Москву – так, прогулочка по магазинам, а заканчивается все около пяти вечера чаем в роскошном отеле «Мэрриотт – Аврора» на Петровке. Ты в главке сегодня?

– Я в главке на Никитском, – ответила Катя.

– Тебе до Петровки семь минут. А мне докладывают – приятельница твоя сейчас в Москве уже, на Ленинградском проспекте.

– Я сейчас выхожу и сажусь в машину, у меня машина в нашем дворе припаркована.

– Хорошо, но пока не торопись и оставайся на связи.

Катя спустилась во двор главка и села за руль своей маленькой машины «Мерседес-Смарт». Ну, крохотун, выручай. Увидимся со старой школьной подругой. Только как же это произойдет? Вот Женю узнала на видеозаписи, то есть узнала не сразу, лишь когда Лиля подтвердила, что эта самая Евгения Савина – Кочергина – хромает.

А вот узнает ли меня она? А если не узнает или сделает вид, что не желает узнавать?

Катя по Никитской доехала до бульвара, свернула направо, по бульвару до Тверской, мимо Пушкинской.

На светофоре Лиля снова позвонила.

– Она уже на Петровке.

– И я на Петровке. Ты говорила – у Жени машина «Ауди»?

– Нет, сейчас она в такси едет. Желтое такси.

Катя, крутя руль, вертела головой, ища в потоке машин желтое такси. Ох, сколько же их тут в центре!

– Такси остановилось напротив ЦУМа. Она выходит, направляется в…

– В ЦУМ?

– Нет, идет к магазину на углу. Это… мне тут оперативники, ведущие наблюдение, диктуют, это… Диана…

– Диана фон Фюрстенберг? Магазин одежды?

– Ты быстро сечешь, – усмехнулась Лиля. – Она входит в магазин.

– Я рядом. Сейчас припаркуюсь. Все, я иду на встречу!

Катя кое-как приткнула машину, благо «Смарт» – малютка, мало места занимает. Но штраф все равно она схлопочет, потому что парковку она тут не оплатила. Ну да ладно, авось…

Катя чувствовала, как бьется ее сердце. Женя Кочергина – школьная подруга. Они столько лет сидели за одной партой.

Что осталось от школы у Кати? Да ничего. Или очень многое? И в самых отдаленных уголках памяти.

Она открыла дверь бутика. Отличный магазин. Только вот пуст. Продавец за стойкой в глубине. И там же возле стенда с платьями одинокая покупательница.

Блондинка в черном плаще. С зонтом, с дорогой сумкой-мешком «Лансель». Катя с удивлением глянула на свою сумку – и у меня тоже «Лансель». Только у меня ВВ – Брижит Бардо.

Она не думала даже, что станет вот так дико волноваться. Откуда этот мандраж?

Они не встречались с Женей целую жизнь. Но это не причина вот так нервничать.

Шофер, работавший у Жени, убит. Но ее саму ведь пока никто не обвиняет в этом убийстве. И параллелей никаких не проводят, и версий не возникает.

Так версии потом от тебя потребуют… ты же сама предложила помощь в раскрытии убийства, встретиться со старой приятельницей… Так что все впереди. Оттого ты сейчас и чувствуешь эту дрожь. Это ведь не просто встреча, это, по сути, оперативная работа… И ты проводишь ее в отношении человека, когда-то очень близкого тебе, твоей подруги. А если в расследовании этого убийства что-то пойдет не так? Как ты поведешь себя с Женей Кочергиной?

Катя замерла у двери. Может, лучше не надо? Повернуть вот сейчас назад. Не ввязываться в это дело? А Лиле сказать, что подруга ее не узнала и контакта не вышло.

Но это значит предать Лилькины надежды, когда она и так в очень сложной ситуации там, в Прибрежном.

Катя медленно направилась через зал. Встала сбоку у стойки с сумками. Блондинка в черном плаще повернула голову.

