Татьяна Соломатина
Община Святого Георгия. Сценарий. Второй сезон
С женой-то что делать?
Вера отвечает тоже тихо, но жёстко, красноречиво кивая на бесчувственную Бельцеву:
Вера:
То, что, вот, с ней делали. И желательно – регулярно. Жене уже и приплод не грозит.
Жена не слышит, что там они говорят у дверей, громко охнув, «выходит» из обморока.
Хозяйка:
Мне кто-нибудь поможет?!
Вера:
(громко, полуобернувшись) Конюх помоложе!
Выходит. Хозяйка грозно глядит на Хозяина. Потупившаяся прислуга пытается сдерживать злорадные ухмылки.
9-24. Нат. У подъезда к Царскосельскому госпиталю. День.
(Вера, Госпитальный Извозчик, Георгий, Бельцева, посетители, персонал, Покровский.)
Госпитальный Извозчик и Георгий (принимает носилки) выносят Бельцеву из кареты. Вера сопровождает, все её беспокойства сейчас о пациентке и о том, как выкрутиться из щекотливой, опасной для неё и для Белозерского, ситуации с абортом; ситуации, опасной и для самой Бельцевой. Группа идёт ко входу. Мимо, в числе прочих, проходит господин Покровский (крепкий породистый мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти). Вера ни на что и ни на кого не обращает внимания. Господин Покровский тоже в своих мыслях. Поравнялись… И тут Бельцева открывает глаза: пришла в себя. Вера приостанавливает носилки, к Бельцевой (следующие её вопросы выглядят, будто она проверяет сохранность ментальной функции пациентки):
Вера:
Какой сегодня день?!
Бельцева:
Вторник.
Господин Покровский, услышав голос Веры, застывает на месте, хотя уже прошёл. Но пока не оборачивается.
Вера:
(к Бельцевой) Знаешь, кто я?
Бельцева – сообразительная, – через короткую паузу она отрицательно качает головой (хотя глаза говорят: «да; но я всё помню и всё понимаю»)
Бельцева:
Нет.
Вера:
Я – врач. У тебя случился выкидыш. Ты потеряла ребёнка.
Вера, несмотря на жёсткий тон, ласково гладит Бельцеву по руке. Та благодарно пожимает пальцы Веры в ответ, закрывает глаза, стекает слеза – выглядит всё естественно. Впрочем, Бельцева действительно переживает то, что потеряла ребёнка, грех гложет её душу – она воспитана в традициях; но и благодарность к Вере она испытывает. Вера молча кивает. Трогает Георгия (у головного конца носилок) за плечо: пошли. Покровский оборачивается. Смотрит Вере вслед. Вера чувствует взгляд – как чувствует пристальный заинтересованный взгляд любой человек, тем более такой опытный и чувствительный, как Вера. Она оборачивается – видит посреди прочих, – только спину удаляющегося Покровского. Не узнаёт. Хмурится, не понимая почему. Заходят в клинику с носилками.
9-25. Инт. Царскосельская клиника/кабинет первичного осмотра. День.
(Вера, Врач клиники, Бельцева.)
Врач Клиники, мужчина средних лет. Бельцева лежит на кушетке. Врач записывает с Вериных слов.
Вера:
Поступил телефонный звонок, горничная Бельцева, из обслуживаемого нами дома. Жалобы на слабость, кровотечение. Самопроизвольный выкидыш.
Врач клиники:
Не замужем?
Горничная краснеет. Вера строго, «объясняя» то, что и так понятно врачу: была бы замужем – не служила бы горничной.
Вера:
Горничная!.. Осмотрена мною. Необходимые назначения: эргометрин, холод на низ живота.
Врач клиники:
Зачем госпитализировали?
Вера:
Для восстановления организма. Кровопотеря. Соответственно – слабость. А у господ нынче балы, покоя не будет.
Врач клиники:
Всё-таки… Не замужем. Выкидыш. Мы в таких случаях обязаны сообщать…
Вера:
(перебивает) Вы подвергаете сомнению МОИ слова?
Врач клиники:
Скорее… (запинается)
Вера:
Скорее: слова этой несчастной девушки, которую вы укоряете тем, что она не замужем?! Или… Если я вас верно поняла – и ещё чем похуже?! Преступными намерениями?!
Врач Клиники под тоном Веры невольно поднимается, чуть не вытягивается во фрунт, смущён. В Царскосельской больнице все хорошо знают, кто такая княгиня Данзайр и отлично осведомлены о её дружбе с императрицей.
