bannerbannerbanner
Скрипачка

Татьяна Бочарова
Скрипачка

Полная версия

6

Гражданская панихида началась ровно в десять. Выступающие сменяли друг друга, их было, как показалось Але, бесчисленное множество. «…Тяжелая утрата… огромная невосполнимая потеря… трагическая случайность унесла из жизни величайшего музыканта…» Слова ораторов постепенно смешивались у нее в голове, а оркестр все играл и играл, провожая со сцены одного и встречая другого. Наконец в одиннадцать открыли доступ к телу Кретова, и потянулась бесконечная толпа желающих проститься с одним из крупнейших музыкантов и дирижеров последнего двадцатилетия. Шли официальные лица из Союза музыкальных деятелей, представители городской власти, друзья, коллеги и просто почитатели кретовского таланта. У гроба дирижера молча и неподвижно, словно изваяния, стояли две пожилые женщины в черном, одна – бывшая жена Павла Тимофеевича, другая – его сестра. Детей у Кретова не было.

К четырем часам, после кладбища, музыканты еле стояли на ногах. Аля закинула скрипку на заднее сиденье чегодаевской «десятки», бухнулась с ним рядом, стянула перчатки с онемевших рук и принялась яростно тереть пальцы.

– Замерзла? – сочувственно спросил Чегодаев. – Сейчас печку включу, согреешься.

– Просто руки отсохли играть, – призналась Аля. – Для меня это первая панихида. Невольно вспомнишь добрым словом кретовские репетиции.

– Не боись, – философски заметил Васька, – все еще впереди. Когда-то и я играл на первой панихиде, только давно это было.

– Типун тебе на язык, – суеверно пробормотала она и перекрестилась.

Машина весело неслась по Кольцевой дороге, в салоне стало тепло, и Алька начала было клевать носом, но тут показалось Северное Бутово – новенькое, краснокирпичное, с причудливыми остроконечными крышами, огромными супермаркетами и красочными, нарядными рекламными щитами. Васька проехал мимо всего этого великолепия к более скромному кварталу и остановился около панельной семнадцатиэтажки.

Сорокалетний Чегодаев был трубачом, и весьма крепким. Помимо своего основного места работы – Московского муниципального оркестра, которому он отдал без малого тринадцать лет жизни, – Васька подвизался еще в нескольких ансамблях и время от времени делал записи на компакт-диски. Трехкомнатную квартиру в Бутове он купил меньше года назад, оставив при разводе прежнюю жилплощадь жене и ребенку, и новая просторная стояла пока полупустая. Полностью обставлены были лишь спальня и широкая светлая кухня, где красовался шикарный испанский гарнитур.

Васька пошел в душ, а Аля тем временем разложила на кухонном столе купленные по дороге продукты: курицу гриль, киви, пирожные, бутылку водки – и принялась нарезать помидоры для салата. На кухне царили чистота и уют – аккуратный и педантичный Чегодаев придирчиво следил за порядком не только в оркестре, но и в своем холостяцком доме. Альке нравилось хозяйничать у Васьки, иногда она даже мечтала, что неплохо было бы перебраться сюда совсем, в качестве молодой жены. Однако мечты эти не носили конкретный характер, да и Васька отнюдь не спешил делать предложение. Он был щедр, внимателен, опекал ее в новом коллективе, но и только. К его чести сказать, ее свободу он никак не связывал и ни к кому не ревновал. Алька закончила с салатом, переложила его в большую полосатую миску, поставила приборы, рюмки и оглядела стол, любуясь своей работой. В дверях ванной показался посвежевший, довольный Чегодаев. Густые, темные волосы красиво блестели, на сильных, мускулистых руках перекатывались бицепсы. Аля с невольным уважением окинула взглядом его безупречную фигуру. Они с аппетитом уничтожили еду, которая под водку шла отменно, тем более что оба завтракали в половине девятого утра, а сейчас было уже шесть. Наевшийся, разомлевший Васька с ласковой снисходительностью посматривал на Альку, уплетавшую киви.

