Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
Перед своими женщинами не надо было притворяться, не надо было пытаться заслужить их изменчивую благосклонность. Вика давно и безоговорочно полюбила своего мужа, а Малена… о ней и говорить нечего. Стоило только сделать шаг вперед, как ее большие темные глаза наполнились безграничным счастьем. «Папа рядом, вот что главное», – говорил их блеск.
Большое зеркало на стене отразило его долговязую фигуру в потертых брюках и просторном свитере. Висящая рядышком нарисованная русалка – его давняя подруга, еле заметно дернула белоснежным плечиком и снова принялась расчесывать свои ярко-рыжие волосы. Простой обман зрения, каждый раз заставляющий невольно отвечать мысленным приветствием. «В картинах нет жизни, – говорил один знакомый старик, – но в них есть душа. Если быть точнее, лучшая часть души того, кто ее нарисовал. Даже в самых простых, даже в самых паршивых».
На секунду он остановился, прежде чем опуститься на пол рядом с дочерью. Остановился и взглянул на свое отражение. Вика заметила замешательство мужа:
– И как тебе этот тип в очках?
– Ты ведь знаешь, мы не слишком похожи на тех, кто глядит на нас из зеркала. Иногда я вижу сущего незнакомца, но сегодня между нами нет никаких отличий. Сегодня я доволен этим типом. Черт возьми, Вика, я реально им доволен.
– Не ругайся при ребенке, – сделала жена замечание, становясь за его спиной. Руки ее обвили талию супруга и узкое лицо в обрамлении упрямых жестких волос, унаследованных Викторией от бабки-киргизки, оказалось рядом с его лицом. – Я тоже, тоже им довольна, Рома…
3/15
К тридцать первому числу погода, как заведено, испортилась. Мелкий снежок сменили дождевые капли. Тонкая красная ниточка градусника неуклонно удлинялась, пока не её кончик не сравнялся с отметкой «плюс два градуса». К ночи, правда, обещали заморозки, но судя по стягивающимся со всех сторон тучам, прогнозы опять собирались не сбыться. Частично поэтому настроение Вики было далеко от праздничного. В квартире стало неуютно, по полу невесть откуда дуло, из-под одеяла вылезать категорически не хотелось.
Последний день декабря наступил, по ее ощущениям, внезапно. Вот только что было двадцать восьмое, и куда только почти четверо суток делись?
Закинув руки за голову, Виктория перебирала все произошедшее с ней за последний год, ни сколько подводя итоги, сколько пытаясь понять, куда двигаться дальше. Она не поменяла работу, не изменила место проживания, но жизнь Виктории все равно кардинально поменялась.
Ее панические атаки стали намного реже, и хотя женщина по-прежнему часто ощущала тошноту и сдавленность в груди, но жизнь уже не казалось ей беспросветным туннелем. Слишком коротким туннелем с осклизлыми стенками и неровным полом. Теперь в нем появился свет некой надежды, за которую Вика теперь цеплялась всякий раз, как ее ладони начинали потеть, а сердце пыталось вырваться из грудной клетки.
Ее убеждения пошатнулись. Раньше она четко знала, что правильно, а что – нет. Знала, что красиво, а что – уродливо. Но на смену четкости и простоте пришло многообразие. Многообразие мыслей, идей, позиций. Реальность оказалась не плоской лепешкой, а многослойным пирогом, ящиком со множеством потайных отделений, бурной рекой с кучей подводных камней. Короче, всем тем, с чем обычно ее любят сравнивать в умных и не очень книжках.
Прежде всего, это касалось искусства вообще и живописи в частности. Реньше главным критерием оценки служила реалистичность нарисованного. Люди должны быть похожи на людей, пространство внутри полотна не должно нарушать физические законы, а сюжет – быть понятным или хотя бы однозначно трактоваться. Но за последние три месяца Вика поняла, что главное в любом искусстве вовсе не правильность и не правила. Она где-то читала, что человек может определить, понравится ли ему песня или нет, всего за пару тактов мелодии. Но она и не подозревала, что такой же принцип может действовать и в отношении картин. Они либо трогают тебя, либо нет. Так, во всяком случае, утверждал Сандерс, и женщина все больше склонялась к тому же выводу.