Врач клиники:
Что вы, Вера Игнатьевна! Я сам всю эту полицейскую возню не люблю! Да и они эти случаи не горят желанием разбирать…
Вера:
(холодно, насмешливо) Можно ведь и разобраться ненароком!
Врач Клиники понимающе кивает, печально усмехается, расслабляется, садится, пишет, проговаривая.
Врач клиники:
Эргометрин, холод, покой. Три дня.
Вера, глянув на Бельцеву, измождённую от трудов и нервов, не говоря уже об операции аборта и кровотечении:
Вера:
Пять. Пять дней полного покоя. И стол пропишите офицерский.
Врач хочет возразить, но Вера ангельски уставилась на портрет государыни императрицы (которая и осуществляет патронат Царскосельского госпиталя). Врач кивает.
Вера:
(к Врачу Клиники) Оставьте нас наедине.
Врач клиники:
(вставая) Конечно, княгиня!
Выходит. Вера подходит к Бельцевой, садится на край кушетки, берёт её за руку. Бельцева бросается целовать Вере руку.
Вера:
Прекрати немедленно, дура! Я не тебя спасаю! Я себя спасаю! И молодого доктора! Как выпишут – приходи. Вот… (достаёт из кармана визитную карточку, отдаёт Бельцевой) Нам нужны сёстры милосердия.
Бельцева благодарно смотрит на Веру, начинает плакать, шепчет:
Бельцева:
Спасибо!.. Меня хозяйка со свету сживала. Идти некуда…
Вера встаёт, качает головой, смотрит в окно. Взгляд печальный, холодный, жёсткий.
Бельцева:
Я хотела его родить… Но – как? Куда? На что жить?
Вера:
Я знаю одну чудесную женщину – она смогла. Но какой ценой?! Продавая себя…
Бельцева:
Ей пришлось… торговать своим телом?
Вера, не оборачиваясь, горько усмехается. Моргает, скатываются слёзы.
Вера:
Хуже… Душой.
Оборачивается, видит перепуганный взгляд Бельцевой.
Вера:
Она хотела спасать женщин. Но… женщины не хотели спасаться. И она вынуждена была пойти на сделку с собственной совестью. По ряду причин. В том числе – из-за своего дитя. Так что, может, как у тебя – не худший исход. Ты – свободна.
Бельцева:
Почему же вы плачете?
Вера:
Потому что я… свободна.
9-26. Инт. Публичный дом/квартира хозяйки/гостиная. День.
(Лариса Алексеевна, Сапожников.)
Лариса Алексеевна пишет письмо, довольная, радостная. В гостиную входит Яков Семёнович Сапожников.
Сапожников:
Девицы осмотрены, дражайшая Лариса Алексеевна. Клёпа на удивление быстро идёт на поправку, но к господам её ещё нельзя.
Лариса Алексеевна:
Сама долго не захочет. Она теперь решила в порядочные женщины податься.
Сапожников:
(с ехидной готовностью) А и слава богу! Так и представляю Клёпу сельской учительницей. Или… сестрой милосердия.
Хихикает. Лариса Алексеевна поднимает на него суровый взгляд.
Сапожников:
Молчу, молчу! Да только вы лучше меня знаете, любезная, кто в это ремесло попал – другой жизни не захочет. Как бы тяжко ни было – это надо сбой иметь здесь (показывает на голову) и здесь (прикладывает руку к груди). (меняя тему)… Как сынок?
Лариса Алексеевна:
Прекрасно! Первый ученик на курсе. Уж русский забывать стал. Вот выучится – и к нему поеду.
Сапожников:
И чем займётесь?
Лариса Алексеевна:
Внуков буду растить.
Сапожников:
Хорошо бы! Да только деткам мы нужны пока им помогать способны. А внуков тех ещё иди знай, когда получите. И получите ли вообще. Стали бы вы этим (жест, имея в виду бордель) заниматься, если бы не нужды сына?
Лариса откладывает письмо, уставляется сурово на врача.
Лариса Алексеевна:
Я же надеюсь…
Сапожников:
Вашу тайну знают только присутствовавшие на родах: я и Вера Игнатьевна. За княгиню Данзайр поручаться не надо. А я, может и не такой уж чести человек, но испытываю невероятное удовольствие все эти годы наблюдать всеведающего самодовольного Андрея Прокофьевича.