– Ну иди сюда, котенок. – Он протянул руки, взяв ее к себе на колени. – Соскучился я по тебе со всей этой чертовщиной.

Васька принес девушку в спальню, уложил на широкую кровать, откинув покрывало, и принялся раздевать. Делал он это не спеша, с толком, и от его мягких, но одновременно властных прикосновений Алька заводилась все больше и больше. С последней снятой вещью она была уже готова, и Васька налег на нее всей тяжестью. Алька видела: он старается для нее, и сама честно выкладывалась изо всех сил. Но почему-то в решающий момент перед глазами у нее вдруг всплыло чуть насмешливое Валеркино лицо. Это сломало ей весь кайф, и как она ни пыталась прогнать непрошеное видение, оно продолжало преследовать ее.

Васька закурил, подозрительно покосился на Альку:

– Устала, что ли?

– Есть немножко, – виновато пробормотала она, проклиная себя за слюнтяйство и больше всего опасаясь, что Чегодаев рассердится и визит к нему окажется напрасным.

– А в гостинице не устаешь из койки в койку прыгать, – обиженно бросил он.

Алька почувствовала, как в голову ей ударила жаркая волна гнева. Вот гнида! Да как он смеет с ней так!

– Не твое дело! – Она вскочила и стала лихорадочно натягивать на себя одежду. Губы ее дрожали от обиды на Чегодаева, а заодно и на Валерку, словно тот был не в тюрьме, а нарочно явился побеспокоить Альку.

Васька молча курил, спокойно глядя на ее суету. Та резко рванула «молнию» на юбке, глаза мрачно сверкнули.

– Класс, – произнес Чегодаев. – Люблю, когда ты злишься, ни дать ни взять, разъяренная кошка. Аж глаза светятся.

– Пошел ты! – Алька дернулась к двери спальни, но Васька поймал ее за руку и крепко сжал.

– Погоди, не гони волну. Сядь. – Он с силой потянул ее руку. – Сядь, кому говорят!

Алька нехотя уселась рядом с Чегодаевым.

– Нравишься ты мне, Алина, – раздувая ноздри, пробормотал Васька. – Ох нравишься. Характер только скверный, но по мне – лучше такой, чем никакой, ни рыба ни мясо. Ну, мир?

Не дожидаясь ответа, он опрокинул Альку навзничь, распластывая на цветастой крахмальной простыне.

7

Заверещал мобильник, лежащий на тумбочке. Алька, проклиная всех любителей звонить Чегодаеву в пять утра, поспешно протянула руку и отключила телефон. Потом осторожно выбралась из-под одеяла. Васька во сне что-то недовольно пробормотал и отвернулся к стенке. Алька, тихо ступая по пушистому ковру, стянула со стула свои вещи и крадучись вышла из спальни.

Где Чегодаев может хранить адреса и телефоны оркестрантов? Алька юркнула в прихожую, торопливо обшарила карманы Васькиной кожаной куртки, вытащила толстую записную книжку. Боясь зажигать свет в коридоре, прошлепала на кухню, уселась за стол, открыла страницу на букву «К». Список телефонов оказался внушительным, но номера Кретова среди них не было. Немудрено – Васька знает Павла Тимофеевича так давно, что наверняка и адрес его, и телефон выучил наизусть. Как же найти то, за чем она сюда приехала? Поискать старые записные книжки, десяти-пятнадцатилетней давности, если только Васька забрал их с собой на новую квартиру? Сама Алька никогда не хранит бумажный хлам, но Васька – дело другое, он человек практичный и предусмотрительный. В полупустой квартире с минимумом мебели документы спрятать не так уж легко. Надо попробовать найти их.

Алька снова вышла в коридор, аккуратно засунула записную книжку обратно в куртку. На цыпочках приблизилась к двери спальни, прислушалась. Не дай бог, Чегодаев проснется и увидит, чем она здесь занята. Пожалуй, он догадается, для чего ей нужны координаты покойного дирижера. Ничего не скажешь, Валерку он здорово утопил, по полной программе. Не передал бы ментам слова Рыбакова о том, что Кретову «даром не пройдут» все его фокусы, может, те и не были бы так убеждены в Валеркиной виновности. И чего ему, Ваське, было так из кожи лезть, правду-матку резать? Крета пожалел, что ли? Они с ним в теплых отношениях были, Чегодаев в любимчиках ходил у Павла Тимофеевича.

