Татьяна Нартова
Знак обратной стороны
3/5
Торжественное открытие диагностического центра состоялось менее трех лет назад, но он уже входил в число городских достопримечательностей. И не просто так. Среди серых одинаковых многоэтажек (привет советскому конструктивизму), новенькое здание выделялось алось плавностью линий и необычностью фасада. Роман не знал, сколько денег было отвалено приглашенному архитектору за разработку проекта, но, видимо, сумма имела ни четыре, и даже не пять ноликов. Тот постарался на славу, сотворив настоящего монстра в стиле рижского арт-нуво[33]. То ли ангажированный специалист был почитателем Эйзенштейна[34], то ли ему просто было некуда девать выделенный бюджет, который архитектор загнал на всякие декоративные изыски. Кованные балкончики, большие окна, много лепнины в виде переплетающихся листьев и цветов, полукруглые арки и огромные пилястры – в общем, здание напоминало расфуфыренную даму в ярко-голубом бальном платье среди невзрачных служанок.
Роман снял очки и запрокинул голову, пытаясь рассмотреть верхние этажи. К нему только что пришла одна интересная мысль, и он боялся упустить ее. Нет уж, на этот раз ей никуда не деться, пусть торчит на задворках разума и доходит до кондиции. Творческая задумка подобна сыру или вину. Самое главное – выдержать ее столько, чтобы она не превратилась в уксус. В то же время, и торопиться не следует, иначе вместо твердого грюера или маасдама выйдет пересоленный прессованный творог.
Дав мысли немного побродить по новым апартаментам, Роман решительно шагнул через порог диагностического центра. Старушка-регистраторша при виде художника расплылась в улыбке, обнажив несколько золотых коронок. Роза Марковна, казалось, уже родилась такой: сухенькой, сморщенной и бесконечно любящей всех болезных, приходящих сюда на обследования, и приходивших более пятидесяти лет в старое здание главной городской диагностической больницы. От той скромной пятиэтажки давно не осталось даже фундамента – Роза Марковна пережила и его, и четырёх главных врачей.
– К сестре, Ромушка? – спросила она через окошко.
– Ага, к сестре, тетя Роза, – художник давно запросто называл ее тетенькой, хотя регистраторша скорее, годилась ему в бабушки.
– Иди-иди, у нее скоро смена закончится, – продолжая копаться на полочках с многочисленными папками, предупредила старушка.
Роман кивнул и понесся к изящной лестнице. Опыт научил его, что вызывать лифт тут бесполезно. Пока тот придет, обязательно забитый до предела пациентами, можно несколько раз подняться и снова спуститься с помощью своих двоих. К тому же Сандерс и так засиделся последние дни в своей мастерской, стараясь компенсировать несколько «пропащих» дней, так что пробежка была не лишней.
Внутри центр выглядел не так роскошно, как снаружи. Никаких излишеств. Стены, выкрашенные в пастельные тона, ламинат на полу, начавший кое-где проминаться, стандартные пластиковые стулья. Только вид из окна был здесь поистине уникальный: море зелени и золота, раскинувшееся в каких-то ста метрах от больницы – «Парк пионеров». Мужчина не удержался, выглянул наружу, пытаясь выцепить глазами знакомые руины. Роман прикинул, сколько уже не был в парке. Вышло пять месяцев. Значит, надо срочно заканчивать домашнюю работу и ехать туда.
Он полез в телефон, посмотреть предварительный прогноз погоды на следующую неделю, когда дверь ближайшего кабинета распахнулась, и из него вышли двое. Художник уже видел эту молодую пару: высокий светловолосый мужчина и опрятная женщина с темно-русой косой и в очках-вайфарерах[35]. Как и в их первую встречу, женщина теребила брелок на сумке, а ее спутник задумчиво покусывал верхнюю губу. Они даже не взглянули в сторону Романа, но это его не очень-то расстроило. Художник был с ними связан незримой ниточкой, а значит – рано или поздно, они снова встретятся.
Когда стук нервных каблучков стих за поворотом коридора, Сандерс развернулся и прошествовал к двери с номером «257», попутно отмечая, что хвостик двойки слегка отошел от деревянной пластинки, к которой был прилеплен. Постучавшись и дождавшись грозного «войдите!», бочком-бочком протиснулся внутрь.
Алиса снимала халат. Под ним обнаружилась ярко-красная блузка и черная юбка-карандаш. Настоящая похитительница сердец, даже удивительно, как его сестрица смогла из неуклюжей девочки-подростка вырасти в такую привлекательную женщину. Наверное, это у них семейное – на Романа лет до двадцати девчонки вообще внимания не обращали. Хотя и теперь за Сандерсом бегали из-за его творческого таланта, а не из-за личных качеств. И все же с тех времен, когда они жили в маленькой двухкомнатной квартирке и ютились в одной спальне, многое изменилось.
– А, это ты, – без приветствия бросила Алиса.
– Извини, не смог дозвониться Алену Делону и пригласить его сюда, – привычно отбил нападение Роман. – Домой собираешься?
– Как видишь. Утомительный был денек. Такое впечатление, что остальные отделения не хотят работать, а сбагривают нам все сложные случаи. Голова часто болит – к неврологам, судороги в ночное время – к неврологам, пальцы отнимаются – тоже к ним. Одна тетка вообще учудила. Пришла ко мне, я ее спрашиваю, ну, как обычно: «Какие у вас жалобы?», – а она принялась рассказывать про мужа-алкоголика, что он ее бьет, житья не дает.
– Так пусть в полицию обращается.
– Не-не-не! Подобное даже в шутку произносить нельзя. Полиция… Да такие тетки своего изувера сами от полицейских отбивать начнут, если те приедут. Я ей порекомендовала обратиться к нашему наркологу, даже визитку дала. Но это то же дохлый номер. Сам знаешь, пока человек не захочет вылечиться – ни один врач ему не поможет.
– А та пара, которая только что отсюда вышла, у них какая проблема? Выглядели они очень… обеспокоенно.
– Да, там вообще непонятно. У мужа начал пропадать слух. Сначала они пошли к лору, но тот ничего не выявил. Слуховой проход чистый, никаких повреждений или еще чего-то. Решили, что дело в самом слуховом нерве. А раз замешана ЦНС – то вопросы уже не к лору, а к нам. По ходу выяснилось, что там не только со слухом проблемы. Хуже стала память, увеличилась сонливость. Как сам пациент выразился: «Иногда на меня находит нечто вроде оцепенения. Я вдруг понимаю, что не могу вспомнить, как писать или зачем нужна вилка». Судя по всему, супруге он такого не говорил… видел бы ты ее лицо… Я сразу направила их на общий анализ крови, мочи и КТ мозга. Но и без того ясно – все очень серьезно, – Алиса так увлеклась рассказом, что даже халат в шкаф до сих пор не повесила. Потом спохватилась и спросила: – А чего ты вдруг заинтересовался моими хиляками?
Тлетворное влияние Розы Марковны распространилось не только на брата, но и на сестру. Именно так: хиляками, болезными, немощными – старушка звала приходящих на обследования граждан. Но к обидному эпитету всегда прибавляла «мои дорогие», что немного примеряло пациентов с замашками всеобщей тетушки.
– Да так, – сделав вид, что увлекся схемой расположения черепных нервов, равнодушно отозвался Роман. Но Алису было не провести:
– Твои приступы… ты видел их?
– Мельком, – сознался мужчина. – Встретил их в прошлую субботу на ярмарке. Купили набор моих репродукций, вот я и заинтересовался.
– Ты имеешь в виду, репродукций Сандерса? – Теперь Алиса извлекла из шкафа пару полусапожек и присела на стул переобуться.
– Нет, именно моих. Не делай такое лицо и не продолжай. И так знаю, что ты скажешь. Что я трачу свою жизнь на создание всякой гадости.
– Конечно, ты знаешь, – закатила глаза врач.
– Но, к сожалению, за эту гадость многие коллекционеры и музеи готовы отвалить большие деньги. Никому не нужен Роман Александров, но Лех Сандерс сейчас на самом пике моды, и мне никак нельзя его подвести.
– Иногда мне кажется, что у тебя непорядок с головой. И я вовсе не про твои затмения. После того, как ты продал свою первую работу, в тебе словно появилась отдельная личность, совсем не похожая на моего прежнего застенчивого братца. Психопатическая личность, которая с каждым годом все крепнет. Боюсь, вскоре никакого Романа Александрова не останется, только – звезда гламурных тусовок Сандерс.
Алиса произносила все это серьезным, осторожным тоном. Возразить было нечего. Мужчина и сам понимал, что все больше отдаляется от себя прежнего – свободного, небрежного, любящего сам процесс творчества больше, чем дивиденды, которые приносят его плоды.
Да, он стал раздражительным, властным, нетерпящим даже мелких помех на пути. Если раньше Роман мог писать картину на протяжении нескольких лет, то оставляя ее, то снова возвращаясь к работе, то сейчас его расписание ничем не отличалось от расписания какого-нибудь офисного менеджера. Шесть утра подъем, плотный завтра, а дальше пять-шесть часов художник вырезал, пилил, красил, делал эскизы и занимался еще десятком дел.
Но благодаря жесткой дисциплине появилась «Лестница амбиций» – его самая на текущий момент обсуждаемая инсталляция. Всего четыре месяца от нелепой зарисовки на краю салфетки до огромной скульптуры. И Роман ничуть не жалел об этом. Ну, может быть, самую капельку. Но разве та капелька могла сравниться с морем восхищенных отзывов на телевидении и в газетах? К нему, правда, прилагалось обширное болото негатива. Некоторые журналисты назвали «Лестницу» омерзительной, многие – непристойной и отпугивающей. Один умник даже так выразился: «Самая бескомпромиссная в своей безвкусности пустышка со времен «Маман» Буржуа[36]». Роман несколько раз перечитал ту статейку, приходя от нее во все больший восторг. Если автор рассчитывал, что сравнение его скульптуры с самым знаменитым гигантским пауком оскорбит Сандерса, он просчитался. Скорее, это выглядело как комплимент.
А что тот, второй, точнее, первый – «некий Александров», как выразился продавец на ярмарке? Разве он добился чего-нибудь путного? Ответ звучал коротко и однозначно – нет. Он был бесполезен, лишь отнимая и без того драгоценное время у знаменитого альтер-эго. Но именно Роман, а не Лех больше нравился его сестре и родителям. И именно его имя было вписано в их общий паспорт. Он платил по счетам, встречался с друзьями и страдал от постоянных видений тоже Александров, а не Сандерс. Алиса была недалека от истины. Это, реально, походило на странную форму сумасшествия, но именно так воспринимал мужчина две стороны своей жизни – как сосуществование двух людей.
– Ладно, – врач застегнула второй полуботинок и встала. – У меня нет никакого желания с тобой спорить. Лучше расскажи: что-нибудь изменилось после того, как ты начал принимать актовегин?
– Как сказать, – задумался художник.
– Давай, выходи, – не стала дожидаться более вразумительного ответа Алиса. Прихватив пальто и сумочку, выключила свет в кабинете и вышла в коридор, жестом подгоняя брата.
С тех пор, как она окончила медицинский, у Романа не было ни месяца перерыва. Алиса считала своей священной миссией вылечить его от его приступов, а заодно проводила над ним опыты. Какие только диагнозы не были ею озвучены, от мигрени до шизофрении, пока Алиса не остановилась на том, что знать не знает, что за хворь мучает брата. Но при этом продолжала пичкать его таблетками, назначать физиотерапию, даже где-то отхватила путевку в санаторий для неврологических больных.
Отказать сестре художник был не в силах, но после четырех дней сбежал оттуда. И добили его вовсе не депрессивные больные, больше напоминающие сомнамбул, не сероводородные ванны, а так называемый «лечебный стол № 12». Мужчина просто не смог жить без кофе, шоколада и пряностей. Пресная, хоть и разнообразная пища не подходила художнику, так что в итоге к его приступам прибавилось еще и жуткое недовольство жизнью.
– И что это значит? Это твое «как сказать»? – заперев дверь, снова накинулась на своего самого любимого хиляка Алиса. – Головные боли уменьшились? А частота затмений?
– Провалов. Я называю их провалами. Нет, частота та же. Хотя голова… да, думаю, болит меньше, – почти не покривил душой Роман. Сестра кивнула:
– Триггер не изменился?
– Эм… а, ты о… Нет, приходится везде носить очки.
– Эти? – Алиса указала на торчащие из кармана Роминой куртки синие стекла. – Жуть кошмарная, очки кота Базилио. Когда придут те, с градиентными фильтрами?
– На следующей неделе. Ты права: эти мне не очень идут. Они увеличивают мой и без того шикарный нос.
Брат с сестрой подошли к лифтам. Алиса не любила лишние нагрузки. Пока ждали, вынула из сумки пачку сигарет, одну тут же сунула в зубы. Теперь настала очередь Роману смотреть на нее с неодобрением. Только на его памяти сестра пыталась бросить раз пять. Последний раз как раз перед ее днем рождения. Пьяная и счастливая Алиса торжественно потушила «самую последнюю» сигарету перед собравшимися гостями в бокале шампанского. И снова, – здорово.
– Твои провалы очень похожи на сложные абсансы при эпилепсии, – после недолгого молчания произнесла женщина.
– На что, прости? – не понял Роман. Сестрица снисходительно приподняла уголки губ.
– Это такие бессудорожные приступы, когда сознание отключается, человек замирает, не реагирует ни на что. Иногда при этом возникают разные состояния, типа жемавю[37], а также различные галлюцинации. Я видела тебя во время твоих провалов. Ты именно выключаешься, как… фильм, поставленный на паузу.
– То, что вижу, переживаю – не какие-нибудь галлюцинации, – попытался поспорить мужчина. – Все намного сложнее. Я вижу то, что не должно произойти, что, скорее всего, не произойдет, а не просто брежу.
– Знаю, знаю… я и не утверждаю, что ты – эпилептик.
Лифт приехал. Удивительно, но на этот раз в нем стояло всего двое: какая-то старушка и ее более молодая родственница – дочь или племянница. Семейное сходство бросалось в глаза. Увидев Алису с сигаретой, старшая из женщин поморщилась, а младшая инстинктивно отступила подальше, заодно освобождая место новым пассажирам.
– И все же, братец, я бы рекомендовала тебе попить клоназепам.
– Спасибо, сама побороть вредную привычку не можешь и меня сажаешь на бензодиазепины. От них, между прочим, развивается зависимость, – блеснул своими знаниями художник. После первых двух лет беспрерывных издевательств сестры, Роман перестал пить все подряд и перед приемом обязательно шерстил интернет и специально купленный в книжном справочник лекарственных препаратов.
– Только при длительном приеме и большой дозировки, – парировала Алиса. – И, вообще, у меня такое впечатление, что ты не хочешь выздоравливать. Решил записаться в ряды мучеников? Или это твой новый пиар-ход?
– Лис, не начинай, – вот за это Роман и не любил подобные разговоры.
Стоило только сказать слово поперек, как Алиса превращалась в мегеру. Причем, касалось это только ее профессиональной деятельности. Как врач его сестра была жутким тираном. Наверное поэтому, ее пациенты поразительно быстро выздоравливали.
– За рецептом зайдешь в пятницу. У меня вторая смена, – как ни в чем не бывало, продолжила Алиса. – Кстати, мать звонила. Как всегда жаловалась на свою гипертонию. Терапевт ей запретил солить продукты, теперь мать в бешенстве. Почти полчаса разносила его в пух и прах, у меня ухо стало красным, как кусок свеклы. Ты должен их навестить.
– Чтобы и у меня уши тоже покраснели?
– Очень смешно. Не мне же одной все это выслушивать. В конце концов, это ты у нас любимый сынок, а я вечно была оторвой, – в голосе сестры прорезалась совсем не шуточная обида.
– Не говорили чушь. Родители любят нас одинаково. Просто ты старшая, на тебе лежит больше ответственности, ты по определению должна быть разумнее, быть примером для такого лопуха как я. А у меня на всю жизнь клеймо душевно больного, с меня взятки гладки. И объяснять им, что все это, прошу прощения за мой французский, – фуфло, бесполезно. Ты знаешь, когда я звоню матери, первый ее вопрос: «Как ты, Ромочка?», – а второй: «А как Алиса поживает?» Знаешь, будто только для того и звонит, чтобы я ей про тебя рассказывал.
– Ай, прекрати! – Они вышли из центра, и теперь сестра могла вволю затянуться. – Не успокаивай меня. Я знаю про про их любовь, и прочее. Но, вот именно, с тобой они треплются обо мне, а со мной – только о своих болячках. Понимаешь? У наших родителей явные проблемы с выражением чувств.
– Угу, может, ты и их запишешь к психотерапевту? – Попытался Роман встать на подветренной стороне, чтобы не дышать дымом. Ветер в отместку резко сменил направление.
– Да поздно уже, – с сожалением признала Алиса. – Это надо было сделать еще той весной, когда ты первый раз в обморок грохнулся. До сих пор вспоминаю и трясусь. Я ведь тогда думала, ты за мной следил, а потом решил сдать родителям. Представляешь… считала, что сознание ты вовсе не терял, что просто притворился.
– Ты со мной полтора месяца не разговаривала, – напомнил Роман.
– Прости, – вместе с дымом выдохнула его сестра. – Тебе нужна была помощь, ты был растерян, испуган, а я просто кинула тебя. Даже когда оказалась на том переезде, продолжала сомневаться. А потом… поезд пронесся, и меня как будто надвое разрубило. Я поняла, как близка была от смерти, от того, о чем меня предупреждал мой безумный брат. Знаешь, у меня до сих пор что-то вроде фобии… Недавно репортаж показывали про ненормальных, которые по путям шастают. Где-то нет перехода, а где-то народу просто лень до него идти, и они чешут напрямую. Сколько смертельных случаев! Не досмотрела до конца, не выдержала – переключила. Ох, – Алиса отбросила сигарету и наигранно улыбнулась. – Ну вот, минутка рефлексии закончена. – Теперь, братик, я жду от тебя подробного рассказа. Как там Шрапнель поживает?
Роман тоже улыбнулся, тепло и искренне. Он все это знал. И про обиды сестры, и про ее желание задушить младшего братца-мерзавца подушкой. Пусть кратковременное, но довольно сильное. Знал, как однажды ночью девочка решилась, даже взяла в руки подушку, чтобы осуществить свой план, а потом сама же испугалась того, что хотела сделать. Но об этом Алисе уж точно нельзя было рассказывать. Дела давно минувших дней давно перестали его волновать.
Колыбель
Символ правой руки. Имеет другое название – «кресло-качалка». Имеет один вариант написания – справа налево и сверху вниз. Означает зону комфорта, равновесие чувств и душевных стремлений. Поэтому используется наравне с символом «покой», при одновременной связке с такими символами как «источник», «книга», «прошлое» и т. д. Никогда не пишется основными цветами и зеленым.
3/6
Сердце гулко стучало о ребра, так что казалось, еще немного – и те треснут. Вика инстинктивно схватилась за грудь, пытаясь его унять. Дыхание сбилось: не вздохнуть, не выдохнуть, только и оставалось, что открывать и закрывать рот выброшенной на берег рыбой. Она не помнила свой сон, ни одной конкретной детали, но проснулась, а точнее, сбежала из него женщина так, как если бы за ней гналась толпа злых голодных чудовищ, жаждущих добела обглодать ее кости. Теплая фланелевая пижама была насквозь мокрой от пота, как и подушка с простыней. При этом Виктория чувствовала себя так, будто ее заперли в морозильной камере.
«Я не умру», – как можно четче и увереннее подумала она. Обычно этого было достаточно, чтобы не поддаваться панике. Но сейчас ни один из приемов не сработал – ни включение настольной лампы, ни бормотания вроде: «Это просто сон. Все прошло».
Более того, к ощущению загнанности и беспомощности присоединился страх. Потихоньку, кусочек за кусочком, отрывок за отрывком разум восстанавливал мрачное видение: темный салон автомобиля, сальную улыбочку немолодого таксиста и звук, самый жуткий звук на свете – рвущейся по шву юбки. Когда на Вику напали девять лет назад, она была одета в джинсы. Но подсознание – большой фантазер, оно часто соединяет вымысел и правду, делая сногсшибательный коктейль. Иногда, в прямом смысле слова.
Вика хотела подняться, но не смогла, так тряслись ноги. Она сжалась в комочек, пытаясь забиться в самый уголок постели, словно в комнате находился еще кто-то. Кто-то страшный, кто-то, кто мог причинить ей настоящее зло, а не просто бука из шкафа с одеждой. Страх не проходил, в комнате не делалось теплее. Но если со вторым все было логично: коммунальные службы еще не дали отопление, а температура на улице за последнюю неделю резко упала вниз, то первое зависело целиком и полностью от самой Вики.
«Надо бороться, – говорил ей врач. – Надо пытаться справиться с паникой своими силами. Дыхательная гимнастика, горячий чай, подумайте о чем-нибудь хорошем, включите какой-нибудь смешной фильм или почитайте. И только если поймете, что без помощи не обойдетесь – тогда примите лекарство».
Переключить внимание, начать думать позитивно. Прекрасно давать советы, когда сидишь в своем чистеньком кабинете. Но когда вокруг сгущается темнота, которую не в силах разогнать ни один прожектор – борьба прекращается сама собой. Виктория потянулась за упаковкой успокоительного. Первый блистер был пуст, второй тоже. Таблетки кончились, а она, идиотка, даже не удосужилась купить новую пачку. В ящике тумбочки, служившей Вике аптечкой, было полно разных пилюль, капель и прочих средств от всего на свете: антибиотики, анальгетики, противовоспалительные, сосудосуживающие, жаропонижающие и тонизирующие. На донышке маленького флакончика сиротливо болталась последняя таблетка Валерианы. Вытряхнуть ее не удалось – срок годности лекарства истек еще три года назад, о чем свидетельствовали выцветшая надпись «EX 11.2014». Отбросив бесполезный пузырек в сторону, Вика предприняла вторую попытку победить свой неподатливый организм.
– Это все твои гормоны, – прошептала она.
Когда врач впервые показала ей на схеме гипофиз – это маленькое скопление клеток, так хорошо запрятанное в глубинах мозга, женщина не поверила ее словам: «Вот он – твой враг. Он бесконтрольно вбрасывает в кровь различные соединения, которые влияют на твое тело и сознание. Твоя проблема не только в нем. Большую роль играет пережитый тобой негативный опыт, травмирующий опыт, но тахикардия, учащенное дыхание, тошнота, боли – все это контролируется именно гипофизом». Не поверила не потому, что была неграмотной дурочкой, а потому что не захотела верить. Весьма неприятно осознавать, что не можешь жить полноценной жизнью из-за бунта какого-то придатка.
Она не знала, сколько просидела вот так – недвижно, зажмурившись. Потом осторожно сползла с кровати.
Часы на телефоне показывали половину шестого утра. Над городом вставало мутное, прикрытое облаками, словно толстым полиэтиленом, солнце. Ночь еще не закончилось, настоящее утро не началось. Время, словно созданное для одиночества, для чашки крепкого кофе на пустой кухне, для того, чтобы неспешно и обстоятельно распланировать свои действия на день, неделю или оставшуюся жизнь. Для Вики столь ранний час был часом бессонницы, нетерпеливого ожидания, неясного, расплывчатого безделья, когда не знаешь, чем занять руки, а в голову лезут путанные, обрывочные мысли. Она не любила границ, межсезонья, сумерек, они всегда усиливали ее тревожность. А сейчас женщина просто сходила с ума.
Свет. Чем больше света, тем лучше. Включить все. Бра в коридоре, люстру в гостиной, все лампы на кухне и в спальне. А вот окна лучше зашторить, уж слишком за ними унылый вид. Чужой, незнакомый, но полный бодрости и позитива голос ворвался в квартиру вместе с включенным радио. Ди-джей болтал о том, что в этот день, ровно тридцать пять лет назад на Бродвее состоялась премьера мюзикла «Кошки».
«Последнее представление состоялось десятого сентября двухтысячного года, хотя в Лондоне постановка задержалась чуть дольше. Несмотря на то, что данный мюзикл не получил такой популярности, как другие мюзиклы Ллойда-Вебера, например, «Призрак оперы», однако, мало найдется людей, не знающих основную тему «Кошек» – «Memory». Думаю, самым известным ее исполнителем, по крайней мере, для отечественного слушателя, остается Барбра Стрейзанд», – и из динамиков полилось заунывное: «Midnight. Not a sound from the pavement. Has the moon lost her memory?»[38]
И правда, как будто кошка в подворотне орет. Не противно, но жалостливо. Вика поспешно выключила радио, чтобы еще больше не нагонять на себя уныние. Ей надо принять душ, надо сделать что-нибудь полезное. Вон, со вчерашнего дня осталась немытая кастрюля. Но вместо того, чтобы хвататься за губку и чистящее средство, Вика вдруг прижала руки к лицу и неистово, надрывно заплакала.
Все, конец. Страх, как опытный ловелас, набросился на нее, запирая в крепкие объятия. Его хладные поцелуи и липкие прикосновения делали кровь густой, сильные пальцы сжимали горло, из которого вырывались лишь отдельные всхлипы. Виктория как наяву видела его. У страха было опухшее лицо с темной щетиной, изо его рта несло запахом хлебной плесени, его темные просторные одежды заслонили весь мир, забивая легкие сырым песком. Она знала, что лицо принадлежало водителю, напавшему на нее, помнила, как пахло сидение, в которое он уткнул ее носом, слышала скрип песчинок под подошвами своих ботинок, когда почти бездыханная упала на землю после изматывающего бега, на детской площадке. Знала, и не могла прогнать эти воспоминания, преследующие женщину как неразменный рубль из сказки.
Собраться. Включить холодную воду, кое-как ополоснуть ей лицо. Легче не становилось, но плачь постепенно сошел на нет. Перед глазами все плыло, кухонька вращалась в разные стороны. Вика нащупала под собой стул, а в кармане пижамы сотовый телефон. Открыла список контактов, в котором значилось больше двух десятков имен. На первом месте телефоны родителей. Потом администратора магазина, Нади, бывшей однокурсницы, парикмахера, врача… Так много имен, так много цифр, но стоило Виктории остановиться на одном из них, как она тут же отметала идею звонить именно этому человеку. Надя знала про ее «загоны», но ничем не могла помочь. Елена Николаевна – психотерапевт была в отпуске, да и ее советы женщина давно выучила наизусть. Остальные приятели-коллеги-знакомые плевать хотели на страдания очередной клиентки.
Вика пролистала список почти до конца, стараясь считать про себя вздохи-выдохи. Если не можешь изгнать своих демонов, постарайся сделать вид, что не замечаешь их. Это не так просто, надо сосредоточить все внимание, пока кишки скручиваются в тугой узел, а голова наливается свинцом.
– Тридцать один, тридцать два…
На сорок седьмом выдохе на экране мигнуло «Роман художник». Вика решительно крутанула список ниже, а потом вернулась обратно. Она не имела права его беспокоить. Лех Сандерс – любитель злить публику и задавать странные вопросы. Мужчина, доводящий до смеха одной фразой, человек со странной татуировкой, обладающий знаниями о секретных кодах, всегда заказывающий одно и то же блюдо в ресторане и толкающий ее за пределы зоны комфорта. Они встречались всего два раза, но Вика всерьез задумалась нажать на вызов. Без четверти шесть, всего пятнадцать минут прошло, а казалось, она томиться в этой клетке целую неделю. Ей нужен был свежий воздух, нужно было ее лекарство, но более всего женщина нуждалась в словах успокоения.
«вам ничего не угрожает. Вы не умрете, Вика. Никто не причинит вам вреда. Все будет в порядке», – услышала она, словно из-под толщи воды. Эхо, пустое, лишенное силы эхо, не более того. Тогда, цепляясь за пиджак художника, Виктория ощущала в них небывалую уверенность, мощь, а теперь они звучали как повторение автоответчика – безжизненно, механически.
– Я не могу, не могу, – повторила она. – Это неправильно.
Отбросила телефон в сторону, словно тот мог ужалить ее, словно был пропитан ядом. Великий соблазн набрать номер Романа на одной чаше, а на другой – бесконечное чувство вины. Ее недуг – лишь ее проблема, Вика сама нанесла себе непоправимый ущерб. Если бы она не была такой легкомысленной, то не села бы в то такси. Сколько историй везде: газеты и телевиденье трубят о маньяках и грабителях, призывая девушек быть осторожней. Но нет, разве ее это могло коснуться? Вот и сиди теперь, трясись тут. Ты – жалкая трусиха, и больше никто.
– Жалкая, жалкая… – слезы снова брызнули из глаз. – Хоть кто-нибудь, помогите… помогите, прошу…
Тишину квартиры взорвало пеликанье телефона. «Весна» Антонио Вивальди. Не то, чтобы особо любимое Викторией произведение. Просто скрипки в нем были довольно пронзительны и громки, так что даже в транспортном гуле было легко услышать звонок. Женщина боязливо подцепила сотовый кончиками пальцев, а потом стремительно схватила и, не раздумывая, нажала прием.
– Виктория, вы не спите? – раздался в трубке теплый голос Романа.
– Я? Ам-м… я… – попыталась она держаться, одной рукой смахивая слезы, а второй вжимая телефон в ухо, хоть таким образом стараясь сократить пролегавшее между абонентами расстояние. Но не смогла. – Мне так страшно…
– Я сейчас приеду, – неожиданно отключился мужчина.
– Алле, алле? – в панике закричала в микрофон Вика, но ей никто не ответил.
Страх еще шире улыбнулся, обнажая крупные желтые зубы. Его острые клыки вгрызались жертве в затылок, а взгляд полностью лишал воли и заставлял несчастного скулить. Вика прикусила кулак, стараясь подавить рвущийся изнутри крик. Даже он ее бросил. Последняя надежда на спасение растаяла как дым.
– Выйти, мне надо выйти, – вскинулась Виктория.
Она выбежала в коридор, сунула голые ноги в сапоги и схватила с крючка куртку. Вперед, подальше от дома. Ей надо к людям, надо спешить, иначе произойдет что-то плохое, очень плохое. Дверной замок щелкнул, запечатывая квартиру, а Вика понеслась вниз по лестнице.
В подъезде было холодно, но женщина даже представить не могла, каково на улице. Легкие обожгло ледяным ветром, стужа забралась под штанины, схватила за лицо. Ведьма, пытающаяся определить, достаточно ли ты откормлен, чтобы сгодиться ей на обед. Только никаких пряничных домиков с окнами из сахара. Только темные провалы, пустые глазницы домов.
– Почему так темно… Где люди?
Лишь пустынная улица встретила Вику, пока она не вспомнила, что сегодня – выходной. А значит, нормальные люди еще переворачиваются с боку на бок в своих кроватях. По дороге проехал автомобиль, слепя фарами, и Вику осенило: вот кто может ее спасти. Надо только привлечь внимание кого-нибудь из водителей. Хватаясь за развевающиеся полы своей куртки, она рванула к шоссе. Просто надо остановить кого-нибудь, тогда придет помощь… тогда все закончится.
Вивальди. Опять.
– Вика, Вика, слушайте меня! – почти кричал художник на том конце провода. – Не выходите из квартиры ни в коем случае! Вы слышите? Я скоро подъеду к вашему дому. Я скоро буду рядом. Ясно. Все будет хорошо, оставайтесь на месте.