Лариса знает, что Яков Семёнович куда добрее, чем желает показаться. И любит её. Встаёт, идёт к нему, обнимает.
Лариса Алексеевна:
Сейчас чаю попьём, старый дурак.
Он обнимает её в ответ, говорит с горечью:
Сапожников:
Избаловала ты сына, Ляля. Страшно избаловала. Ни в чём отказу не знал, и не знает. Он хорош собой, умён и очень эгоистичен. Весь в папашу. Как бы беды ни вышло.
Лариса отстраняется, шутливо стукает его кулачками по груди. Крестится, при этом трижды сплёвывая через левое плечо.
Лариса Алексеевна:
Не каркай!.. Мальчишка и должен быть красив, умён и эгоистичен. Вон, Сашка Белозерский каков? И никаких бед!
Лариса ещё раз плюёт через левое плечо. Яков Семёнович смотрит на Ларису с печалью. Прикладывает руку к груди – как когда говорил о проститутках.
Сапожников:
У наследника императора кондитеров здесь не сбоит.
9-27. Нат. Клиника/задний двор. День.
(Белозерский, Бригадир, Вера, Госпитальный Извозчик, Георгий.)
Бригадир (в возрасте, из 1-й сцены) курит на крыльце. Из клиники выходит Белозерский – ему сейчас заняться нечем, а подмеченная им у Бригадира анизокория не даёт ему покоя. Бригадир скорее весел, чем зол, но к доктору относится с покровительственным пренебрежением. Как и к медицине в целом.
Белозерский:
Перекур? Хорошее дело. Позвольте, я вас осмотрю. Считай, две папиросы выкурили. Это не больно, недолго, и к тому же – бесплатно!
Бригадир:
Что ж вы ко мне, доктор, прицепились-то, как репей до собаки! Говорю ж вам, я здоров! Да и толку от вас, докторов!.. У меня доктора племяша зарезали.
Белозерский:
Это как?!
Бригадир:
А так! Лечили-лечили, надоело, видать. Так они: хрясь по горлу – и зарезали!
Белозерский:
Это очень печально. Но разрешу себе усомниться в вине врачей. Предполагаю, у вашего племянника был дифтерит. Вероятно, плёнками забило дыхательные пути и доктор выполнил трахеотомию…
Бригадир начинает раздражаться. Во двор заезжает госпитальная карета.
Бригадир:
Не знаю, что там разрешу, предполагаю и вероятно, однако к вечеру, как утром зарезали, племяш отмучился.
Белозерский незаметно выдыхает: то есть он прав, и ребёнок умер от дифтерита, а не от «хрясь по горлу». Карета уже подъехала. Из салона выходит Вера, идёт к крыльцу, доставая портсигар. Смотрит на Бригадира – тоже подмечает анизокорию, на свету она сильнее, чем в коридорах клиники. Смотрит на Белозерского вопросительно – тот пожимает плечами.
Белозерский:
Вот, Вера Игнатьевна. Хочу обследовать, а он отказывается. Не верит в медицину и докторов.
С козел тем временем спускается Георгий, несколько медленнее, чем это бы делал совершенно здоровый человек. Госпитальный Извозчик спрыгивает быстрее и ловчее. Белозерский тихо, к Вере, кивая на Георгия:
Белозерский:
Как он?
Вера:
Ничего. У него с головой всё в порядке. (К бригадиру) А вот у тебя…
Вера задумывается. То, что на него с тревогой смотрит глава клиники – настораживает Бригадира.
Бригадир:
Всё у меня в порядке! Особенно с головой! И руками я соображаю получше, чем эти ваши, после университетов, в форменных тужурках. Будто мундир чего добавить может. (выразительно стучит по лбу)
Вера:
(своим мыслям, рассеянно)… Или убавить… (К Бригадиру) Слушай, Матвей, ты – человек мастеровой, с инженерным складом ума. Совет твой нужен, мы тут с одной штукой не до конца разобрались.
Вера незаметно подмигивает Белозерскому. Бригадира раздуло от гордости – глава клиники оценила его и совета просит.
Бригадир:
Это – всегда пожалуйста с нашим удовольствием!
9-28. Инт. Клиника/комната с рентген-аппаратом. День.
(Бригадир, Вера, Белозерский.)