Катя напряглась, затем тоже глянула в ее сторону.

Секунда…

Как молния…

Женя смотрела на нее. Вот она подняла брови удивленно, потом глаза ее стали такими большими-большими и…

– Катя?

Катя не спешила отвечать. Она разыгрывала – ох, прости, Женька, ее за эту пошлую игру – она разыгрывала сцену «в бутике».

– Катя? – повторила Женя громче. – Катя Петровская?

– Ой, Женя… Женя, это ты??

Женя, прихрамывая, ринулась к ней.

– Катя… Надо же, Катюша, я тебя сразу узнала!

Катя делала все, чтобы ее голос не звучал фальшиво.

– Женя, я глазам своим не верю. Да ты ничуть не изменилась.

– Брось, как же не изменилась. Но ты такая стала… такая… ой, Катя, – Женя протянула руки и…

Катя коснулась ее рук. Они обнялись.

– Надо же, как встретились! Столько времени…

– Целая жизнь.

– Ты как?

– Я хорошо, все расскажу.

– Пойдем куда-нибудь посидим.

– Да, да, конечно!

– Тут место есть отличное, идем же, бог с ним, с магазином.

Они трещали как сороки, как трещат в один голос все женщины мира, все подруги, встретившиеся после долгой разлуки, – сто, двести слов в минуту, и все это одновременно с улыбками, качанием головой, смехом, искрами радости, объятиями, поцелуями в щечку.

Они выкатились из бутика и, не видя ничего вокруг, пошли вперед – чуть левее.

Через мгновение они уже входили в вертящиеся двери отеля «Мэриотт – Аврора». Женя вела, Катя следовала за ней.

Она ощущала, что мандраж ее постепенно сходит на нет. Женя узнала ее, и узнала первой. И сейчас столько радости на ее лице, в сияющих глазах. Она не сводит их с Кати.

У нее чудесные горьковатые духи. И вся она такая…

Какая?

Катя попыталась вспомнить Женю-школьницу.

Светлые волосы, челка..

Девочка двенадцати лет…

И старше…

Нет, моложе…

Они ведь учились вместе в первого класса, но первоклассницей она Женю представить сейчас не может.

Но все прежнее – овал лица, светлые волосы, улыбка, эти вот голубые глаза… Все прежнее. Тогда в чем же секрет взросления? А какой же тогда помнит Женя меня? И что во мне теперь прежнее, а что другое, думала Катя.

Они поднимались по мраморной лестнице. И в этот миг Катя осознала – отель пуст. Они с Женей в нем – единственные гости.

– Ой, Жень, а тут никого!

– Тут хорошо, очень хорошо, тихо. Здесь скоро в холле к Новому году поставят елку. Я тут люблю бывать всегда – и в сезон и не в сезон. Сейчас сезон давно начался, а здесь тихо. Иностранцы не приезжают. Китайцев все ждали, инвесторов с большими кошельками, и тех нет. Катюша, пойдем под купол…

– Куда? – Катя растерянно улыбалась, разглядывая абсолютно пустой холл – великолепный, роскошный, отделанный мрамором.

– Под купол, в ресторан, там нам никто не помешает. – Женя, прихрамывая, активно влекла ее за собой вверх по лестнице.

И вот ресторан – огромный и пустой. А над ним – прозрачный высокий купол. А слева – галерея, зимний сад, где тот самый призрак Оперы вот-вот появится. Или не появится.

Они сели за столик под куполом. Тут же подошла официантка – на лице радость и изумление – наконец-то посетители! – и вручила меню.

– Жень, подожди с заказом, дай я на тебя посмотрю. – Катя чувствовала восторг и трепет. Она почти забыла, с какой целью решила встретиться с приятельницей. – Нисколечко ты не изменилась!

– Что ты, – Женя тоже улыбалась, – Катюша… И я глазам своим не верю. А ты часто в том бутике бываешь?

– Иногда.

– И я. И надо же, не встречались!