«Искусство становиться таковым не потому, что удовлетворяет представления большинства об эстетичном. Произведение может быть на первый взгляд некрасивым, даже отвратительным. Спорным, диким, полным безумства и страсти. Но не пустым. Только не пустым. Если ты, пройдя мимо картины, запомнишь только цвет платья нарисованной на ней дамы, но не задашься ни единым вопросом, не сделаешь для себя какой-то вывод, не ощутишь стремления любоваться или, наоборот, отвернуться и никогда не смотреть, значит, она нарисована зря, – так он однажды сказал. – Знаешь, почему Давид Микеланджело считается одной из самых растиражированных и популярных скульптурных работ?»
«Он красавчик, – ответила тогда Вика. – Широкие плечи, кубики на животе и все такое прочее. Почти идеальный мужчина».
«Только у этого идеального мужчины слишком большие ступни и ладони, а между плечами не хватает мышцы. Его пропорции не соответствуют пропорциям нормального человека. Но эта мощь, эта сила, его сосредоточенный взгляд – вот что намного важнее соблюдения каких-то там размеров»
После этого Вика окончательно разочаровалась как в своем глазомере, так и в честности древних скульпторов. У рукотворных чудес всегда находился какой-то изъян, некое противоречие действительности, а то и вовсе – ее полное отрицание. У одалиски Энгра были лишние позвонки, колонны Парфенона на самом деле стояли не параллельно, и даже великий да Винчи то ли намеренно, то ли случайно, лажал с перспективой.
«В том-то и изюм», – как сказала бы одна из девчонок, работающих в книжном, что располагался прямо под магазинчиком Вики.
Изюм там или курага, или какой еще непонятный сухофрукт – не важно. Так или иначе, а мировоззрение Виктории медленно, но верно, смещалось куда-то в сторону. Абсолютное становилось относительным, невозможное – вполне привычным. Вика размышляла об этом, глядя в белоснежный потолок своей недавно отремонтированной спальни. Ничего не напоминало о пожаре, в котором, как она недавно узнала, ей было суждено погибнуть. Если бы не видения Романа… Это напоминало один из фантастических рассказов, столь любимых Викторией. Провидец, способный предотвратить чужую смерть. Человек, который может заглянуть за пределы бытия. И всему этому было вполне разумное объяснение. Во всяком случае, в устах Сандерса оно звучало вполне разумно. Измененная под действием определенных образов психика работала почему-то иначе, являя похожие на галлюцинации образы. Вот и все. Виктория и сама неоднократно чувствовала на себе действие Шиллевских знаков, и если у нее один взгляд на татуировку Сандерса вызывал смутное чувство надвигающейся неотвратимости, то, что уж говорить о самом художнике? Он-то вообще с самого детства пялился на подобные символы, на целые их сонмы, на сложные переплетения прямых и изогнутых линий, скрытые в репродукции.
Гораздо больше удивило Вику другое признание. Как пелось в одной старой попсовой песенке: «Знаю, я любил тебя до нашей встречи». Но если у «Savage garden» это было не более чем красивым преувеличением, то в их с Романом случае не было нужды ничего приувеличивать.
Уже дома, отойдя от произошедшего, он признался, что Вика явилась ему примерно за неделю до той самой, знаковой для обоих, выставки. Но когда женщина попыталась выведать подробности, Сандерс странно замялся и неохотно ответил: «Видение было столь стремительным, что я почти его не запомнил… Но когда увидел тебя, стоящую перед «Лестницей», мои ноги сами сделали шаги на встречу». В это верилось с трудом, учитывая, сколько раз художник вытаскивал ее из всевозможных передряг, ни разу не ошибившись. Но настаивать Вика не стала; в упертости Роман мог посоревноваться с любым ослом.
Ленивое полузабытье прервал телефонный звонок. На экране высветилось «Алиса А», так что пришлось ответить. С просонья у Вики всегда был такой голос, будто она долго плакала, прежде чем взять трубку: хрипловатый, с каким-то подмяукиванием.
– Привет! – Зато старшая сестра Романа, даже будучи невидимой для собеседника, прямо-таки лучилась оптимизмом. – Я тебя не разбудила?
– Да нет, я не спала, – шмыгнула носом Вика. Вот только заболеть не хватало!
– Не возражаешь, если я приеду вместо братца? У него какое-то неотложное дело.
– Дело?
– Да-да. Тридцать первое декабря, и все такое. Но ты же его знаешь: для Ромки не существует ни выходных, ни праздников. Притащился ко мне вчера, сунул под нос список покупок, а сам умчался невесть куда. Кажется, у братца нарисовался очередной покупатель, и он не хочет срывать выгодную сделку. Эх, корысть его погубит! – вздохнула Алиса. – Ладно. Надеюсь, ты меня поняла. Как и договаривались, подъеду к двум часам. Так что готовься!