Заходят в комнату с рентген-аппаратом. Белозерский надеется, что агрегат удивит Бригадира, всё-таки чудо научной мысли, воплощённое в реальную технику. У того же, напротив, скептическое выражение лица. Подходит поближе, рассматривает тумблеры.
Бригадир:
Знаком мне подобный агрегат. В девяносто шестом году мы в Кронштадтском госпитале работали. Я инженеру Попову аккурат такой собирал… У вас тут хоть и буквочки заграничные, а так – точь-в-точь.
Белозерский:
Попову?! Александру Степановичу?
Бригадир:
Кому ж ещё?
Белозерский:
Почётному инженеру-электрику, ректору Санкт-Петербургского императорского электротехнического института Александра Третьего? Статскому советнику Попову?!
Бригадир:
Ему, батюшка, ему! Только в девяносто шестом он ещё попроще был, вроде вас сейчас. Так уж я его многому научил…
Вера только беззвучно смеётся, Белозерский глаза таращит: «ну ты и наглый…». Бригадир очень важный.
Бригадир:
Что вам, господа доктора, с этой хреновиной непонятно?!
9-29. Инт. Клиника/комната с рентген-аппаратом. День.
(Бригадир, Вера, Белозерский.)
Бригадир лежит на цинковом столе, над головой – мобильный модуль с лучевой трубкой. Белозерский устраивает Бригадиру голову поудобней.
Вера:
Ты, Матвей Макарович, нам шайтан-машину наладил – на тебе и пробуем.
Бригадир с наигранным недовольством русского умельца, который нисколько в себе не сомневается, бит жизнью.
Бригадир:
Вот всё у нас так: кто дело делает – тот и в ответе. А ничего не делай – и будешь всегда правым!
Белозерский:
Се ля ви.
Бригадир:
Жить широко – хорошо, но и уже – не хуже.
Вера корчит Белозерскому рожицу: вот так тебе, с твоим французским! Белозерский невербально: не поспоришь! Вера обращается к Бригадиру.
Вера:
Матвей, полтора часика отдохни. Не шевелясь.
Бригадир:
Знаю я процедуру, у меня от Попова изображение руки есть. Жена – страсть боится. Так уж я ей как свою голову принесу…
Смеётся. Обрывается. Нарочито серьёзнеет, облекаясь ответственностью.
Бригадир:
Давай, нажимай, Александр Николаич. А я, и правда, устал, посплю. Я умею спать по стойке «смирно!»
Закрывает глаза.
9-30. Инт. Клиника/кабинет профессора. День.
(Вера, Белозерский.)
Вера и Белозерский рассматривают пластину со снимком черепа Бригадира.
Белозерский:
Гигантское новообразование правой половины и основания черепа.
Вера:
Без признаков нарушения функций мозга.
Белозерский:
И что мы будем делать?
Вера:
Ничего.
Вера идёт к столу, садится, кладёт снимок на стол, приклеивает к снимку в правом нижнем углу бумажную карточку, пишет: Матвею Макаровичу Громову от главы клиники Святого Георгия с благодарностью за помощь в техническом обслуживании аппарата Рентгена-Попова. Белозерский в растерянности, удивлён спокойствию Веры.
Белозерский:
Как ничего?! Уже в тысячу восемьсот сорок четвёртом году профессор Харьковского университета Тито Ванцетти удалил подобную опухоль…
Вера:
(не отрываясь от подписывания)…И больной скончался на тридцать вторые сутки от инфекционных осложнений.
Белозерский:
Но асептика и антисептика с тех пор значительно продвинулись! И уже накоплен опыт…
Вера заканчивает писать, поставив размашистую подпись; смотрит на Белозерского строго, перебивает его тираду:
Вера:
Старший ординатор Белозерский!
Он уставился на Веру. Её задача – отвлечь его сейчас от понесшейся скачки идей. Она, помахав снимком:
Вера:
Матвей Громов – живой человек. А не полигон для наших с тобой изысканий. У него семья. И если бы твой глаз не был так пытлив, и не заметил разницу зрачков при реакции на свет… Бог знает, сколько он живёт с этой опухолью. И бог ещё знает, сколько проживёт.
Белозерский:
Но как же…
Вера:
Вот если мы полезем с пилой ему в башку – он скорее всего умрёт!
Белозерский:
Но почему же…
Вера:
И мы даже говорить ему ничего не станем!
Белозерский:
(в отчаянии) Но зачем же мы знаем?! К чему все эти чудесные аппараты, если мы ничем не можем помочь?! Как же: мы даже не попытаемся?!
