Татьяна Гржибовская
Господин исполнитель

– Да, слушаю. Антон Сергеевич? Да. Здравствуйте. Нет, не поздно. У друга, – отвечал на вопросы Кречетов, присев на широкий подоконник. – Юля? Я ей позвоню. Получше. Нет, температуры нет. Не знаю. Мне надо прийти в себя. Понимаю, Антон Сергеевич. Спасибо, я подумаю. Когда позвонить? Хорошо. Спасибо, Антон Сергеевич. До свидания, – он нажал «отбой», засунул мобильник в карман брюк и пояснил:

– Добрышев беспокоится… Подвёл я его, конечно, капитально. Он думает, я заболел. Предлагает поработать с ним на мастер-классах. Терапия отчаяния, значит, раз концертов не предвидится. У меня ещё остались ангажементы в Латинской Америке года на два и во Франции. И это всё.

– Кстати, не хочешь Кате компанию составить? Она что-то говорила про концертмейстера, – бросил в тему Леонид.

– Ну да, – рассеянно проронил Владислав, – так где же Катя?

– Всё там же, в Японии. Работает над новой программой. Вернётся в конце августа.

– Понятно, – Влад сладко зевнул. – Так что ты хотел мне сказать? – его губы сложились в подобие улыбки. – Никак мы не дойдём до самого главного! И ещё… Беленький! Не знаю, как задать тебе этот вопрос… Ладно. Скажи, Катя… Она… счастлива с тобой? Ведь, насколько помню, к женщинам ты был упорно безразличен с тех пор, как…

Лёня прошёлся по кухне, скрипя половицами, потом произнёс:

– У нас с Катей дружеский союз. Нас обоих это устраивает. Ну, ещё мы заключили брачный договор, чтоб не цапаться, если что. Прописали права и обязанности. Это удобно. Катька – она замечательная, свой парень. Так я её и воспринимаю. И она от меня большего не требует и ни о чём не спрашивает.

Кречетов помолчал, переваривая, потом сказал:

– Ну, что ж, очень рад за вас. Нашли друг друга, как говорится.

– С твоей помощью, Кречетов, – не преминул съязвить Беленький. – Катя… в общем, я её спас, она жить не хотела после вашей истории. Свет ей был не мил, и всё такое.

Леонид замолчал, потом вдруг неожиданно развернул тему разговора:

– Ты вот спросил меня про рэнджровер.

– Ну?

– Я купил его сам.

– Молодец! – Кречетову потребовалось несколько секунд, чтобы перестроиться. Наконец он вяло проговорил:

– Интересно, чем ты зарабатываешь? Прости, об этом не принято спрашивать, но ты сам начал.

– Музыкой, Кречетов, музыкой! Только не твоей нищенской классикой. Моя музыка собирает стадионы. Народ хочет отрываться, и я предлагаю кайф.

Лёнечка очередной раз обошёл вокруг стола, поглядывая на дружка. Тот не сводил с новоявленного композитора изучающего взгляда.

– Замечательно. И что же это за музыка?

– Музыка для масс. Что-нибудь слышал о гранже, альтернативном мэтале, психоделическом трансе? Нью-метал? У тебя в Америке «Корны» сводили всех с ума. Неужели не слышал? А вот в Японии и у нас в мейнстриме фулл-он. А я создал свою, особенную, музыку, собрал в ней всё самое притягательное из музыкальных течений, и у меня пошло! Народ ломится и тащится.

Секунду длилась немая сцена.

– Вот это да! – с деланным восхищением воскликнул Кречетов. Он закинул ногу на ногу и покачал носком туфли. Одно дело – джазовые импровизации раскованного Лёнечки в элитных ночных клубах, но чтобы музыка для масс!

– Вот это да! – повторил Влад.

– Ты думаешь, в этой стране можно прожить на зарплату пианиста? – встрепенулся Беленький. – Умоляю! Я тебя не зря спросил, зачем ты сюда припёрся. Знаешь, какие гонорары у нормального музыканта в нормальной провинциальной филармонии? Вот Тимофей, например, лауреат нехилых конкурсов, уже три года сидит без концертов в родной столице. Играл недавно не то в Курске, не то в Орле. Месяц вкалывал, приклеенный к роялю, а получил кукушкины слёзки. Оханья и аханья вокруг рояля ушли в прошлое. Кто хочет слушать классику, у того денег нет, а у кого деньги есть, тот хочет балдеть и ни о чём не думать. Жизнь у нас такая, не до высоких материй.

