Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
– Значит, это что-то вроде ностальгии по прошлому?
– Скорее, напоминание для будущего. Вы ведь знаете сказку?
– Когда-то видела мультик.[43] Честно говоря, я не очень люблю эту историю, – пришлось признаться. – Она слишком грустная и плохо заканчивается. Несчастная русалочка отдала свой голос, терпела страдания лишь для того, чтобы быть вместе с глупым принцем, любившим другую. На мой взгляд, она сделала неправильный выбор. Надо было его зарезать или отравить, или что там надо было сотворить, чтобы не умереть самой? Наверное, это жестоко, но… принцев много, а русалок, готовых пойти на подобную жертву – единицы. Или, если выражаться словами рыбы из того же мультика: «Люди глупые, они думают, что есть любовь, а русалок нет. Но все как раз наоборот: это любви не существует, а русалки есть». Как-то так, не помню точной цитаты.
– Значит, вы не верите в любовь? – иронично произнес Роман. Он все еще стоял позади меня, но теперь отступил на шаг назад.
– В такую? Нет.
– Я тоже, – заставил меня обернуться мужчина. – Только вот история не совсем о том. В советском мультике по понятным причинам опущено главное: русалочке, кроме прекрасного принца, нужна была бессмертная душа. Она боялась не смерти. Она боялась превратиться в пену морскую, раствориться в небытие. У людей была бессмертная душа, был рай, некое подобие жизни после ее окончания. Надежда на встречу с близкими после их ухода. А русалки не могли даже прийти на кладбище, чтобы отдать им дань уважения. Принц был, скорее, пропускным билетом в мир духовного бессмертия.
– Правда? А я всегда думала, что наивная русалка настолько его любила, что отдала за это свою жизнь. А тут, оказывается, был тонкий расчет. Эх, сейчас вы окончательно убили во мне романтика, – разочарованно вздохнула я.
– Ничего, зато сейчас я воскрешу в вас оптимиста. – Роман поставил пустую кружку на кофейный столик и взял со стеллажа одну из книг. – Вот, последние строчки из сказки: «Над морем поднялось солнце. Лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не чувствовала, что умирает. Она видела ясное солнце и какие-то прозрачные, волшебные создания, во множестве реявшие над ней; сквозь них она видела, белые паруса корабля и алые облака в небе. Голос призраков звучал как музыка, но музыка столь возвышенная, что люди не могли бы её расслышать, как не могли бы и увидеть этих беспечных существ. У них не было крыльев, но они плавали в воздухе, невесомые и прозрачные. И вот русалочка почувствовала, что и сама становится похожей на них и всё больше и больше отделяется от морской пены.
– Куда я иду? – спросила она, поднимаясь в воздух; и голос её прозвучал так чудесно, так дивно и одухотворённо, что земная музыка не смогла бы передать этих звуков.
– К дочерям воздуха! – ответили ей воздушные создания. – У русалки нет бессмертной души, и обрести её она может, только если её полюбит человек. Её вечное существование зависит от чужой воли. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут заслужить её себе добрыми делами. Мы прилетаем в жаркие страны, где люди гибнут от знойного, зачумлённого воздуха, и навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и приносим людям отраду и исцеление. Триста лет мы посильно делаем добро, а потом получаем в награду бессмертную душу и вкушаем вечное блаженство, доступное человеку. Ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась к тому же, ты любила и страдала – поднимись же вместе с нами в заоблачный мир. Теперь ты сама можешь заслужить бессмертную душу добрыми делами и обретёшь её через триста лет[44]!»
– Триста лет? – присвистнула я.
– Бонусная жизнь, как в играх. Именно поэтому мне нравиться эта сказка. Из-за ее конца. Напоминание, что наш поступок, даже кажущийся ужасным, невыгодным в данной ситуации может обернуться вторым шансом. А самые логичные действия порой приносят, в конечном счете, разочарование и боль. На самом деле человек выбирает не между тем, что он приобретет, а тем, что может потерять. Нет правильного выбора, Вика. Только оптимальный.