Алька бесшумно двинулась в большую комнату, в которой мебели было меньше всего, лишь широкий коричневый диван и старый секретер, перевезенный, видимо, с прежней квартиры. Она потянула за ручку и плавно выдвинула верхний ящик. Он был почти пуст, если не считать стопки объяснительных записок от опоздавших оркестрантов, аккуратно подколотых скрепкой, и зарядного устройства для сотового телефона. Алька, не теряя хладнокровия, заглянула во второй ящик, затем в третий. Там тоже не оказалось ничего интересного, за исключением нескольких сборников нот, пары старых, но дорогих кожаных бумажников и довольно толстой пачки долларов, перехваченной резинкой.

Алька задвинула ящики назад, уселась на диван и задумалась. Видимо, старых книжек в Васькиной квартире нет, вряд ли он будет хранить их в третьей, последней комнате, где она еще не побывала. Там Чегодаев занимается на своей трубе и наверняка, кроме нот, ничего не держит. Однако убедиться в этом все же стоило.

Алька зашла в небольшую комнату, расположенную справа по коридору, действительно заваленную нотами и заставленную полками с аудиокассетами и компакт-дисками. Это была настоящая студия: Васька специально нанимал мастеров, чтобы те сделали в комнате звукоизоляцию, так что играть теперь можно даже ночью, не опасаясь гнева соседей. Здесь же находился музыкальный центр и электрическая клавинола-синтезатор – Алькина голубая, но несбыточная, по причине лютой дороговизны, мечта.

Она с невольной завистью оглядела Васькино богатство. Нет, конечно, тут искать бесполезно. Придется что-нибудь наплести Чегодаеву, чтобы тот снабдил ее адресом Кретова. Но в успехе Алька уверена не была – обмануть Ваську ей практически никогда не удавалось, он всегда видел ее насквозь.

За открытой дверью послышались шаги. Алька вздрогнула и обернулась. На пороге стоял хозяин квартиры, лицо у него было сонным и удивленным.

– Ты чего тут делаешь? – недовольно поинтересовался Васька. – Не спится в половине шестого?

– Смотрю на твою клавинолу. – Алька кивнула на стоящее в углу чудо техники.

– Чего смотреть-то? – резонно заметил Васька. – Села бы поиграла. Самое время сейчас.

 

Он зевнул и кинул на Альку выразительный взгляд. Тут только она вспомнила, что так и ходит по дому полуодетая – в джемпере, колготках и без тапочек.

– Пойдем кофе попьем, – предложил Чегодаев. Он, кажется, не злился и ни в чем Альку не заподозрил.

– Пойдем, – согласилась она, скрывая досаду.

Через пару минут Васька совсем проснулся и насмешливо наблюдал, как девушка, с трудом сдерживая зевоту, управляется с кофемолкой.

– И чего вскочила? – миролюбиво проговорил он. – Ведь на ходу спишь. Сядь, я сам, нет сил на тебя смотреть, жалость берет.

Алька послушно уселась за стол. Чегодаев ловко орудовал у плиты, и она поражалась, как ему удается оставаться таким бодрым после четырех часов сна. Сама она сию минуту завалилась бы в кровать, если бы не цель, которую она себе поставила. Пока Алька ожидала кофе в Васькином исполнении, у нее в голове внезапно созрел блестящий план. Конечно, она не была уверена, что ей повезет, но попытаться стоило.

– Вась, – позвала Алька.

– Ну, – откликнулся тот, доставая чашки.

– Мне позарез нужен телефон одной девицы. Она у Крета работала года два назад. Костикова Инна.

– Альтистка?

– Точно, – обрадовалась Алька. – Дашь номерок?

