Артем Чепкасов
Возвращение домой
Я б не поверил,
Что бывает столько снега,
Что земля не видит неба
И звёздам не видать с вершин…
– Это у тебя что? – Ветка принесла отмытое ведро и поставила в угол.
– «Високосный год», – сказала Кира, моя пол.
– А, ретро. Но ничего так.
Антон протянул руку к телефону.
– Ы! – сказал он.
– Нет, – сказала Кира. – Пока нельзя.
Гулять Антону тоже было нельзя. «Тяжёлый», бурчала медсестра из-за стола, не поднимая на них глаз. «Запрещено». «А мы посмотрим за ним», говорила Ветка. Кира кивала. «Нас же двое. Мы приглядим». «Не знаю ничего. Только с разрешения главврача. Решайте с ним».
Принесли обед. Вязкая каша пахла хлоркой. «Это запах чистоты», сказала медсестра Нина. У неё над столом висела тройная пластиковая иконка – Богородица, Иисус и Николай-чудотворец. Антон поковырял кашу и есть не стал. Рёбра у него выпирали даже из-под майки.
– Мы пойдём, Антон, – сказала Ветка, когда пришла Марина.
– Мы придём завтра, – сказала Кира. – До свиданья?
Антон молча залез под одеяло и повернулся к стене. Медсестра закрыла дверь.
По дороге домой Кира зашла в «Детский мир» и купила игрушку – маленький грузовик-фуру, мечту будущего дальнобойщика.
Дома опять стоял густой запах перегара. Отец пил уже год, с тех пор, как Серёжа погиб в мартовском наступлении, а с тех пор, как два месяца назад закрылся завод, где отец работал – пил почти каждый день. Он спал на диване в зале. Мать, придя с работы, снова будет ходить молчаливой тенью, а ближе к ночи, когда отец проснётся, они будут ругаться, и Кира из-за закрытой двери своей комнаты будет слушать злое рычание отца и визгливые вскрики мамы. А потом наступит давящая тишина.
Она подошла к дивану и поправила наполовину сползший с отца на пол плед. По небритой отцовской щеке тянулась тонкая нитка слюны.
– Посмотрим, – сказал главврач. Он пролистал карту Антона: – Поступил из дома-интерната. Отец неизвестен, мать умерла. Жил с бабушкой, в семь лет умерла бабушка. В доме-интернате вёл себя агрессивно. Кусал персонал и других воспитанников. Пачкал и разрисовывал стены. Грыз растения и мебель, кричал. Врождённое слабоумие. Временами возможна ремиссия. Ммм… Вы правда хотите вывести его на улицу?
– Он же безвылазно сидит в камере, – сказала Кира. – Как ему там станет лучше?
– В палате, – поправил главврач. – В палате. Хорошо, разрешаю вывести Ильина на прогулку. Под вашу ответственность.
Антон ждал под дверью, вытягивая худую шею и выглядывая в окошко. Он уже был одет. Медсестра – другая – принесла его куртку и шапку.
– Умница, Антон,– сказала Ветка. – Пойдём гулять?
– Ы! – сказал Антон. – Акк! Ввет!..
Ветка довольно засмеялась.
Во дворе, огороженном решёткой, гуляли ещё несколько больных из «лёгких», кто-то сам, некоторые с волонтёрами. Женщины и мужчины жили в ПНИ раздельно, и на прогулке у них выпадала редкая возможность пообщаться. Парочки сидели на скамейках в обнимку. У дверей курили два плечистых санитара.
Антон ходил, трогая деревья. Пахло подтаявшим снегом и близкой весной.
– Иди сюда, – сказала Ветка. Она достала шоколадку и дала Антону. Тот ловко разорвал обёртку длинными пальцами и вгрызся в плитку, настороженно глядя на девчонок.
– Ешь, ешь, – сказала Ветка. – Никто не отнимет. Есть орешки ещё.
– Я слышала, ты рисуешь, – сказала Кира, и вытащила из кармана блокнот и три цветных карандаша-мелка.– Хочешь порисовать?