Вера:
Саша…
Вера встаёт из-за стола, берёт снимок, подходит к Белозерскому, ласково берёт его за плечо:
Вера:
Даже если мы ему скажем – нужно его согласие на операцию. А он откажется. И будет жить, зная. Не веря – но уже зная. И нет хуже мук сомнения. Сомнения – единственный дар знания. Оставим ему его веру. Веря в то, что здоров, наш славный Матвей проживёт ещё достаточно. Отнеси ему.
Белозерский механически принимает снимок, пробегает подпись Веры. Поднимает на неё всё ещё растерянный взгляд.
Белозерский:
Но зачем тогда всё это?! Зачем нам знать, если мы ничего не можем сделать?!
Вера усмехается. Смотрит на Белозерского.
Вера:
Когда Адам проглотил оскомину от яблока с древа познания, первое, что он сделал – уставился на Еву примерно с таким же выражением и задал ей тот же вопрос.
Белозерский спрашивает совершенно серьёзно:
Белозерский:
И что она ответила?
Вера:
Она ответила: «Я только предложила. Ты мог отказаться».
Вера идёт за стол, давая понять: свободен.
Белозерский:
Но я не отказался!
Вера смотрит на него, изображая Еву, в меру шутливо, в меру – грозно:
Вера:
За своё решение я расплачиваюсь тем, что в муках рожаю детей. (Намекая на произошедшее сегодня) НЕ рожаю – в ещё больших! И ты смеешь ко мне лезть с непереваренным яблоком?! Пошёл вон!
9-31. Нат. Клиника/задний двор. День.
(Бригадир, Георгий, Госпитальный Извозчик, Белозерский.)
Госпитальный Извозчик и Бригадир разговаривают. Георгий на ступеньках курит, потирая бедро. Усмехается иным словам Извозчика – тот, хоть и типа занят беседой, – однако всё отмечает.
Госпитальный Извозчик:
На что мне електричество в конюшне?! Нам с лошадьми балы после заката не давать!
Бригадир:
А как кобыла ночью рожать начнёт?
Госпитальный Извозчик:
У меня здесь не завод! Господам денег некуда девать – а я бойся.
Бригадир:
Чего ж ты боишься, тёмный ты человек?! Тебе только рычажок туда-сюда елозить.
Госпитальный Извозчик пожимает плечами.
Госпитальный Извозчик:
Да чёрт его знает! А только если електричество – явление природы – то его надо бояться! Вот ты мне тут про молнии объяснял…
Выходит Белозерский.
Белозерский:
Матвей Макарович!
Подходит к ним. Протягивает Бригадиру пластину с рентген-изображением черепа.
Белозерский:
Это вам! Спасибо за помощь!
Бригадир берёт, пробегает запись Веры, важно кивает, показывает снимок любопытничающему Извозчику.
Бригадир:
Гляди, Иван Ильич!
Госпитальный Извозчик, увидав изображение черепа, пугается, крестится.
Госпитальный Извозчик:
Святые угодники!
Сплёвывает. Белозерский смеётся. Усмехается Георгий, чуть скривившись от боли в культе.
Бригадир:
Без электричества эта бесовщина была бы невозможна! Мне господин Попов всё объяснил. Нужен ток в катодной трубке…
Смотрит на выкатившиеся шары Извозчика, машет рукой: «без толку!»
Бригадир:
А!
К Белозерскому, немного помолчав. С якобы насмешливым пренебрежением.
Бригадир:
Нашли у меня чего, господа доктора?
Белозерский:
…Нет. Здоров ты, Матвей Макарович.
Бригадир:
(рассматривая снимок черепа) Смерть сама знает, когда к кому…
Госпитальный Извозчик, опасливо глянув на снимок, и ещё раз перекрестившись, резюмирует:
Госпитальный Извозчик:
Во-во! И електричество ваше ей для этого ни к чему.
9-32. Нат. Клиника/задний двор. День.
(Бригадир, Георгий, Госпитальный Извозчик, Белозерский, Матрёна Ивановна.)
Бригадир и Госпитальный Извозчик уходят в сторону конюшни. Белозерский садится рядом с Георгием.
Белозерский:
Болит?
Георгий:
Когда ходишь – нет. Но уж как присядешь, или того хуже – приляжешь!.. (махнув рукой, меняет тему) Слушай, Александр Николаевич, а что за человек наш извозчик?