– Круто! Значит, вот ваши нравы, а вот вам наша музыка! Жрите, не стесняйтесь! Так, Беленький?! Идёшь на поводу вкусов, значит, – вскинулся Кречетов. – А призвание пианиста…

– Пробуждать красивое, доброе, вечное, – закончил, патетично паясничая, Лёнечка.

– Именно так, Беленький! – горячился Владислав. – Воспитывать музыкальный вкус…

Тирада праведника закончилась довольно быстро:

– Короче, что от меня-то надо?

– Моя музыка – классная вещь! – запальчиво заговорил новомодный творец. – Я ведь не с бухты-барахты её писал. Всё по науке! Ну, ты знаешь, музыку обычно пишут, вслушиваясь в себя. А я… Я построил музыку по математическим законам. Я вычислил воздействие звука на сознание. И теперь умею им управлять при помощи своей музыки. Ты помнишь, мы читали дневники твоего деда? Там было много непонятного – формулы, расчёты… Нам тогда это было неинтересно, потому что мы-то надеялись, что найдём там истории про шпионов, – он усмехнулся. – Единственное, что мне запала фраза – «акустическое оружие». И когда пришло время – те записи всплыли у меня в памяти и подтолкнули к действию. Я изучил всё, что касается звука. Теперь могу звуком нагнать полную расслабуху, а могу довести до экстаза, и толпа в одном ритме будет колыхаться, как огромная медуза.

Лёня порозовел от охватившего его воодушевления, в глазах его загорелись демонические огоньки.

– А ты не зарываешься, Беленький? Какое вообще ты имеешь право… к-х-м, – поперхнулся Кречетов от негодования. – Дед не затем писал свои дневники, чтобы такие, как ты…

– Ты слишком правильный, Владик, это не в моде, – тон Лёнечки переключился на покровительственный. – Кому нужна твоя правильность? Ты вот дай людям, чего они хотят. А они тебе деньгу заплатят. Моя музыка не похожа ни на какую другую и обладает… сверхъестественной силой. Что людям надо? Все хотят чего-то необычного, захватывающего. И я могу это предложить! Вот послушай! – Лёня взял с буфета смартфон, подсоединил тут же лежавшие наушники. – Послушай! Хотя это жалкий отголосок того, что можно почувствовать на живом концерте.

Владислав нехотя подчинился. Им двигало чистое любопытство. Однако то, что он услышал, на удивление, не вызвало у него отторжения. Он погрузился в мир звуков, не связанных, как привычно, общей тональностью или заданным ритмом. Это был блаженный звуковой хаос. Он затягивал в тёмную глубину звучанием отдельных, бесконечно длящихся, не повторяющихся звуков. Звуки плавно перетекали один в другой, как если бы воду переливали из кувшина в кувшин разной формы, и сплетались в абстрактную звуковую картину.

Голова Кречетова превратилась в сферу, заполненную звуками, и всё тело пробирали лёгкие вибрации, вызывающие приятный озноб. Потом он ощутил таяние телесных оболочек и поплыл в окружении сталкивающихся звуков, как часть бесконечной звуковой галактики, в неведомое никуда. Но не успел до конца насладиться парением, как его захватила волна ритмов. Свернулась в спираль огромная галактика, и что-то изнутри заставило его встрепенуться. Он непроизвольно подскочил, стул с грохотом упал. Неизъяснимый восторг переполнял его. Всё неприятное произошло будто не с ним и отодвинулось далеко-далеко.

Влад заметался по кухне во власти музыкальных ритмов, приговаривая: «Ну, Лёнька, сволочь, что вытворяет! Если, конечно, не спёр у кого-то хит, а выдаёт за свой. Высший класс!» Однако разделить эмоции с автором шедевра не удалось – в кухне он был один.