Из дверей вышла дородная тётка в сером платье, с цепким взглядом и недобрым лицом. Она принялась поочерёдно присматриваться к волонтёрам.
– Ы! – крикнул Антон, увидев бумагу и мелки. – Ввет!..
Он бросил шоколадку и принялся стремительно черкать в блокноте.
– Эй! – крикнул санитар от дверей. – Нельзя!
Он подскочил и выхватил у Антона блокнот. Другой санитар схватил парня за руку.
– В отделение! – скомандовал он.
Девчонки побежали следом.
– Вы зачем его возбуждаете? – прошипела серая тётка, когда они протискивались мимо неё в дверь. – Рразвели здесь боррдель!
– Нельзя, – говорил санитар, заперев кричащего и вырывающегося Антона в палате. – Всё только с разрешения! Он теперь два дня психованный будет! Откуда карандаши? Получите нагоняй!
– А что это за мегера в сером? – спросила Ветка, выходя вслед за Мариной с проходной ПНИ.
– Это Никитишна, инспектриса из областного минздрава. Злая бабища, лучше не попадаться. А вы умудрились ей попасться практически сразу.
– Мы больше не будем, – сказала Кира.
– Конечно, не будете. Хорошо, если через неделю теперь пустят.
В расстроенных чувствах Кира села в девятнадцатую маршрутку, что шла на Северное кладбище, благо, от ПНИ ехать было всего три остановки.
На могиле Серёжи лежали пожухлые прошлогодние гвоздики. Машинка, которую Кира оставляла в прошлый раз, валялась у оградки. Кто-то наступил на неё, раздавив пластиковый кузов. Кира выбросила цветы и сломанную машинку в мусорный бак, а под памятник поставила новую, купленную вчера. Брату нравились грузовики. После армии он думал стать дальнобойщиком.
Серёжа смотрел с фотографии на памятнике, смеясь. Люди из военно-страховой компании, ставившие памятник, хотели его фото в форме, но мама настояла на снимке с выпускного, где старший брат Киры был в белой рубашке с расстёгнутым воротником.
– Вот так, Серёжка, – сказала Кира улыбающемуся брату. – Вот так.
… Тихо-тихо-тихо,
Там Нью-Йорк говорит с Москвой!..
Москва-Москва, забери меня домой,
Долгою упрямою строкой…
Бежит дорога подо мной,
Ещё чуть-чуть
И распрощаемся с землёй,
А ей клянётся, что вернётся,
Совру – так с места не сойду…
Врёт, сойдёт…
– Слушай, Кир, я не смогу, – тарахтел голос Ветки в телефоне. – Ну съезди ты сама разик, у меня дело вот срочное-срочное, прям пресрочное.
Прошло почти десять дней. Марина позвонила, что главврач сменил гнев на милость, а Ветка опять была в своём репертуаре. Кира, злясь, нажала «отбой».
Главврач разрешил дать Антону лист бумаги и один карандаш-мелок. Кира выбрала оранжевый.
Антон выскочил ей навстречу из открытой медсестрой двери.
– Ы! Акк!.. В-вета!..
– Я Кира, – сказала Кира. – Веты сегодня не будет.
– Ыыыы! Акк!
– Ничего, – сказала Кира. – У тебя получится. Хочешь порисовать?
– Идите на улицу порисуйте, – ворчливо сказала медсестра Нина. – Сегодня погода хорошая. Я тут приберусь пока, проветрю.
Светило солнце, снег почти стаял, дул свежий весенний ветер. Антон рисовал оранжевые солнышки, переходящие в странные изогнутые эллипсы и окружал их непонятными значками. Кира включила ему музыку – «Високосный год», детские песенки. Другие гуляющие подходили, с удовольствием слушали. Антон криво растягивал губы. Пытается улыбаться, поняла Кира.
– Мне нравится твоя улыбка, Антон, – сказала она.
– Вы это, – сказала Нина, выпуская её из отделения. – Вы приходите, девчонки. Он преобразился просто. И не психовал почти в тот раз, быстро успокоился. Не кусается, не грызёт. Кушать стал лучше. Он вас ждёт.
– Конечно, мы будем приходить, – сказала Кира.
