Татьяна Богатырева
Каникулы в Санкт-Петербурге
Глава первая
#письмостогосвета
Все началось с письма с того света.
Все-таки, если говорить точно, письмо было написано, когда отправитель был еще жив, а вот получено – когда его в живых уже не было. Часть с отправкой и доставкой вообще опущена: письмо было передано надежному лицу из рук в руки. При этом письмо не покидало квартиры. Если быть совсем уж точным, оно отправилось из одной комнаты в другую.
Трагично. Так может начинаться хоррор или мистическая драма.
Но доставка из одной комнаты в другую затянулась. Отец Полины – а именно ему выпало быть тем доверенным лицом, которое «из рук в руки», – медлил.
Письмо предназначалось Полине.
Бабушки не стало в мае. В июне ее письмо все еще лежало в надежном укрытии. Полина писала ЕГЭ, гуляла на выпускном, сдавала вступительные. Так как-то июнь и пролетел. На сороковой день папа и Полина вдвоем ездили на кладбище. Бабушка была мамой Полининой мамы, но отец ее очень любил, очень. Это был подходящий момент для того, чтобы сказать о письме, но отец как-то его упустил. Потом ждал зачисления.
Потом как-то сама собой организовалась поездка на море. Почему-то Полину и папу все родственники и друзья старались потихоньку опекать, за годы это стало каким-то неписаным правилом. На новогодние праздники будем кататься на лыжах – не забудьте взять Полину и папу. Июль, отпуск – кто в этот раз приглашает Полину и папу с собой? И каждый – каждый – раз это обыгрывалось нелепым, трогательным образом: пропадает место в самолете, оптом дешевле, хотели еще те двое поехать, но подвели в последний момент, как же так, выручайте.
Полине и отцу было хорошо вдвоем. И в компании тоже было хорошо. Все омрачила смерть бабушки. А так – Полина поступила, папе дали отпуск, билеты были куплены, и Полина собирала вещи. Сказывалось мужское воспитание – у иных школьников рюкзак больше, чем Полинин чемодан, да и тот полупустой.
Отец заглянул в комнату как раз в тот момент, когда Полина, сидя на полу, читала книгу поэта Таганова. Она собиралась положить книгу в чемодан, но случайно начала ее читать. Пока читала – забыла, что собирает вещи.
С одной стороны, письмо уже само по себе, просто как явление, не могло не расстроить Полину. С этой же стороны отпуск мог быть омрачен.
С другой – когда-нибудь отдать его все-таки придется. А такими темпами впору будет снимать телепередачу «Отец скрывал от меня письмо двадцать лет».
Хотя телевизор они не смотрели.
Так письмо наконец дошло до адресата и было передано, как и предполагалось, из рук в руки. Оно оказалось длинным, было написано от руки мелким каллиграфическим почерком, текст шел прямо по полям, упорно их игнорируя.
Вечером ничего не происходило. На следующий день – тоже. А наутро третьего дня у Полины и ее отца состоялся разговор.
– Ты собрала вещи? – спросил папа.
– Да-да, – ответила Полина. – Видишь ли…
– Что? – переспросил папа.
– Да так, – неопределенно пробормотала Полина.
Они завтракали.
– Варенье будешь? – спросил папа.
Варенья оставалось мало, на донышке.
– Мне надо в Питер, – сказала Полина, передавая папе варенье.
– Конечно, – легко согласился папа.
– Нет, пап, ты не понял. Мне надо в Питер сейчас. Не когда-нибудь, а, в общем, вот так.
Оказалось, Полина уже купила билеты по интернету. Сдала путевку – понятно, что отец один не поедет. Да и этим благотворительным увеселительным отпускам большими компаниями давно уже пора было положить конец – так думали и отец, и Полина. Но одно дело – думать, другое – найти в себе силы отказать. Насильственное причинение добра всегда обескураживает и обезоруживает.
Нашла другую путевку – на конец лета, раннее бронирование. Положила в чемодан сборник поэта Таганова с бабушкиным письмом вместо закладки. Нашла себе в Петербурге хостел. Написала другу, петербуржцу, – пусть встретит. Для папы его контакты выписала на экстренный случай. Еды дома на неделю наготовила. Все предусмотрела и продумала.