Белозерский:
Иван Ильич? Славный мужик.
Георгий:
Сдаётся, невзлюбил он меня.
Белозерский:
Быть не может! Он только таких (жестикуляция: таких-сяких, высокомерных) не любит. Таких как ты, он всегда привечает. (шутливо толкает Георгия).
На пороге появляется Матрёна, нехарактерно мила. Хотя и насупливается, увидав Белозерского.
Матрёна Ивановна:
Георгий Романович, идёмте обедать. Уж давно пора.
Георгий поднимается – первые движения отражаются болью на лице. Белозерский встаёт, хочет подать ему руку. Мимика Георгия, не видна Матрёне: «не вздумай, барин!» Встаёт, разворачивается.
Георгий:
С удовольствием, Матрёна Ивановна!
Пропускает её вперёд, жест: «прошу!» Заходит, подмигнув Белозерскому. Белозерский делает бровушками, глядит в сторону, куда ушёл Госпитальный Извозчик, затем на дверь. Соображает, отчего невзлюбил Извозчик Георгия: из ревности к Матрёне.
Белозерский:
Вот оно что!
Зеркалит Верину реплику из сцены в кабинете:
Белозерский:
Она только предложила. Ты мог отказаться!
Усмехается, заходит в клинику.
9-33. Инт. Клиника/ординаторская. День.
(Белозерский, Концевич, Кравченко.)
Белозерский собирается, снимает белый халат, вешает в шкаф. Кравченко сидит за столом с бумагами. Заходит Концевич. Белозерский в прекрасном настроении (вечером к Вере).
Белозерский:
Хорошего дежурства не желаю, Дмитрий Петрович! Плохая примета… Эх, скорей бы уже открылись!
Жмёт руку Концевичу, хлопает по плечу. Салютует Кравченко:
Белозерский:
Владимир Сергеевич!
Выходит из ординаторской. Концевич сел на подоконник, достал бутерброд.
Кравченко:
Дмитрий Петрович, почему с персоналом никогда не обедаете?
Концевич пожимает плечами.
Концевич:
Не любят они меня.
Кравченко:
А вы их?
Концевич снова пожимает плечами, говорит равнодушно.
Концевич:
Я к ним прекрасно отношусь. Без них – никак.
Кравченко отрывается от бумаг, смотрит на Концевича, со значением:
Кравченко:
Вы бы продемонстрировали им своё прекрасное отношение.
Концевич:
Я никогда не демонстрировал обратное.
Кравченко встаёт, даже слегка на нерве, отбросив ручку:
Кравченко:
Так продемонстрируйте прямое!
Концевич откусывает бутерброд, жуёт, ровно, без эмоций. Кравченко начинает расхаживать по ординаторской – в своих мыслях, в его повадке сейчас нет никакого отношения к Концевичу.
Концевич:
Почему Вера Игнатьевна на повторный вызов сама поехала?
Кравченко:
Видимо потому, что у неё лучше получается с прислугой, чем у вас! Души в вас нет, господин Концевич. Это для любого дела плохо.
Концевич:
В любом деле человек – всего лишь аргумент заданных функций.
Кравченко:
Вы, очевидно, окончили гимназию с отличием.
Концевич, продолжая жевать, отвешивает лёгкий поклон: «да».
Кравченко:
И знаете, что даже в алгебре «аргумент заданных функций» трактуется как «неизвестная» или же «переменная».
Концевич:
И из той же алгебры мне отменно известно, что уравнение – есть равенство вида. И неважно, каким путём оно достигается.
Кравченко садится, усмехнувшись, возвращается к писанине.
Кравченко:
Отнюдь нет. Решение уравнения достигается поиском тех значений аргументов, при котором возможно равенство.
Концевич (так же спокоен и равнодушен, дожевал бутерброд, стряхнул крошки), сминает пакет.
Концевич:
Владимир Сергеевич, вы знаете как с арамейского переводится слово «грех»?
Кравченко:
Буквально: не попасть из лука в цель.
Концевич кидает смятый пакет в мусорную корзину – чётко попал. Встаёт, идёт на выход.
9-33. Нат. Клиника/задний двор. День.
(Госпитальный Извозчик, Белозерский, Ася.)
Белозерский выходит из клиники, весел. Госпитальный Извозчик сидит на ступеньках, хмурый.