Через какое-то время пульсация ритмов стала красиво затухать, как пламя костра, когда в него перестают бросать ветки, и на смену им откуда-то издалека, исподволь, выползла мелодия, тонкая и извилистая, звенящая и зудящая, раздражающая. Казалось, она распускается гифами гриба по извилинам мозга, запутывает его причудливой сетью. Потянуло в сон. Кречетов сел за стол и плеснул в бокал коньяку. Напиток мерцал золотистыми искрами. Его захватила игра переливающейся жидкости в бокале, а тело обрело необыкновенную лёгкость.

Всё вокруг поплыло, предметы меняли форму, двигались под разными углами, колыхались, как водоросли. Вырастали до огромных размеров, надвигаясь и пугая, и, наоборот, сжимались до пульсирующей точки, притягивая за собой. Цвета перетекали из жёлтого в фиолетовый и обратно по оттенкам радуги. А потом всё тонуло в бокале. В какой-то момент Кречетов явственно ощутил запах ванили, внезапно заполнивший кухню.

Приятно висеть в пространстве, не чувствуя тела, покачиваясь в такт поворотам струящейся мелодии в окружении ярких цветовых снов.

«Да, я сплю. И мне хорошо!» – промелькнуло в мозгу Владислава, и он провалился в темноту.

Когда проснулся, с трудом возвратился в реальность. За окнами ни зги не видно. Он сидит за столом, на котором разбросана в беспорядке посуда с остатками еды и бокалы, один пустой, другой с недопитым коньяком. Напротив Лёня с аппетитом доедает яичницу.

– Я вырубился, даже запись до конца не дослушал. Зато сон приснился, чистый абстракционизм. Долго я спал?

– Ровно столько, сколько длилась запись. И не сон это был, а… что-то вроде гипноза. Ну и… как ощущения?

Леонид надулся от распиравшей его гордости.

– Улётно! – сознался слегка ошалевший от «эксперимента» Влад. – Даже не представляю, как тебе это удалось. Ты… Гудвин от музыки. Ничего похожего я не слышал. А ощущения!.. Что-то подобное бывает у тех, кто кислотой балуется или марихуаной. Ну, последнее я, предположим, пробовал. А так… даже не знаю, с чем сравнить. Демоническая музыка! Только… теперь вот в голове пусто как-то и звон в ушах, не очень-то приятно, и язык плохо слушается, и металлический привкус во рту… – перечислял Влад. – Я реально хочу спать… И всё же, что от меня-то надо?

Лёня взглянул из-под пучковатых бровей на взъерошенного друга:

– Что ж, пришёл момент сказать всё, – торжественно произнёс он. – Мне клавишник нужен. Позарез. Не хочешь попробовать? Хорошие бабки плачу.

– А сам что? – удивился Кречетов.

– Так нужен сексапильный, харизматичный, чтоб публика пищала, девочки в обморок падали, ну, сам понимаешь – типа, русский Рэмбо.

Не успел он договорить, как у Кречетова снова зазвонил мобильник. Владислав нажал кнопку ответа, и на всю комнату разнёсся встревоженный голос Тимоши:

– Влад! Ну как ты, дружище? Прости, раньше не мог. Пока Петьку с Дашуней уложили… Живой? Напугал ты нас сегодня. Шуму наделал. Только о тебе и говорят.

– Тим, спасибо тебе, – Кречетов, насколько позволяло ему его состояние, изображал безмерную благодарность за беспокойство. – Знаю, что свалял дурака, но теперь уж назад не повернёшь, так что… Насчёт работы? Ещё не думал. Добрышев предлагает на мастер-классах ему помочь. В училище? Посмотрим. Давай созвонимся ближе к августу. Хорошо. Ну, пока. Привет Таньке.

И отключил мобильник. Затем поднялся из-за стола, провёл пятернёй по волосам, всем видом показывая, что он на пределе усталости.

– Лёньк, – взмолился он, – отпусти меня спать. Я сегодня думать больше не в состоянии.

Глава 3. Тень гоблина

Директор летней творческой школы для юных музыкантов Ираида Львовна нервничала. Она любила, чтобы всё было гладко, без сучка без задоринки, а тут! Публика в концертном зале загородного Дома творчества композиторов жужжала, словно пчёлы в роевне. Малышня с визгом скакала по ковролину. Стеклянные двери энергично открывались-закрывались, при этом Ираида Львовна каждый раз вздрагивала: ей казалось, что вот сейчас уж точно стекло разлетится вдребезги.

