Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
– Роман, прошу… – обессиленно взмолилась женщина.
– Не выходите никуда, – снова предупредил ее Сандерс.
Но как же так? Разве она может хоть минуту оставаться одна? Ведь он найдет ее. Человек со щетиной, злодей, пахнущий плесенью, пахнущий тиной. Он утащит ее под воду, и тогда она не сможет больше дышать. Никогда больше…
– Кто-нибудь… кто-нибудь… он найдет меня, найдет меня… я устала, так устала бежать! – думала, что кричит, но на самом деле едва слышно шептала Вика. Мысли ее окончательно потеряли логичность, все слилось и перемешалось. Ей казалось, она только что вырвалась из желтой машины, а за ней гонится чудовище. Огромное чудовище в черном одеянии.
«Ну же, милочка, хватит кочевряжиться! – дышит он смрадом. – Я просто немного позабавлюсь с тобой, а потом отпущу. Только будь умницей, Виктория!»
– Виктория! – раздалось за спиной женщины.
Она вскрикнула, бросаясь прочь, но, к счастью, движение в столь ранний час еще не было интенсивным. Свет фар ослепил, раздались скрип тормозов и ругань.
«Скрип… песок… надо добраться до берега!», – пронеслась бредовая мысль.
– Проезжай, проезжай, – крикнул кто-то. Нет, не кто-то, а Роман. Он подхватил брыкающуюся Вику, буквально унося ее с дороги. – Я же сказал вам сидеть дома!
– Я… должна была… у меня закончились лекарства, – вымолвила та, почти теряя сознание от пережитого ужаса.
Едва сильные руки подхватили ее, оторвав от земли, едва в ноздри бросился знакомый аромат одеколона, в голове женщины начало проясняться. Она прекратила сопротивление, покорно повиснув на шее Романа.
– Знаю, – буркнул тот. Когда они оказались около подъезда, художник осторожно усадил Викторию на скамейку, потом достал из небольшой сумки термос и знакомую коробочку. Вытащив лекарство, приказал: – Руку, – и выдавил две таблетки на узкую ладошку женщины.
– Выпьете сейчас, – продолжил он. – Потом мы немного посидим здесь, пока вам не станет легче. Вика, с такими вещами нельзя шутить. Вот, запейте. Боюсь, мой чай не так хорош, как ваш, но он горячий и в нем много-много сахара.
– Спасибо, – скрываясь за пластиковой чашечкой, пробулькала пострадавшая.
Роман дождался, пока она допьет, потом завинтил термос и сел рядом. Он выглядел усталым. Нет, вымотанным. На голове мужчины творилось черте что, под глазами пролегли глубокие тени, а сами глаза потеряли блеск. Вику снова захлестнула вина, но мужчина предостерег ее:
– Это не из-за вас. Я несколько дней почти не спал, работал над одним проектом. Так что вы, Вика – мое спасение. Вызволили меня из заточения. Надо же, а верхушки тополей уже почти голые. Даже не заметил, как все поменялось. Настоящая осень, – мужчина запрокинул голову, вглядываясь в кроны деревьев. Двор располагался на западной стороне, так что солнца было не видно, но Вика поняла, что с момента ее экстремального пробуждения заметно посветлело. Она никак не могла до конца согреться, хотя во дворе было не так ветрено, да и чай растекся приятным жаром внутри. – Я хочу вам кое-что предложить, но не знаю, будет ли мое предложение корректным.
– О чем вы?
– Знаю, мы встречались всего два раза, причем в общественных местах. Но мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали сейчас со мной.
– Куда? Зачем? – сердце ухнуло вниз.
– Ко мне в гости, – теперь Роман налил себе немного чая и залпом его проглотил, удовлетворенно крякнув. – Всего на пару часов. Ваше состояние… я не хочу оставлять вас одну в таком состоянии. Сейчас таблетки подействуют, вам станет лучше, но вот это, – мужчина указал пальцем на свой висок, – никуда не денется. Что скажете?
– Это… неудобно. В смысле, мое присутствие в вашем доме. Как-то… даже не знаю.
– Боитесь, что начну приставать? – слабо улыбнулся художник.