Крест на могиле
Символ правой руки. У знака несколько трактовок: «долг», «честь», «ответственность перед обществом», но основное значение – это линия поведения человека, служение какой-то миссии, вплоть до так называемого комплекса Бога. Обычно рисуется неким доминантным цветом, всегда в связке с другими пиктограммами.
1/7
– Искомое уравнение высоты треугольника имеет вид «y= kx+bk», тогда, если вершины имеют координаты: А – ноль, один, В – шесть, пять, а С – двенадцать, минус один, мы получаем следующее… – Доброслав тщательно выводил на доске заученные ряды букв и цифр, одним глазом следя за аудиторией.
Сидящие за партами студенты со скучающими лицами записывали за лектором, ожидая с минуты на минуты сигнала к побегу – звонку на перерыв. Все-таки, несмотря на различия между школой и высшим учебным заведением, у них было много общего. Доброслав и сам мечтал об отдыхе. Он находился в университете с девяти утра, а время приближалось уже к пяти, позади остались три лекции, эта была четвертой. Вторник был самым загруженным днем во всей рабочей неделе преподавателя, но мысль о том, что завтра, зато, ему предстоит отработать всего одну пару, немного согревала душу.
– Что ж, на сегодня все, увидимся в пятницу, – уложившись меньше чем в восемьдесят шесть минут вместо отведенных девяноста, попрощался с учащимися мужчина. Он предпочитал давать материал интенсивно, чтобы оставалось время на объяснения, чем растягивать лекцию подобно жевательной резинке. – Если у кого-то остались вопросы, можете подойти ко мне.
Но никто не подошел. Пятая пара, студенты были голодны, измучены и не горели желанием задерживаться в стенах alma mater хоть на толику мгновений.
Доброслав работал здесь преподавателем уже шесть лет, а до того столько же учился, мечтая однажды стать видным ученым-теоретиком. К сожалению, таковые стране были совершенно не нужны, зато учителей высшей математики в городе почему-то было катастрофически мало. Решив, что лучше синица в руках, чем утка под кроватью, Слава устроился через своего знакомого сюда, в аграрный университет, и теперь читал лекции и проводил практические занятия для будущих агрономов и ветеринаров.
Те же как-то не жаждали изучать сходящие ряды, матрицы и прочие заумные вещи, поэтому постепенно Доброслав из фанатично преданного делу Ньютона, Лейбница и Паскаля человека превратился в обычного «глашатая от науки», как выражался заведующий их кафедры в родном технологическом. Раньше Слава боялся стать таким. Теперь привык к однообразной и небогатой на открытия работе, к опаздывающим студентам-раздолбаям, к выматывающей гонке, называемой в простонародье сессией, ко всем мелким и большим неудачам и победам, составляющим учебный процесс.
Он сложил свои записи в матерчатую сумку, потом сунул туда же потертый ежедневник, с которым теперь не расставался ни на час. Ежедневник ему посоветовала завести врач в связи с ухудшающейся памятью. Пока Доброслав справлялся неплохо и без его помощи. Ну, может, пару раз заглянул, дабы кое-что перепроверить, но болезнь будто отпустила его. За последнюю неделю не было никаких изменений. Левое ухо по-прежнему не слышало, но Слава больше не замирал посреди коридора, пытаясь вспомнить, как делать то или иное движение и не заикался, стараясь поймать вертящееся на языке слово.
Ключи. Телефон. Деньги. Паспорт. Доброслав поочередно проверил каждый карман и отделения сумки. Все было на месте, и теперь можно было спокойно выдвигаться в путь. Из аудитории он вышел последним. На улице уже вечерело, так быстро сокращался день, так внезапно наступала долгая ночь. Несколько студентов попрощались с ним, направляясь в буфет – перекусить перед изнурительной дорогой домой или в общежитие. Славе тоже предстояло больше получаса трястись в битком набитом транспорте.
