Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
Видение четвертое
Все началось с фотографий. Упакованные в светло-коричневый конверт из крафтовой бумаги без обратного адреса и каких-либо пометок, они хранились в ящике его стола вот уже несколько дней. Периодически бизнесмен доставал их оттуда, бережно, с осторожностью, словно ядовитых змей, и принимался разглядывать. Это была настоящая пытка. Фотографии сделал профессионал, с помощью отличного оборудования, но они не представляли никакой художественной ценности. Разве что ценность в суде.
Но нет, он не станет заявлять на нее. Да, эта сучка вымарала его имя в грязи, но упечь ее в тюрьму будет слишком просто. К тому же, какой от этого прок? Сколько сейчас дают за подобные преступления, а? Два года, год? А, может, наказание вовсе будет условным. «Да, ваша честь, – скажет она своим медовым голоском, – я виновата», – и на том все закончится. А дальше его бывшая жена, дьявол ее побери, помчится к своему любовничку.
От одного взгляда на это смазливое личико предпринимателя начинает мутить. Сколько раз он задавался вопросом: чего ей не хватало? Он обеспечил эту деревенщину всем. Купил машину, квартиру, дал должность в своей фирме. Каким же надо быть ослопом, чтобы не понять очевидных вещей. Тоня никогда его не любила. Использовала, слопала все, что он ей преподнес на серебряном блюдечке, а потом уничижительно отрыгнула в лицо: «Ты меня бесишь, Тунгусов!»
Но ничего, он еще ей покажет. Но прежде задаст урок этому наглому мальчишке, посмевшему увести его собственность. Именно так – собственность, потому что сама по себе Антонина Шаталова – никто.
Мужчина наливает себе виски, и, продолжая смотреть на снимки, прокручивает в голове события последних десяти лет. Десяти долгих лет, которые он посвятил этой мрази. Кем она была до него, до Тимофея Николаевича Тунгусова-Майского? Всего лишь обычной продавщицей в захудалом магазинчике. Когда они встретились, Антонина торговала паленой водкой из-под полы и дымила, как паровоз. Он вытащил ее оттуда, сделал настоящей леди, хотя родители были в ужасе, а подчиненные шептались по углам, что их начальник сошел с ума. Тимофей не обращал внимания на первых, а от вторых просто-напросто избавился.
– Я не намерена сидеть дома, – однажды заявила супруга.
– И чем же ты хочешь заняться? – поинтересовался Тимофей.
– Разве у тебя на фирме не найдется для меня места?
– Я руковожу строительной компанией, – напомнил он. – Вряд ли ты что-то понимаешь в строительстве.
– Так придумай то, что мне подойдет, – пожала плечами Тоня. – Ты же, вроде, крутой начальник, или я ошибаюсь?
Влюбленный мужчина – глупый мужчина. А Тунгусов любил свою Антонину настолько, что у него, видимо, совсем мозгов не осталось, раз уже через полтора месяца та стала руководительницей отдела по связям с общественностью. Должность была номинальной, но Тоню это мало волновало.
Ей нравилось ходить из кабинета в кабинет на своих десятисантиметровых брендовых каблуках, нравилось носить бедж на атласной белой ленте; нравилось организовывать так называемые «собрания для СМИ», больше напоминающие бесплатные попойки для пройдох-журналистов. А Тимофею нравилось иногда встречать жену в коридорах, нравилось смотреть, что она здесь, рядом, всегда на расстоянии руки, ну, или звонка из одного отдела в другой.
А что они творили, когда оставались одни! Ни одна молоденькая секретарша не была способна так «готовить кофе». Тунгусову даже пришлось стол в кабинете менять на более крепкий. И поискать другого заместителя, потому что Тоня один раз заявила, что ей нравятся мужчины с родинками на лице, а у Стасенко их было целых две.
Да уж, сколько безумств Тимофей тогда совершил, и продолжал совершать! Даже когда Шаталова подала на развод, он не поверил. Просто стоял, смотрел на копию заявления, которую она ему принесла, и не смог произнести ничего, кроме:
– Чего ты хочешь?
– В смысле? Ты что, не понял? Я развожусь с тобой, Тунгусов.
– Но почему? Разве мы не счастливы? Разве тебе что-то не хватает? Просто скажи, чего тебе не хватает. Я все куплю, все сделаю.
– В этом и проблема, – выплюнула Антонина. – Ты считаешь, что все можно решить с помощью денег. Что любовь – такой же товар, как красивое платье или дорогое украшение. Я не могу так жить, Тунгусов. Мне не хватает воздуха, не хватает простора. Но самое главное, я устала от тебя. Ты мне нравился, правда, но все прошло… ничего нет. И у меня нет больше причин с тобой оставаться. Твоя ревность, твоя мания меня контролировать просто сводят с ума.
– Я люблю тебя, – словно это могло служить оправданием всему, сказал Тимофей.
– Ты жалок, Тунгусов. Разве может нормальный мужик так таскаться за бабой? У тебя, вообще, гордость есть?
Нет. У него нет гордости. Но это вовсе не означает, что эта стерва имеет право так оскорблять его.
– У тебя кто-то есть? – догадался бизнесмен.
– Да при чем здесь это?! Ох, как же с тобой тяжело. Нет, у меня никого нет.
Лгунья. В этом не осталось никаких сомнений. Разве существует иная причина тому, что Антонина его бросила? Только другой мужчина. Хуже того – какой-то малолетний сопляк. И, конечно же, Тоня не может такого любить. Она просто играет с Тимофеем, пытается его разозлить. Ей всегда нравилось его провоцировать. Как тогда, за закрытой дверью кабинета. И эти фотографии доказательства не ее измены, это – вызов ему, Тунгусову. Давай, любимый, предприми что-нибудь, докажи, как сильна твоя любовь!
– И я докажу, – Тимофей сжимает в руках стакан с такой силой, что по стеклу проходит трещина. – Я всем докажу.
Фотографии летят в сторону. Частный детектив, которого мужчина нанял, ободрал его как липку. Но это того стоило. Он был слеп, но прозрел. Был глуп, но теперь все изменится. Сегодня Тимофей незаметно стащил у жены телефон. Только подумайте: эта курица не хотела пускать его в квартиру, в проклятую квартиру, которую Тунгусов ей купил! Но потом одумалась, даже чаю предложила. И пока возилась на кухне, Тимофей потихоньку поковырялся в ее сумочке.
План мужчины предельно прост. Достаточно нажать пару кнопок, и вот он уже набирает сообщение: «Хочу с тобою встретиться, ангелок» Потом добавляет сердечко. Лицо Тунгусова перекашивается от ярости и омерзения. Ему Тоня даже паршивого смайлика ни разу не прислала, а этого пацана буквально облизывает. «Милый мой мальчик», «солнышко», как Тоня только не называет этого мальчишку. Но чаще всего в их переписке мелькает именно это обращение: ангелок. Любовник жены, и правда, похож на подросшего херувима. Светлые волосы, пухлые губки. Молокосос, он и есть молокосос – ничего от настоящего мужика.
«Нет, – еще раз убеждает себя Тимофей, – она не может любить такого»
Ответ приходит спустя несколько минут, и это неимоверно бесит. Всего несколько слов: «Окей, договорились». Ну, хоть пишет этот придурок нормально, как положено парню, а не слащавой девке – коротко и ясно, без лишних сантиментов. Только это его уже не спасет.
– Я ухожу, – бросает Тимофей, на ходу застегивая пиджак. – Предупреди Павла, что поездка на объект откладывается и отмени на сегодня все встречи.
– Что-то случилось, Тимофей Николаевич? – исполнительная Жанна тут же хватает телефонную трубку, одновременно исправляя в компьютере расписание шефа.
– Тебя это не касается, – сегодня Тунгусов не хочет ни перед кем отчитываться. Сегодня он настроен сломать кое-кому пару костей.
Водитель выскакивает из машины, как черт из табакерки, но Тимофей отталкивает его в сторону:
– Сам поведу, можешь отдыхать.
Ему не нужны лишние свидетели, да и в помощниках он не нуждается. Дорога до железнодорожного переезда занимает всего полчаса. Мелкий засранец не удивиться, они с Тоней уже встречались тут. Недалеко лесопарк, в котором эти двое прогуливались, как выразился детектив, держась за руки и беспрестанно целуясь. Тогда Тимофей был готов выбить ищейке пару лишних зубов. Этот сукин сын сидел напротив с таким видом, словно рассказывал занятный анекдот, а не докладывал мужу об измене жены.
Хорошо, что больше Тимофею не придется выслушивать подобное. Фотографии стали последним заданием для детектива. Теперь бизнесмен будет действовать сам. Он заставит их обоих заплатить за свое унижение: и Тоню, и ангелочка. Но, в отличие от парня, свою жену он и пальцем не тронет. Что-что, а бить женщин в семье Тунгусовых-Майских не принято. Если она и будет страдать, то иначе. Уж Тимофей найдет способ, добьется того, что Тоня сама приползет к нему. Она прежде жаловалась на недостаток свободы, так вот: сначала он отберет у Антонины всю свободу. Сделает ее полностью зависимой от него, пока жена не научится уважать Тимофея. Но это все потом… сладкие грезы.
А сейчас предприниматель паркуется у ближайшей к переезду постройке и осматривается. Кажется, это склад, но его давно забросили. В этой стране слишком много пустоты: пустые здания, пустые пространства, пустые люди. А там, где есть пустота, немедленно появляется мусор. Вот он: щебенка, обломки кирпичей, какие-то детали, банки из-под пива и то, что нужно Тимофею – железный прут. Мужчина взвешивает находку в руке. Довольно тяжелый, но не слишком длинный, таким удобно орудовать, выколачивая из самоуверенных детишек дерьмо.
Он мог заплатить деньги и нанять пару мордоворотов. Мог, но не стал. Тимофею нужна была полная сатисфакция, его достали сухие отчеты. Настоящее правосудие вершится своими руками. Этот сопляк переступил черту и должен ответить за это, просто напугать его будет не достаточно.
Тимофей довольно ухмыляется и идет к путям. Телефон в кармане играет одну из слезливых баллад, но мужчина его игнорирует. Он уже приметил около шлагбаума очертания тонкой фигурки подростка. Фотографии не давали реального представления о любовнике жены. Тот оказывается довольно высоким, да и не таким уж щуплым, как думал Тимофей. Но все же со взрослым сорокалетним мужиком, вооруженным прутом, ангелочку явно не тягаться.
Мальчика тоже замечает Тунгусова. О, какие большие глаза! С удивлением они смотрят сначала на предпринимателя, потом на железку в его руках. Значит, догадался.
– Что… что вы делаете? – непонимающе вопрошает щенок.
– Ты спал с моей женой, – не вопрос – простое напоминание о свершившемся.
– Я не понимаю…
– Антонина Шаталова, – улыбается Тимофей, поудобнее перехватывает прут.
Вот теперь удивление сменяется страхом.
Тунгусов ворочал миллионами, он заставлял мелкие компании уходить с рынка, но лишь физическое превосходство над противником, осознание собственной силы приносит Тимофею небывалое удовольствие.
«Да, правильно. Так и надо. Ты должен обделаться от одного моего вида», – проноситься в голове мысль.
– Она сказала, что развелась с мужем.
– Да ну?
– Я видел свидетельство… – продолжает утверждать парень. – Тоня сказала, что ненавидит вас. Что ее муж – тиран, и она не хочет иметь с ним ничего общего.
– И ты поверил? – прут перекочевывает из руки в руку.
Мальчишка начинает пятиться, отступать подальше, но вскоре упирается спиной в угол будки. Раньше в ней сидел железнодорожник, управляющий шлагбаумом, но уже лет семь по этим путям не проезжал ни один товарняк. Как Тимофей и говорил: в этой стране слишком много пустоты.
Первый удар приходится по предплечью ангелочка. Тот пытается как-то защититься, инстинктивно прикрывает голову, и немедленно получает снова, теперь по ребрам. Ангелочек вскрикивает, но это лишь раззадоривает нападающего. Именно такой реакции Тимофей и ожидал. Кричи, кричи, сопляк! Рывок. Схватить за шиворот, хорошенько встряхнуть и бросить на землю. Мальчишка пытается пнуть предпринимателя, но тот отскакивает в сторону, а потом со всей силы ударяет подростка ботинком в живот. Вырывает из его глотки стон, и уж точно не от удовольствия. Перекатившись набок, юнец сжимается в комок.
– А ты, оказывается, слабак! – щерит зубы Тимофей.
– Не надо, пожалуйста…
Надо. Еще как надо. От очередного удара у сопляка что-то ломается. Скулеж переходит в полноценный вой, и это немного приводит Тунгусова в чувство. Он не собирался убивать парня. Но когда ангелочек, снова пытается встать, вместе с ним в мужчине поднимается волна гнева. Перед бизнесменом проносятся все десять лет брака, а в уши ударяют слова: «Ты жалок, Тунгусов».
Он никогда не был жалким.
Прут резко опускается на спину Даниила, и пара позвонков не выдерживает, как до того стакан, покрываясь сетью трещин. Тимофей успокаивается гораздо позже, когда противник перестает корчиться и окончательно затихает. В синее апрельское небо смотрят два карих глаза.
Роман дергается во сне, раскидывает плед, которым его заботливо укрыла Вика. Снова плохой сон. Уже четвертый за эту неделю. Детали сна постоянно меняются, но широко распахнутые застывшие на залитом кровью лице остаются неизменными. Он не знает, что будет дальше. Видение обрывается ровно в тот момент, как светловолосый юноша перестает сопротивляться.
Он мертв или просто не способен двинуть ни одним мускулом? И как дальше поступит тот мужчина? Множество вопросов, но у Романа нет на них ответов. Значит, это окончательно. Значит, такова расплата за выбор.
Только вот чей?
Воспоминание первое
Маленькая комнатка была слишком тесна для двух детей. В ней едва помещались двухъярусная кровать, шкаф и письменный стол, поделенный пополам самодельной границей из синей изоленты. Мать, заметив границу, принялась ругаться, отец по своему обыкновению только нахмурился. Но на этот раз Алиса стояла на своем:
– Он постоянно устраивает бардак, мне негде делать уроки! – жаловалась сестра, пока стоящий рядом Ромка вытирал рукавом красный нос.
Утром они опять повздорили, после чего сестра и прилепила на столешницу темно-синюю полоску, напоминавшую реку между двумя странами. В одной стране царил идеальный порядок. Ровные горы учебников окружали дворец-карандашницу и небольшую шкатулку, исполнявшую роль главной сокровищницы. Но стоило перейти границу, как ты попадал в полную опасностей местность, заваленную обрывками бумаги, погрызенными ручками и похороненными под грудами рисунков остатками жвачки и сладостей.
– Так объясни ему, что так делать не надо, – впервые с тех пор, как оба родителя очутились в комнатке, открыл рот отец.
– А ты думаешь, я не пыталась?! Этот придурок все делает назло! – не выдержала Алиса, но вместо поддержки вызвала гнев старших.
– Дочка! Нельзя так называть брата! – вскричал папа.
– Если он не понимает, так прибери сама. Ты же старшая сестра, ты должна помогать Роме, – снова завела старую песню мать.
Девочка едва удержалась от того, чтобы не выругаться. Как же ее достало вечное: «Ты же старше, ты должна». В конце концов, она не просила их рожать еще одного ребенка. И в няньки тоже не нанималась. Когда этот бездельник был крошечным, Алиса еще могла понять его вечное нытье, поломанные игрушки и испорченные вещи. Но сейчас Ромке почти восемь, а ума у него совсем не прибавилось. Брат по-прежнему оставлял за собой разрушение и хаос, и в большинстве случаев ему это сходило с рук.
Вместо того, чтобы заставить Ромку исправить содеянное, родители почему-то предпочитали срывать зло на его сестре, будто именно Алиса толкала младшего на преступления. Взял братец из отцовских инструментов отвертку и где-то потерял ее – виновата Алиса, что разрешила. Кинул Ромка кожуру от апельсина мимо мусорного ведра, снова старшая сестра должна каяться, что не подобрала за ним. А мелкому что? Он размазывает сопли по лицу, прикидываясь в очередной раз жертвой сестринского террора, и его никто тронуть не смеет. А девочке отдувайся за двоих.
– И как теперь это убрать, а? – задала очередной вопрос мать, показывая на изоленту. – Испортила стол, и стоит, как ни в чем не бывало…
Алиса, открывшая было рот, задохнулась от такого заявление. Она испортила? «А это ничего, что он уже был давно испорчен? Вы загляните под стол, там все в рисунках!», – кричала девочка мысленно. Но упаси Бог такое произнести вслух. Все сказанное немедленно обращалось против самой же Алисы. Не проследила, не растолковала, позволила…
Почему брат настолько обожал расписывать все поверхности, кроме тех, которые для этой самой росписи предназначались, оставалось для девочки загадкой. Несколько каракуль Алиса нашла на обоях под кроватью, еще одно «произведение» украшало дно выдвижного ящика, а уж сколько страшных рож и человечков с автоматами красовалось на полях Ромкиных книжек, и не перечесть! Низ столешницы был расписан им в возрасте четырех-пяти лет, но родители до сих пор об этом даже не догадывались. И как показывал опыт Алисы, их незнание было к лучшему.
– Меня не волнует, зачем ты это сделала, – тем временем продолжала ворчать мать. – Но как наклеила, так и отдерешь. Я тебе дам спирт, им ототрешь клей, и чтобы следа не осталось. А ты, – родительница повернулась к младшему из детей, – уберешь свой бардак, понял? И чтобы я не слышала больше от Алисы, что ты лазил по ее вещам.
Отец ограничился многозначительным кряканьем, и оба взрослых немедленно удалились из комнаты. Словно по волшебству, Ромка немедленно прекратил реветь, насупился и, усевшись на стул, замолк.
– Ты слышал, что мама сказала? – обратилась к нему Алиса.
– Надоело, когда захочу, тогда и уберусь… – пробормотал в ответ мелкий.
– Какой же ты придурочный! – не выдержала сестра. – Хочешь, чтобы тебя отлупили? Пожалуйста! Только меня не впутывай!
Он все-таки убрался. Точнее, смел весь мусор в один пакет, не разбирая, что нужно, а что – нет. Свои рисунки Ромка не очень-то берег. Если надо, он хоть сотню таких же нарисует. И пока Алиса оттирала клей, оставшийся от изоленты, именно этим и занялся.
На дворе стояла середина февраля. Больше недели назад солнце спряталось за тучи, и даже на минуту не покинуло своего убежища. Снег валил, не переставая, так что улицы превратились в сплошную полосу препятствий и для автомобилистов, и для пешеходов. Рома не любил зиму. И дело было не в холоде, не в снежной каше под ногами, а в переизбытке белого. Порой казалось, что он попал на поверхность альбомного листа, и никак не может вырваться в нормальный, многоцветный мир. Ему не хватало зелени деревьев, лазури неба, не хватало пестроты синего, сиреневого, красного. Но более всего Ромке не хватало желтого – его любимого цвета.
Единственным спасением от охватившей мальчика хандры служили карандаши, такие гладкие, слабо пахнущие деревом и грифелем. Их у Ромы было великое множество. От некоторых остались уже малюсенькие огрызки, другие были поломаны, но большинство карандашей просто затупились. Юный художник знал, как исправить такую беду. Он вытащил из портфеля точилку, выбил из нее на обрывок газеты стружку, и принялся отбирать из огромной кучи карандашей нужные. Словно генерал, Ромка осматривал свою армию, выбирая самых крепких воинов.
Сегодня ему было особенно гадко. Сначала Алиса со своими претензиями и этой идиотской границей, потом родители. Да еще и снегопад, из-за которого он вынужден провести выходной дома. В общем, жизнь мальчика была просто ужасной. Не жизнь, а пытка одним словом. А потому, словно в противовес, Рома решил нарисовать что-то необыкновенное. Место, совсем не похожее на маленький городишко, место, где он мечтал побывать с тех пор, как прошлой зимой увидел его по телевизору – пустыню.
Пески, солнце, верблюды. Ромка никогда не видел живого верблюда. В их местном зоопарке самым необычным зверем был лось. Он смотрел на посетителей своими большими грустными глазами и медленно жевал сено, словно обыкновенная корова. Правда, рога у него были что надо, тут уж Рома ничего возразить не мог. Попытался прикинуть, насколько верблюд велик? Кочевники пользовались этими зверями, как раньше европейцы – лошадьми. Значит, корабли пустыни не намного больше обычного тяжеловоза. А горбы? По телевизору рассказывали, что верблюды запасают в них жир, а вовсе не воду, как думал Ромка. А если копытному нечего есть, у него что, тогда, и горбов нет? Вот об этом по телевизору ничего не говорили. Верблюды, показанные тогда, все были горбатыми. Но мало ли что… Ромка собрался было уточнить этот вопрос у сестры, но передумал. Пока Алиса так на него злится, лучше помалкивать.
Наконец, решив, что нарисует и горбатых, и безгорбых вперемешку, чтобы не обидно было, Ромка вновь задумался. А барханы? В передаче говорили, те могут быть выше трех и даже пяти метров, но представить себе такие громады из песка ребенку удавалось с трудом. Воображение Ромки работало не так, как у нормальных людей. Он с легкостью мог придумать какое-нибудь четырехрукое чудовище с зеленой кожей, которое может принимать облик какой угодно вещи или человека. Но при этом ребенку совершенно не верилось в то, что Солнце в сотни раз больше Земли.
Такие простые истины, что все живое состоит из клеток, вода замерзает при нуле градусов, а верблюды, даже когда им нечего есть, все равно ухитряются запасать жир, ставили Рому в тупик. Он неизменно продолжал задавать вопросы: а что держит клетки вместе? А откуда вода знает, когда ей надо замерзать? Как Солнце может быть таким большим, и почему оно висит в космосе и никуда не девается? Когда ему начинали отвечать, Ромка еще больше терялся, но чтобы не выглядеть дураком, неизменно кивал: мол, понятно, понятно.
Единственным человеком во всем мире, который находил для него нормальные объяснения, была сестра. Как бы они с Алисой не воевали, но она одна ухитрялась найти для Ромки правильные слова. И пусть ее ответы не всегда совпадали с мнением умных дядечек и тетечек, но младшего брата они устраивали гораздо больше. Люди не распадаются на клетки, потому что те крепко-крепко держатся друг за друга. Солнце никуда не девается из-за того, что Вселенная постоянно вращается, и оно просто не успевает сообразить, где верх, а где низ. И это не вода замерзает при нуле, все совсем наоборот: когда вода замерзает, тогда и температуру принимают за ноль.
– Ух, – услышав о последнем, выдохнул пятилетний Ромка, – а я-то уж испугался, что вода – умная, типа собаки. Значит, у нее нет мозгов?
– Не-а, – рассмеялась в тот раз Алиса. Сейчас-то братишка все чаще слышал от нее, что мозгов как раз нет у него самого.
Оперативная группа карандашей была подготовлена и выложена в шеренгу. Когда дело касалось рисования, мальчик превращался из мечтательного растяпы в собранного и аккуратного творца. Он часами мог исправлять нарисованное, что-то стирать, дополнять новыми деталями. Роме никогда не надоедало сидеть за столом и возиться с фломастерами, смешивать краски или как сейчас, закрашивать белоснежную поверхность всевозможными оттенками желтого и оранжевого. На его картине пламенел закат, шагали задумчивые верблюды, а песок заметал цепочку их следов. Ромка так увлекся, что не заметил, как Алиса закончила свою работу и теперь с интересом заглядывает ему через плечо:
– Неплохо, – прокомментировала она. – Только чего у тебя ламы в пустыне делают.
– Кто? – не понял Ромка.
– Ламы, – повторила с недовольством сестра.
– Это не ламы. Это худые верблюды, – обиделся мальчик. Теперь настал черед Алисы удивленно хлопать глазами. – Ну, они мало ели, вот жир и не запасли. Чего ты смеешься? Я сам слышал, что в горбах у верблюдов жир. Если они голодать будут, откуда тогда запасам взяться? Ты сама подумай.
– Это у тебя запасов не будет, а верблюдов без горбов не бывает, – продолжая хихикать, пояснила Алиса. – Просто они меньше, если пищи нет. Помнишь, мы в этом году с родителями в поход ходили?
– Ага. На меня еще самый тяжелый рюкзак навесили, – пожаловался младший Александров.
Сестра не стала напоминать, что после пары сотен метров, Ромка отдал свой багаж ей, а сам тащился оставшийся путь до речки с небольшой сумкой. Присела на второй стул и продолжила:
– Так вот, у верблюдов вместо рюкзаков горбы. Даже если в них ничего нет, они сохраняют форму, только чуть сдуваются. А вот то, что ты нарисовал – это никак на верблюда не похоже. Понял?
Ромка деловито кивнул и поднял взгляд от своего ярко-желтого творения. В зеркале, висевшем над рабочим столом, отразились большие ясные глаза, две косы, длинное сиреневое платье. Еще одна репродукция, висевшая в их квартире уже много лет. Память об одном из предков и напоминание о том, что все люди смертны.
Интересно, почему по телевизору так все просто не рассказывают? А еще – откуда Алиса-то так много знает? Пожевав губу, мальчик снова задумался. И впервые ему на ум пришла странная мысль. А что, если сестра его обманывает? Что, если… она врет?