Папа вздохнул. Он переживал, что Полина поедет в Питер одна на целую неделю, но в то же время чувствовал облегчение от того, что вопрос с благотворительными компаниями был закрыт. Потом уточнил настолько осторожно, насколько мог, очень ли Полину расстроило содержание письма? Интересоваться тем, что именно там было написано, он счел неэтичным.
– Нет, не очень, – сказала Полина.
Вообще не расстроило.
Что же там такого было, в этом письме, что нужно теперь все бросить и сломя голову мчаться в Петербург? Ничего такого. Там вообще почти ничего не было о Полине, в основном – о бабушке и о Петербурге.
Так все и началось. Одно письмо. Один чужой город. Один билет. Одна неделя. Один чемодан с одной книгой стихов поэта Таганова. Один небольшой подлог, потом два подлога, два одинаковых имени, два с половиной (!) любовных треугольника и одна Полина.
А еще был Максим.
Глава вторая
#лабрадорДамблдор
Этим июльским утром они оба – и Максим, и Полина – должны были бы сидеть в самолете, готовиться к взлету. Точнее, это были бы два разных самолета в двух разных городах, которые прибыли бы в две разные страны.
Самолеты-то взлетели и благополучно приземлились. Но оба пассажира отказались лететь и сдали свои билеты.
Полина – потому что решила ехать в Петербург. Максим – потому что Андрей сошел с ума.
Вышло это так. Девятнадцать лет Максим и его друг Андрей смотрели на жизнь примерно одинаково и вдруг в одночасье начали смотреть по-разному. Андрей назвал это «жизненная позиция с приоритетами и потребностями данного индивида». Эту дикую формулировку он выдал под конец неприятного разговора, полного недосказанности и обиды.
Начал он издалека – с вопроса, кто будет гулять с Дамблдором, пока Максим в отъезде. Максиму бы сразу догадаться, к чему он ведет, и не поддаваться на гнусную провокацию – то, что это была провокация, тоже можно было сразу сообразить: зачем спрашивать, если прекрасно знаешь ответ? Разве что для того, чтобы поссориться.
Но тогда бдительность Максима дремала. Да он и сам не выспался и не был готов ко всякого рода вопросам с подвохом. Ясно, кто будет гулять, – родители. Кто будет свободен, тот и пойдет выгуливать.
– Вот! Вот видишь! – вцепился в эту банальную истину Андрей. Прямо возликовал.
Максим предпочел ничего не отвечать на это непонятное «вот». Но Андрей повторял слова: «Вот об этом я и говорю!» И радовался при этом.
– О чем? – Максим крепился.
– О том, Макс, о том самом. О том, что в этом – весь ты.
– Весь я в чем?
И пошло-поехало. Началось с выгула собаки, закончилось кардинально разными жизненными позициями. Максиму – плевать, а Андрею – нет. Максиму и на себя плевать, и на родных, и на собаку. Собака – это ответственность, зачем ее заводить, если о ней не думаешь. Погуляют, и ладно, нет – так он и не вспомнит.
И еще много всего неприятного Андрей наговорил. Про социализацию и сознательность. И даже про здоровое питание до кучи.
Выходило, что, если бы не дорогой друг, Максим даже получение визы себе организовать не смог бы. Если бы не мать, неизвестно, что бы он употреблял в пищу. Если бы не бабушка, он бы сроду не поступил. Если бы не отец…
Максим растерялся и от этого разозлился. Он ссориться не умел вообще, никогда этого раньше не делал. Его пилили – он молчал. Молчание было апогеем агрессии в его понимании. А то, что у них с Андреем могут вдруг разойтись жизненные позиции, он бы до такого сроду не додумался.
Уже потом Максим сообразил, что несчастная псина стала вроде как поводом, а всякого рода обиды у Андрея зрели давно. И что даже, скорее всего, у него что-то такое произошло. Кто-то его накрутил, что-нибудь, к примеру, нелестное о Максиме сказал или что-то он сам узнал о Максиме такое, что привело к тому, к чему привело. Они впервые за всю свою сознательную жизнь так крепко разругались, что никуда теперь Максим с Андреем ехать не хотел.
И это потом он уже думал и так и эдак. Может быть, не стоило Андрею ему этот билет покупать? Но они вместе ехать решили, что в этом такого? Максим и раньше у Андрея деньги занимал, пусть не сколько себя помнил, но со старших классов – точно.