От машины пришлось отказаться все по той же причине, по которой теперь его компьютер украшали разноцветные стикеры-напоминалки – преждевременная, как ему казалось, мера. Он не настолько плох, он еще способен здраво мыслить, способен запоминать новую информацию, способен самостоятельно передвигаться по городу. Доброслав считал все это: записные книжки, стикеры, ежедневные упражнения по типу «найди пару» ненужным. Но разве Леру переубедишь? Жена была вся в тещу. Такая же упрямая, принципиальная, считающая, что именно она – шея, и должна вертеть мужем, как пустой головой.
Это злило мужчину, хотя он и понимал, все, что делает Валерия, исходит из лучших побуждений. Исходит из страха перед собственной беспомощностью. Пока она клеит напоминания, пока дает таблетки, пока придерживается каких-то ритуалов, у них остается иллюзия контроля над ситуацией. Но правда заключалась в том, что супруги даже не знали, с чем борются. После получения анализов крови Алиса Григорьевна долго качала головой, потом выписала несколько препаратов, так ничего конкретного не сказав.
Что с ним? Почему он оглох? Вернется ли все обратно: его память, его слух?
Ответов ни на один из этих вопросов у них до сих пор не было.
Пропустив первый маршрутный автобус, Доброслав влез в «газель». В ней даже нашлось свободное место, чему мужчина неимоверно обрадовался. Гораздо больше слуха и памяти его беспокоила постоянная бессонница. В общей сложности за прошлые семь дней Слава проспал всего двадцать пять часов. То есть, в среднем, три и шесть десятых часа в сутки. Еще одна форма контроля – все подсчитывать, переводить в бездушные цифры, которые так легко сравнивать между собой, манипулировать ими. Но факт оставался фактом: по какой системе не складывай и не вычитай, а до физиологической нормы в семь-восемь часов Доброслав не дотягивал. Поэтому днем мучился от недосыпа, постоянно зевал и старался урвать хоть еще пять-десять минут у Морфея.
Вот и теперь, Слава осторожно поставил свою сумку на сидение, впихнув между собой и стенкой, чтобы труднее было его обокрасть, а сам оперся головой о стекло и закрыл глаза. Послезавтра ему предстояло новое обследование, на этот раз более серьезное и болезненное – пункция спинномозговой жидкости. Он уже представлял себе огромную иголку, протыкающую его спину, от чего по ней маршировали огромные мурашки. Нет, врачи определенно получают удовольствие от того, что тыкают в своих пациентов всякими острыми предметами.
Пока Доброслав раздумывал, связано ли это с тем, что все хирурги – латентные маньяки, или, наоборот, таковыми их делает как раз профессия, он незаметно уснул. Даже завывания восточной музыки, разносившейся по салону, не помешали. Главное, не проспать свою остановку, но такое с ним никогда не происходило. Также легко, как засыпал, Слава обычно просыпался от одного толчка.
Темнота обступила его со всех сторон, сомкнулась над ним непроницаемым куполом, а затем так же быстро исчезла, когда мужчина распахнул веки. Он провалился в сон всего на семь минут, но, казалось, из его жизни выпали, по меньшей мере, пара часов. Проморгавшись как следует, Доброслав огляделся. Маршрутка, значит, он куда-то едет. Людей немного. Обычно большинство выходят до его остановки.
«Моя остановка, – продолжил логическую цепочку Слава и запнулся. – Моя остановка… где я должен выйти? Может, я уже ее проехал?»
Страха не было, только легкая растерянность. «Газель» затормозила, выпуская еще пару пассажиров, потом покатила дальше. Он знал эти места, а вот название следующей остановки «Дальние сады» было лишь отдаленно знакомо. Близко он к своему дому или нет, Слава сказать не мог. Впившись глазами в проплывающие за мутным стеклом здания, мужчина пытался изо всех сил сосредоточиться. Его дом – девятиэтажный панельный, с ухоженным двориком. Но где он находится? Ни названия улицы, ни ближайший ориентир – ничего не приходило на ум. Словно разум Доброслава был книгой, в которой через один замазали абзацы. Еще одна остановка, еще одна. Крытый рыночек, на котором они с Лерой любили закупаться.