И Вика начала готовиться. Заставила свое тело вылезти из теплой постели, умыться и кое-что проглотить на завтрак. Сегодня ее ожидал настоящий пир. Судя по рассказам Сандерса, даже в самые непростые времена в их семье на праздничном столе не оставалось свободного места от всевозможных закусок и горячих блюд. Дорогую свинину могла заменить более дешевая курица, но гости никогда не уходили от Александровых с пустыми желудками. Вслед за родителями той же традиции начали придерживаться и Рома с Алисой. И все же до трех часов было еще полно времени, а глотать голодную слюну не хотелось.
Горячий кофе и бутерброд с маслом если не приподняли Вике настроения, то сил точно придали. Так что к назначенному времени она успела искупаться, тщательно уложить свои короткие волосы, накраситься и собрать небольшую сумку. Пусть Роман и утверждал, что ему абсолютно фиолетово: в спортивном костюме она будет или в роскошном платье, но личный кодекс самой Виктории не позволял встречать новый год на плоской подошве и в обычных джинсах. В сумку были сложены туфельки и черное платье, то самое, которое они с Надей купили для посещения выставки. Все эти три месяца платье провисело в шкафу, и стоило Вике расстегнуть молнию футляра, как на нее пахнуло осенним дождем и терпковатым запахом горящих листьев. Аромат этот подобно подзатыльнику окончательно привел женщину в чувство. Молочно-белый туман, укрывавший мысли, рассеялся. В последний раз, сидя с Романом на кухне, слушая его прерывающуюся речь и внимательно вглядываясь в его лицо, Виктория чувствовала себя растерянной и, что уж скрывать, испуганной. Сандерс знал о ней намного больше, чем она сама. И этот его дар, его проклятие, его психическая особенность, называйте, как хотите, заставляли женщину нервничать. Вике срочно требовалось понять, что с этим дальше делать.
Она никогда прежде не ночевала в чужом доме, да еще с малознакомым мужчиной, не рассказывала ему о пережитом ею кошмаре. Но Роман, словно умелый взломщик, открыл все замки и снял все запоры, которые прежде мешали Вике. Между ними не было никакой неловкости, никакого смущения. И это страшило женщину и одновременно приводило ее в восторг. Наверное, то видение было послано ему откуда-то свыше, не иначе. И хоть художник не верил ни в какие высшие силы, она-то в их существовании не сомневалась. И, подумав, Вика решила, что большего ей и знать не хочется. Пусть все идет своим чередом. Авось, теперь у нее есть свой личный ангел-хранитель.
К часу подошла Людмила. Виктория не совсем понимала, почему Сандерс пригласил ее соседку праздновать новый год в их компании. Раньше тот не выражал особого расположения к учительнице. Более того, однажды высказался в таком ключе: «Ты что, денег этой Люде должна? Уж слишком часто она к тебе забегает, не иначе, чтобы ты о долге не забыла». Никаких денег Вика ни у кого не занимала, но временами соседка раздражала и ее. Была в ней какая-то прямолинейность, граничащая с бестактностью, больше подходящая подросткам, а не замученным опытом тридцатилетним барышням. Вика предпочла бы поехать к Сандерсу одна. Но раз сам организатор пирушки изволил включить Люду в список гостей, возражать не посмела. Теперь в поступках художника, даже самых незначительных, Вике мерещились скрытые мотивы. И неожиданно проснувшаяся в нем благосклонность не имела никакого отношения к салату из морских гадов, как бы в том не уверяла Вику учительница.
Сестра Сандерса отличалась прямо-таки выдающейся пунктуальностью. Ровно в два часа раздался звонок в дверь, и из-за нее раздалось бойкое:
– Эй, хозяйка, открывай! Тут Снегурка с Дедом Морозом к тебе приехали.
– Чего? – Проворачивая ключ в замке и снимая цепочку, переспросила Вика.
– Того! – ответила румяная Алиса в голубой шубке и такой же шапочке. За спиной у нее топтался не менее довольный жизнью Егор, как и полагается настоящему зимнему волшебнику, с мешком наперевес. – Коня на колбасу пустили, сварили в супе петуха. В лесу гепард сожрал макаки и мозг, и шерсть, и потроха. Овца сама окоченела, змея растратила свой яд. Так будем мы дружить с собакой: собак корейцы лишь едят. С новым годом!