Дома было тихо-тихо, слышно, что в переулке делается. И даже дальше – на улице.
Максим лежал и злился. Жара, духота. Только начал успокаиваться, как вспомнил, что воду отключили еще вчера и до конца месяца, и снова разозлился. Еще немного полежал и решил, что пора с лежанием завязывать. Не хочет с ним Андрей ехать и не надо. А чем дольше так лежишь, тем больше начинаешь обдумывать всякие неприятные темы, вспоминать слова, которые накидали в твою сторону, как мусоринки-бумажки. И ты теперь лежишь в этом во всем, и как раз отключили воду.
Под столом растянулся большой черный лабрадор, которому когда-то мелкий Максим, увлекающийся в ту пору приключениями Гарри Поттера в волшебном мире магов, дал гордую кличку Дамблдор.
Дамблдору тоже было жарко, он высунул язык и любовно смотрел на своего оскотинившегося, по мнению Андрея, хозяина.
– Сам с тобой гулять буду, – хмуро сообщил ему Максим.
13 июля
Полли 16:45
Максим, привет! Я приеду в Питер пятнадцатого, буду очень рада с тобой повидаться (и познакомиться!). Вот так спонтанно выходит. Надеюсь, получится с тобой не разминуться. Если что, я буду у вас неделю, если ты уже уехал, может быть, успеешь вернуться. Ты мне обещал город показать, и все такое. Такие дела.
Наверное, можно сказать, что это Полина с ним познакомилась, а не он с Полиной. Или все-таки он, если лайк можно считать за знакомство. Лайк он ей поставил сам, потому что Полина искрометно смешно пошутила в одном комментарии в группе. Сказала, как отрезала. Максима очень даже развлекали все эти группы со странным юморком, где, для того чтобы стало смешно, надо, чтобы сначала дошло, и где юмор – абсурдный и временами мрачноватый. Полина тогда взяла и откомментила так, что получилось даже смешнее, чем сам пост. И Максиму так понравилось, что он жмякнул сердечко, поставил лайк. Такая молчаливая солидарность. Ему вообще очень нравилось читать что-нибудь смешное, от этого улучшалось настроение. Особенно утром, пока приходишь в себя, это вроде как немного примиряет тебя с тем, что целый день предстоит заниматься чем-нибудь неприятным и чаще всего неинтересным.
Поставил лайк и забыл, а потом Полина сама ему написала. И опять про забавное: про лайки, социальные эксперименты и статистику.
Максим в это время сидел на первой паре. Он ни за что на нее не пошел бы, но бабушка поехала с ним вместе, он – в аудиторию, учиться, она – в деканат, на работу.
Полина тоже была с бабушкой – в больнице.
И Полине тоже нравилось читать что-нибудь смешное, особенно по утрам, или когда грустно, или просто так. Она была согласна, что от этого настроение становится лучше. Еще Полина любила переписывать концовки книг, которые казались ей нелогичными, банальными или просто не нравились. Она записывала свои варианты в виде заметок и нигде их не публиковала, так что ее версии наиболее эффектного развития событий знал теперь только Максим. Писатели – здравствующие и почившие – оставались в неведении.
Максим ей сам не раз предлагал: вот, мол, приедешь в наш город, все тебе покажу. И она ему всегда писала: вот приедешь, и мы как пойдем гулять. Это все казалось настолько само собой, что даже не обсуждалось. Конечно, они должны были встретиться в каком-то туманном будущем.
Полина была интересная такая вся, настоящая.
Максим 16:50
Я в Питере, круто, приезжай.
Вечером Максим, с гордо выпрямленной спиной, отправился выгуливать Дамблдора сам. С полиэтиленовым мешочком, в прескверном расположении духа и в глубокой задумчивости. Думал он о себе, и чем больше думал, тем сильнее у него портилось настроение.
Вот Андрей не стал бы ведь ему врать? Даже если учесть, что он был зол и обижен. А ведь если его послушать, Максим оказался не самой приятной личностью.
Максим предпринял унылую попытку посмотреть на себя со стороны: идет по набережной молодой человек, не красавец, но и не урод. С большой собакой. С мешочком – потому что не мусорить же, когда выгуливаешь собаку. Обходит рыбаков, туристов и ребят, запускающих воздушного змея. На набережной прохладно, пахнет морем.
Максим любит читать смешные истории в интернете, а сам шутить не умеет. Ходит в университет, когда там бывает бабушка, а когда ее нет, не приходит. На кого именно он учится, так, с ходу сформулировать не сможет. Но как-то худо-бедно перевелся на второй курс. До сих пор Максима все в его жизни устраивало, а теперь он не понимает – устраивает или нет. У него даже профили в социальных сетях, в тех графах, где надо указать свои мировоззренческие позиции и интересы, не заполнены. И думать над тем, какие у него интересы, и формулировать ему было лень.
Если бы Максим читал Ремарка, он, скорее всего, пришел бы к выводу, что его личность может исчерпывающе охарактеризовать цитата про «любите ли вы говорить о себе»[1]. Ну нет, он о себе не любил даже думать.
На моменте «что подумает о нем Полина» он споткнулся.
14 июля
Полли 11:04
Максим, привет! Я тут подумала: встречать в аэропорту меня не надо. Если поможешь мне найти свой хостел, буду тебе признательна: он где-то в центре, плохо пока ориентируюсь заочно. Гугл-карты мне в помощь, ха-ха. Давай в центре встретимся? Какое у вас там самое «питерское» кафе?
Глава третья
#питерлюбовьмоя
Почему-то казалось важным приехать обязательно одной, чтобы не встречали. Так, чтобы не провожали, все равно не получилось бы. Провожая, папа очень волновался и очень старался этого не показывать. Сборник стихов поэта Таганова перекочевал из чемодана в ручную кладь, но читать во время перелета Полина не стала, так и держала книгу в руках, проверяя периодически, на месте ли письмо, не потерялись ли тетрадные листки.
О том, что всякое путешествие начинается с первого шага, Полина не думала. И о том, что, уходя, ты уходишь навсегда, потому что вернешься уже не тем, кем был, – тоже. Потому что это ясно и так.
Важно не место, а человек, так считала Полина. Куда бы ты ни отправился, ты возьмешь с собой себя, и это тоже настолько понятно, что обдумывать тут нечего. Некоторые носят с собой целые миры, и рядом с такими людьми даже окружающее пространство становится почти бесконечным.
Человек – это его поступки, его действия, события, которые с ним происходят.
И еще – раньше она никогда никуда не ездила одна. Никто не запрещал, просто всегда получалось, что на каникулы – с папой и сочувствующими друзьями семьи.
Теперь, в университете, она наверняка подружится с кем-нибудь из приезжих, они поедут большой компанией к нему (или к ней) на родину. Махнут все вместе за город. Практика может быть где-нибудь. Да просто на каникулы с подругами уедет.
Но вот чтобы прямо совсем одной – это, может быть, первая и последняя возможность. В глубине души Полине все-таки было страшновато, а может быть, папины молчаливые переживания ей передавались. В конце концов она сунула в последнюю минуту в чемодан мягкую игрушку – мишку. Тут же пожалела и сама устыдилась такой своей неуверенности и сентиментальности, тем более что отец заметил. На ходу придумала, что будет слать ему фотки, как мишка гуляет по Питеру, – как гулял садовый гном в фильме «Амели». И еще мишка будет читать книжку. Поэта Таганова.
Вот о чем она размышляла, сидя на своем посадочном месте, закрывая откидывающийся столик на пластиковую защелку.
На электронной карте все было так доступно и понятно. Прямота линий! Это восхищало и завораживало Полину. Как можно заблудиться в городе, где каждый уголок и закоулок – от широких проспектов до маленьких улочек, соединенных сквозными проходными дворами, – пронизан логикой? Оказалось, еще как можно заблудиться. Система выстраивалась, если смотреть на город с высоты полета спутника, на этом логика заканчивалась.
И ведь было же кому ее встретить! Зачем же она отказалась? Полина протискивалась сквозь толпу чьих-то родственников, чьих-то коллег, гидов с табличками, ожидающих прибывших туристов, вышедших на охоту таксистов. Аэропорт Пулково был настолько же огромным, насколько и нелогичным. Полина блуждала в поисках выхода, радуясь, что чемоданчик нетяжелый. Время шло, а выход все не находился. В какой-то момент она начала подозревать, что бродит по кругу, поскольку снова вышла к той же самой статуе, представлявшей собой помесь человека и самолета, белой и на вид пластиковой. Предполагалось, что это ангел с самолетными крыльями и почему-то турбинами.