– Но где же мне выходить? – шепотом спросил у себя мужчина. – Так… хорошо… посижу еще немного. А если я еду не домой, а из дома? Нет… не может быть. Я вышел из университета. Значит, все правильно. Адрес, конечно!
Доброслав чуть не хлопнул себя по лбу. У него же с собой паспорт, а там указана прописка. Надо просто спросить кого-нибудь, где ему выйти, чтобы попасть туда-то и туда-то. Разработав план, мужчина сразу повеселел. Достал паспорт, прочел: «улица Циолковского, 17». Через проход от Доброслава сидела пожилая женщина, к ней он и обратился:
– Простите, не подскажите, как доехать до Циолковского семнадцать?
– Циолковского? – переспросила женщина. – Да вы, молодой человек, не в ту сторону едите. Вам обратно надо. Выйдите сейчас, перейдете на ту сторону и садитесь либо в восьмой автобус, либо ждите троллейбуса. Первый идет до областного краеведческого музея, второй – до Нечаевской улицы. В любом случае, свернете направо…
– Погодите, – перебил женщину Слава, доставая из сумки ежедневник. – Я все запишу, на всякий случай. Значит, маршрутка номер восемь или троллейбус…?
– Он один тут идет.
– Точно, – вспомнил мужчина.
Пока он записывал подробные инструкции, они уехали еще на пару остановок. Теперь Слава вовсе растерялся – в этих местах он не бывал, или бывал, но очень редко. Так он и через весь город прокатится, а время-то уже около шести. Поблагодарив словоохотливую старушку, Доброслав вылез из газельки. Теперь ему предстоял долгий путь обратно.
Пришлось переходить дорогу, снова протискиваться через полсалона к более-менее свободному пятачку в середине и молить всех богов, чтобы на сегодня его приключения были окончены. Внимательно прислушиваясь к объявлениям водителя, Слава добрался до музея. Оказалось, что от своего пункта назначения он отдалился всего на несколько сот метров, надо было выйти намного раньше. Доброслав всего лишь проспал нужную остановку, вот и вся разгадка.
От музея должно было повернуть направо и идти до ближайшего перекрестка. Уже через несколько шагов мужчина понял – ноги сами несут его домой. Как бы плохо он не соображал, какая-то часть его узнавала родные места. Слава вздохнул с облегчением, ускоряя темп. Скоро он будет дома, но, конечно же, ничего не расскажет Лере. Не стоит ее пугать такими пустяками. Во всем виновата чертова бессонница, от нее уже все в голове перемешалось!
Дом семнадцать, квартира сорок три. Доброслав вошел в подъезд, поднялся по лестнице и, только очутившись перед обшитой черным дерматином дверью, понял: он пришел не туда. Все правильно. В этой квартире Слава проживал двадцать с лишнем лет вместе с родителями, потому-то ноги сами несли его сюда. И да, – он был прописан по адресу Циолковского, дом семнадцать. Но сейчас квартира пустовала. Отец с матерью переселились в загородный дом, а сюда наведывались лишь с ноября по март.
– Но тогда… Тогда где я живу?
В горле стоял ком. На этот вопрос ответа тоже не находилось.
Кровать супругов
Символ правой руки. Иногда его интерпретируют и как «любовный союз», хотя в широком смысле знак символизирует способность человека выстраивать связи с людьми, а также сочувствовать другим. В соответствии с цветом, которым написан символ, читают его направленность. Чем теплее оттенок, тем крепче связь, и тем больше примешивается сексуального аспекта отношений.
2/7
Погода менялась с ошеломляющей скоростью. Утром сияло солнце, а к середине дня полило как из ведра, так что женщинам пришлось срочно раскрыть один на двоих зонтик. Ничего, до школы дойти вполне сгодится, а дальше Люда что-нибудь придумает, хотя она надеялась, что ливень продлиться недолго.
– Если тебе надо чем-то помочь, – преодолевая очередное препятствие в виде глубокой лужи, в который раз за сегодня повторила Людмила. – Деньги там соберем на обследования, лекарства, какие нужны. Ты только скажи.
– Пока ничего не нужно, спасибо, – ответила Валерия.
Учительницы добрались до входных дверей и синхронно принялись копаться в своих сумочках, ища пропуска. Школу построили всего пять лет назад, и молодой директор перво-наперво занялся мерами безопасности. Повесил камеры в коридорах, запер двери актового зала и некоторых кабинетов на электронные замки, да еще поставил на проходной умные «вертушки», считывающие данные с каждого пропуска и записывающие, кто когда пришел и во сколько ушел. Никто не понимал, для чего все это нужно. В школе учились дети из приличных семей, а учителя и без всякой спецтехники знали, кто из учеников любит прогуливать. Как однажды выразилась Оксана Анатольевна – преподаватель английского языка: «Кому надо слинять, того ни одна решетка не сдержит», – что было правдой. Успеваемость детей из новой школы была не выше среднестатистической по городу, равно как и посещаемость.
– А у нас, представляешь, у соседки квартира сгорела, – обнаружив, наконец, свой пропуск на самом дне сумки, сменила тему разговора Люда.
– Да ты что? Совсем?
– Нет, одна комната полностью выгорела да коридор немного пострадал. Хорошо, дело было в субботу, Николай Михайлович, который напротив живет, вовремя почувствовал дым и вызвал пожарных.
Теперь и Валерия достала свою пластиковую карточку, и женщины вошли в просторный атриум.
– А соседка что же?
– Ее дома не было. Потом приехала с каким-то мужчиной… я его раньше не видела, – поняв, с каким скептицизмом на нее смотрят, Люда сразу принялась оправдываться: – Ты не подумай, я не сплетничаю. Просто мы с Викой довольно тесно общаемся, да и живем на одной площадке. Волей неволей узнаешь, кто к ней в гости заходит.
– Я ничего и не думаю, – все же не удержалась от усмешки Лера. – Это нормально. Ко мне вот вчера подошла одна дама со второго этажа и начала спрашивать, все ли у меня в порядке. Естественно, я удивилась, спросила: с чего она решила, что у меня что-то не в порядке. И получила такой ответ: «Я вчера из окна видела, как ваш муж нес пакет из аптеки. Знаю, у него слабое здоровье, но за лекарствами обычно вы сами ходите. Значит, на этот раз вам нехорошо стало». Представляешь? А ты говоришь! Какие-то шпионы, спецназ… Да отправить в Америку пару десятков наших неугомонных старушек, и через месяц у нас будет подробное досье на каждого американского гражданина.
– Думаю, достаточно одной нашей уборщицы в Белом доме, – засмеялась в свою очередь Людмила.
Они расстались около лестницы. У Валерии урок намечался на первом этаже, а вот Люде пришлось подняться на второй. Время было еще раннее, до переменки оставалось минут двадцать, но дверь в кабинет оказалась не заперта. Значит, кто-то из учеников удосужился сходить к вахтеру и взять ключи. Что ж, учителю все меньше заботы. Войдя в класс, Людмила, прежде всего, раскрыла мокрый зонт и поставила его у обогревателя, потом только осмотрелась.
Он сидел на задней парте, уткнувшись в какую-то тетрадь. От ушей шли два тонких провода, значит, мальчик не слышал, как она зашла. Но все-таки заметил некое движение на периферии зрения и поднял голову:
– Привет, Даня. А чего ты так рано?
Наушники были мгновенно вынуты, ученик смущенно пожал плечами:
– У нас физкультура первая, а я – освобожден.
– Понятно, – развешивая на вешалку пальто, пробормотала Люда.
Уже не в первый раз она испытывала оторопь и не знала, о чем еще можно поговорить с этим светловолосым пареньком. Но молчание было гораздо хуже. Оно обволакивало Людмилу своим полотном, мешая свободно дышать и непринужденно двигаться.
Женщина отчетливо помнила свой первый урок в одиннадцатом «В». Новое место работы, новые коллеги, новые правила – все это немного пугало, давила на Людмилу и ответственность, невольно возложенная на нее подругой. К вводному занятию в выпускном классе Люда готовилась почти три дня. Написала подробный план, отрепетировала речь. Но когда поворачивала ручку двери, прежде чем войти к детям, рука у нее мелко тряслась.
И вот – все двадцать три человека. Почти взрослые, кому-то уже до конца этого учебного года исполниться восемнадцать, но всем им придется за это время принять множество непростых решений, и она должна им помочь, должна подготовить к экзаменам, к жизни за пределами школьных стен.
– Здравствуйте, ребята, – несмотря на сдержанную улыбку, слова прозвучали сухо.
Двадцать три пары глаз: зеленых, голубых, темных, обратились в ее сторону. В некоторых читалось любопытство, некоторые смотрели с удивлением, но никто не смотрел на нее так, как высокий подросток, сидящий на самых задах. Спокойный, немного насмешливый взгляд карих глаз, впрочем, лишенный какого-либо вызова. Этот взгляд не подходил подростку, не мог ему принадлежать. Так смотрят на ровесника, а не на учителя, не на старшего. От этого взгляда Люда смешалась, но все же продолжила одно за другим выдавать заученные слова:
– Меня зовут Людмила Алексеевна Часовчук, я ваш новый учитель русского языка и литературы.
– Да видим, что не старый, – раздалось откуда-то слева.
Первый камешек, и если она не хочет, чтобы весь оставшийся год в нее летели другие, тяжелее, надо подыскать достойный ответ. Она не виновата в том, что молода, не виновата в том, что предыдущий преподаватель ушла на пенсию. Но сейчас говорить о таких вещах бесполезно. Все оправдания будут выглядеть жалко. Стервой Люда тоже не была, установление железной дисциплины силовыми методами – не по ней. Придется воспользоваться единственным доступным оружием, которое есть в распоряжении: шуткой.
– Отлично, значит, зрение у вас отменное. Осталось проверить, как у вас со слухом и памятью, и тогда с записью домашних заданий и их выполнением не будет никаких проблем. Кстати, раз я уже представилась, настал ваш черед назвать себя, – Люда присела на краешек учительского стола, выставив вперед одно колено.
Она должна понравиться. И не только как учитель, но и как женщина. Это только кажется, что внешность для преподавателя не важна, только его знания и умение донести их до аудитории. Но учитель такая же профессия, как, например, ведущий новостей или политик. Толпа, тысячи в ней человек или всего два десятка, охотнее будет слушать кого-то, кто обладает приятной внешностью, опрятен и умеет одеваться, чем того, кто при всем своем ораторском искусстве не обладает ни харизмой, ни привлекательным лицом. Встречают по одежке, вот о чем вечно твердили родители Люды. А уж как ее будут провожать – благодаря или проклиная, зависит от долгого и упорного труда. Но сейчас важно именно первое впечатление.
– Стравинский он, – вместо одноклассника ответила какая-то девчушка. Короткая юбочка, два хвостика по бокам головы. Видимо, местная активистка и одна из главных заводил. От таких можно ждать чего угодно, хотя на явный конфликт эта девчонка не пойдет. – Марк.
– А вы кто?
– Я-то? – девчонка словно задумалась: а кто же она, правда? Потом кокетливо улыбнулась и четко произнесла: – Кристи Богатырева. Так и запишите. Не Кристина, а Кристи, в крайнем случае – Крис.
– Понятно… – протянула женщина. – Гога, он же Гоша, он же Жора.
– А? – явно не поняла девчонка.
– «Москва слезам не верит», – пояснил сидящий за ней юноша. Тот самый, с неподходящим взглядом, ямочкой на подбородке и такими светлыми, будто обесцвеченными волосами. Но цвет был натуральный, это Люда поняла, даже отсюда, не подходя близко. – Классику знать надо, Крис.
– Я знаю, – огрызнулась девчонка. Но так-то вяло. Значит, ребята не в контрах, а, наоборот, довольно дружны, и подобными шпильками обмениваются часто.
Все это учительница отметила походя, не прибегая к осознанному анализу. Любой коллектив, выполняющий одну и ту же задачу, строится по единому плану. Надо только определить, кто к какой группе тут относится: кто на передовой, кто в отстающих, кому можно поручить сложную задачу, а кого учеба вообще не интересует – у него другие интересы или уже есть подготовленное, нагретое родителями местечко в ВУЗе или на предприятии. Пока подростки по очереди представлялись, Людмила думала не о том, чтобы запомнить их имена и фамилии. У нее будет на это много времени. Главное, как именно ученики это делали. Кто-то, как Богатырева, пытался выделиться, кто-то обходился простым «я такой-то и такой-то», но когда очередь дошла до светловолосого знатока советских оскароносных фильмов, он снова ее удивил:
– Может, Людмила Алексеевна, отложим знакомство?
– Чего это вдруг? – растерялась женщина.
– И так уже десять минут от урока прошло. Если собираетесь каждый раз отнимать столько времени, нам придется догонять программу самостоятельно, – объяснил парень. И тут же добавил, подняв обе руки вверх: – Извините, конечно, вам лучше знать, успеем ли мы все или нет…
Людмилу так и подмывало брякнуть: «Именно, мне лучше знать». Но она вовремя прикусила язык. Ее не провоцировали. Ей давали совет, причем, совет дельный. Сегодня она так много собиралась рассказать этим детям, а в итоге, обокрала саму себя. Поэтому Люда молча опустилась на стул и произнесла совсем другое:
– Хорошо. Вы правы. В таком случае, начнем…
Так прошел сентябрь. Женщина до сих пор не чувствовала себя в этой школе своей, ей не хватало той особой связи, какая обыкновенно налаживается между учениками и учителями, с пятого класса ведущими детей до окончания школы. Нет, они не конфликтовали, все подростки слушались ее, относясь к Людмиле без особого уважения, но и без неприязни.
Но Даниил… Каждый раз, когда он вставал с места, когда открывал рот для ответа, учительница внутренне сжималась. Она боялась мальчика, не потому что Рябин мог сказать гадость, а потому, что продолжал так смотреть на нее. Как на равную. Как на человека, от которого вправе что-то потребовать, раз тот ждет чего-то от тебя. Последний случай с «тройкой» по реферату стал особенно показательным. В тот момент, когда Даниил спросил ее: «За что вы поставили мне такую оценку?» – В его глазах читалось совсем иное: «Разве вы в праве так поступать?» Это была не обида за пониженную оценку, как таковую. Это было обвинение в халатности. Ей, Людмиле, была дана власть, дана привилегия судить их, оценивать согласно количеству приложенных усилий. Вместо этого она просто влепила ему «трояк», не особенно задумываясь о последствиях. И, когда, Даниил выскочил из учительской, Людмила поняла: она всегда хотела стоять над ним, выше него, но опустилась в глазах этого паренька еще ниже.
Впервые с того памятного дня они снова оказались вдвоем, наедине. Даня снова вернулся к своим записям, не обращая внимания на фланирование Людмилы по кабинету. А той никак не удавалось придумать хоть что-то, чтобы продолжить беседу.
– Кх-кх, – кашлянув, женщина остановилась рядом со старшеклассником, заглянула ему через плечо. – Это что у тебя такое?
– Конспекты по истории.
