Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
Но именно на этом портрете были те же знаки, что и в найденной книге. И как всякий подросток, обнаруживший хоть намек на приключения, хоть тень загадки, Роман поклялся изучить эти символы и понять, как они связаны со старой церковью.
Сандерс закрыл глаза, на секунду поддавшись сладкому воспоминанию. Запах пыли и гуталина, теснота кладовой и он, чувствующий себя Джимом Хокинсом,[47] обнаружившим в вещах постояльца вместо пары монет карту сокровищ. Теперь-то он знает все тайны проклятого острова, знает, что никакого золота там нет. Вместо него в голове Романа пылают пятьдесят три символа, пятьдесят три сочетания прямых и изогнутых линий. И если он правильно их использует, эти символы принесут Виктории покой. Если он правильно все сделает, она перестанет мучиться от своих панических атак. А значит, настало время взяться за работу, потому как вот она – та самая «неистребимая необходимость», о которой говорил учитель, навязчивым сердечным зудом стучится Роману в виски.
Разметить. Расчертить лист, выделив центр и несколько основных областей. Сначала он набросает общий план карандашом, без деталей. Прямоугольники домов, квадраты летящих по проспекту машин. Только после этого можно приступать к более изящной проработке. Сложнее всего ухватить движение, показать в статичном сюжете. Нельзя написать ветер, только косвенно намекнуть на его присутствие с помощью растрепанных волос или, скажем, завихрений пыли на дороге. Также сложно передать течение воды или изменчивость погоды. Поэтому, прежде чем заниматься прорисовкой, надо хорошенько подумать над подобными мелочами.
Эта улица не будет пустынна. Ее заполнят люди, соседи и знакомые Виктории, горожане, с которыми она сталкивается, сама о том не зная, каждый день. Те, кто по вечерам спешит через ее квартал к себе домой с работы. Ученики из ближайшей школы, студенты, отдыхающие в баре, что находится в ста метрах от Викиного подъезда. Все они застынут на подарке Сандерса, чтобы составить ей компанию. Застигнутые фотоаппаратом в момент задумчивости, смеющиеся или равнодушно взирающие по сторонам – всех Роман превратит из немых статистов ее жизни в героев своей картины. Он даст им то, что не может ни один доктор – продлит их существование на десятки лет, сохранит молодыми и сильными.
Роман рисовал и стирал, чуть сдвигал предметы, вымеряя идеальное расстояние между ними. Он оставит все, как есть. И навязчивые рекламные растяжки над дорогой, и переполненные урны для мусора. Не станет облагораживать действительность, только прикроет легкой вуалью. Сандерс часами просиживал в кофейне на углу, бродил из одного конца в другой, стоял на остановках и подсматривал за улицей из темных подворотен. Вот оно – главное действующее лицо. Не люди, не дождь, не осень, а замершая в ожидании ночи Набережная улица. На его картине она превратилась в какое-то заграничное авеню без всякого колдовства. Потому что именно такой увидел ее художник. Потому что такой улица может понравиться Виктории.
Мужчина обмакнул перо в тушь и нанес первую черную линию. Так гейша подводит глаза на своем убеленном лице. Роман вспомнил один из их с Викой недавних разговоров. Нарезая обои (женщина мерила, он кромсал ножом), они болтали о поэзии. Роман особенно в ней не разбирался, да и Виктория себя знатоком не считала, поэтому сначала коснулись школьной программы, а потом резко свернули куда-то в сторону японцев с их специфическим представлении о прекрасном.
– У них есть этот… как его… – Вика почесала бровь, пытаясь припомнить имя поэта.
– Басё[48]? – подсказал Роман.
– Точно, он, – оживилась женщина. – Я как-то в книжном магазине наткнулась на сборник, пролистнула от скуки. Впечатления противоречивые. Наверное, надо родиться там или, на худой конец, знать японский, чтобы понять всю глубину их мысли. Для меня их поэзия – обычный набор слов, ничего более.
– «Как свищет ветер осенний! Тогда лишь поймете мои стихи, когда заночуете в поле», – процитировал художник. – По-моему, это и есть ответ.