– Это дело серьёзное, – кивнула медсестра. – Они очень тоскуют, когда их бросают. Могут и помереть.
На проходной Кира чуть не столкнулась с Никитишной. Та кольнула её недобрым тяжёлым взглядом.
– Лазют тут! – проскрипела Никитишна. – Шаболды!
Автобус уехал с остановки прямо у Киры перед носом, обдав её фонтаном брызг из лужи.
– *****! – в сердцах бросила она ему вслед. Почти сразу возле неё остановился большой оранжевый внедорожник. Сидящий внутри Гор наклонился через пассажирское сиденье и открыл дверь.
– Рад снова видеть вас, Кира! – крикнул он. – Вам куда? Садитесь, подвезу!
Водил Гор аккуратно, не красуясь.
– Если не секрет, откуда едете? – спросил он через пару минут молчания.
– Из интерната, – ответила она.
– Волонтёрите? – догадался Гор. – Хорошо, что не бросили.
– Да это не я, в общем-то, – буркнула Кира. – Это Ветка.
– Да? – удивился Гор. – А где же она сама?
Кира сделала неопределённый жест.
– У неё дела сегодня срочные.
– Аа, понятно.
– Послушайте, Святослав Игоревич, – набралась духу Кира.
– Гор, – поправил он.
– Послушайте, Гор. Вот вы тогда рассказывали про ангелов… Ну, этих, обжигающих изнутри. Я всё думала про них. Ангел – это же «вестник» по-гречески? Неужели действительно есть такие ангелы, у которых не получается ужиться внутри людей? И они сводят с ума, вызывают болезни, убивают своим присутствием? Получается, ангелы приносят и дурные вести?
– Смотрю, зацепил вас тот разговор, – улыбнулся Гор. – А сами вы что думаете?
– Я не знаю, что думать, – призналась Кира. – Ведь не дай бог такой «ангел» посетит.
– Когда я разговариваю с молодыми людьми вроде вас, – медленно сказал Гор, – я не пытаюсь вложить им в головы какие-то непреложные истины. Я стараюсь заставить их думать. Ведь думать надо. А ангелы… Ангелы совсем не такие, как мы их себе представляем. Или как нам их пытаются представить.
Он постучал пальцем себе по лбу.
– В этой волшебной коробке сокрыто столь многое. Что там внутри? Как открыть её, не повредив содержимого? Почему кто-то сияет, кто-то быстро сгорает, освещая всё вокруг, кто-то еле мерцает в тиши? Почему кто-то тлеет, а у кого-то внутри только пепел? И что же нам делать с этим? Задавали себе такие вопросы?
– Нет, – покачала головой Кира. – А как такие взгляды вяжутся с профессией врача?
– Ох, Кира, знали бы вы, какие суеверия и совершенно дремучие верования ходят среди врачей, – усмехнулся Гор. – Но профессионалы не позволяют личным убеждениям мешать им заниматься своей работой. Независимо от взглядов мы продолжаем спасать людей – детей в моём случае. Это мои ангелы. Я видел вас в отделении, вы продолжаете помогать людям в беде. Вы не сдаётесь – разве вы не ангел?
– Я точно не ангел, – сказала Кира.
Гор, улыбаясь, повернул направо.
– Конармейская, возле площади, – сказал он. – Вы говорили, вам сюда?
– Да, – спохватилась Кира. – Спасибо.
– Подождите. Когда у вас практика, на следующем курсе?
– Да, на следующем.
– Проситесь ко мне. Я с удовольствием с вами поработаю. И Ветку вашу берите, хотя на её успеваемость надо будет посмотреть, конечно.
Кира растерянно молчала.
– Спасибо, – наконец, снова выдавила она.
– Вы не хотите?
– Ннет, я хочу, я очень рада… Просто так не бывает – бац и вдруг!
– Бывает по всякому, – сказал Гор. – Хотя порой ангелы посещают нас в очень непривлекательных обличьях. Но и то, что мы себе представляем, отображается через нас. Бывает хорошее, бывает – не очень. К счастью, практически всё можно исправить, кроме смерти. Каждый день может принести нам счастливый билет. Верьте, Кира – по-другому никак.