Белозерский:
До завтра, Иван Ильич! Гляди веселей!
Идёт на выход. Из клиники выбегает Ася, догоняет Белозерского.
Ася:
Александр Николаевич!
Он радостно оборачивается к ней.
Белозерский:
Да, Ася?
Смотрит с искренней дружеской заинтересованностью.
Ася:
Александр Николаевич… Мне кажется, что Владимир Сергеевич… Что он…
Ася смущается. Но даже этот последний женский аргумент: вызвать ревность, – совершенно бесполезен. Ася окончательно понимает, что Белозерский к ней не испытывает ничего такого, на что она втайне продолжала надеяться. Белозерский продолжает за неё, видя её смущение и неверно считывая его как просьбу к другу о мнении, о совете:
Белозерский:
Влюблён в вас? Господи, Анна Львовна! Это все видят! Он прекрасный человек!
Ася тихо, опустив глаза…
Ася:
А вы… Вы влюблены в Веру Игнатьевну?
Белозерский берёт её за руки.
Белозерский:
Я люблю её. Это сильнее. Больше. И… хуже!.. Вы, дружочек, господина Кравченко не отвергайте. Это только кажется, что он неромантичный, сдержанный. Он, всё-таки, морской офицер. И знает цену бурям.
Белозерский целует Асю в щёку – дружеский жест.
Белозерский:
До завтра, Асенька!
Идёт на выход, не оглядываясь. Ася стоит столбом некоторое время. Справляется с подкатившей слезой. Разворачивается, идёт ко входу в клинику. Садится рядом с Госпитальным Извозчиком. Не выдерживает – плачет. Тихо, без всхлипов. Просто слёзы текут. Извозчик с заботливыми отеческими интонациями бурчит:
Госпитальный Извозчик:
Ладно ты, молодая! Тебе можно. И нужно! А я, старый дурак, по Матрёне сохну. Она мне надо, мать её итить?!
Ася сквозь слёзы улыбается, прислоняется к плечу Извозчика. Он гладит её по голове, как погладил бы лошадь – это его самая душевная ласка.
Госпитальный Извозчик:
Ну будет, будет солёную воду из глаз лить! У нас теперь уборные с електричеством! Не промахнёшься!
Ася смеётся.
9-34. Инт. Квартира Веры/коридор/лестничная клетка. Ночь.
(Вера, Покровский, Белозерский.)
Звонок в двери. Вера в довольно фривольном наряде – она ждёт Белозерского, – и в таком же легкомысленном настроении (Белозерский ей нужен не для совести, а для радости) выходит из гостиной в коридор, идёт к входной двери, открывает. На пороге стоит Покровский, приодет, с цветами, с бумажным пакетом. Вера замирает. Практически – немая сцена. Покровский спокоен и уверен. Отмирает первым.
Покровский:
Здравствуй, Вера.
Вера так и молчит, не в силах пошевелиться.
Покровский:
Не знал, что ты в Питере… Я видел тебя днём. В Царскосельском госпитале. Забавно… Сегодня утром я овдовел.
Усмехается. Вера выговаривает деревянным голосом (без трагизма, скорее с уклоном в шутовство):
Вера:
«Поздно, Дубровский. Я жена князя Верейского».
Покровский:
(усмехнувшись) Ты мало изменилась… Я войду?
Вера:
Я жду гостей.
Покровский окидывает её взглядом – наряд красноречив.
Покровский:
Скорее: гостя. Насколько я способен понять контекст. Если ты, конечно, не погрузилась в пучину дионисийских развлечений.
Слышен топот по ступеням. Вера и Покровский смотрят друг на друга. На пороге появляется довольный жизнью Белозерский (с букетом и бумажным пакетом: конфеты, бутылка).
Белозерский:
Здра!.. ствуйте.
Покровский смотрит на Веру, смотрит на Белозерского. Вера явно не собирается их представлять друг другу. Покровский берёт инициативу в свои руки. Перехватывает пакет под мышку, протягивает Белозерскому руку:
Покровский:
Покровский. Илья Алексеевич. Фабрикант. Старый друг Веры Игнатьевны.
Белозерский ошарашен, но, перехватив пакет, протягивает руку. Рукопожатие. У обоих букеты в свободной руке и пакеты под мышками.
Белозерский:
Белозерский. Александр Николаевич. Врач… Нестарый друг Веры Игнатьевны.
Вера, не выдержав комизма ситуации, прыскает.