Потом выяснилось, что таких ангелов здесь множество и по кругу она не ходила.
Следующей неприятной неожиданностью стала погода. То есть погода как раз была хорошая, но это и было плохо. Потому что, собираясь в дорогу, Полина взяла с собой минимум одежды, теплой и по возможности водонепроницаемой: парку-ветровку, кеды на толстой резиновой подошве, толстовку с плотным капюшоном. Питер же – город дождей, и все такое. А на улице была не просто жара – жарища. Низкое бледно-голубое небо как будто выгорело, стало серо-голубым и слепящим глаза, с белым солнцем посередине. И поля вокруг аэропорта были жухлыми и уж точно выгоревшими. Пекло неимоверно. Воздух был тяжелым и влажным, как в тропиках. Полине казалось, что даже солнечные очки запотели.
Душная, набитая до отказа маршрутка довезла ее до ближайшей станции метро, которое оказалось гораздо глубже, чем она себе представляла. Эскалатор опускал ее вниз, под землю, минут десять, не меньше. На станциях было чуть прохладнее, но все равно душно, и даже подземный ветер, который задувал из туннеля во время прибытия поезда, тоже был какой-то горячий.
Полина не первый раз была в метро, но в таком неудобном оказалась впервые. Станции то лепились друг к другу, то образовывали длиннющие перегоны. Для того чтобы пересесть на нужную ветку, необходимо было пропилить сначала по одной ветке, потом перейти на другую, проехать несколько станций по ней и только потом оказаться на той ветке, которая тебе нужна. При том что от исходной точки до нужной тебе станции, судя по карте, было смешное какое-то расстояние.
Так что пока все выходило совсем не так, как представляла себе Полина. Она-то воображала, как выйдет на светлый Невский под темным свинцовым небом в оспинках дождя, полной грудью вдохнет морской северный воздух и мысленно воскликнет: «Я в Питере!» А вместо этого она воскликнула: «Блин, так мне надо было на Технологический институт-2, а не на Технологический институт-1?» Потом выяснилось, что до Невского проспекта вообще можно было добраться без пересадок, по прямой ветке, и это больно ударило по Полининому самолюбию. Выйдя на Невский, она сделала селфи с подписью о том, что сельский в городе себя чувствует не то чтобы плохо, а как корова на льду или как рыбка в пустыне.
Потом она перепутала Большую Морскую улицу и Малую Большую Морскую. Или просто Малую Морскую? В общем, на встречу к Максиму она откровенно опаздывала. Было жарко, пыльно и душно. И восклицать: «Я в Питере!» – не хотелось совсем.
* * *
Максим яростно копался в шкафу, чувствуя себя при этом неимоверно глупо. Чувство собственной глупости только подтверждало опасения, что он – далеко не самая яркая личность, далекая от таких приземленных вопросов, как «Что люди надевают, когда хотят произвести хорошее впечатление?» и «О чем говорить с девушкой, если ты ее никогда не видел и, возможно, в жизни она окажется совсем не такой, какой казалась в интернете?».
А если она окажется еще лучше, чем казалась раньше? И что люди вообще надевают в таких случаях? Как они должны выглядеть, чтобы их полюбили?
Андрей по любому поводу рядился, как на праздник, и наивный Максим так бессердечно над ним посмеивался.
А сейчас он заправлял футболку в джинсы и становился похож на ботаноподобного дрыща. Яростно выдергивал полы – и в его внешности сразу появлялось что-то от помятого алкоголика. Дело могла бы спасти рубашка, накинутая поверх футболки, ее можно было не застегивать или застегнуть, но не до конца, и вышло бы более-менее сносно. Но чистой рубашки не нашлось.
В конце концов Максим напялил куртку и сразу почувствовал себя лучше. У куртки было множество достоинств, а недостаток всего один – она была курткой, а на улице стояла жара. Но Макс так боялся опоздать и с ходу зарекомендовать себя тем самым полным идиотом, что времени на сомнения уже не оставалось.
Явившись на час с лишним раньше оговоренного срока, Максим миновал летнюю веранду и забурился в самый дальний угол полуподвального помещения, который, несмотря на вечер выходного дня, пустовал, – желающих сидеть между кондиционером и колонкой было мало.