Мальчишки носились, подчиняясь законам броуновского движения, и Ираида Львовна ежесекундно замирала в страхе оказаться сбитой с ног. Девчонки прогуливались парочками, шушукаясь и оглядываясь, будто их подслушивают, загадочно улыбались. Овальный рояльный зал наполнялся полуденным солнцем, поскольку стены его на две трети состояли из окон. Взлетали от сквозняков тюлевые занавески. Педагоги (а это были исключительно женщины) беспрерывно пили минералку прямо из бутылок и обмахивались – кто китайским веером, кто носовым платком, а кто просто пачкой листов с отксерокопированными нотами – становилось душно.

Миновал полдень. Ираида Львовна сокрушалась: «Обед уж близится, а Кречетова нет». Именно это обстоятельство выводило её из себя и ломало все планы. Профессор Добрышев рассказал все весёлые истории, которые случались с ним в годы его учёбы, провёл свои первые занятия с юными пианистами, а также перезнакомился с их родителями, нашёл общий язык с преподавателями, а Кречетов всё не мог выбраться из пробки на Ленинградском шоссе.

Ираида Львовна наблюдала за подопечными. Ну, вот та большеглазая тонконогая с шикарной копной светлых волос – София Ласточкина из Находки. Или вон тот широкоплечий кудрявый и черноволосый Пётр, как его? Костиков? Нет, кажется, Костин, да. Из Москвы. этом году поступает в музыкальное училище, так же как этот субтильный Алексей, что приехал из Светловодска. Есть ещё интересный экземпляр из-под Петербурга: занимается исключительно музыкой, сменил несколько преподавателей. И это при том, что из учительской семьи и очень начитанный. Ему шестнадцать, и его папа по секрету рассказал, что привёз Володю специально, чтобы на сына повлияли Добрышев и Кречетов, ведь диплом нужен в придачу к таланту! Хотя Кисин, говорят, обошёлся без диплома. И ещё девочка из Светловодска, Аля. Вон она сидит с мамой. Головой к плечу маминому прислонилась. Косища у девчонки! И сама хорошенькая. Фигурка, черты лица тонкие, глаза выразительные, только больно уж серьёзная. Лишнего слова не скажет. И цвет лица необычный, с лёгким загаром. Наверное, от папы. Папа сидит в углу зала, от всех в стороне, читает толстый журнал. Интересный мужчина.

Но не успела Ираида Львовна отметить все достоинства своих гостей, как с лестницы донёслось торопливое:

– Здрассьте, Ираида Львовна! Виноват, опоздал! Пробки!

Импозантный молодой мужчина богатырского роста с ходу заключил Ираиду Львовну в объятия, не дав и слова сказать, чмокнул в напудренные щёки. От него пахло дорогими сигаретами и хорошими мужскими духами. Обижаться и сердиться было бесполезно, ведь Кречетов – а это был он – всегда так: наломает дров и знает, что за улыбку ему всё простят.

Мелкотню как ветром сдуло, фойе опустело.

– Пойдёмте, Влад, скорее, народ уже стонет! А Добрышев!.. – всполошилась Ираида Львовна, точно очнувшись от сна. – А очки свои снимете?

Она с лёгкой укоризной посмотрела на Кречетова, пытаясь заглянуть в его глаза сквозь фирменные солнцезащитные очки. Но Владислав Александрович будто не слышал вопроса. Только провёл по волосам пятернёй и спросил:

– Куда идти?

Ираида Львовна торжественно распахнула стеклянную дверь, пропуская вперёд долгожданного гостя, и объявила:

– Дорогие ребята, родители, педагоги! Я рада представить вам талантливого пианиста, лауреата международных конкурсов, ассистента нашего дорогого профессора Антона Сергеевича Добрышева, Владислава Александровича Кречетова! Владислав Александрович – прекрасный педагог. Можно сказать, педагог от Бога. Это редкость, когда концертирующий музыкант может работать с детьми. Я имею в виду детей, ещё не ставших студентами. Со студентами легче, так ведь, Антон Сергеевич? – Ираида Львовна обратилась к Добрышеву, тот с готовностью закивал в ответ и сказал голосом доброго дедушки:

– Студенты уже могут работать самостоятельно, а вот маленьких, таких, как собрались здесь, надо уметь заинтересовать!