– Первый раз встречаю такую кровожадную Снегурочку, – просунулась вперед Людмила. – Кстати, насчет корейцев: это миф. Они уже давно собаками не питаются.
– Да и фиг с ними, – махнула рукой в рукавичке со снежинкой Алиса. – Если уж на то пошло, то до года желтой земляной собаки еще два месяца.
Уставший изображать предмет декора Егор стащил мешок с плеча и зычным голосом потребовал:
– Ну-ка, дети, признавайтесь: хорошо себя вели? Родителей слушали? Кашку кушали? Дед Мороз все знает, все ведает, так что врать категорически не советую.
– Хорошо, дедушка, хорошо, – закивали обе «девочки». Губы под пышными белыми усами растянулись в недоверчивой улыбке:
– Ты им веришь, Снегурочка? Я вот – не особенно. А, ладно! Не тащить же это барахло обратно в Великий Устюг. Лошадки мои и так утомились, сани поизносились, да и у самого спина, чай не казенная. Так что разбирайте свои подарочки, детишки.
В мешке обнаружилась бутылка неплохого коньяка, коробка конфет и палка сервелата. Пока обитатели сказочного севера стаскивали с себя свои теплые одежды, Вика порезала колбасу на тарелочку и распаковала сладости.
– Мне не наливай! – предупредила Алиса. – Я за рулем. Лучше чайничек поставь. Пока к вам доехала, чего-то замерзла. У меня в машине печка сломалась, езжу теперь, кроме того, что все время с запотевшими стеклами, так еще и в морозилке.
– А я тебе предлагал отогнать ее в автосервис? – присаживаясь к столу, откликнулся Егор.
– Не уж, спасибо. Вы с моим братом горазды лезть, куда не просят.
– А ты, типа, гордая?
– А я, типа, самостоятельная, – сдернула с головы шапочку Алиса. – И так чувствую себя пожизненно ему обязанной. Еще у тебя в должниках ходить не хватало. Все равно до окончания праздников ни одна контора работать не будет, а потом съезжу к одному знакомому дядьке. Или думаешь, только у вас с Ромой полно полезных связей?
– Ай, все… понял я. Ты крута, ты очень крута.
– Да, я крута! – подбоченилась сестра Сандерса.
– Я стар, я очень стар… – продолжил мысль Егор. – Я суперстар! Эй, эй, не надо меня бить. Давай-ка лучше выпьем, твой чай как раз заварился.
Для хозяйки места не нашлось, так что свой тост Виктории пришлось поднимать стоя. Коньяк был не только упакован красиво, он и на вкус оказался довольно не плох. Дед Мороз посетовал, что к нему не хватает лимончика, что, впрочем, не помешало сграбастать с тарелки сразу два кусочка сервелата. Разговор сразу стал оживленнее, а лица гостей – приятнее. Вика не очень любила пить, ее быстро развозило, но сегодня она позволила себе еще глоток спиртного, прежде чем засобиралась прочь из квартиры. Посиделки посиделками, но им еще надо в целости и сохранности добраться до дома Романа.
– А почему вы чувствуете себя обязанной брату? – усевшись в машину, вернулась к прежнему высказыванию невролога Люда.
– Он меня спас от смерти, – глядя, как настроены зеркала, еле слышно ответила та. – Буквально. А я… хотела его задушить за это.
В салоне повисла нехорошая тишина. Даже для Вики это стало новостью. Историю своего первого приступа Роман рассказал довольно-таки подробно, но вот точку зрения самой спасенной она не слышала. Алиса кисло улыбнулась и пояснила:
– Я думала, мой брат следит за мной специально, чтобы насолить. Он был очень… привязчивым ребенком. У меня была своя компания, а Ромка друзей почти не имел, вот и таскался за старшими, как лишний хвост. Когда он сказал родителям, что видел меня на железнодорожном переезде, куда мы с одноклассниками часто сбегали втайне от взрослых, я посчитала его обманщиком и предателем. Меня тогда строго наказали, посадили на все лето под домашний арест. Меня, уже почти совершеннолетнюю девушку, и все из-за какого-то одиннадцатилетнего сопляка. Я была в гневе. И однажды ночью взяла подушку и… Мне хотелось его лишь проучить. Но на какую-то секунду я всерьез задумалась о том, чтобы убить собственного брата. Всего на секунду, но этого хватило, чтобы возненавидеть себя за это чудовищное желание на всю жизнь.