– Ну, Москва же большая, Жень.

– Ты где сейчас живешь?

– Я на Фрунзенской, на набережной напротив Нескучного.

– А я у отца в Прибрежном, не очень далеко, но все же деревня, я деревенская девочка теперь, – Женя улыбалась. – Ох, помню, как мы у тебя на даче… какой это был класс – четвертый или пятый? На озере, помнишь, рыбу ловили? Мы с берега, а мальчишки на резиновой лодке. Твои дачные соседи. Один такой большой мальчик, спортом занимался, мрачный такой. А второй маленького роста, очень умный, живой как ртуть, все стихи нам читал. Помнишь?

– Нет, – Катя смеялась, – но большой мальчик, Вадик, стал моим мужем потом. А маленького роста – это, конечно, Сережка Мещерский, он – друг.

– Друг? – Женя подняла светлые брови лукаво.

– Он друг детства моего мужа. А с мужем мы не живем.

– Развелись?

– Не развелись, просто раздельное проживание. Он за границей сейчас. Но в общем, он меня содержит, – Катя вздохнула.

– А ты где работаешь?

– Я журналист, иногда статейки пишу. – Катя решила не говорить подруге о том, что служит в полиции криминальным обозревателем Пресс-службы, не время для таких откровений, несмотря на восторг и трепет. – Но это так, от скуки. Муж меня содержит, деньги кладет на карточки.

– И меня тоже содержит. Я ведь вообще ничем не занимаюсь, – Женя закивала, – сижу дома. Вот иногда сюда вырываюсь чай пить вечерами. По магазинам брожу. Хотела на танцы записаться в отеле «Плаза», да только куда мне с моей ногой? Мальчишки-жиголо еще жалеть начнут.

– Можно и без танцев прожить.

– И я так считаю. А муж у меня хороший, добрый. Гена… Я ведь теперь Савина, его фамилию ношу. Честно говоря, мне с мужем очень повезло. Он… он очень порядочный. В мэрии городской служит, много работает. Я счастлива, я очень счастлива с ним, Кать.

 

– Это самое главное. И кого же вы успели родить? Мальчика или девочку?

И тут на оживленное лицо Жени легла тень. Она запнулась.

– Пока мы еще откладываем. Но я очень хочу ребенка. А мой муж… Генка, знаешь, он вообще повернут на этом. Хочет иметь наследника.

– У вас все впереди, – уверенно сказала Катя. – Смотри, а нам уже чай несут, и какие десерты к чаю!

Официантка, отлично знавшая Женю, не стала дожидаться заказа, а принесла все сама – чай и все, что полагалось к великолепному файф-о-клоку.

– Не скажу, что они тут знаменитый отель «Дорчестер» в Лондоне копируют, но чай здесь вечерний превосходен, – сказала Женя. – Слушай, я все школу вспоминаю. Я такая обжора была!

– Не была ты никакой обжорой!

– Постоянно что-то жевала, я же помню. А ты классно играла в баскетбол на уроках физры.

– Ну, прыгала как лягушка до потолка. В первом классе меня Лягушенция звали. – Катя махнула рукой. – А помнишь, как мы с уроков удирали?

– Помню, еще бы. Но потом мы стали прилежно учиться.

– О да, за ум взялись. – Катя смеялась, пробовала десерт. – Как тут вкусно все.

– А помнишь, как ходили в зоопарк и верблюд еще плюнул на Даньку?

– Данила, твой брат, кстати, как он поживает?

– Ничего, не делает ни черта, как и я. Другие в его возрасте уже бизнесом ворочают, а он бьет баклуши. Все гулянки и, знаешь, в крайности его бросает – то латынь учит с учителем, стишки римские переводит, то вдруг отправится на бокс морду бить. – Женя вздохнула. – Он совсем не похож на Гену, на моего мужа. С мужем я спокойна. А Данила – это постоянный источник тревог.

– Он не женат?