– И вот у Владислава Александровича есть такой дар!

Ираида Львовна закончила наконец своё сумбурное выступление, и из тени рояля вышел герой дня.

Несмотря на жару, Кречетов был в чёрной рубашке и чёрных джинсах, с уложенной копной волос цвета июльского пшеничного колоса, в тёмных зеркальных очках, и выглядел, как голливудский киноактёр, вдруг занесённый шальным ветром в захолустный подмосковный дом отдыха, чтобы сыграть странную роль преподавателя музыки, в то время как его ждут на съёмочной площадке кассового приключенческого фильма на роль обольстителя хорошеньких женщин.

– Привет! – сказал «голливудский актёр», одарив истомившуюся в ожиданиях публику обаятельной улыбкой. – Я немного опоздал, но готов искупить вину безлимитными уроками. Кто первый? – Кречетов принял театральную позу, положив крепкую и широкую, как у деревенского плотника, кисть руки на крышку рояля.

– Так уж и безлимитными, Владислав Александрович, день-то не бесконечен, – засуетилась Ираида Львовна, – и дети уже устали. До обеда успеете только с кем-то одним позаниматься. Кто сейчас по списку? – и окинула собравшихся вопросительным взглядом.

Встала Аля.

– Я!

Звенящий голос Али из последнего ряда заставил всех оглянуться. Пока она шла к роялю, её сопровождали любопытные взгляды: что это будет? В голове девочки мешались мысли: «Это ведь тот самый пианист, который играл на конкурсе Чайковского! Это про него тогда говорили, что, бывает, и звёзды с неба срываются. А играл он тогда здорово! А что могу я по сравнению с ним?» Её охватила робость, сердце предательски заколотилось, руки онемели. «Как странно он поздоровался, этот Владислав Александрович: „Привет!“ Будто тут не взрослые незнакомые люди и ученики, а его друзья. Разве с учениками так учителя здороваются? И ведёт себя так, как будто не он на два часа опоздал и будто он здесь главный, даже профессор и Ираида Львовна такого значения сейчас не имеют, как он».

– Привет! Как тебя зовут? Аля? Привет, Аля! Что ты хочешь мне сейчас сыграть? – дружески спросил «преподаватель от Бога», глядя на неё с высоты своего каланчёвского роста. Сквозь тёмную зеркальность очков угадывались прищуренные глаза, внимательно её разглядывающие.

– Какую музыку ты любишь? Кто твой любимый композитор? – в бархатном голосе Кречетова проскальзывали скрытые металлические нотки, которые вызывали скованность. Он был полной противоположностью мягкому и домашнему Антону Сергеевичу, с которым просто и легко.

И всё же Кречетов не мог не понравиться – Ираида Львовна попала в точку, пригласив его в летнюю школу. Артистический шарм, молодой азарт, сундук секретов, добрая половина которых была добыта в битвах с конкурентами, – то были приёмы-отмычки к победам на многочисленных конкурсах. Он готов был поделиться ими с юными музыкантами. Но – только за деньги. Поэтому согласился на предложение поработать на мастер-классах.

Свет в овальном зале погас уже около полуночи, тогда же разошлись и участники действа.

– Да-а! – говорили ошеломлённые педагоги. – Он талантище! Не урок, а спектакль! Как мастерски он разбирает произведение! Как тонко чувствует индивидуальность ребёнка!..

– Да-а! – говорили поражённые родители. – Нет слов, он настоящий мастер своего дела! Как многому ещё надо научиться нашим детям, чтобы играть Музыку, а не ноты! Но ведь он в каждом увидел что-то особенное и вытащил на свет божий!

– Да-а! – говорили озадаченные ученики. – Пахать и пахать!..

«Пахали» неделю. Уплотнённым графиком шли занятия в овальном зале, в дачных домиках с остеклёнными террасами и резными наличниками на окнах за историческими немецкими роялями по жёсткому расписанию занимались шлифовкой произведений юные пианисты.