Только подходя к дому, Кира вспомнила, что забыла спросить про веснушчатого Диму из отделения Гора. Обернулась, но оранжевый внедорожник, конечно, уже уехал.
Ну что, ангелочек, подумала она, зацепила себе богатенького на крутом авто? Ветка обзавидуется.
Кира взглянула на окна своей квартиры на четвёртом этаже. Отец наверно, уже успел накатить с утра.
Есть и другие вещи, кроме смерти, думала Кира, поднимаясь по лестнице. Есть и другие вещи, которые исправить нельзя.
…Какая глупость, право -
Верить его словам.
А не поверить грех
Тому, который веселей
И светлей их всех…
Эх!..
Она молчит и улыбается ему,
Тому,
Который возвращается…
Два месяца ПНИ был закрыт на карантин.
– Ты же понимаешь, Кира, – говорила Марина по телефону, – такая вспышка ковида, никаких посещений, всё закрыто-перекрыто. Извини, ничем не могу.
– Нет посещений, – бубнил дед-охранник на проходной. – Даже родственников не пускают, а ты не родственница, ты вообще никто. Волонтёрка! Развелось тут волонтёрок, в прошлый раз какие-то дуры статью в газету написали, как у нас всё плохо, всех медсестёр с нянечками премии лишили, иди отсюда, пока полицию не вызвал!
Ветку Кира встретила на Конармейской возле «Коннекта». Моросил слабый дождик.
– Всё закрыто, представляешь, Вет, – жаловалась она. – Не представляю, как туда попасть. Почему ничего не клеится, а?
– Ну ты чего такая лопушистая, Кир? – Ветка прищурилась. – Не, ну вот реально Степашка, из «Спокойной ночи», с тётей Таней. Витаешь в своих облаках розовых. Откроют твои пни, да так пнут, что полетишь со свистом над пнями. Передачку передай, записку напиши, сунь охраннику двести рублей, наконец, он отдаст, кому надо. Если сильно надо, сунь пятьсот! Вот прям Хрюши тебе не хватает. Лучше бы «бэби шарк» в детстве смотрела.
– Хватает мне Хрюши, – Кира хотела всхлипнуть, но забитый нос хрюкнул, и они с Веткой засмеялись одновременно. Кира ещё и подхрюкивала, это было вдвойне смешнее. – Есть тут одна хрюша рыжая-конопатая… А ты где опять пропадаешь?
– А что мне, в сундуке этом запертом сидеть, что ли? Что тут за жизнь? Ты вон себе Гора зацепишь, и будешь балдеть, а я?
Кира собралась стукнуть Ветку в плечо, но та сама вдруг схватила её за рукав.
– Слуушай, кого я видела! Помнишь Диму, в онкоцентре? С веснушками? Иду я вчера по улице, а он с мамой мне навстречу, прикинь! Узнали меня, обрадовались! Он выздоравливает, лечение дало неожиданный эффект. Прогноз благоприятный, мать!
– Правда? – внезапное облегчение было настолько сильным, что Кира аж присела на стоящую рядом скамейку.
– Правда! Про тебя спрашивали, передавали привет!
Ветка села рядом.
– Сундук-то он сундук, но даже в старом сундуке могут лежать любимые игрушки, Кирка. А иногда и что поценнее. Так что не дёргайся, Кирюх, прорвёмся! Рыжая кобыла борозды не испортит!
Они засмеялись. Ветка потянулась и обняла Киру, похлопывая её по спине.
Тучи над площадью разошлись. Сквозь прореху упали вниз широкие полосы солнечного света, будто кто-то большой и прозрачный в небе, сотканный из воздуха и белых облаков, вдруг обратил к земле своё лицо.
– Да не возьму я передачу вашу! – другой охранник, помоложе, но такой же упёртый, смотрел на Киру оловянными глазами. – И нет у нас никакого Ильина!
– Как нет? – Кира вдруг охрипла. – Как – нет?
– Вот список! – он помахал перед её лицом несколькими листами бумаги, сшитыми степлером. – Нет никакого Ильина!