Вика поймала отражение Алисы в зеркале заднего вида. На глазах невролога блестели слезы, которая она тут же смахнула рукой. Потом уже иначе, с облегчением проговорила:
– Я надеюсь лишь на то, что Ромка не знает об этом.
– Мы не скажем ему, обещаю, – первой пришла в себя Людмила. – У всех из нас в жизни бывают моменты, которых мы стыдимся. Когда внутри нас просыпается что-то злое, дурное… Но нельзя постоянно об этом думать, надо уметь прощать не только других, но и себя самого. Главное, что вы сделали правильный выбор, не уступили своему эгоизму, своему гневу и обиде. У меня нет ни братьев, ни сестер, но несколько раз в своей жизни я искренне желала, чтобы мои родители исчезли. Не умерли, нет, а как в фильме «Один дома», просто – пуф-ф! – испарились.
– Хорош новый год, – заворчал сидящий на заднем сидении Егор. – У нас что, кружок анонимных кающихся? Лучше подайте мне кто-нибудь тряпку, я хоть стекла протру. А то, как в подводной лодке, хоть перископ прилаживай. О, кстати, Лис, если твою тачку не починят, я так и сделаю. Станет еще одним экспонатом.
Дорога до дома художника заняла почти полтора часа. Вот куда, спрашивается, народ вечно тридцать первого прет? Сидели бы по домам, крошили бы салатики, жарили отбивные, но нет, машин на трассе было едва ли не больше, чем в час пик рабочего дня. Вика вцепилась мертвой хваткой в ручку двери, да так и не выпустила ее на протяжении всего пути. Не стоило ей пить: от алкоголя тревожность только усилилась. Вдох-выдох, как советовал доктор. Она едет с друзьями, никто не посмеет ее обидеть. Но почему же так хочется закричать: «Остановите! Выпустите меня!» Надежды на то, что ее фобии хоть немного уменьшились, оказалась напрасной. Только в машине художника женщина могла чувствовать себя нормально. Стоило сменить водителя, – и вот результат.
– Вика, тебе нехорошо?
– А? Да нет… все нормально, – практически простонала та.
– Так, – включила профессионала Алиса. – Успокоительное тебе сейчас нельзя, так что придется обойтись другими методами. Слушай меня внимательно. Достань из бардачка блокнот и ручку. Достала?
– Да, – не понимая, чего от нее добивается сестра Сандерса, все же послушалась Виктория.
– А теперь начинай рисовать попеременно знаки «покой» и «обратный переход». Егор, покажи Вике, как они выглядят, – не отрывая взгляда от дороги, продолжила раздавать команды Алиса. Мастер ремонтов и любитель классической музыки быстро-быстро начеркал на пустом листе несколько линий. – Пиши, как угодно, хоть на середине, хоть по краям. Просто сосредоточься на самом процессе, следи за линиями глазами.
– Это те самые знаки, что я видела в вашей книге? – вытянув шею и заглядывая Виктории через плечо, спросили учительница. Егор в ответ кивнул:
– Они самые. Только я впервые вижу, чтобы их применяли для чьего-то успокоения. Твоя разработка, или у кого-то подглядела, а, Лис?
– У Герхарда Шилле, – немного нервно отозвалась Алиса. – Объяснять будет долго и нецелесообразно. Да и лучше нам всем помолчать, нечего человека отвлекать. Ты ведь знаешь о подлинном предназначении знаков, так ведь, Вика?
– Знаю, – коротко ответила та.
Палка, палка, огуречик, то есть загогулина, похожая на перевернутую английскую «эс». Роман говорил, что для того, чтобы символы оказали на тебя влияние, рисовать их нужно определенными цветами, но и простая ручка пока неплохо справлялась с поставленной задачей. Линия за линией, знак за знаком, пока половина листа не покрылась сплошным узором. Вика не знала, то ли сам процесс написания пиктограмм ее отвлек, то ли изобретение Шилле работало так эффективно, но уже через десяток минут от прежней тревоги не осталось и следа. А с ней ушли тошнота и шум в ушах. Казалось, женщина даже протрезвела благодаря своему занятию. Так что из машины она вышла уже совершенно другая: бодрая, посвежевшая и абсолютно спокойная.
Зато Люда вдруг споткнулась на ровном месте, с нечитаемым выражением лица глядя в сторону припаркованной у забора «Хонды». Вика дернула соседку за рукав:
– Ты чего?
– Просто… кажется, у одного моего знакомого такая же машина.