– Семьдесят… – вернувшаяся было к разматыванию рулетки Вика, снова подняла глаза на своего помощника. – Ответ на что?
– На все, – улыбнулся он. – В частности на то, в чем прелесть восточной поэзии. Западные авторы буквальны. Они пишут: «Любовь приходит неожиданно». Отечественные авторы грешат излишней метафоричностью. «Любовь, словно черная кошка, прокрадывающаяся однажды в твою постель». А восточные авторы призывают искать и буквальность, и метафоричность внутри себя. «О, цикада, не плачь! Нет любви без разлуки даже для звезд в небесах»[49]. Вот ты знаешь, как плачут цикады? Нет? Тогда тебе не понять смысла стиха. Созерцание – вот ключ к пониманию прекрасного.
– О, да вы, господин Лех, тот еще философ, – усмехнулась Вика.
– Но это правда. Почему нам нравятся одни вещи, и мы равнодушны к другим? Просто первые что-то трогают в нас, они созвучны с тем, что мы пережили, с нашим собственным опытом. И это не я сказал, это давно доказанная истина. Лучше отрежь мне эту полосу.
На этом разговор заглох, но Роман заметил в глазах женщины следы разгорающегося азарта. Он готов был дать руку на отсечение, что если не в тот же вечер, то на следующий, Вика вернется в книжный и скупит все сборники танки и хокку, какие найдет. В который раз Сандерс поблагодарил мысленно свою бестолковую старшую сестру, вечно таскавшую из школьной библиотеки кучу разных книжек. Половина из них Алисой так и не открывалась, зато Роман порой с удовольствием копался в томиках из серии «Я познаю мир» и прочих занимательных энциклопедиях.
И, конечно же, немаловажную роль в его воспитании сыграл учитель. Нет, не так. Не просто учитель, а наставник, сенсей. Сейчас Льву Николаевичу стукнуло уже семьдесят шесть, но тогда, двадцать лет назад он был мужчиной в самом расцвете сил. Именно Пареев научил Романа не просто изображать окружающее, а находить в этом гармонию. Их отношения испортились в тот момент, когда на свет появился Уродливый котик и окончательно потеряли надежду на восстановление, когда Роман Александров превратился в Леха Сандерса. Но сейчас, и в этом мужчина был уверен, его сенсей гордился бы своим учеником.
Когда все линии были прорисованы, и перед художником предстала черно-белая Набережная улица, он вернулся к своим распечаткам. Роман заранее подобрал нужные знаки, но на всякий случай решил уточник некоторые пункты. Итак, символ источника – несколько линий под прямым углом с небольшим крестиком слева. Если написать его холодным синим цветом, это обрушит связь Вики с нападением девятилетней давности, а если добавить так называемую арку входа…
Мысли закрутились, подобно мельничному колесу. Несколькими штрихами, Роман обозначил области, где скроет своих тайных агентов. Они не должны слишком бросаться в глаза. Да это и не обязательно, если судить по реакции Виктории на его татуировку. Художник сделал ее на свое двадцатилетие, а после совершил свою самую страшную ошибку.
Тоша, светлый приветливый парень. Обычная простуда, перешедшая в воспаление легких. Дикая дичь, как любила одно время выражаться Алиса. Никто и представить не мог, что здоровый парень сгорит всего за несколько дней. Врачи сказали, обратись он к ним чуть раньше, все могло обойтись. Тоша не был близким другом Сандерса, но они были связаны точно так же, как сейчас с Викторией. Художник видел исход, и ничего не сделал. Видел, и потому на его руке красуется переплетение знаков: «связь», «верность», «равнозначный выбор» и так заинтересовавший Вику «крест на могиле». Татуировка из юношеской выходки превратилась в напоминание о долге Александрова, о том, к чему может привести невмешательство.
Кисть была почти сухой. Здания будут яркими, как и люди. А вот небо над ними станет полупрозрачным благодаря воде. Слой за слоем, все яснее и четче, так что вскоре можно будет почувствовать прохладу осеннего вечера, услышать аромат духов, проходящей по улице кокетки, погрузиться в такую знакомую и все равно неизведанную атмосферу Набережной.