– А как? А куда?.. – заикалась Кира.
– Ну вспышка же была, – понизил голос охранник. – Может он, того… Хоронили их вроде на Северном, знаешь, там крайние ряды возле леса?
Сквозь зарешёченное стекло двери Кира увидела идущую по интернатскому двору к проходной Никитишну. Она подхватила пакет с передачей и выскочила на улицу.
Кладбище было огромное, и Кира полчаса только добиралась вверх от остановки до крайних участков. Вдоль леса тянулся забор из ржавой сетки-рабицы. Снова начал накрапывать дождь.
Могилы у леса были заброшенные, бесприютные. Здесь коммунальщики хоронили «бесхозников», бомжей, неопознанные трупы, найденные где-нибудь в лесу или в реке. Иногда вместо крестов стояли просто деревянные столбики с табличками. А иногда и без табличек.
– Неопознанный мужчина, – читала Кира. – Неопознанная женщина… Биоотходы, господи!..
Дождь хлынул так, словно господь решил устроить потоп и снова смыть весь грешный людской род. Кира моментально промокла до нитки.
– Мураев П.И., – продолжала читать она и слёзы на её щеках исчезали в льющихся сверху струях дождя. – Неопознанный мужчина…
Снизу по дороге между участками катил, сигналя, синий жигулёнок-«семёрка». Кира оглянулась, и продолжила вглядываться в таблички, медленно переходя от одной к другой. Холодная вода текла ей за шиворот, в ботинках хлюпало, джинсы мокро облепили ноги.
– А ну в машину! – рявкнула на неё Никитишна из «жигулей», распахнув дверь. – Совсем девка дурра, заболеешь напррочь!
Кира обессиленно упала на сиденье, захлопнула дверь. С неё текло, тело била крупная дрожь.
– Щас согрреешься, – Никитишна вывернула регулятор печки на максимум.
– Ввы к-как т-тут?
– Тебя ищу, бестолковую, незаметно, что ли? Ты же Кирра?
– Д-да, я Кира. З-зачем я вам?
– Узнаешь.
Никитишна вывернула руль, разворачиваясь на асфальтированном пятачке.
– В-вы знаете, где он… – Лежит, чуть не сказала Кира, но не сказала, опять умолчав о страшном и важном.
– Антон? Знаю, – хмуро сказала Никитишна.
Вблизи Кира увидела, что она уже довольно пожилая и не вполне здоровая женщина – лицо изрезано морщинами, под глазами мешки, на шее складки дряблой кожи с пигментными пятнами. «Прекратите рычать на меня», хотела сказать Кира по-хамски ведущей себя Никитишне, но запоздало сообразила, что у инспектрисы просто дефект речи.
От Кириной мокрой одежды тонкими струйками начал подниматься пар.
Умолчания, думала Кира. Вся наша жизнь состоит из лицемерия, вежливой лжи и умолчаний: о смерти, и о том, чего мы не хотим видеть и знать. Мы прячем это – в шкафы, коробки, на чердаки, убираем в долгие ящики и закрываем на ключ. И только существа, состоящие из ярости и огня, следят за нами с небес, и сходят вниз, чтобы вести нас, неразумных и испуганных, к свету. Но в пути – калечат наши слабые тела, стучат изнутри грудных клеток, выжигая нейроны и распространяя метастазы в неподатливой плоти, и никому, никому не суждено… Такая сущность сожгла красивую девочку Леру, такое создание чуть не убило веснушчатого Диму – если это правда, что он выздоровел и Ветка не наврала, чтоб успокоить подругу. Такая тварь вселилась в Антона и лишила рассудка, сломала ему всю жизнь, выплёскиваясь в странных рисунках и дурацких, никому не понятных иероглифах. Если это ангелы, то какая разница между ними и демонами? Зачем они тогда нисходят сюда – мучить нас, ломать и калечить? Что же это за дорога к свету?..
Жигулёнок выехал с кладбища на трассу и покатил к городу. Дождь лил уже не так сильно, но скрипучие «дворники» «семёрки» всё равно еле справлялись с потоками воды, заливавшими ветровое стекло.