– Нет. И не собирается, по-моему. Но вокруг него всегда полна коробочка.

– Он ведь старше нас, я завидовала тебе, что у тебя такой брат. Мы еще в школе учились с тобой, а он поступил на первый курс в университет.

– Потом университет забросил. А он тебе что, в школе нравился?

– Сейчас не могу вспомнить, – Катя в ответ лукаво заулыбалась, – но симпатичный был мальчик.

– Он и сейчас красив как бог. Он на маму похож. И гораздо больше, чем я.

– Ой, а я помню и твою маму, и твоего отца, – сказала Катя. – Тогда в зоопарк нас твой отец водил. А мама часто в младших классах приходила за тобой в школу. Такая модная всегда и такая красивая.

На лицо Жени снова легла тень.

– Мама умерла, – сказала она.

– Ой, Женя…

– Да нет, это давно уже. Семь лет назад. А помнишь, как меня из школы забрали из восьмого класса прямо перед экзаменами…

– Ну да, я еще в шоке была. Так ревела, что мы с тобой расстаемся навеки. Вы же переезжали, ты поэтому школу меняла?

– Родители собрались тогда разводиться. Они постоянно угрожали развестись. Ругались страшно, – сказала Женя. – Отец забрал нас с братом и отвез к бабушке. Ой, я то время не вспоминаю. Мрак. А потом, знаешь, как-то все наладилось. Родители передумали разводиться. Мы зажили опять семьей. И отец к осени достроил наш дом в Прибрежном. Я в школу потом ездила к Речному вокзалу. А через несколько лет случилась эта беда.

– Беда?

– Да, Кать. Я училась уже в институте. Отец и мама ехали на машине вечером. И попали в аварию. Мама погибла, а отец стал инвалидом.

– Ой, Женя, милая…

– Да сколько времени с тех пор прошло. Что сделаешь? Отец потом женился. На маминой сестре. Она заботится о нем, инвалиду ведь нужен уход. Но вообще-то она очень деловая. Слушай, а я вот сейчас подумала – как так получилось, что мы с тобой потеряли друг друга? Ведь были неразлейвода?

– Жень, но ты ведь тогда поменяла школу.

– Да я понимаю, только… У меня подруг никаких нет. С института – никого. Со школы – лишь ты. Я вообще-то очень одинока. Может, до этой самой встречи нашей я и не задумывалась, насколько я одинока по жизни.

– Но у тебя же муж!

– Генка много работает, а я все время одна. Отец меня порой спрашивает – что же ты все сидишь дома? Успеешь в старости насидеться. Сейчас надо развлекаться, путешествовать. А с кем? Муж на работе. У них там все какие-то дела – мэрия есть мэрия, департамент благоустройства. А отец ведь тебя помнит, Катя… Он был бы рад увидеть тебя. К нему мало кто сейчас приходит, к инвалиду. Так – в основном либо врач, либо юрист насчет бизнеса и акций. Я вот что подумала… Праздники ведь ноябрьские на носу, ты едешь куда-нибудь?

– Нет, я дома, – сказала Катя.

– А планы какие?

– И планов никаких.

– Кать, тогда приезжай на все праздники к нам в Прибрежное. Мы с тобой на реке погуляем. И там один приятель Данилы – у него катер в яхт-клубе нашем. И отец тебе будет рад. И на братца моего шалопая посмотришь!

– Хорошо, принято приглашение. – Катя еще не верила своей удаче.

– А помнишь, как мы в восьмом классе тайком пробовали курить?

– Никогда мы не курили с тобой, Женька!

– Нет, курили, курили. Это сейчас мы такие правильные. – Женя смеялась. – А дискотеку помнишь?

– Да сто дискотек было!

– Ту, когда старшие пацаны явились. И братец мой потом с ними подрался. А мне там так один мальчик нравился…

Катя смотрела на подругу.

Ах, Женя, Женя…

Что же ждет нас с тобой впереди по делу об убийстве твоего шофера?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru