Татьяна Краснова
Девушка с букетом
Незабудки на соломенной шляпке
Это было самое настоящее Большое Ухо. Варя поняла это, едва войдя в купе. Дрожал остывший чай в стакане, колыхалась занавеска на окне, за которым пролетали ночные деревья и редкие огни, а она, расположившись напротив попутчика и обменявшись с ним дежурным приветствием, говорила и говорила.
Сначала о том, как спешила на последнюю электричку, а ее отменили, и как же повезло с этим поездом, идущим через Белогорск, удалось уговорить проводника – и вам тоже, правда? Потом о том, как давно она не была дома и как неожиданно собралась на эти праздники – День России, четыре выходных, и как теперь рада. Потом пришлось объяснить, почему же она из дома уехала, а упомянув о втором муже, нельзя было не поведать о первом.
Первый раз Варенька Воробьева вышла замуж, как только окончила университет, и несколько лет купалась в счастье, ничего не замечая, даже того, что Андреев – хронический бабник. Когда же это обнаружилось, изумление сменилось ужасом, горем и, самое главное, брезгливостью. Потаскун был с позором выгнан. И Варя тут же снова вышла замуж, чтобы все вокруг, и, главное, Андреев, видели, как у нее все хорошо.
И ведь этот первый встречный оказался мужчиной почти сказочным: непьющий, некурящий, прилично зарабатывающий, да еще и набожный к тому же. Варя не сразу поняла, что с Богом-то как раз не все в порядке, тем более что второй муж был не каким-нибудь бритоголовым кришнаитом, а стандартным с виду христианином, и даже фамилия у него была поповская – Боголюбов. Когда же до нее дошло, что он состоит в какой-то секте, Варя пришла в такой ужас, что даже не стала разбираться, в какой именно. Но тихий Боголюбов с просветленным взглядом и проникновенным голосом раз за разом приходил за ней и в родительский дом, куда она умчалась вихрем, и на работу, караулил на остановке, убеждая вернуться. Преследования длились дольше, чем само замужество, и конца им не было видно. И когда Варенька узнала от знакомой о вакансии экскурсовода в Переславле-Залесском, то без раздумий махнула в чужие края, только и успев перед отъездом снова сделаться Воробьевой.
Попутчик внимательно слушал, не перебивая, не вставляя замечаний и не пытаясь перевести разговор на себя. И Варя увлеклась и говорила все быстрее, словно торопясь, что ее вот-вот остановят, и лишь иногда запиналась, вопросительно взглядывая на собеседника. Но тот только кивал. Она не ошиблась – это было идеальное Большое Ухо. Которое потом поедет дальше и все забудет, а ей зато теперь тем легче, чем больше она выплескивается. Варя и сама не ожидала, что в ней столько всего накопилось. Да ведь и намолчалась же она в этом Переславле! Два года без подружек, без семьи, вообще одна! Она представить не могла, что так получится. Казалось, наоборот, сейчас-то все и начнется – новое место, новые перспективы, новые знакомства, все новое. Но почему-то жизнь задалась монотонная: работа – дом – работа, друзей она не завела, ходить по вечерам оказалось некуда. И Варенька не только ни разу не вышла замуж, но даже просто никак не устроила личную жизнь!
А ведь пыталась! Пыталась и с подходящим соседом знакомиться, и даже с водителем маршрутки! Одного приглашала розетку чинить, другому два раза в день строила глазки по пути на работу и обратно. И когда коллега из информационного отдела предложил ей помочь купить компьютер, сразу согласилась, хотя никакой компьютер не был нужен, а только брешь в небогатом бюджете пробил. Они провели вместе несколько бурных вечеров: увлеченно обсуждали, выбирали, листали каталоги, потом коллега долго возился в ее комнате, подключая и налаживая технику, потом обмывали покупку – и этим все и закончилось. Это не был для мужчины повод познакомиться. Коллега просто подрабатывал. И Варенька осталась с компьютером вместо личной жизни.
Но попутчик узнавал совсем не об этом – перед ним разворачивались те же лучезарные, полные подлинной жизни картины, что и перед самой Варенькой в тот самый миг, когда герой ее романа попадал в ее поле зрения. Это было чистейшее вдохновение. С ней так было с детства. С тех самых пор, наверное, когда они с Леной, одноклассницей и лучшей подругой, прогуливались у озера, где гуляли все белогорские барышни и кавалеры. Просто зацепившись за кого-нибудь взглядом, Варя начинала представлять, как этот молодой человек вдруг к ней подходит, и как они знакомятся, и что друг другу говорят, и что будет дальше – весь захватывающий роман разворачивался перед ней в малейших подробностях. И если молодой человек в самом деле останавливался – а Варенька уже стала прелестной девушкой, черноглазой, нежно-белолицей, с ямочками на щеках и локотках – и в самом деле пытался познакомиться, она глядела на него с недоумением, потому что у нее с ним все уже было. Лена только смеялась – она прекрасно знала, что Варька не выделывается и ничего не изображает. Но картины, которые так ясно, так отчетливо возникали в ее голове, были живее, чем реальность, блестящие диалоги, которые она слышала, так отличались от банальных слов, жужжащих над ухом! И так трудно было переключить внимание на того, кто стоял перед ней, – блеклую копию того, настоящего.
В героях теперешних романов самым главным точно так же была та изначальная вспышка, из которой выстреливали, как серпантин, яркие ленты будущих событий, так что замирало сердце – и это не имело ничего общего ни с практически-бытовой, ни с физиологической стороной захвата подходящего мужичка. Эти иллюзорные знакомства были более подлинными, чем те, что происходили на самом деле, – особенно их безликие, скомканные окончания. Варя и комкала их, когда пересказывала Лене по телефону или сейчас попутчику, потому что о чем тут говорить – то ли дело о новом знакомом, с новым пылом! Лучшее, конечно, впереди! Главное – не уставать ковать свое счастье! И верная Лена, и пассажир ночного поезда узнавали о немного смешном романтичном соседе, который не сводил с Вари глаз, поднимаясь и спускаясь по лестнице, специально задерживался у почтовых ящиков, искал повод познакомиться, и вот, наконец, у нее сломалась розетка… И о лихом водителе маршрутки, который картинно тормозил, завидев ее на полпути к остановке, и строил ей глазки…
Варя, не переставая говорить, сама удивлялась – она, оказывается, так популярна, у нее такая насыщенная жизнь! Странным при всем при этом было только ее прозябание в одиночестве – непривычное, непонятное, позорное и конечно же временное, от которого она теперь пытается сбежать. И куда – домой, в совсем маленький городишко, где все новости предсказуемы и заранее устарели, где бывшие одноклассники и не заглядывают на страничку «Одноклассники. ру», потому что и так постоянно сталкиваются на улицах. Это она знала точно – сколько раз лазила в Интернете, чтобы время убить. А потом звонила Лена и сообщала, что у кого и как… А впрочем, тут же нашлась Варенька, она не для разнообразия хочет домой, а просто соскучилась по дому, по папе. Соскучилась, понимаете?
Поезд резко затормозил, и посыпались Варины пакеты с покупками, за которыми она бегала по Москве до последнего, слетела с полки новенькая шляпа – соломенная, с шелковой лентой и голубыми незабудками – из-за нее она и опоздала. Из незакрытой сумочки покатилась во все стороны мелочь и старинный пятак, который лежал там постоянно – к деньгам. Варенька подскочила, как мячик, и ойкнула, попутчик бросился все собирать, пробормотав что-то вроде:
– Какая шляпа интересная…
И кажется, готов был слушать дальше. Вот этот заурядный тип как раз из тех, кто не пробуждает ни капли фантазии, мимоходом отметила Варя. О том, что с ним было бы, если бы… даже в голову не приходит… Но тут он встал и откланялся. То ли в вагон-ресторан собрался, то ли в туалет – какая разница, ей скоро выходить. Надеть шляпку или в темноте ее все равно никто не увидит? Но она же такая новенькая! В пакете ее тоже никто не увидит! И Варя водрузила шляпку, тряхнув длинными черными локонами, кокетливо сдвинула на бочок, отдернула занавеску и повертелась перед отражением в оконном стекле.
На платформу она соскочила, любуясь своей легкостью – Варенька всегда была легконогой, несмотря на приятную полноту, прямо как Анна Каренина. Анна Каренина без Вронского и даже без ушастого Каренина. Но это никак не мешало ей любоваться своим легким шагом. Нет, жизнь не кончена в тридцать один год! Все впереди!
На платформе было темно, горел только один фонарь, но Варенька не успела струсить – она уже заметила папу, который ждал ее рядом с такси. Поезд уплывал вдаль вместе с Большим Ухом, а она сейчас окажется дома, по-настоящему дома!
Виноградная веточка
– Алё! Варь, это правда ты? Ты приехала? Вот молодец! На праздники?
– Как получится, у меня еще кусок отпуска есть вообще-то, – отвечала Варя, не понимая пока, с кем говорит, и изо всех сил стараясь сделать голос бодрым и осмысленным.
Но трубка догадалась:
– Ты, наверное, еще спишь? Извини! Я просто так обрадовалась, когда услышала, что ты вроде бы приехала, и сразу захотелось проверить… Погода только не особенно – холод, дождь, но все равно отдыхать ведь лучше, чем работать.
Варя, усиленно хлопая глазами, которые никак не раскрывались, посмотрела на часы. Конечно, еще только одиннадцать – такая рань, она собиралась спать до обеда! Когда только стало известно, что она уже здесь? Приехала ночью, никого не видела…
– А я утром пошла в магазин, а там мне Мурашова сказала – а ей ее сосед-таксист, когда утром здоровался, – а ему девушка-диспетчер, через которую твой папа такси вызывал. Она, кажется, с тобой в одном классе училась, и узнала и папу, и адрес, и поняла, что папа тебя собрался встречать, – тут же последовало объяснение.
Это Аня, с которой они несколько лет вместе работали в Белогорском музее, а Мурашова была их начальница. Все понятно. Сарафанное радио.
– Ну, как твои дела? – начались неизбежные расспросы. – Замуж вышла? – Но, поняв, что Варя все никак не проснется, Аня поспешила распрощаться, пригласив к себе: у музейщиков понедельник – выходной, и она весь день дома, можно посидеть поболтать.
Варя рухнула на подушку. Как же хорошо спать, привычно уткнувшись лбом в тумбочку! А дома никого, и знаешь, что никто не побеспокоит, и совершенно пока не знаешь, чем будет заполнен день, и он от этого как подарок. Это восхитительное утреннее незнание было самым главным в наступающих праздниках, которые при желании могли перетечь в отпуск, – и Варя погружалась в дополнительное блаженство, как в подушку… как в облако…
Телефон опять взревел. Хорошо, папа предусмотрительно положил трубку на тумбочку, хоть вскакивать не приходится. А ведь мог бы догадаться и совсем отключить.
– Варька, привет! Вставай-вставай, дрыхнешь небось, знаю я тебя! Я сейчас в Москве, на ВВЦ, вокруг так шумят, ничего не слышу! А потом совсем времени не будет, вот я сейчас и звоню.
Это была Лена. Наверняка на какой-нибудь выставке или ярмарке – у нее своя фирма по ландшафтному дизайну, и она не пропускает никаких профессиональных сборищ. Кто-кто, а Лена знала о Варином приезде заранее, но раз она в Москве, значит, это на весь день, и встретиться сегодня вряд ли удастся. Варя даже взгрустнула.
– Ты как вчера добралась, нормально? Начала отдыхать? Погода только подводит, когда лето начнется, непонятно… А как сама? Замуж вышла?
– А что, есть варианты? – не растерялась на этот раз Варя. – Можешь что-то предложить?
– Конечно, потому и спрашиваю! – кричала Лена. – Может, уже не надо? Кандидатура – о-го-го! Я к твоему приезду подготовилась, не то что некоторые!
– Ой, а кто? А что? – заторопилась Варя, уразумев, что это не шуточки и подруга в самом деле подготовилась.
– Увидимся – и все узнаешь, – начальственным тоном отрезала Лена, – сейчас все равно не слышно ничего. Может, вечерком, если я успею пораньше вернуться. Созвонимся!
Варя засмеялась и, перевернувшись на живот, уставилась в тумбочку. В полированной стенке отражалась очень даже симпатичная барышня, пикантно взъерошенная, с таким круглым, таким аппетитным плечиком – да что же пропадает такая красота! Кто-то должен увидеть это все и ахнуть! И кажется, так оно и будет прямо сегодня – сколько там осталось до вечера? Можно покружиться по комнате: птички на обоях детских еще времен почти щебетали, полы цвета яичного желтка казались теплыми и залитыми светом, хотя солнца не было, их так и хотелось попробовать босой ногой. Но ноги сразу попали в тапочки, такие мягкие, такие меховые. В которых можно дотопать разве что до дивана, в крайнем случае – до кухни.
А на кухне – ее любимые обсыпные булочки с повидлом, на подоконнике – аккуратная стопка газет, папин «АиФ», как всегда, и местные – это тоже для нее. Под шапкой «Белогорские вести» крупный заголовок: «Растет и хорошеет наш край». Варя задумалась с кружкой кофе в руках.
С чего бы ему расти, родному краю? И каким образом? Первая мысль – Белогорск объединяют с Москвой. О-го-го! Жизнь начинает бурлить, открывается «Макдоналдс», тянут ветку метро. «Станция Белая Горка! Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Сосновый Бор». А может, их город ведет захватнические войны? Хорошо бы он тогда прирос какими-нибудь тропическими землями! Теплое море, острова, коралловые рифы… Все бы брали отпуск зимой и ездили наслаждаться. Это не то что двенадцать градусов за окном – спасибо, что тепла, плюс дождик, как сейчас. Хотя отдыхать – в самом деле не работать.
Варя нисколько не была расстроена из-за ранних звонков и нахмуренного неба – это каким-то образом вписывалось в непредсказуемость предпраздничного утра. И потом, ее так все любят, всем так не терпится с ней поговорить! А горячий кофе, диван и осенняя погода – в самом этом сочетании пряталось еще что-то хорошее. Она догадалась почти сразу и догадке обрадовалась: настоящая осень, простуда и не надо идти в школу – вот что!
Как раз на этом самом диване, классе в пятом, она первый раз и увидела волшебные деревья. Ей, болящей, дали виноград, который быстро кончился, а оставшиеся веточки были точно такими же… если поставить их вертикально… как голые деревья за окном! И крошечная сморщенная виноградинка болталась, словно уцелевший листик! Варя быстро нашла картонку, пластилин и устроила из маленьких деревьев печальный облетевший сад и устелила его настоящими опавшими листьями, которые тут же насобирала, приоткрыв окно и опасливо оглядываясь, с железного подоконника. И нащипала ваты из диванной подушки и бросила на веточки первый снег. Мама, заглянувшая в комнату, ничего не сказала, только принесла учебники и домашнее задание, которое продиктовала по телефону Лена.
Но Варю было уже не остановить. Открытия шли одно за другим. Сначала она увидела, что отдельный листик выглядит как целое дерево, со стволом и кроной, причем каждый – как его родное дерево, и можно составить из них разноцветный лес или парк. Потом оказалось, что лепестки некоторых цветов – точь-в-точь крылья, и ее лес можно населить птицами и порхающими бабочками, полупрозрачными и трепетными. Потом она поняла, что в дело годятся еще и стебельки, хвоинки, семена, кленовые и липовые крылышки – любой растительный материал. И если на темно-синюю бумагу положить ярко-оранжевый цветок вроде георгина, под ним, в рядочек, несколько отдельных лепестков, а рядом – светлый изогнутый листик ландыша, то это будет уже расплавленное вечернее солнце, опускающееся в море, солнечная дорожка на волнах и летящий, подсвеченный парус. И эта картинка будет не такой, как нарисованная, а еще интереснее, а ее краски – еще живее, потому что вобрали в себя живое солнце.
Причем нарисовать то же самое было бы гораздо проще и быстрее – но Варя готова была часами передвигать по листу бумаги свои сокровища, дожидаясь, пока они расположатся тем самым единственным рисунком, который угадывает только она. Ей казалось, что этим чудодейством занимается она одна на целом свете, и, если не сделать картину, ее просто не будет – не появится же она сама собой. И умрут хрупкие засушенные лепестки, и превратятся в простой мусор ее травинки и веточки, как бесчисленные стебли и ветки в лесу, на дорожках, под ногами, под метлой дворника. Которые – все! – могли бы стать картинами, если правильно расположить их на бумаге… Тогда еще не было специальных книжек по этому виду искусства, но Варя готова была постигать все сама, ей не надо помогать – только бы не мешали!
– Опять горы пыли и мусора?! – грозно вопрошала мама. – Мы же договаривались! Рабочий стол – это святое место, и его надо содержать в чистоте!
И Варя кидалась за влажной тряпкой – грозные напоминания были все-таки лучше, чем уборка, которую, потеряв терпение, производила мама. Один раз Варя увидела, как она, помыв пол в ее комнате, с досадой встала перед столом, где конечно же все лежало так, как нужно было для работы, но выглядело как беспорядок, – и размашисто, той же половой тряпкой навела чистоту. И возражать было бесполезно – мама всегда точно знала, что кому следует делать, и Варя, помимо обвинений в нарушении договора об уборке, услышала бы, что она занимается ерундой, вместо того чтобы учить таблицу умножения или слова с непроверяемыми гласными – и таблица, и слова были крупно написаны на ватманских листах и развешаны по стенам.
Папа не противоречил маме, но и не присоединялся, и на таблицу умножения не указывал. Он незаметно откладывал для Вари куски обоев, оставшиеся от ремонта, сверлил в листе фанеры, под которым сушились растения, дырочки для вентиляции, потихоньку освободил для сушки место на чердаке и починил протекающую крышу. Папа, который никогда не приносил с работы даже карандаша, однажды чуть не попался на колхозном поле, где с риском для жизни обдирал кукурузные початки – листья, которыми они обернуты, были прекрасным фоном для картин из цветов. Газеты, нужные в больших количествах, чтобы перекладывать растения, сохнущие под прессом, аккуратно складывались в стопочку на подоконнике. И складываются по сей день.
Варя еще раз фыркнула на «Растущий и хорошеющий край», глянула за окно – как будто уже не капает. А не забежать ли в самом деле к Ане? До вечера все-таки еще долго.
Засохший лист
Из зарослей шиповника выглядывали остроносые мордочки нераспустившейся сирени. Они так же недоуменно смотрели на Варю, как и Варя на них. Никогда такого не было, чтобы сирень в это время не зацвела! В мае Белогорск всегда клубился сиреневыми облаками всевозможных оттенков, в июне их сменяли белые и розовые волны шиповника. А сейчас Варя шла по абсолютно бесцветной улице, шла налегке, не считая зонтика.
Папку с файлами, купленную вчера в Москве, пришлось оставить дома. А ведь как предвкушались бесцельные летние блуждания с пощипыванием там и сям приглянувшихся цветков, веточек! С собой при этом обязательно должно быть несколько твердых папок – для нежных бутонов и мягких стебельков и для более грубых листьев и веток – иначе домой принесешь труху. А теперь получается, что все принадлежности, аппетитно пахнущие новеньким, за которыми она так вдохновенно бегала в лавку для художников, в канцтовары и прочие магазины, будут валяться дома, ненужные. И нежно-голубой крепдешиновый сарафан и соломенная шляпка – тоже. Не от холода же ее надевать. А серебристый плащ в такую хмарь казался просто серым.
Погода, о которой говорили с Варей обе подруги, была для нее не проходной темой, а самой главной. Лето кормит весь оставшийся год запасами материала. А если и дальше так пойдет, что запасать-то? И когда? Ни в дождь, ни после дождя растения не собирают.
В заплаканном парке зонтик пришлось раскрыть, потому что капало со всех деревьев, но небо неожиданно просветлело, и Варя зашагала бодрее, прикидывая, как срезать путь до Аниного дома. Аллея разбегалась на две дорожки, и на одной из них, на сыром асфальте, была нарисована мелом стрелка и крупно написано: ТУДА. Ну, туда так туда.
Ее обогнала женщина с прогулочной коляской, загорелая, несмотря на холод, одетая в бриджи и майку, на которой сзади написан целый текст, и Варя, ускорив шаг, прочитала:
«Большое спасибо, НО:
• мой ребенок любит возиться в грязи,
• ему не холодно,
• он делится игрушками, только когда сам этого хочет,
• он не хочет братика, равно как и сестричку,
• я прочитала очень много книг о воспитании детей».
Варя невольно зауважала независимую женщину, бесстрашно отрицающую весь мир, уже открывший рот, чтобы сказать ей что-то. Сама она, пожалуй, не решилась бы даже спросить у нее, сколько времени. Вполне вероятно, что прозвучит: я говорю, сколько времени, только когда сама этого хочу… я сейчас думаю о других вещах… я покупала часы совсем не для этого…
– Варька! Привет!
Дорожка и женщина с коляской привели ее на обширную детскую площадку с песочницей, разноцветными современными горками. Там копошились малыши в таких же разноцветных комбинезончиках. Молоденькие мамаши и даже несколько папаш сбились в кучку. А перед Варей стоял Андреев и расплывался в своей фирменной, чуть плутоватой улыбке:
– Привет! Как дела? Замуж вышла?
За него цеплялся карапуз с плутоватой рожицей, не оставляющей сомнений в их родстве.