Сегодня Роман впервые за много лет никуда не торопился. И словно понимая всю важность происходящего, его сломанная голова вдруг заработала нормально, дав насладиться всеми оттенками жизни.
Перспектива света
Символ левой руки. Символизирует состояние, при котором происходит искажение ощущений, мнимое улучшение. Человек либо обманывает себя, либо ведется на обман. Однако, знак имеет и другое значение – «свет в конце туннеля», то есть улучшение состояние за счет веры и силы воли самого пациента.
2/9
Ночной клуб «Сюзанна» был местом широко известным в узких кругах. Сюда не заходили пропустить стаканчик-другой после тяжелого дня, не заглядывали бедные студенты, удачно сдавшие сессию. Здесь развлекалась так называемая золотая молодежь, не настолько, возможно, золотая как в столице, но тоже любящая покутить подальше от «плебеев».
В том же здании располагалась бильярдная, хозяин которой раньше держал небольшое казино. Но когда азартные игры стали вне закона, немедленно сориентировался и организовал, пусть менее прибыльный, но более безопасный источник дохода. Правда ходили слухи, что в бильярдной есть секретный подвальчик, куда обывателей не пускают. Но за слухи, к счастью, пока в тюрьму не сажают. А те, кто мог их подтвердить, держали рот на замке и лишь загадочно перемигивались при встречах.
В клуб можно было попасть двумя путями. Либо получив личное приглашение от администратора, либо шепнув пару волшебных слов стоящему на входе охраннику. Слова были разнообразные: «я по рекомендации…», «мой дядя – депутат городского совета», «нас пригласила дочь мэра», – и прочее, и прочее в том же духе. После чего охранник сканировал тебя внимательным взглядом, заточенным на обнаружение драгметаллов, дорогих аксессуаров, а также признаком наркотического и алкогольного опьянения. «Сюзанна» была заведением не только элитным, но и очень приличным, и персонал строго следил за состоянием своих клиентов. Будь ты хоть внуком министра, хоть дальним родственником Папы Римского, но если охрана была не удовлетворена твоим видом или поведением, хода в клуб тебе было не видать.
Когда Тоня позвонила ему вечером, Даня очень удивился. Их встречи проходили днем, после его уроков. Шаталова заезжала за парнем в школу, от чего тому всякий раз становилось немного не по себе. Потом они отправлялись в какое-нибудь приятное местечко или просто – бродили по городу. Они не держались за руки, даже не касались друг друга, как это принято у настоящих парочек, но все же Рябин и без того чувствовал между ними определенного рода напряжение. Со стороны они выглядели как родственники. Племянник и тетушка, например. Или приемный сын и его добропорядочная мамочка.
О чем были их разговоры? Тоня в основном загадочно молчала, а вот Даня, обычно сдержанный и тихий, трещал без умолку. Эта женщина умела слушать. Сначала юноша стеснялся, старался подыскивать более «взрослые» темы, но однажды не выдержал:
– Ты чего сегодня такой надутый, ангелок? – в своей манере поинтересовалась Тоня, когда они кружили по центру города. Ей нужно было, как выразилась Шаталова, «заняться самой приятной терапией на свете – растратой чужих денег».
– Да так. – Стальные глаза продолжили сверлить левый висок Дани. – Дурацкие экзамены. Не обращай внимания.
– Экзамены? – растягивая, словно пробуя деликатес из детства, повторила Тоня. – Мы раньше сдавали кучу экзаменов. А вы с этим ЕГЭ теперь мучаетесь, да? Так это ж просто: все ответы даны, только выбери один менее нелепый вариант.
– Да? Ты так думаешь? – немного оскорбился парень.
– А что, нет? – засомневалась Шаталова, прикуривая очередную сигарету. Курила она много, но Даню это почему-то не раздражало, хотя сам он не был в восторге от запаха табака. – Гораздо проще, чем устно сдать одиннадцать предметов, не находишь?