– Нет, конечно, нет. Но у вас свои дела, а я и так столько хлопот доставила, – попыталась сформулировать мучающие ее сомнения Вика. Ей, и правда, стало лучше. Во всяком случае, она уже могла мыслить здраво, хотя чувство приближающейся беды, чувство страха до конца не ушло. – У вас же проект, наверное, срочный. Я буду мешать…
– Мне надо отдохнуть. Никакой работы, никаких красок, клея и бумаги. К тому же художник не может просто безвылазно сидеть в своей каморке. Для того, чтобы творить, он, прежде всего, должен видеть, слышать, должен созерцать эту жизнь во всем ее бурном течении. К тому же, кто сказал, что вы помешаете? Помните – общение с вами наполняет меня идеями. Так что вы скорее окажите мне услугу, если уделите час-другой. Считайте это взаимовыгодной сделкой.
– Хорошо, – медленно кивнула Вика. – Но я же не могу отправиться к вам в пижаме?
Колье
Символ правой руки. Позитивный знак, означающий открытость в отношениях с противоположным полом, готовность к браку и т. д. Также отвечает за сексуальность в любом ее проявлении. Не пишется с использованием приглушенных тонов – только насыщенные краски, особенно красный, розовый, желтый.
1/6
В блеклом свете разгорающегося утра сверкнуло стеклышко наручных часов. Секундная стрелка дернулась, пересекая раздел между четвертью и шестнадцатью минутами восьмого. Мы ждали около частной клиники вот уже полчаса. Наверное, это была моя вина. Но я вечно переживаю, что могу опоздать, а потому обычно прихожу заранее. На этот раз к боязни опоздания прибавилась нервозность от предстоящего обследования.
Ночью спалось неважно, и не мной одной. Слава долго не мог улечься, то гремел на кухне кастрюлями, организуя себе поздний ужин, то разогревал в микроволновке молоко, то принимался за чтение. Я несколько раз заглядывала в гостиную, где он сидел в кресле с книгой на коленях, но так и не решилась завести разговор. Да и о чем тут говорить? После консультации у невролога ничего так и не прояснилось. Ясно было одно: муж оглох на одно ухо, стал хуже соображать, иногда вдруг замирал, словно не зная, зачем он совершает то или иное действие. И все это за неполные три недели… То есть, три недели назад появились первые явные симптомы болезни, но судя по его рассказу, ухудшения начались задолго до того, как в ухе начало «булькать».
Ох, как я злилась, когда Доброслав начал выкладывать все это Алисе Григорьевне! Про черные мушки перед глазами, про головокружения, которые становились все чаще, про то, что он стал уставать гораздо быстрее, что перестал считать также споро, как раньше. Муж ничего мне не говорил, ни разу не пожаловался на свое самочувствие, словно боялся моего осуждения или не доверял мне. А вот чужой тетке в белом халате изложил все, да еще с такими подробностями… Я не стала его упрекать. Слава и так выглядел подавлено, да и оправдания его были давно известны: «Не хотел тебя волновать, думал, что само пройдет, считал, виноват авитаминоз». Ага, в сентябре месяце.
Сейчас злость прошла и началась вторая стадия – дикой обеспокоенности. Результатов сегодняшнего обследования я ждала как приговора. «Казнить нельзя помиловать», и запятую должна была поставить компьютерная томография.
Утро выдалось на редкость суматошным. Сначала у меня сгорела забытая на плите яичница. Пришлось срочно проветривать квартиру, одновременно пытаясь собрать все необходимые документы. Паспорт мужа, направление на обследование нашлись сразу, а вот амбулаторную карту мы искали битый час, пока не обнаружили лежащей в пакете. Оказывается, я еще вчера сунула ее туда – подготовила к сегодняшним приключениям.
– Кажется, нам обоим надо к врачу, – подколол муж.
– Да и иди ты к черту! – не выдержала я. – Помог бы лучше, почему всегда я должна обо всем помнить? Может, сам соберешься хоть раз? И сам съездишь заодно. В конце концов, ты – не ребенок, а я – не твоя мать.