О том, что бывший супруг завел новую семью, папа Варе уже сообщал, а вот о появлении Андреева-второго почему-то нет. Или сам не знал, или пощадил ее самолюбие. Выходит, те два года, что она помирала с тоски в Переславле, Андреев тут успешно размножался! Когда она сама сочеталась вторым браком, их счет стал один – ноль в ее пользу, а теперь два – ноль – в его!
– Что это ты тут возишься в песочнице? Ты же терпеть не можешь детей, – отбрила Варя. – Ты же их никогда не хотел!
– Ну, мало ли чего я говорил, – глазом не моргнул Андреев, – а ты бы взяла и родила, я б с твоим сейчас гулял.
Варя задохнулась по-настоящему и ничего не могла ответить, потому что это уже не было просто перебрасывание словами-мячиками. Выходит, элементарная порядочность – это то, над чем потешаются, и в семейной жизни надо было ловчить, вроде самого Андреева? Он шляется по выдуманным командировкам и врет про авралы на работе – а ей надо было подсуетиться и поставить его перед фактом, использовав ребеночка как ловушку, чтобы привязать муженька к себе… Варя беспомощно стояла на месте, не в силах ни придумать достойный ответ, ни развернуться и уйти, а Андреев еще и добил:
– Зря ты тогда погорячилась! Жили бы да жили, как все живут, нечего было придавать значение всяким пустякам. – Говорил он громко, просто потому, что никогда не умел разговаривать тихо, и женщины у песочницы стали коситься на них. – А знаешь, правду говорят, что первая жена – самая лучшая! Под присягой могу подтвердить! Надо нам с тобой…
– Погоди, – оборвала его Варя и опустилась на корточки.
В траве вздохнул, глядя на нее снизу вверх, скелетик прошлогоднего листа. Между его прожилками непонятно как уцелела истонченная, бесплотная серебристая ткань. Варя осторожно подняла его за ножку – он весь дрожал, но не рассыпался, видимо благодаря влажности. Это было зимнее дерево – одинокое, съеженное, с просвечивающей паутиной тонких ветвей! К нему был нужен такой же одинокий, скудный белый фон – и больше ничего. Оно было самодостаточным и завершенным. Варя редко видела будущие картины вот так, сразу, обычно просто набирался материал, и уже из этой кучи-малы начинали наплывать идеи, фрагменты… Какой же он молодец, что долежал, дождался, все вытерпел – и сумел так на нее взглянуть, что и она его увидела!
– Ну-ка, дай сюда.
Она отобрала у растерявшегося Андреева газету и бережно вложила в нее находку. Ничего, другую купит.
– Варька, надо посидеть в интимной обстановке, отметить встречу! – орал вслед Андреев, не стесняясь мамаш в песочнице. – Не пожалеешь! Я тебе звякну!
Какой же мерзкий, наглый голос! И это от него у нее когда-то переворачивалось все внутри?! Это его она каждый раз, подбегая к телефону, надеялась услышать?! Это перед ним, энергичным, оглушающим – даже когда Андреев шептал! – не могла устоять?!
Варя неслась по аллее почти бегом. Анин дом – высокая светлая «подковка» – уже маячил впереди, но идти до него было на самом деле минут десять. Не хватало еще Боголюбова повстречать, которому тоже небось все мнится интимная обстановка: «Варенька, ты для меня как была женой, так и осталась, для меня все эти формальности ничего не значат»…
Десятиклассница Аня занималась в музейном кружке по искусству, когда Варя уже пришла в музей после университета работать. Потом Аня приходила на практику, и, поскольку она поступила в тот же университет на то же искусствоведение, им с Варей всегда было о чем поговорить.
Кружок с незапамятных времен вела Лариса Ивановна Мурашова. Варя тоже успела в нем позаниматься. Ее отвела туда мама, прихватив стопку Вариных картин.
Мама была человеком решительным и увлеченным. Она воспитывала дочь по системе Никитиных, которую проштудировала от корки до корки. Летом и зимой Варька должна была ходить по дому босая, обливаться холодной водой, делать гимнастику на шведской стенке, которую устроил папа. Читать она, кажется, умела всегда, и за ней зорко присматривали, чтобы не задерживалась на разглядывании картинок, а читала, не отлынивала. Таблица умножения тоже была крепко вколочена в голову на ранних стадиях, хромая только на семь и на восемь – соответствующие ватманские листы висели на стенах чуть ли не до Вариного замужества. На кухне также висели английские неправильные глаголы и немецкие склонения. Спасения не было нигде. Мама размышляла, не заняться ли на опережение химией, и уже начала писать на ватманах формулы.