Даже не обернулся. Ее не игнорировали, но и болтать у Даниила явно не было ни малейшего желания. Можно, конечно, выйти, подождать, пока в класс придут остальные подростки. Или, как Рябин, заняться разбором своих записей. Но Людмилу не устраивали оба варианта. Ей от всего сердца хотелось наладить с этим ребенком отношения, найти к нему подход. Во-первых, потому что она любила подобные задачи. Этакие живые головоломки, к которым надо подобрать единственно правильное решение. А, во-вторых, Людмила желала быть для Даниила не просто учителем, не просто контроллером, приставленным к нему на год, а настоящим другом.
– Можно, я взгляну? – робко протянула Часовчук руку. – Я тебе не мешаю?
– Да нет. Просто хотел кое-что повторить перед контрольной. – Никакого намека на агрессию, никакого сопротивления.
«Боже, такое впечатление, что он не мальчик, а дикий зверь! Не укусит же он меня, в конце концов!» – отругала себя Люда. Она присела рядом, с интересом рассматривая яркие надписи и многочисленные скетчи. Больше походило на замысловатые комиксы, чем на лекции по родной истории.
– Так лучше запоминается, – поняв, что учительница растеряна, пояснил Даниил. – Учеными доказано, что сплошной текст воспринимается хуже, чем такие схемы и визуальные якоря. Это я не сам придумал, прочитал в одной книге.
– Здорово, – похвалила подростка Люда. – Значит, это царь, нетрудно догадаться по короне. А это таракан. Почему таракан?
– Пруссия. Рыжих тараканов ведь называют пруссаками.
– Да уж… такое уж точно легче запомнить, чем обычный текст, – Людмила вернула тетрадку старшекласснику. – Кажется, я поняла, какой методой ты пользуешься. Так называемый инфодудлинг, да?
– О, да вы продвинутая, – без тени иронии воскликнул Рябин. – Он самый.
– Мне еще нравятся разного рода рисунки, иногда в интернете настоящие шедевры можно найти. Ты, случайно, не рисуешь?
– Нет. Только практические цели.
Кажется, разговор начал склеиваться, чему Людмила была несказанно рада. Сидя на соседнем стуле, она могла в подробностях рассматривать каждое выражение его глаз, складочку между бровями, движение уголков губ. В глубине ее существа рождалось то самое смутное ощущение, что мир вот-вот завертится подобно тележному колесу, и женщина стремительно покатится вместе с ним.
Этот мальчишка делал с ней совершенно невозможную вещь – заставлял чувствовать, что Людмила живет, остро переживать каждый момент. Никому в целом свете она не говорила об этом. Знала, что никто ее не поймет – ни друзья, ни родственники. Какие примитивные слова полились бы из их уст? Симпатия? Влечение?
«Ты сошла с ума!» – как наяву услышала Людмила голос матери.
«Подруга, прекрати, не шути так!» – подхватила вслед за ней Валерия.
«Разве это нормально? Он твой ученик!» – присоединился к хору еще один голос. И женщина с трудом узнала в этом наполненном ужасом и омерзением свои собственные интонации. Или точнее, того правильного существа, каким ее хотели видеть родители. Того, который не смел носить красные туфли и блузки без рукавов. Того, который не понимал разницы между возвышенным и развратным, считая, что любые проявления внимания между людьми противоположного пола всегда несут в себе зерно порока. Существо-автомат, существо-«все под одну гребенку».
– Даниил, слушай, у меня к тебе предложение, – кое-как заткнув эти противные голоса, вернулась из глубин разума во внешний мир Люда. – У тебя есть какие-нибудь ненужные записи, вроде этих?
– Да, должны остаться с прошлых лет, – задумался подросток.
– Отлично. Не мог бы ты их принести как-нибудь? Хочу показать моему шестому классу. Вдруг кто возьмет на вооружение. Обещаю, с возвратом.
– Нет, Людмила Алексеевна, – покачал головой Рябин. – Мне не жалко, я хоть все свои конспекты притащу, но они сделаны под меня. Так сказать, шифры и коды, ассоциации, понятные только мне. Думаю, будет лучше, если они поймут основу. Просто показать мои крякозябры не достаточно.