Тогда-то Даня впервые заговорил не о политике, экономике и прочей ерунде, а своем личном, наболевшем. И понял, что Тоня не просто внимательно слушает его, но и искренне пытается понять. Неимоверно приятное чувство. Даня был на четверть века младше Шаталовой, но общение с ней отличалось от пустой болтовни с другими взрослыми. С ней парень почувствовал себя полноправным участником разговора, а не просто кивающим в ответ на замечания подростком. Умение воспринимать всерьез даже самые нелепые его предположения – вот что делало Антонину настоящим сокровищем, даже без таинственных прикосновений и поцелуев украдкой.
О своей жизни Шаталова, однако, распространяться не очень-то любила. Мелочи, вроде «вчера я посмотрела один фильм, вполне ничего» или «эту машину мне подарил бывший» за откровения не считались. Это немного уязвляло Данино самолюбие. И все же он понимал: не рассказывает, значит, не считает нужным. Его учили не лезть в чужую душу без особой необходимости, а таковой пока не было. Их отношения с Тоней были почти идеальны, в них не наблюдалось никаких перекосов, возможно как раз благодаря его сдержанности и ее загадочности.
Вечерний звонок застал Даню за написанием очередного ответа папиным покупателям. Вместо привычной трели от «депишей» сотовый разразился стандартным пиликаньем, условный сигнал для парня, что звонит она – Тоня. Он невольно улыбнулся, и хоть руки чесались немедленно схватить телефон, немного подождал. Один звонок, два, три, на четвертом Рябин все-таки ответил немного недовольным голосом:
– Привет, чего ты хотела?
– Не хочешь развлечься? – вместо приветствия жизнерадостно выдала женщина.
– Я сейчас занят. Что ты опять задумала? – все же начал сдавать Даниил позиции.
– Клуб «Сюзанна», – в трубке раздались характерные звуки, будто кто-то быстро-быстро сглатывал. Тоня что-то пила. – Знаешь такой?
– Да… хочешь туда? Я вообще-то не люблю такого рода тусовки.
– Не любил, ангелок, не любил – в прошедшем времени. – Даже не видя ее, Даня отчетливо представлял, как Шаталова сейчас озорно и ярко улыбается. – Ну, так что, через час освободишься?
– Постараюсь, – не стал обещать невозможного юноша.
Она повесила трубку. Не прощаясь и не говоря лишних слов. Знала, через час Даня сядет в ее «Хонду», и они покатят туда, куда Тоня захочет. Все-таки даже в их идеальных отношениях были некоторые недостатки, с которыми Рябин готов был мириться. Пока готов.
Машина припарковалась метров за пятьдесят от входа в клуб. Двигатель замолк, и наступила тишина, разбавленная буханьем битов, доносившимся всякий раз, когда открывалась входная дверь в «Сюзанну». Тоня не стала немедленно выпрыгивать из салона, на пару минут задержалась. Даня давно приметил за ней эту особенность. Всякий раз Шаталова замирала, прежде чем куда-то войти или откуда-то выйти, как прыгун в воду, который набирается храбрости перед тем, как совершить свой кульбит.
Даня всего дважды бывал в клубах. Первый раз еще с пацанами из предыдущей школы. Пробыл там всего около получаса, оглох, и никаких положительных эмоций так и не получил. Второй раз в клуб Рябина затащила Кристи. Пока она дергалась под мелькающим светом, Даня наблюдал за окружавшими ее такими же оголтелыми подростками. Пока одни топали, выламывались, будто куклы на шарнирах, другие едва-едва шевелили конечностями или вовсе принимали нелепые позы. Все это напоминало собрание свихнувшихся мимов, а не танцы, так что Рябин очень скоро смотался из клуба, подло оставив Кристи в компании каких-то ребят. Подружка еще месяц на него за это дулась, но вскоре, как и следовало ожидать, оттаяла. Только вот во всякие злачные места больше не приглашала.
Но то было почти два года назад. А сейчас рядом с Даней по лестнице поднималась Антонина, что делало ночной клуб намного привлекательнее в его глазах. Перед «Сюзанной» не толпились малолетние шалопаи, никто не канючил: «Дяденька, ну пустите, мне уже исполнилось шестнадцать!» Посетители чинно, по двое-трое, поднимались по каменным ступеням и без лишних слов скользили внутрь. У самого входа их тормознул охранник – стандартный мордоворот, размером метр девяносто на полтора в дорогом костюме и попросил предъявить пропуск, почему-то косясь при этом на Даню.
– Фима, не дури, – осклабилась в ответ Шаталова, кладя свою ухоженную ладошку охраннику на плечо.
– Антонина Яковлевна, таковые порядки, – даже не дернулся тот. – Я не имею право пускать в клуб лица моложе…
– Ему через два месяца стукнет восемнадцать, – быстрое движение головы в сторону Даниила. – Под мою полную ответственность.
– Хорошо, – кивнул, немного подумав, мордоворот.
– Фима, ты душка. – Как по волшебству появившаяся в руках Тони купюра нырнула в нагрудный кармашек черного пиджака. – Шефу давно надо подумать о твоем повышении.
Шаталова с Даней вступили в просторное помещение, где к ним немедленно рванул средних лет мужичонка. Тоня привычно скинула с себя пальто, Рябин несколько заколебавшись, стянул куртку. Номерков тут не выдавали, но как заверила женщина, «никуда твоя драгоценная одежа не денется».
– Местные работники обязаны знать клиентов не только по именам, но и по номерам банковских счетов, – подмигнула она проходившей мимо с подносом официантке. – Правда, дорогуша?
– А? Антонина Яковлевна, вы давно у нас не появлялись, – тут же выдала в ответ девушка.
– Что я тебе говорила? – шепотом обратились Тоня к своему спутнику.
Впрочем, подобные предосторожности были излишни: в усилившемся по мере их продвижения к главному залу шуме уже невозможно было что-либо расслышать, если не прислушиваться специально. Даня поморщился. Это напомнило ему времена, когда он еще не был «мажором» и «богатеньким придурком», а болтался на самом дне социального бассейна. Конечно, Тоня состоятельная дама, но почему-то от нее Даня не ожидал такого мелкого позерства. Словно уловив его настроение, женщина легонько пихнула школьника в бок:
– Эй, расслабься! Тут вполне приличная публика.
Насчет публики Даня пока не был уверен, а вот обстановка ему понравилась. Никаких золоченных поручней, кричащих о своей дороговизне кожаных обивок и фонтанчиков, в которых вместо воды течет коньяк тридцатилетней выдержки. Почему-то именно так подростку представлялась «Сюзанна», пока он не увидел, что правда далека от его шаблонных догадок. Несколько столиков, пара широких диванчиков, на другой стороне от барной стойки закрытые кабинки для любителей уединенных бесед. Но никаких россыпей из кристаллов Сваровски или статуй из каррарского мрамора. Дерево, замша, обычные плиточные полы.
Тоня сразу потащила Рябина в сторону бара. Уселась на высокий стул и жестом подозвала бармена. Подростку ничего не оставалось, как оккупировать соседнее сидение, с интересом рассматривая многочисленные бутылки на полках. Едва завидев Шаталову, бармен – длинноволосый мужчина лет тридцати с аккуратными усиками – отставил высокий стакан, который до того протирал, и поспешил ослепить новых посетителей своей улыбкой. Чересчур белоснежной, по мнению Дани, и совершенно неестественной.
– Мне «Красный грех», а молодому человеку какого-нибудь сока, – потребовала Антонина. – Кто сегодня за пультом?
– Андрей, – принимаясь что-то смешивать, доливать и всячески издеваться над дорогущей выпивкой, откликнулся бармен.
– Я не хочу, – было открыл рот для протеста Рябин, но перед ним уже возник высокий бокал с каким-то желтоватым напитком и трубочкой. Покосившись на довольную Шаталову, школьник осторожно сделал глоток и чуть не подавился. – Это что?
– Сок, – пожала плечами та. – Апельсиновый, кажется. У тебя аллергия на цитрусы?
– Нет у меня никакой аллергии. Я думал, это какой-то коктейль, – честно возмутился Даниил.
– Я не спаиваю малолеток, – получив свой напиток, ответила Тоня. – Вот станешь совершеннолетним, тогда и куплю тебе чего-нибудь покрепче.