В школу Варька пошла даже не в шесть лет, а в пять – чего было держать такого продвинутого ребенка дома, тормозить его развитие? Учителя гордились чудесной девочкой, так же как и мама. И теперь Варе, помимо обязательных индивидуальных занятий, приходилось еще и готовить уроки, просиживая за детским письменным столиком. Его сделал папа, и за порядком на нем надо было строго следить: беспорядок вокруг человека отражает беспорядок в его мыслях. Иногда Варька печально оглядывалась из-за стола на диван с игрушками и один раз перехватила папин взгляд, который перехватывал ее взгляд. Кажется, он тоже был печальным.
Бабушка, как и папа, никогда не выражала сомнений в маминой системе воспитания. Варя только находила иногда конфетки в кармане пальто, по дороге в школу.
А после начальной школы все кончилось вместе с запасом знаний, которыми Варю напичкала мама. Она больше не была чудесной девочкой. И оказалась не в силах глотать информацию по целой куче предметов. Но из класса ее не выгнали, потому что успевала Варька все-таки не ниже чем на три с плюсом. А мама считала, что она со всем бы продолжала прекрасно справляться, если бы не вздорное увлечение, перешедшее все границы. Вся стройная система воспитания и образования дочери, на которую было потрачено столько сил, рушилась на глазах. Закаленная, спортивная девочка превращалась в сдобную пышечку. Разумный, послушный человечек – в нелепую мечтательницу с потусторонним взглядом. Открытого бунта не было, но Варька цеплялась за свои картинки с пугающим упорством, как помешанная.
И мама взяла дочь за руку, картинки – под мышку и потащила их к Мурашовой, заведующей отделом живописи Белогорского музея. Художественной школы в городе не было, но был кружок по искусству, который вела Лариса Ивановна. Она говорила со школярами об Античности и Средневековье, о древнерусских иконах и импрессионизме так страстно, словно они были увлечены всем этим так же, как она сама, и по меньшей мере собирались писать докторскую диссертацию. Она приносила из дома ценные книги и альбомы и приглашала на занятия настоящих живых художников. Она возила своих учеников в столичные музеи, а летом – по Золотому кольцу. Ее воспитанники водили экскурсии по Белогорской усадьбе, где располагался музей, и поступали на искусствоведение в то время, когда все рвались в экономисты и юристы. И вот теперь перед ней, ожидая приговора, стояла перепуганная Варя.
Женщина с короткой стрижкой и резкими чертами лица, больше похожая на спортсменку, чем на музейную даму, стремительно просмотрела картины из цветов. Казалось, она все понимает мгновенно, только прикоснувшись к очередному листу, еще до того, как бросает на него прицельный взгляд. На лице ее впечатления никак не отражались. Решение было кратким и деловым.
– Есть способности – надо заниматься. Интересуешься прекрасным – изучай его. – Фразы звучали отрывисто, по-командирски.
Варя впервые услышала слово «флористика», и еще ей был вручен необъятный альбом с репродукциями, чтобы увидеть, как разные мастера работают с цветом, и продиктовано расписание занятий.
Лариса Ивановна сразу понравилась маме – такой же жесткий, четкий человек, как и она сама. Ей не страшно передать Варьку с рук на руки. Девочка заметила, что мама вздохнула с облегчением: для таких, как Варька, есть специальные места, есть те, кто не считает ее странноватой. Значит, можно каким-то образом довести ее до ума и поставить в ряд с людьми, даже если она не выучит химические формулы! Торопливая благодарность за все это тоже была заметной.
Но Варя тут же оставила свои наблюдения без внимания – что это было в сравнении с неожиданным благом, которое на нее свалилось! Одобрение Мурашовой было охранной грамотой. Теперь не надо заниматься любимым делом украдкой, не надо саму себя корить за то, что она делает не то, что положено. Не надо страдать, что мама потратила полжизни впустую и не защитила кандидатскую диссертацию. Убирать ватманы со стен, пожалуй, рановато, но не смотреть на них уже можно. А против прекрасного, живописи и музеев Варя ничего не имела. К тому же она впервые перестала быть младше всех. Наоборот, со временем у нее даже появились младшие подружки, вроде Ани. И все охотно общались не с чудесной девочкой, что было только маминой заслугой, – а с самой Варей, талантливой, смешливой, обаятельной!