Инка Костикова когда-то была ее соседкой по общежитию. Алька училась тогда на первом курсе, а Инка была дипломницей и подрабатывала в Московском муниципальном оркестре. Долго она там не продержалась, ушла еще до той поры, как Алька окончила консерваторию и устроилась в оркестр. И теперь расчет был предельно прост: если Чегодаев согласится найти для нее телефон Костиковой, он полезет за ним в старые записные книжки. Даже если не повезет с первого раза и на страничке на букву «К» не окажется телефона или адреса Кретова, то, по крайней мере, Алька увидит, где Васька хранит их. Тогда нужно будет дождаться другого раза, чтобы поискать координаты Кретова.

– Она давно у нас не работает, – задумчиво проговорил Васька. – Это надо в старых записях рыться. Тебе очень нужно?

– Очень! – Алька проникновенно заглянула ему в глаза. – Понимаешь, я с ней когда-то дуэты Моцарта играла. Ноты мои у нее остались. Я уж и в общагу звонила, и девчонкам нашим, но никто не знает, как ее разыскать. А тут мне вдруг в голову пришло, что у тебя-то наверняка она есть в оркестровом банке данных.

– Что, прямо сейчас осенило? В шесть утра? – скептически произнес Васька.

Алька засмеялась и кивнула.

– Ну ладно, – неожиданно легко согласился Чегодаев, ставя перед ней большую кружку дымящегося кофе. – Только кофе выпью.

«Значит, они все же здесь, эти книжки», – торжествующе подумала Алька, стараясь не выдать своей радости.

Васька пил кофе так долго, что Алька совсем потеряла терпение. Наконец он вылез из-за стола и направился прямиком в спальню. Достал с верхней полки шкафа небольшую коробку из-под обуви, доверху набитую блокнотами.

– Костикова? – переспросил Чегодаев, что-то прикинул в уме, потом выудил из коробки несколько книжек по одному ему ведомому принципу, быстро пролистал и сунул одну из них ей: – Кажется, здесь. Глянь на «К».

Алька поспешно схватила книжку, открыла нужную страницу. Увы! Инка Костикова была, и с адресом, и с домашним телефоном, а вот Павла Тимофеевича Кретова не имелось.

Она прилежно изобразила на лице радость.

– Есть? – уточнил Васька. – Оторви листок, перепиши себе. А книжку давай сюда, она мне еще пригодится. – Он взял с тумбочки ручку, блокнот и протянул их Альке.

Той ничего не осталось, как скопировать телефон Костиковой, которая была нужна ей как собаке пятая нога.

В это время снова зазвонил мобильник.

– Слушаю. – Васька взял трубку. – Не разбудил. Нет. Погоди, я сейчас. – Он быстро вышел из спальни, закрыв за собой дверь.

Алька поглядела ему вслед, секунду поколебалась и бросилась к коробке. Лихорадочно перебрала потрепанные, распухшие книжки, схватила наугад одну, самую толстую.

Есть! В самом верху страницы мелким каллиграфическим почерком были записаны номер телефона и адрес Кретова. Но это еще не все. Строчкой ниже Алька прочла: «Кретова (Вертухова) Зинаида Ильинична». Это была неслыханная удача. Кретовский адрес можно было, на худой конец, добыть и в адресном столе, а вот координаты бывшей жены Павла Тимофеевича Алька никогда бы не разузнала, потому что понятия не имела, как ее зовут и какая у нее фамилия. За дверью Васька громко засмеялся в трубку. Алька вздрогнула, схватила карандаш и списала адреса. Сунула листок в сумочку, стоявшую на стуле у кровати, облегченно выдохнула – Васька все разговаривал с каким-то любителем утренних звонков, и Алька окончательно осмелела. Снова заглянула в книжку, так и раскрытую на букве «К», и тут увидела то, что не заметила вначале, торопясь переписать нужные адреса. Внизу страницы, наискосок, прямо поверх номеров было крупно и жирно, с нажимом, выведено: «Саврасенков». Почерк был Васькин, но какой-то неровный. После фамилии стоял вопросительный знак. Телефона рядом не было. Алька удивленно посмотрела на испорченную страницу. Что, интересно, заставило Ваську сделать эту странную запись? И что она может означать? Девушка перевернула страницу, и ее удивление возросло. Там, на следующей странице, фамилия «Саврасенков» была написана еще три раза, но уже без вопросительного знака. И дальше, точно так же крупно и размашисто, значилось четыре раза «Омелевский».