– Куда вы меня везёте?
– На кудыкины горры! – огрызнулась Никитишна. Она неприязненно окинула Киру взглядом и снова вперилась на дорогу. – Вот смотрю я на вас: начинаете ходить, а потом прропадаете! Чего тогда начинали? Своих детей сначала заведите, выррастите, а потом уже к чужим ходите! Ведь хуже нет, когда вот так бросают. И в детдомах так же: придут, поманят пальчиком и смываются, только их и видели! Или того хуже: возьмут, поиграются с игррушкой и привозят обратно, заберите, мол, нам не подошло! А там живые люди, дети, они надеются, они ждут, они умиррают! Хуже нет смотрреть, когда они умирают от тоски!
Никитишна зло стукнула по рулю.
– Карантин же был, – прошептала Кира.
– Каррантин, тоже мне. А кому легче от твоего каррантина?
Они замолчали. Никитишна протянула руку и включила радио.
… Посреди огней вечерних и гудков машин
Мчится тихий огонёк его души…
Посреди огней вечерних и гудков машин
Мчится тихий огонёк моей души!..
– Выключите! – крикнула Кира.
– Ну, ну, – сказала Никитишна и выключила музыку.
Дождь перестал. Верней, в городе он уже прошёл, и тучи ушли дальше на север. Проглянуло солнце.
«Семёрка», разбрызгивая воду из луж, свернула к стоящим особняком нескольким старым заводским двухэтажкам. Никитишна припарковалась перед одним из подъездов и заглушила мотор. Деревянные створки дверей подъезда с облупившейся зелёной краской криво висели на петлях.
– Он сильно мучался? – прошептала Кира.
– Он не мучался, – буркнула Никитишна. – Хотя болел тяжело. Пойдём.
У дома шелестели новой листвой деревья. Одинокий клён нахально лез ветками в окна второго этажа.
– Наверх, – сказала Никитишна.
Кира стала подниматься по ступенькам, Никитишна тяжело топала сзади. На площадке она вытащила ключ и, кряхтя, открыла обитую растрескавшимся коричневым дерматином дверь.
– А я смотррю, он потухать начал совсем, – говорила она. – Ну и что делать? Что тут сделаешь? Рразувайся. Куртку сюда.
Кира повесила куртку и стояла, безвольно опустив руки.
– Ну, чего стоишь? – Никитишна толкнула её к белой двери в конце прихожей. – Иди, а то он мне все уши прожужжал, Кирра-Кирра!.. Вот как его там оставлять было?
Словно в ступоре Кира остановилась перед дверью.
– Только постучи, – ворчливо сказала Никитишна.
Кира постучала. Из комнаты донесся неопределённый звук – то ли мычание, то ли стон. Она потянула дверь на себя.
Заходящее солнце било прямо в глаза через незашторенное окно, поэтому сначала Кира увидела только тёмный силуэт в глубине узкой комнаты. Она на секунду зажмурилась и снова открыла глаза.
Антон сидел за столом – в джинсах и новом синем свитере с белыми оленями. Лицо его уже не выглядело таким измождённым – оно округлилось и порозовело. На голове пробивался ёжик светлых волос. По столу были аккуратно разложены листы бумаги с рисунками: цветные круги с непонятными значками, проникающие друг в друга геометрические фигуры.
Кто-то горячий и светлый снизошёл с небес прямо Кире в живот, вспыхнул там беззвучным пламенем сотен ярких бабочек, вытянулся по позвоночнику и расправил крылья.
Время, все эти мрачные месяцы практически стоявшее на месте, вдруг со скрипом сдвинулось с места и – понеслось галопом. Кире показалось, что она падает в какой-то длинный коридор, навстречу Антону.
Нет, не падает.
Летит.
Антон вскочил, вытянул руки, будто желая её поймать, и выдавил, стараясь улыбнуться:
– Ммыы! Ак! Аккк!.. К-к-кира!..
А за окном ветер шевелил ветки клёна и ангелы – ангелы! – махали, радуясь, маленькими зелёными ладошками.