Домики и рояли до сих пор называли по именам их прежних владельцев – именитых и не очень композиторов и музыкантов, которые творили здесь зажигательные марши и проникновенные песни для народа советской страны. Не стало страны, и куда-то подевались композиторы и музыканты, и только домики и рояли своим реальным существованием достоверно утверждали, что всё это никому не приснилось. Ираида Львовна решила вдохнуть жизнь в гибнущий мир музыкального творчества, и благодаря её энтузиазму и связям несколько недель в году новая жизнь здесь кипела и бурлила, наполненная звуками, ритмами, мелодиями, смехом, разговорами, спорами, историями нового времени.

Был последний день занятий. Завтра – концерт участников, награждения, праздничный ужин. А пока все ждали уроков Владислава Александровича. Но обожаемого учителя не видели на завтраке, не пришёл он и на занятия Добрышева, хотя всегда присутствовал, ведь его уроки нередко превращались в дискуссии по поводу заложенного композитором в данное произведение смысла или конкретного способа звукоизвлечения. В дебаты обычно включались все, кому было что сказать. В разгар споров появлялась Ираида Львовна и стучала наманикюренным ноготком указательного пальчика по циферблату миниатюрных часиков, стоя у стеклянных дверей:

– Время, товарищи, время!

Разгорячённая публика оседала, успокаивалась, и Добрышев завершал урок неизменным:

– Ну, вот, Петя (Алёша, Аля), у тебя всё хорошо. Играешь ты талантливо. Только подучи немножко, как мы с тобой сейчас делали. Вот ещё с Владиком поиграете, совсем хорошо будет. Он музыкант молодой, современный, талантливый…

Сегодня занятия с профессором проходили спокойно и чинно, без отступлений и жарких дискуссий, а потому на обед все пришли вовремя, без задержек и опозданий.

– Всегда бы так! – радовались официантки в столовой. – А то ждёшь-ждёшь, не дождёшься вас. А обед стынет!

Однако почему-то чудаки-музыканты без восторга отнеслись к горячему обеду. Обычно возбуждённые и шумные, сегодня они были присмиревшие и разговаривали шёпотом.

– Пап, ты обещал! – Аля приставала к Михаилу. – Ты обещал рассказать, куда тебя утром вызывали!

– Аля! – отец постучал ложкой по краю тарелки. – Здесь не лучшее место для объяснений.

– Ладно! Ешь свой суп! – вступила в пререкания Вета. Ей-то было известно об утреннем происшествии.

Михаила разбудили ни свет ни заря. Искали доктора. Кому-то было плохо. Приглушённый женский голос за дверью спрашивал: «Доктор здесь живёт?» Михаил влез в джинсы, натянул футболку, поискал глазами расчёску, да махнул рукой. Умываться было некогда, в дверь стучали уже осторожным, но настоятельным стуком. Аля крепко спала, даже не пошевелилась, сонная Вета спросила:

– Ты куда? Что случилось?

– Ничего. Спи.

Михаил выскочил из домика. На крыльце топталась взволнованная Ираида Львовна в спортивном костюме оранжевого цвета и с растрёпанными рыжими волосами:

– Михаил… Евгеньевич… – Ираида Львовна запнулась. – Простите, что подняла вас, вы ведь доктор? Ваша дочка в анкете написала. Можете оказать помощь? Кречетову плохо. Тошнит, плохо с сердцем… Я вот на пробежку собралась, а мне жена его позвонила…

– Куда идти? Подождите, кое-что прихвачу.

Михаил вернулся в комнатку, вытащил из шкафа пакет с набором первой помощи, – у него была профессиональная привычка всё своё таскать с собой, она не раз выручала.

– Идёмте!

«Голливудского актёра» было не узнать. Всклокоченные волосы, точно солома на поле после бури, торчали во все стороны, лицо то багровело, то становилось белым, как простыня, на которой он лежал в одних трусах. Он то обливался потом от жара, то дрожал и покрывался мурашками озноба, лицо его страдальчески перекашивалось позывами на рвоту. В комнате витал спёртый дух из смеси табачного дыма и паров выпитого спиртного. Возле кровати на полу стояла кружка, полная окурков.

Михаил оценил обстановку.

– Вы жена? – обратился он к темноволосой молодой женщине, которая, кроме приветственного «здрассьте», не проронила ни слова.

– Откройте окно! – распорядился Михаил и кивнул на болезненно скорчившегося пациента. – Всё тут ясно: отравление алкоголем.