– Мне скоро восемнадцать, – напомнил Рябин. – И я много чего пробовал.
– Угу… но я, как бы это выразиться, не люблю нарушать закон.
– То есть встречаться со мной можно, а пить, скажем, пиво – нельзя, так что ли?
– Вот видишь, ты все правильно понял. Пойдем, присядем вон там. Не люблю я эти стремянки, – имея в виду барные стулья, продолжила, как ни в чем не бывало, Шаталова. – Ангелок, не обижайся, но эти правила придумала не я. Ты ведь сюда не надираться пришел, так ведь? Или я ошибаюсь?
– Нет, ты права, – признал Рябин.
И, правда, чего он завелся? В магазине вон вечно паспорт требуют, и ничего, это вовсе не кажется унизительным. Закон есть закон, а он ведь не хочет, чтобы у Тони были неприятности? Однозначно нет.
– Я смотрю, ты тут часто бываешь, – когда парочка устроилась за одним из столиков, как бы невзначай заметил Даниил.
Тоня, потягивая свой «Красный грех» (судя по пузырькам, грешить приходилось смесью шампанского с чем-то еще), откинулась на спинку стула и скучающе взирала по сторонам. То ли не нашла никого из знакомых, то ли, наоборот, не увидела никого нового, Рябин так и не понял.
– Да, бывший меня сюда притащил в первый год после свадьбы.
Ага, точно. Бывший. О нем Тоня предпочитала не распространяться. Даниил смутно догадывался, что и воспоминания об этом типе не доставляли женщине удовольствия. Хотя времена малиновых пиджаков и сотовых с длиннющими антеннами давно минули, и современные воротилы большого и малого бизнеса не так выделялись из толпы обычных граждан, почему-то старшеклассник неизменно представлял мужа Тони эдаким толстым дядькой за пятьдесят с круглой лысиной и пальцами, унизанными золотыми кольцами.
Сама мысль о том, что когда-то Тоня жила под одной крышей с таким вот типом, вызывала в Дане чувство глубокого отвращения. Но теперь-то она свободна, теперь вместо противного толстяка с потными ладошками напротив Шаталовой сидит он – статный, молодой и довольно привлекательный юноша. Так что можно успокоиться и дальше потягивать свой апельсиновый сок. Что, в принципе, Даня и делал.
– Вкусно, – не зная, что еще сказать, похвалил он напиток.
– Я рада, – вздохнула Шаталова.
– Что ты высматриваешь? – не выдержал все-таки парень. – Мы же вроде пришли развлекаться, а у тебя выражение лица такое, будто ты вот-вот ждешь нападения. Тоня, ау?
– Нет… просто… – замялась женщина, но тут же рассмеялась: – Неужто у меня такое лицо? Не обращай внимания. Ты прав, мы пришли сюда не для того, чтобы хмуриться. Допивай сок, и пойдем танцевать. Я сто лет не танцевала!
Даня решительно отставил стакан. Он не особенно любил апельсины, да и вообще, не очень-то хотел пить. Сегодня ни Рябин, ни его возлюбленная не были настроены на разговоры. С танцами у подростка были сложные отношения, но лучше уж влиться в эту резвящуюся толпу, чем целый вечер с тухлым видом пялиться по сторонам да гадать, о чем думает Тоня.
На танцполе женщина заметно расслабилась, отдаваясь всецело и полностью ритму. Она неплохо двигалась. Для сорокалетней очень даже хорошо. Самому Даниилу оставалось только соответствовать Шаталовой, хотя самому парню казалось, что он двигается как паралитик. Но скованность быстро прошла, когда Тоня схватила его сначала за руки, а потом обвила шею подростка.
– Знаешь, – прошептала она Рябину в ухо, – я думаю все же нарушить в скором времени пару правил…
– Жду не дождусь, – ощущая, как стремительно краснеет от этих слов и от жаркого дыхания с запахом шампанского, пролепетал тот в ответ. За что заслужил многообещающую улыбку.
– Не хочешь после заехать ко мне? Ты еще не был у меня в гостях, – продолжала между тем Тоня.