Дверь приоткрылась.

– Ну бывай. – Васька боком вошел в спальню. – Увидимся на неделе. Я пока свободен.

Алька бросила записную книжку в коробку и, сев на кровать, стала сосредоточенно рыться в сумочке. Чегодаев отключил телефон и усмехнулся:

– Никому сегодня не спится. Выходной называется!

Он взял коробку и спрятал ее обратно в шкаф.

8

Домой Аля попала лишь к десяти часам. Васька, расчувствовавшись, подбросил ее на машине до самого метро. От недосыпа Альку покачивало, настроение было хуже некуда.

Она пыталась разгадать, для чего Ваське понадобилось портить записную книжку, бесцельно и многократно делая в ней одну и ту же запись. Фамилии «Саврасенков» и «Омелевский» были ей знакомы. Петя Саврасенков – скрипач, а Ваня Омелевский – альтист, оба раньше работали у Кретова и ушли из Московского муниципального оркестра, один полгода, другой – несколько месяцев назад.

Почему имена этих людей попали именно на ту страницу? Связано это как-то с покойным дирижером или запись сделана случайно? О чем думал Васька, когда раз за разом выписывал фамилии струнников?

Алька понимала, что ответить на эти вопросы ей может лишь один человек – сам Чегодаев. Но на это рассчитывать не приходилось. О том, что разговаривать с Васькой о Кретове и Валерке бесполезно, она поняла час назад, покидая чегодаевскую квартиру. Перед уходом Алька, видя хорошее Васькино настроение, попробовала завести с ним разговор о странном поведении Павла Тимофеевича и своих сомнениях в том, что его убил Рыбаков. Васька тут же взвился, от его благодушия не осталось и следа, и обсуждать эту «идиотскую», по его выражению, тему он категорически отказался.

Причин этому могло быть две. Первая, и более вероятная, – его личная неприязнь к Валерке. Тот достал Ваську своими вечными опозданиями и потерей нот, а кроме того, ругался с Чегодаевым по поводу штрихов и оттенков, абсолютно невзирая на его инспекторский чин.

Вторая причина казалась Альке маловероятной, но тем не менее сбрасывать ее со счетов нельзя. Васька мог знать что-то о Кретове, связанное с ушедшими из оркестра струнниками, и ему не хотелось, чтобы это выплыло наружу. Поэтому он был рад подвернувшейся возможности списать все произошедшее на Рыбакова.

Так или иначе, от Чегодаева Альке ничего больше не узнать. Ну и ладно! Теперь можно заняться Кретовым.

Полтора часа сна ее освежили, и к полудню Алька уже сидела в маленькой уютной Ленкиной квартире, удобно развалясь в стареньком кресле с деревянными подлокотниками. Бывать у Ленки Алька обожала – здесь она ощущала необычайный покой и комфорт. Тут все напоминало родительскую квартиру, в которой прошло ее детство и которую она покинула шесть лет назад, восемнадцатилетней девчонкой. С тех пор ее помотало изрядно: сначала жила в общаге, потом по съемным комнатам и только в прошлом году наконец обрела свой угол, да и тот крошечный, почти пустой, со злобной Элеонорой Ивановной за соседней дверью.

А в Ленкиной небольшой комнатушке с веселыми голубыми обоями так замечательно было болтать вечерами и даже ночи напролет. Тихо поскрипывал клетчатый, чуть потертый диван, таинственно поблескивало в углу старинное пианино, черное, тяжелое, с канделябрами. На секретере сидели две большие куклы, Маша и Наташа. Маша была без глаза, а у Наташи заметно поредели волосы, но Ленка их не убирала, и иногда, особенно в сумерках, Альке казалось, что Маша подмигивает ей уцелевшим глазом: что, мол, подруга, идут дела-то? Алька потихоньку подмигивала ей в ответ: дескать, ничего, дела идут, все хоккей! Однако сегодня Алька на кукол не обращала внимания – слишком серьезным был повод, по которому она явилась сюда. Ленка была единственным человеком, которому Алька решилась доверить свой тайный план, потому что в одиночку ей с таким делом просто не справиться.