– Все-все, Лерик, угомонись! Это просто шутка. Давай так и поступим: ты останешься дома, а я поеду. Потом отзвонюсь тебе после обследования, все расскажу, – пошел на попятную муж.
Но теперь уже я настояла:
– Нет. Поедем вместе. Я хочу знать, хочу все видеть своими глазами. – Слава ободряюще кивнул, протягивая мне оставшиеся бумаги. Все будет хорошо – говорил он всей своей позой, своими уверенными жестами, но в серых глазах проскакивала тревога.
Первым местом остановки в нашей поездке стала лаборатория на втором этаже диагностического центра. Несмотря на жуткую рань под кабинетом уже сидело несколько человек. Я сцеживала зевки в кулак, Слава листал свою тощую карточку – от начала до последней записи и обратно. Пытался расшифровать кривые символы неизвестного алфавита: врачи словно специально старались писать так, чтобы пациенты не догадались о содержании их заключений.
– Хм, Лер, как ты думаешь, что это за буква? – толкнул он меня в бок.
– «Пэ»… или «эн»… Фиг его знает.
– Я думал, учителя легче понимают чужой почерк, – почти уткнувшись в карточку, немного озадаченно пробормотал муж.
– Не такой, уж точно, – снова зевнула я. Дверь открылась, выпуская молоденькую девушку. Она прижимала к сгибу локтя ватный тампон, а по бледности могла соперничать с ближайшей стеной. Я подняла вверх сжатый кулак, Слава слабо улыбнулся в ответ, ныряя в приоткрытую створку. Потом повернулась к девчонке: – Вам нехорошо?
– Нет, все в порядке. Не волнуйтесь. – Она присела на стул, прикрыв глаза.
– Давайте я куплю вам кофе, – все же решилась предложить я помощь.
– Спасибо, это будет просто отлично.
Кофейный аппарат стоял неподалеку. Я поочередно загрузила в него несколько монеток, нажала нужную кнопку и стала ждать, пока мой заказ будет выполнен. Заодно огляделась, нет ли какой-нибудь полезной информации, но на стенах висела лишь реклама лекарств да предупреждение, что для «прохождения лабораторных исследований обязательны бахилы». Это было написано самыми крупным шрифтом, а ниже мелкими буковками по пунктам описывалось, как проходит забор крови и как к нему должен готовиться пациент.
К своему месту я вернулась, когда Слава уже вышел. Тут же сунула ему в руки пластиковый стаканчик с живительным зельем – так он называл черный кофе с сахаром, а девушке протянула такой же, только с добавлением молока. Та уже выглядела чуть лучше, лицо ее потеряло тревожный зеленоватый оттенок. Она протянула в ответ подготовленные деньги и снова поблагодарила:
– А я вспомнила, где вас видела. Вы ведь преподаете в восемьдесят третьей школе, так?
– Да.
– Я закончила ее два года назад, – пояснила девушка.
– Вот оно что, – без особого энтузиазма ответила я. – Такова уж наша судьба, куда бы ни пошел, везде встретишь или бывшего ученика, или кого-то из его родителей. Что ж, надеюсь, у вас все будет хорошо. Я про кровь.
– А, это! Да это так, ежегодная комиссия для института, – уже живее махнула рукой девушка.
– Ладно, мы пойдем, – поторопил меня Слава. – До свиданья.
– Надо же, а я ведь, наверное, эту девушку тоже чуть ли не каждый день в школе видела. Натыкалась несколько раз за неделю, а, может даже замещала у них несколько уроков. А ведь не запомнила совсем, – когда мы сели в машину, поделилась я с ним.
– Ты же не можешь знать в лицо и поименно всех учеников твоей школы, – ответил муж, заводя мотор. – За всю жизнь мы сталкиваемся с сотнями, тысячами людей. Но если ты попробуешь перечислить своих знакомых, найдется не больше пяти десятков. Это нормально, Лерик.
– И все же… не знаю, неприятно. Мы учим детей, растим их, чтобы выпустить во взрослую жизнь. Мы берем за них ответственность. А потом они просто уходят, и что? Кем они выросли? Чего добились? Моя мать со многими своими бывшими выпускниками до сих пор поддерживает связь, некоторые к ней уже приводят своих детей и даже внуков.
– Ну, ты не настолько стара, чтобы к тебе приводили внуков… – хихикнул Доброслав. – Лерик, расслабься. Вот увидишь, лет через десять и у тебя появляться преданные фанаты.
– Надеюсь.
Мне надо было хоть о чем-то болтать. Во-первых, очень хотелось спать, а во-вторых, стоило замолчать, как мысли возвращались в уже проторенную колею неприятных рассуждений. Я не знала, чего ждать от КТ, не знала, какие прогнозы даст Алиса Григорьевна. Но больше всего меня пугало одно слово. Короткое, как удар, и жестокое, как садист – «рак». Передо мной являлись все муки ада. Мой разум рисовал на лысо обритого мужа, бредущего с капельницей по коридорам онкологического отделения, словно какой-то призрак – белее мела, худой, словно узник концлагеря. И от этого зрелища мое тело деревенело. Если бы Доброслав мог читать мысли, он, скорее всего, возненавидел меня. Разве правильные жены не верят в хороший исход? Разве они не надеются на лучшее, всегда, даже когда становится совсем худо?
«А ты, Валерия, сдалась в самом начале! Неужели я не заслужил хоть капли твоей веры? Неужели ты считаешь меня настолько жалким, что уже заранее предрекаешь мою кончину?» – сказал бы он.
Но я ничего не могла с собой поделать. Что-что, а оптимизм никогда не входил в список моих главных черт. Я относилась к тем людям, которые видят стакан, скорее, наполовину пустым, чем наполовину полным. А когда на плечи наваливалось такое, мои ноги подкашивались сами собой. И сейчас я, как всегда, просчитала самые худшие варианты, чтобы начать утешать себя такой ненадежной надеждой.
Стоя перед дверьми частной клиники, снова и снова повторяла про себя: «Ты заранее пугаешься! Сейчас врачи все проверят и скажут, что это какая-то мелочь. Мелкий тромб или недостаток какого-нибудь вещества. Или, вообще, что дело не в мозге». И все равно злобный внутренний голос продолжал нашептывать: «Что это еще может быть, кроме рака, а?». Я приказала ему заткнуться: в поле зрения появилась знакомая фигура в темно-зеленом пальто. Алиса Григорьевна настояла на том, что лично будет присутствовать при процедуре томографии. К сожалению, в самом диагностическом центре была такая очередь на ее прохождение, что неврологу пришлось договариваться со знакомой из другой больницы. Увы, и цены тут были выше. Но раз надо, значит, надо. Деваться некуда.
– Здравствуйте, – врач пожала руку Славе, потом обратилась ко мне: – Вы зайдете с нами или предпочитаете подождать?
– А меня пустят? – не поверила я.
– А почему нет? Здесь же и детишек обследуют, а они не всегда спокойно себя ведут. К тому же, если я попрошу, Лида не откажет.
Да уж. Частная клиника – это не муниципальное учреждение. Мягкие диванчики в прихожей, бесплатные бахилы, шапочки и одноразовые простыни. Медсестра в регистратуре улыбается так, будто встречает не рядовых клиентов, а как минимум, премьер-министра. Стоило нам протянуть документы, как она в считанные секунды внесла все данные в компьютер и распечатала новую карту. Алиса Григорьевна повесила свое пальто в шкаф, мы со Славой последовали ее примеру.
– Присаживайтесь, – указала медсестра на сидения. – Врач сейчас вас пригласит.
И точно, не прошло и пары минут, как нас запустили в кабинет. От громоздкого аппарата его отделала застекленная стена. Лида оказалась женщиной лет сорока с ясными карими глазами и довольно массивной нижней челюстью. В отличие от своей коллеги в прихожей, она не стала расшаркиваться перед нами. Меня тут же усадили в уголок, а Славу послали за ширму – переодеваться.
– Так, мать, – обратилась она непосредственно к Алисе Григорьевне, – с чем пришла?
– Вот смотри, у Доброслава… как вас по отчеству?
– Семенович, – подсказала я.
– Ага… Доброслав Семенович пришел ко мне с жалобой на довольно резкую потерю слуха… – и врач принялась пересказывать историю, уже услышанную мной в ее кабинете, в заключении добавив: – Мне нужно понять, не связано ли это с какими-то перерождениями. Или, возможно, дело в воспалительном процессе. Он недавно переболел.
– Слава часто болеет, – подтвердила я.
– Ну, понятно.
– Я все, – вышел из-за ширмы муж.
На нем теперь красовалась просторная синяя пижама с завязочками на спине как в голливудских сериалах про врачей. Там пациентов всех почему-то обряжали в такие нелепые одежки, не выдав ни нормальных халатов, ни тапочек. Почему-то глядя на него в таком виде, я впервые со всей ясностью ощутила, как лишаюсь последней опоры. Пришлось отвернуться, чтобы Слава не заметил слез в моих глазах.
«Если с ним что-то произойдет, если это действительно рак…», – я не смогла додумать до конца. Что тогда? Без сомнения, мы будем бороться с недугом до конца. Нужно будет – брошу работу. Или, наоборот, возьму еще одну ставку в школе, начну репетировать на дому, лишь бы оплатить лечение. Все, что угодно. Потому что самый главный страх моей жизни – это потерять его.
Славу провели в соседнее помещение и положили на кушетку. Со своего места я плохо видела, что делает Лида. Кажется, что-то закрепляет. Потом кушетка поднялась и медленно поехала внутрь круглого механизма. Кабинет заполнился гулом и щелканьем. Врач вернулась на свое место.
– Доброслав, у вас все в порядке? – включив стоящий рядом с компьютером микрофон, спросила Алиса Григорьевна. – Голова не кружится? Может, какие-то неприятные ощущения?
– Нет-нет, – услышала я слегка искаженный голос мужа. – Все хорошо.
– У него нет клаустрофобии? – повернулась ко мне Лида. Я отрицательно мотнула головой. – Так, взглянем на наш внутренний мир…
На экране монитора начали появляться черно-белые срезы. Обе женщины вперились в них, изредка переговариваясь и сыпля непонятными терминами.
– Третий желудочек расширен.
– Видишь, вот здесь… затемнение.
– Нет, это, скорее всего анатомические особенности…
– Может, стоило сделать контраст? – спросила невролог.
– Да нет, не думаю. И все-таки меня смущает эта область, – подперла кулаком свой большой подбородок Лида. – Доброслав, как вы?
– Нормально. Даже к шуму притерпелся.
– Осталось совсем недолго. Ту-ру-ту… на мой взгляд каких-то патологий не наблюдается. Во всяком случае, таких, чтобы объясняли текущее состояние пациента. Так что, Лис, смотри сама. Я бы назначила пункцию.
– То есть так?
– Пункцию? – насторожилась я.
– А? – одновременно повернулись ко мне оба врача. – Да, чтобы исключить инфекционную природу заболевания. Однако решать не мне. Доброслав, сейчас аппарат выключится, сразу не вставайте, я к вам подойду. А вы подождите, пока я напишу заключение и запишу все на диск. Или, Лис, прислать тебе на почту?
– Нет-нет, мы подождем, – решила за нас невролог.
– Как хотите, – поднялась Лида.
Спустя десять минут мы все трое снова сидели в приемной. Алиса Григорьевна говорила с кем-то по телефону, мы молча переглядывались со Славой. Наконец, он не выдержал и шепотом спросил:
– Они думают, у меня что-то серьезное?
– Не знаю… насколько я поняла – нет.
– Точно? – попытался уличить меня во лжи супруг. Я многозначительно насупилась. – Все, больше ничего спрашивать не буду. Знаешь… это, наверное, неправильно, но я не могу никак избавиться от одной мысли.
– Какой?
– Что, если, это… рак? – сглотнул Доброслав.
– Глупости, – попыталась разубедить я его. – Даже не смей о таком думать. К тому же, видишь, на снимках нет никаких отклонений. Ох, Слава, кроме рака существует еще множество различных причин. Кто знает? Вдруг дело в сосудах или… не знаю, мозг тут вообще не причем? Я читала, что если человек, как ты, часто болеет, от этого могут появиться проблемы с разными органами. Ничего страшного.
Такой вдохновенной речи я сама от себя не ожидала. Даже смогла в конце ободряюще похлопать мужа по колену. Но вместо: «Конечно, ты права», – услышала:
– Просто я не готов умирать.
Конец
Символ левой руки. Буквально означает «завершение». Имеет направленность в будущее, отвлечение от губительных мыслей, страстей. Не пишется никогда на маленькой площади, служит для связки символов разных временных периодов. Никогда не рисуется в одиночестве, только с другим знаком для конкретизации, причем используется та же гамма, что и для написания уточняющей пиктограммы.
2/6
Арина лежала на полу, закинув ноги на диван, и с непередаваемыми звуками поглощала очередной шоколадный батончик. Уже четвертый за сегодня. Не то, чтобы Даня специально считал, но пустые обертки лежали тут же, раскиданные по всему ковру, так что он волей-неволей контролировал процесс уничтожения сладостей. Это был заслуженный подарок: все-таки серебряная медаль по вольным упражнениям и золотая в брусьях – это не шуточки. Но Даниила в меньшей степени волновали спортивные подвиги сестры, чем скорость исчезновения у нее в желудке «Сникерсов».
– Плохо не будет? – скосив глаза на Аринку, заботливо спросил он.
– Будет, – уверенно кивнула сестра. – Но это ничего по сравнению с тем, что мне пришлось пройти, чтобы получить все это! Хочешь, тоже возьми чего-нибудь. Тут, кажется, были твои любимые зефирки.
Арина перевернулась на живот и начала копаться в своих сокровищах. Отец с матерью никогда не жадничали, когда дело касалось еды, не прятали вкусности по самым недоступным местам и не читали нотаций из серии: «Будешь много есть булок – растолстеешь». Во-первых, оба ребенка и сами все прекрасно понимали. Вместо того чтобы постоянно попрекать детей лишней карамелькой, Рябины-старшие ставили перед ними определенные цели, достижение которых и служило тем самым поощрением. Сладости же были всего лишь приятным бонусом. Арина с пяти лет занималась спортивной гимнастикой, а там все было четко: диета, нагрузки, распорядок дня. А Даня… Что ж, он никогда не был капризным сладкоежкой.
– О! – Арина вытащила из блестящей кучи упаковку с зефиром. – Держи!
– Ну, спасибо, – протянул парень руку. Жадность в их доме тоже была не в почете.
Даня давно избавился от ревности к сестре, хотя первое время просто ненавидел кричащее существо, которое зачем-то приволокла из больницы мама. Потом понял, что даже от него может быть польза. У Арины было два прекрасных свойства – неимоверная фантазия и умение убедительно врать. А потому девочка часто прикрывала проколы брата, тогда как тот, в свою очередь, порой помогал ей с уроками. У Аринки было мало времени на школу, а презентации, сочинения и задачи никуда не девались. Даня не лез в личную жизнь четырнадцатилетней сестры, а та не особенно интересовалась, с кем гуляет ее брат. Таким образом, между ними возникли отношения на основе взаимовыгодного сотрудничества. Минусом было то, что с младшей сестрой необходимо было иногда делиться. Плюс заключался в том, что Арина тоже всегда делилась с Даней.
Юноша распечатал сладость и сунул весь зефир в рот. Арина только приподняла в удивлении свои светлые бровки:
– Ого!
– Угу! – невнятно подтвердил брат.
Он как раз готовился к тесту по истории, и сорить на учебник и тетрадь не хотел. Правда, такой способ употребления деликатеса Рябину не особенно нравился. Гораздо вкуснее сначала отколупать шоколадную глазурь, а потом медленно и прочувственно заняться самим зефиром. Арина его взглядов не разделяла, хотя сама вечно ела послойно вафли. Даня вафли не любил вообще.
– Что учишь? – Когда сестрице было нечего делать, она вечно приставала к парню с подобными вопросами. Будто что-то конструктивное предложить могла, только мешалась. Но у Дани сегодня было необычно благодушное настроение, поэтому он снизошел до ответа:
– Внешняя политика России во второй половине девятнадцатого века.
– Фу, скукота какая! – тут же вернулась Аринка на пол.
– Не могу с тобой не согласиться. Кстати, кто у вас преподает русский? Не Людмила Алексеевна часом? – продолжая карябать краткое содержание параграфа на листочке, обратился к ней Даниил. Он никогда особенно не углублялся в школьные проблемы сестры, просто помогал ей с тем, с чем она просила помочь.
– Да, она. А что? – встрепенулась девочка.
– Ничего. У нас тоже Часовчук ведет. Просто, не знаю… мутная она какая-то тетка. Тебе так не кажется?
– Не знаю. Я бы не сказала. Ко мне она нормально относится. По сравнению с Верой Юрьевной из предыдущей школы так вообще, душкой кажется. Я ей рассказала про гимнастику, она вошла в положение, даже какие-то послабления начала давать. О, точно! – снова поменяла позу Арина. Теперь она сидела на кофейном столике, по-турецки сложив ноги. Вечная привычка сестры занимать самые неподходящие для этого места немного нервировала Даню, но он никогда не делал ей замечаний. – Людмила Алексеевна позавчера о тебе спрашивала. На перемене подозвала к себе, сначала спросила, как мои соревнования, сказала, что я большая молодец и все такое, а потом о тебе заговорила. Типа, а Даня Рябин не мой ли брат? Я ответила, что да, мой.
– Что еще? – Историю пришлось временно отложить.
– Да так… ерунду всякую. Какие у нас отношения, как ты себя дома ведешь, какой ты по характеру, – перечислила Арина.
– И что ты ответила?
– Чего, чего… Все как есть ей выложила. Что ты – козел.
– Ах, ты, мелкая! – чуть было не повелся Даня.
Девочка засмеялась:
– Будь спок. Шутю я. Ничего такого. Сказала, что нормальные у нас отношения, в семье никаких конфликтов, короче, все «зе бест»! А с чего ты вдруг так нашей русичкой заинтересовался? Неужто понравилась? Не смотри так убийственно: Алексеевна вполне симпатичная, да и не такая уж старая.
– Наоборот. Бесит она меня. Сама хвалит, какой я старательный да талантливый, а оценки явно занижает, – сморщился Даниил. – Ладно, не важно. Дай еще пару конфет и вали в свою комнату, а то сосредоточиться мешаешь.
– Вот сам и иди в свою! – надулась Арина, но сладости послушно собрала обратно в целлофановый пакетик и гордо удалилась с ними. Правда, не к себе, а на кухню. На сегодня ее миссия по потреблению вредной и каллорийной пищи была выполнена.
Даниил вернулся к внешней политике. У него была своя система запоминания, которую он вычитал в одной иностранной книге. Там говорилось, что информация лучше усваивается, если не заучивать сплошной текст, а расписать все по пунктам, к каждому из которых сделать небольшую зарисовку, схему или какой-нибудь яркий значок.
На уроках он писал нормально, как требовали учителя, но вот его «домашние» конспекты больше напоминали тетрадки какого-нибудь хулигана. Все написано разными цветами, разным шрифтом, по полям бегали скопища человечков. Даня игнорировал клеточки и линейки, записывал некоторые фразы перпендикулярно другим, по кругу, диагонали, проводил от одного блока к другому стрелочки.
На первый взгляд его конспекты выглядели совершенно нечитаемыми, нелогичными, и совершенно не понятно было, как с ними работать. Но Даниил заметил, что такое нетривиальное использование бумаги и цветных ручек приводит к неплохим результатам. На контрольных он сразу вспоминал формулы, записанные в виде дудлов[39], а смешные человечки несли больший объем информации, чем громоздкие предложения.
Звонок застал его почти под конец работы. Даня неохотно оторвался от учебника и взглянул на экран телефона. Чингиз. Зачем продавец звонит так поздно? Магазин закрывался уже в половину восьмого, тогда как пекарня продолжала работать до десяти-одиннадцати вечера. Работники замешивали тесто на утро, делали другую подготовительную работу к завтрашнему дню. Хлеб и другие изделия в «Рогалике» всегда были свежими, их не привозили откуда-то издалека, а выпекали на месте, в соседнем с лавкой помещении. Благодаря такому подходу бизнес матери не заглох, а продолжал развиваться, несмотря на все законодательные препоны и конкуренцию с крупными заводами. По идее, Чингиз уже должен был ехать домой, но ему зачем-то понадобился сын хозяйки.