Рваный ритм сменился на что-то более лиричное. Надо же, а тут, оказываются, еще существует такое понятие как «медленный танец»! Теперь Даня невольно вспомнил о школьных дискотеках, только сейчас между ним и партнершей было непозволительно малое расстояние. Стальные глаза смотрели на подростка в упор, теплые пальцы блуждали где-то в районе его затылка.
Сердце предательски забилось с частотой самбы, во рту пересохло. Вот сейчас бы Рябину не помешал глоток сока, а лучше – огромный ковш ледяной воды, залить пылающие от предвкушения внутренности. Тугой комок самого что ни на есть банального желания образовался внизу живота, губы начали зудеть, а руки сами поползли все ниже по спине Шаталовой. Но Тоня вдруг отодвинулась от Дани:
– Не здесь. Правила, – напомнила о приличиях.
– Угу. – Пришлось подчиниться.
Страшная и безжалостная птица обломинго злорадно махнула своими крылышками над Даниной макушкой. Настроение танцевать тут же пропало. И не только у него. Дождавшись кое-как окончания трека, уже без всякого запала, Тоня прошагала обратно к своему столику. Естественно, подросток отправился за ней.
– Рябин! – окликнул его кто-то. – Даниил!
Даня на автомате развернулся к источнику истошного крика. Точно, так орать может только один человек на свете. Перед Рябиным в окружении девчонок стоял Ванька Жирков – его бывший одноклассник. С момента их последней встречи прошло чуть меньше года, но за это время Жирков заметно изменился, прибавив не только в росте и весе. Теперь Ванька носил модную прическу из серии «тут сбрили, а тут забыли», жиденькую бороденку, а еще приобрел дурную привычку тыкать в живого человека пальцем, будто это какая-то музейная диковинка.
– Данька, вот это да! Сколько лет, сколько зим! Нифига себе, бро, не думал, что у тебя есть пропуск в «Сюзанну»! – скороговоркой выпалил бывший одноклассник.
Девчонки, блондинка и брюнетка, с интересом поглядывали на Рябина, но пока помалкивали. Кажется, с темненькой они где-то пересекались. Или нет? С недавних пор все девушки выглядели для Даниила одинаково безлико.
– Ты тут один или как? – продолжал стрекотать и повизгивать Ванька.
– Он со мной, – подросток не успел среагировать, как его нежно, но жестко взяли в захват. – А это, я полагаю, твои приятели?
Позади Дани возникла Шаталова, как всегда, излучающая флюиды сногсшибательности. Одна рука ее легла на плечо юноши, вторая самым наглым образом легла на его грудь. Глаза Жиркова, и без того не маленькие, совсем вылезли из орбит. К чести для него, одноклассник смог собраться и любезно предложить:
– Не познакомишь нас?
– Это Тоня… моя… – Рябин запнулся, не зная, как обозначить для общественности роль Шаталовой в его жизни. «Любимая женщина» – прозвучит слишком шокирующе. «Моя девушка» – глупо. – Знакомая.
– Мы с ним встречаемся, – гордо заявила Антонина. – Ну, ангелок, теперь представь мне своего друга.
– Иван, – протянул свою конечность Жирков. – Это Леля и Алена.
– Зрасьте, – хором поздоровался недоукомплектованный состав «Виа Гры»
– Я пойду, возьму еще чего-нибудь, – хлопнула Даню по плечу Шаталова. – А вы можете присесть за наш столик, если хотите.
Настала неловкая пауза. Рябин ненавидел такого рода паузы, когда сказать хочется очень много, но нужные слова почему-то не приходят. Первым ее нарушил Жирков. Стараясь обратить все в шутку, присвистнул:
– Ну, бро, ты даешь… Хм… такая мадам. Ты знаешь, я человек свободных моральных принципов, но тебе не кажется, как бы это… Сколько лет этой Тоне?
– Сорок два, – несколько зло ответил Даня.
Он хотел, чтобы его слова звучали вызовом, но ощутил лишь досаду.
«Какая кому разница, с кем я встречаюсь? – много раз спрашивал себя Рябин. – Нормальные люди поймут, а на всяких зашоренных придурков плевать» Но по всему выходило, что просто плюнуть не выйдет. Подросток понял, что переполнен вовсе не гордостью за то, что его возлюбленная – красивая, ухоженная, умная, состоявшаяся во всех отношениях женщина, а стыд. И перед кем? Вечно трясущимся над своим навороченным смартфоном троечником Жирковым, главным достижением которого стала потеря девственности в пятнадцать лет. И у которого «свободные моральные принципы». Что это, вообще, за хрень такая, вы мне объясните?
– Ого, – только и смог выдать Ванька.
– Это не так много. Я хочу сказать, не стоит обращать внимания на возраст, – получилось как-то жалко и почти просительно.
– Да ладно, бро, твое дело. У меня приятель с пятидесятилетней встречался. Ему, правда, тридцатник уже стукнул, но не суть. Разница-то в обоих случаях ого-го какая! Конечно, если эта Тоня тебе нравится, я не против.
– Круто, – мрачно изрек Даниил.
«Вот, б*, дожил. Мне теперь какой-то Жирков разрешение дает! В жизни такой кошмар не мог бы представить. Тоня, Тоня, кто ж тебя за язык тянул!» – досадливо подумал парень, а сам ответил:
– Ладно, я, наверное, пойду. Вдруг ей какая помощь нужна?
«Помощь в чем, дебил? В выборе алкоголя? Или стаканчик поднести?» – мысленно выбранил себя подросток. Хорошо, бывший одноклассник не стал докапываться. Ему самому хотелось улизнуть подальше от Рябина. Не слишком сердечно распрощавшись, ребята направились каждый в свою сторону. В случае Даниила, в сторону бара. Шаталова нашлась там же, попивающая очередной, на этот раз светло-бежевого цвета коктейль и мило беседующая с барменом.
– Уже наговорились? – удивилась она.
– Зачем?
– Что «зачем»?
– На фига ты сказала, что мы встречаемся? – рявкнул, не удержался, школьник. – Этот засранец смотрел на меня, как на умственно отсталого! Или на герантофила какого-то.
Тоня резко развернулась на стуле:
– Значит, я настолько стара для тебя?
– Да при чем здесь это? – не понял Даня. – Я вовсе не считаю тебя старой. Сорок лет – это совсем не возраст для женщины…
– Ты еще скажи: сорок пять – баба ягодка опять. Или про то, что я неплохо сохранилась для такой-то древности, – съязвила Шаталова, не глядя на него.
– Блин, Тоня, – плюхнувшись рядом, юноша резким жестом поймал ее лицо в свои ладони. По щеке Антонины бежала одинокая слезинка. – Мне не важно, каков твой возраст. Не важно, каков мой. Ты мне нравишься, очень, вот такая.
– С морщинами и отвисающим животом? – хлюпнула носом женщина.
– Красивая. Ироничная. Добрая, – по словам произнес Даня. – Но это наши отношения, и я не хочу, чтобы какие-то злобные тролли помещали им, понимаешь?
– Да… все только и твердят о терпимости и толерантности… Что сказал тот мальчишка?
– Спросил, сколько тебе лет, – не стал таиться подросток. – Привел в пример какого-то своего знакомого… а, ну его! Этот Жирков меня всегда бесил, с пятого класса.
– Тогда чего ты завелся? – задала закономерный вопрос Тоня. – Обращай внимание только на тех, кто тебе важен. Остальные пусть бесятся, как хотят. Может, захлебнуться от собственного яда.
Такая Тоня юноше нравилась гораздо больше. Она положила свои ладони поверх его и улыбнулась:
– Поехали отсюда…
– Поехали, – согласился Даня. – И давай больше сюда не придем?
Поклон
Символ левой руки. Означает шаблонность мышления, соответствие менталитету данного народа, местности (семьи или определенного социального слоя). Также символизирует систему предрассудков, табу, искреннюю веру в различного рода суеверия и легенды. Обычно пишется холодными оттенками на очень небольшой площади вместе с пиктограммами освобождения, продвижения, перехода.