Тот потянул на себя одеяло, пытаясь укрыться с головой:

– Лихорадит что-то…

Врач начал профессиональный допрос:

– Владислав Александрович, как вы себя чувствуете, что болит? Что пили и сколько? Давно? А ели что-нибудь?

– Ночью… В баре посидел… Болит всё. Желудок, сердце… А я… – постучал он зубами, – вас… где-то видел? – в заплывших глазах больного сигналящим поплавком промелькнул интерес.

– Ну… наверное, в овальном зале или в столовой. Я здесь с дочерью.

Михаил не спеша померил давление – повышенное.

– Вам противопоказано, – с тревожным чувством произнёс он. – Гипертония в наследственности есть? У дедушки? Тем более! А сейчас, – он посмотрел на наручные часы, было полпятого, – быстро несите кипячёную воду, не меньше двух литров, и тазик, если есть.

Жена Кречетова отправилась на кухню, принесла чайник.

– Кипячёная, холодная, – низкий тембр голоса молодой женщины никак не вязался с её хрупкой фигуркой.

– Курите? – не удержался от вопроса Михаил. Она удивлённо взмахнула махровыми ресницами:

– А кто сейчас не курит? – и присела на подоконник у открытого окна, с тоскою глядя в белёсое утреннее небо.

– Промывали когда-нибудь желудок? – спросил врач.

– Промывал, промывал, – пробурчал больной и сморщился: – Юль, выйди, пожалуйста, мы тут сами разберёмся.

Юлия, поджав губки и тряхнув чёлкой до бровей, послушно вышла.

Выпив булькающими глотками воду из чайника, Кречетов вразвалку удалился, зажимая рот рукой. Его не было минут пять. Он вернулся умытый и посвежевший, только бледный, сел на кровать, закутался в одеяло.

– Стало лучше. Видно, коньяк палёный был… Ведь выпил немного, а чуть коньки не отбросил. Курить хочется зверски! – пострадавший взял с тумбочки измятую пачку сигарет, встряхнул, извлёк единственную оставшуюся и жадно закурил, глубоко втягивая дым. – Тебя как зовут, док? – обратился он неожиданно на «ты», по-свойски, как к старому приятелю. – Михаил? Миша! Добряк ты, Миша, сразу видно. Слушай, надо сделать так, чтобы я сегодня на занятиях был как огурчик. Можешь так сделать?

– Владислав Александрович!..

– Влад я! Мы с тобой ровесники или около того. Ну что?

– Я попробую, а вы… ты, Владислав, мне пока расскажи, что случилось.

– Что, что! Не нравится ей здесь.

Михаил не сразу сообразил, что Кречетов говорит о жене.

– Не нравится кормёжка. Я ей обеды из ресторана привожу, тут городок недалеко. Не нравится, что я преподаю. Вчера топнула ножкой и заявила, что всё надоело, хочет домой, видите ли, ей скучно сидеть одной, пока я дотемна на работе. Всё вспоминает, как провалился на «чайнике» в прошлом году…

Кречетов затушил недокуренную сигарету в кружке.

– Где? – не понял Михаил.

– На «чайнике». Это мы так конкурс Чайковского называем. Ну, я пошёл в бар и со зла коньяку выпил. Достала! Эх, женщина! Мне же надо чем-то заниматься!

– Там ты играл лучше всех, – не удержался Михаил, чтобы не высказать своих прошлогодних впечатлений. – Это я вам… тебе от души говорю. Я не музыкант, но музыку классическую люблю. Учился когда-то музыке, – Михаил покопался в пакете и вытащил несколько ампул. – Полечу чем есть. Хорошо бы капельницу, но об этом я как-то не подумал, когда сюда ехал, – покачал он укоризненно головой. – Думаю, к вечеру совсем поправишься. А на занятия сегодня вам… тебе лучше не ходить.

Доктора провожала вышедшая из глубины комнат Юлия в наброшенном на плечи светлом, с шёлковыми кистями платке.

– Спасибо!

Она пристроилась на крыльце домика с тонкой дамской сигаретой в изящных пальцах, иронично оглядывая натягивающего кроссовки доктора. И снова удивил Михаила необычный, будто не ей принадлежащий, голос.