– Привет, чего хотел?
– О, Дан, привет! Только что вспомнил… ты просил меня предупредить, когда снова появиться в продаже то пирожное. «Марципановое небо», так? – Голос продавца то пропадал, то появлялся, в трубке слышались шипение и какая-то музыка на заднем плане. Похоже, Чингиз трясся в переполненном автобусе. – Хотел сказать, что завтра будет готова большая партия.
– Да… – не сразу сообразил Рябин. – Да! Большое спасибо за звонок.
– Не за что, Дан. Доброй ночи.
– И тебе, – только и успел ответить парень, прежде чем Чингиз отключился.
«Пирожные. Небо. Ангелы. Точно, я же обещал ей позвонить…» – История тут же вылетела из головы, и ее место занял образ Антонины Шаталовой. Даня не видел ее уже почти неделю и не то, чтобы скучал. Скучать можно по кому-то родному. По друзьям, по близким родственникам, по домашним питомцам, на худой случай. Но с Тоней они виделись всего два раза. Нет, три, если считать тот неловкий разговор в подъезде Жекиного дома. Не важно. Так или иначе, Даниил, по его мнению, никак не мог скучать по этой женщине. И все же, при мысленном упоминании имени Антонины, его ладони начали потеть, а сердце определенно забилось чаще, как бы предвкушая их новое рандеву.
Он обещал. Это главное. Она была клиенткой, а Даниил, как хороший сын, должен привлекать в их пекарню новых покупателей. Все так, и никак иначе. Юноше не первый раз приходилось обзванивать постоянных посетителей «Рогалика», которые интересовались, готов ли их торт, и не поступило ли в продажу то или иное печенье. Так чем этот звонок должен отличаться от остальных? Но Даня почему-то чувствовала необыкновенное волнение, отыскивая номер Шаталовой.
– Не слишком ли поздно? – спросил он вслух. – Может, лучше отложить до завтра?
– Милый, привет! – в дверях появилась мать. Она снова опустошила полки супермаркета, и теперь волочила два огромных пакета. Даня хотел помочь ей с покупками, но она остановила его жестом: – Оставь, ты ведь кому-то звонил?
– Собирался. Но мне кажется, уже поздно, так что это ничего…
– Тогда хорошо. Представляешь, сегодня снова поругалась с кассиром, – возмущалась мать, пока они тащили пакеты на кухню и рассовывали все по полочкам холодильника и шкафчиков. Аринка тоже приняла в этом живейшее участие, оперативно складируя фрукты в специальную корзину.
– Что на этот раз? – попутно суя в карман персик (еще одна дурная привычка сестры – делать запасы у себя в комнате, будто кто-то мешал ей, как всем людям, питаться четыре раза в день), возвела она очи к небу.
– Я зашла, увидела, что в магазине йогурты по акции. Естественно, набрала штук десять. А когда чек пробили, подумала, как-то много выходит. Смотрю – там стоит цена не двадцать два рубля, а тридцать четыре.
– И, конечно, ты устроила скандал! – не одобрила Арина.
– Я?! Дочка, я никогда не устраиваю скандалов!
Это была чистая правда. Но своего госпожа Рябина тоже не упускала. При ее доходах, она могла почти ни в чем себе не отказывать. Но, то ли сказывались воспоминания о бедной юности, то ли это была врожденная черта характера, но женщина везде искала выгоду. До жесткой экономии дело не доходило, но Арина считала мать довольно скаредной. С детства и ее, и Даниила учили внимательно относиться к своим финансам, не разбрасывать деньги на пустяки и стараться иметь «подушку безопасности» – некий запас средств на крайний случай. У мелкой родительские уроки давали свои плоды, а вот Дане не всегда удавалось удержать свой скромный бюджет в рамках профицита.