– А, ясно, – не стала больше выспрашивать Виктория. В отличие от кое-кого, она понимала, когда неуместно задавать вопросы.
Они прошествовали по припорошенной снегом дорожке к крыльцу. Егор тащил какой-то ящик, Вике всучили довольно объемный пакет с зеленью и овощами. И только Алиса прошествовала с видом хозяйки, неся тощую дамскую сумочку.
– Странно, сказал, у него дела, а сам, похоже, дома. Вот и стоило меня, в таком случае, гонять? – открывая входную дверь, пожаловалась она на несправедливость сестринской доли. – Эй, братец, тащи сюда свою задницу. Это мы: злобная Снежная Баба и коварный мужик в красной шубе! Пожаловали к тебе… Ой, простите!
Вика, не успевшая пройти в гостиную, поспешила туда на всех порах. Художник был не один. Рядышком с ним на диванчике сидела дама лет сорока. Ухоженная, в элегантном костюме и наброшенном поверх него однотонном палантине.
За спиной соседки охнула Люда, привлекая к себе внимание дамы. Серо-стальные глаза гостьи расширились, брови подскочили наверх, но на этом все и закончилось. Поднявшись с дивана, спокойным голосом обратилась она к художнику
– Что ж, значит, мы договорились о цене? Мой водитель заедет к вам числа, думаю, пятого, заберет картину. Меня немного удивил ваш звонок. Три месяца прошло, я всего лишь высказала пожелание, искренне думая, что вы о нем позабыли. С чего вдруг вспомнили?
– Да вот, как-то… Убирался недавно в своей мастерской, и наткнулся на «Гусыню». Подумал: кто знает, вдруг вы еще в ней заинтересованы? – Дав знак пришедшим подождать, ответил Сандерс. – Считайте это моим подарком к новому году.
– Милый такой подарочек за сорок тысяч, – улыбнулась сероглазая, обнажая ровные, явно отбеленные в частной стоматологической клинике, зубы. – И все же, спасибо. Мне, действительно, понравилась ваша картина. Она достаточно провокационна, как раз настолько, насколько я люблю.
– Надеюсь, я смог вам угодить, – раскланялся Роман, провожая даму до дверей. Остальным гостям пришлось посторониться, чтобы их пропустить. – Буду ждать вашего человека. Если не секрет, где вы собираетесь ее повесить?
– Не секрет. Картина будет висеть в моей спальне, – натягивая на ноги сапожки, ответила покупательница. – В моей личной спальне, если вы понимаете, о чем я.
– Да… я слышал, хм… Но думал – это не более, чем слухи.
– Нет. Мы с мужем хоть и официально не разведены, но в душе я давно свободна. Вам наверняка знакомо то состояние, когда жизнь превращается в постоянный круговорот одних и тех же лиц, разговоров, нескончаемых правил. Иногда хочется бросить это все и… перестать быть существом, словно отлитым кем-то из бронзы. Красивой статуэткой, хорошо просчитанным чертежом. Бросить и стать собой. Именно тем, кем тебя создала природа. Поддаться чему-то в глубине себя, чему-то древнему, первобытному… – Дама мечтательно закатила глаза.
– Чему-то темному, даже злому, – продолжил за нее Сандерс. – О да, я вас понимаю. Спасибо, что согласились приехать сюда, в такую даль, да еще тридцать первого.
– И вам. Приятно было познакомиться, Лех. Надеюсь, это наша не последняя встреча.
– Кто знает? – лукаво протянул в ответ мужчина, открывая дверь.
Едва гостья спустилась со ступеней, он повернулся к друзьям:
– Ну, что, дела окончены, давайте теперь готовиться к встрече нового года!
– Погодите, – опомнилась Люда. – Я… кажется, я что-то оставила в машине.
– Правда? – хлопая себя по карманам, быстро сориентировалась Алиса. – Вот, держи ключи… Ключи, Люда, куда ты? Ты же без них багажник не откроешь!
Она дернулась вслед за учительницей, но была неожиданно схвачена братом. Роман отрицательно помотал головой.
– Чего ты? Пусти.
– Не лезьте. Это их разговор. Я сделал все, что мог. Все, что было в моих силах. Остальное зависит только от них двоих. А вы идите лучше на кухню, а то, чую, салатик из морепродуктов долго не протянет.
Склон холма
Символ правой руки. Общий «целебный знак», подготавливающий сознание к восприятию остальных знаков. Символ освобождения сознания и высвобождения подсознательного. Как все общие знаки пишется нейтральными красками.