Максим уселся, нахохлился и погрузился в чтение их с Полиной длинной – с исторического дня присвоения комментарию Полины лайка прошел год – переписки.
В том, что Полина в жизни не окажется уродливой страхолюдиной, он не сомневался: фотографий у нее было немного, но все они буквально вопили о том, что хозяйка снимков ни во что не ставит ни фильтры, ни постановочные фото, ни специальные программы для тюнинга и прокачки лица и фигуры. И подписи – ох, эти подписи – говорили о том, что она, Полина, на самом деле такая классная. У нее все фотки с юмором были прокомментированы, и хештеги тоже были смешные и часто неповторимые – в смысле, нажмешь на хештег, чтобы проверить, сколько раз и у каких именно людей он встречается, а он такой только один, у Полины. Заинтересуешься, загуглишь, а это вообще строка из песни. И под нарочито пафосным селфи получалось смешно на контрасте. Много ли есть людей, способных так вот над собой иронизировать и подшучивать, тем более девушек? Максим таких не знал.
И конечно же, судя по тому, как и о чем они разговаривали весь этот год, она не окажется дурой. Таким образом, вариант «убедиться, что Полина не стоит его переживаний, и сбежать» отпадал сразу.
А вот в том, что Полина быстро поймет, что собой представляет он, Макс был почти уверен. Он так и видел, как Полина вежливо и сдержанно отвечает на его вопросы, но сама ни о чем не спрашивает, потому что и так все ясно, а про себя мечтает уйти и на ходу сочиняет обстоятельства, которые помешают им увидеться завтра, и послезавтра, и третьего дня, и так до самого ее отъезда, когда можно будет смело сказать, что она не только терпеть не может встречи в аэропорту, но и проводы тоже не жалует.
Чем дольше Максим все это представлял, тем сильнее накручивал себя. Воображение у него было отличное, это его нередко спасало, когда подводила память: если он чего-то не помнил во время изложения или устного ответа, то автоматически додумывал это на ходу.
Полина наверняка не будет смеяться над ним за глаза, она совсем не такая. Хуже – она будет ему сдержанно сочувствовать. От этой мысли Максима бросило в жар, несмотря на то что кондиционер работал так, как будто собирался вот-вот взорваться.
Полина опаздывала. Может, она уже все поняла? Тоже перечитала их переписку, скажем, пока летела в самолете, и сразу догадалась, чего он, Максим, стоит. А что еще делать в самолете, как не копаться в телефоне, если летишь один и на борту нет интернета? Это было так логично, что Максим искренне уверовал в только что придуманную им гипотезу и стал пробираться к выходу. Он сейчас уйдет, а потом напишет, что случилось чрезвычайное происшествие; непреодолимые обстоятельства, или, как их еще называют, форс-мажор, не позволили ему повидать Полину. А дальше он помирится с Андреем, и вместе они придумают, как быть. Андрей придумает. Или, если ничего не выйдет, всегда можно просто лечь и умереть.
– Максим?
На террасе прямо перед Максимом стояла Полина – совершенно точно она. И смотрела на него в упор, со смесью нескрываемой радости и легкого недоумения в серых, почти что серебристых, умных глазах.
– Нет, – выдавил Максим, – я не Максим.
И сделал попытку отшатнуться от Полины. Получилось немного вбок, и он споткнулся о маленький дорожный чемодан, принадлежавший, видимо, ей.
– Да как же нет, я же вижу. Максим, это ты? Это я, Полина, мы тут встретиться договорились. А я, видишь, опоздала, – добавила Полина, все еще преграждая ему дорогу.
Максим оглянулся по сторонам: на них поглядывали с неприкрытым интересом. Все, что он мог, это стоять столбом и бубнить полузадушенно: «Я не Максим».
У Максима был до того сконфуженный и несчастный вид, что Полина застеснялась собственного напора.
– А. Извините, я обозналась. – И тут же, чтобы сгладить неловкость, протянула ему узкую ладонь: – Очень приятно, Полина.
Как будто хотела сказать, что и так уже понятно, что она Полина, но сейчас самое время для шуток и восхитительных историй.
– Дро… Андрон. Да… Андрей, – промямлил Максим.
«Был бы сейчас тут Андрей, он бы придумал, что делать», – невольно мелькнула мысль. И тут же подумалось, что нужно хоть что-то ответить. И если он не Максим, то кем он может быть?
Так все и началось.