За спиной Юлии неожиданно вырос Влад, завернувшийся в простыню:

– Док! А дочку-то как зовут? Аля? А-а! Аля! Помню. Сонату Гайдна играла и «Мимолётности» Прокофьева. Слушай, Миш, так я её в свой класс возьму, если хочешь! Хорошая девчонка!

Никто не знал об этом утреннем происшествии, потому обедавшие гадали, что случилось и будут ли сегодня занятия. Появилась Ираида Львовна и, сославшись на неважное самочувствие Владислава Александровича, объявила, что вместо него занятия проведёт замечательный педагог и пианист Тимофей Ипполитов, на концертах которого не бывает свободных мест.

После этих слов присутствующие обратили внимание на стоявшего в сторонке неприметного мужчину. Короткая стрижка, глубокие залысины, потёртые джинсы. Он смущённо улыбался, и его робость вызывала симпатию. Глаза излучали доброту и внушали доверие.

Влад по телефону позвал его, когда убедился, ещё раз взглянув в зеркало, что «док» прав: в таком виде на работе появляться нельзя. Голова гудела и кружилась. Тимофей ответил, что он с семьёй на даче, но раз уж такое дело, выручит. Может, кто из приехавших на мастер-классы в училище захочет подготовиться. Всё деньга.

– О, Тим! Попал в точку, таких как минимум трое. Приезжай! – попросил друга Влад, а после залёг и проспал до вечера, зная, что Тимоша не подведёт.

Безотказный Тимоша примчался в тот же день и, пока Кречетов отсыпался, добросовестно отрабатывал мастер-классы. Потом он так же незаметно для всех исчез, как появился.

А Владислав Александрович как ни в чём не бывало блистал в нарядной белой рубашке и чёрном концертном костюме с бабочкой на прощальном вечере.

Ученики, родители и педагоги ликовали – обожаемый Владислав Александрович здесь! Бесспорно, Тимофей профессионал, сколько полезного он дал детям, как чётко организованы его уроки, но как не хватало вас, дорогой наш учитель! – только и слышалось со всех сторон.

Хорошо, что Тимоша был уже далеко, в противном случае не избежать ему мук профессиональной ревности.

Ираида Львовна произносила поздравительные речи. Юный Володя из-под Петербурга играл на рояле туш. Владислав Александрович награждал рукопожатиями будущих лауреатов всех на свете конкурсов и поцелуями – рдевших, как вишни, прихорошившихся, а оттого безвозрастных педагогш, вручал дипломы и сертификаты. Закончив с торжественной частью, Кречетов перевоплотился в зажигательного конферансье и сыпал направо и налево шуточками и приколами.

– Аля! Скажи, пожалуйста, сейчас ты будешь играть ноктюрн Шопена. Попросим всех закрыть глаза? Ты будешь нас убаюкивать? Ночная песнь всё-таки, так ведь? – разыгрывал Кречетов Алю, потом переводил вопросительный взгляд на Добрышева. Тот улыбался: да-да, дескать, есть у нас расхождения во мнениях о темпе, о фразировке… – Или отправишь нас на романтическую прогулку любоваться звёздами?

Щёки Али загорелись от смущения, но она нашлась:

– А я по-своему сыграю! Это же концерт, а не экзамен!

Когда подошла очередь Пети, Кречетов укоризненно спросил:

– Петя! Твоя соната Прокофьева какая-то заколдованная. Каждый раз приходится лопнувшие струны менять! Ты с собой запасные принёс?

Петя Костин басил, что он не отвечает за темперамент Прокофьева.

Концерт шёл по плану: вальсы, мазурки, баллады…

Юлия сидела в углу зала за колонной, куда даже свет хрустальной люстры добирался с трудом. Никто из присутствующих не догадывался, что эта темноволосая девушка с миндалинами тёмно-карих глаз, спрятанных под густой длинной чёлкой, и есть супруга Кречетова. Ранее её никто не видел в овальном зале, она никогда не появлялась в столовой. Юлия вполне отвечала сумрачности выбранного угла, у неё было плохое настроение: «И зачем он меня сюда привёл? Что интересного? Дети как дети. Что он нашёл в преподавании? Скучно…» Юлия достала мобильник из миниатюрной театральной сумочки и начала удалять эсэмэски.