Подруга слушала молча, не перебивая, иногда чуть наклоняя голову в знак согласия, изредка вопросительно поднимая брови, но ничего не говоря. Наконец Алька умолкла и перевела дух.

– Ну что скажешь? – с надеждой поинтересовалась она.

– Скажу, что ты чокнулась. – Ленка поудобней устроилась на диване напротив Али, закинула ногу на ногу. – Где ты собираешься искать неведомого убийцу? Хоть примерно представляешь, что это такое? Все равно как найти иголку в стоге сена. И вообще, это же чертовщина! Ясно, что кипятильник включил Рыбаков, кого мы будем разыскивать?

– Мне неясно! – отрезала Алька.

– Значит, тебе нужно к психиатру, – спокойно констатировала Ленка.

– Но ведь я тебе все объяснила – только что, – в отчаянии проговорила Алька. – Если человек не признался…

– Из этого совсем не следует, что он не убивал! Мало ли, сколько преступников не сознаются в своих преступлениях, – что ж, всем верить, когда есть неоспоримые доказательства?

– Валерка не преступник!

– Аль, у тебя просто поехала крыша на почве того, что он отказался тебя трахнуть! Ты теперь из-за этого готова из него святого сделать. А он обыкновенный, поверь мне. Я-то его четвертый год знаю: каким он был и каким стал. Копчевский правильно сказал – пить меньше надо, тогда и кипятильники включать не захочется. Ну чего надулась?

Алька сидела, сощурив глаза и закусив нижнюю губу – так она делала всегда, когда собиралась идти наперекор всему, даже здравому смыслу.

Ленка, прекрасно знавшая свою неугомонную подругу, улыбнулась:

– Черта лысого я тебе доказала, да?

– Угу.

– Вот горе мое! – Ленка насмешливо покачала головой. – Ладно, так и быть.

– Что? – Алька быстро выпрямилась в кресле.

– Будем вместе искать виртуального убийцу. Вот только вопрос: где? Может, он во Владимире остался, а мы будем Москву-матушку перепахивать?

– Лен, ты прелесть! – Алька повисла у приятельницы на шее.

– Смотри не задуши. Выкладывай лучше, с чего ты собираешься начать, мисс Шерлок Холмс.

– С дома, где жил Кретов. Адресом Васька меня снабдил, остается пойти побеседовать с соседями – хоть какую-то исходную информацию добудем.

– Так и станут с тобой соседи разговаривать, – усмехнулась Ленка.

– Да почему? Ведь они должны знать про Кретова – как жил, кого к себе пускал…

– Удивляюсь я тебе, Алина, – перебила Ленка. – Кажется, не первый год, как уехала из своего Воронежа, а все не привыкнешь. Тут Москва, а не деревня, где все про всех знают. В многоэтажках люди годами живут и не ведают, как зовут соседа за стенкой. Утром – на работу, вечером – с работы и на боковую, общаться некогда. Так что, боюсь, твои надежды не оправдаются.

– Я все же попробую, – твердо сказала Аля.

– Когда ты хочешь туда пойти?

– Завтра.

– Завтра? – Ленка задумалась, что-то прикидывая в уме, и огорченно развела руками. – Завтра я не могу. Должна быть в одном месте позарез. Это насчет мамы.

Алька сникла. А она так надеялась, что завтра уже что-нибудь удастся выяснить. Каждый день дорог – след настоящего убийцы теряется все больше. Не говоря о том, что такое лишний тюремный день для невиновного человека. Но об этом она думать не будет! Ясно одно – придется идти самой, потому что у Ленки действительно серьезные обстоятельства: тетя Шура, ее мать, серьезно больна, может быть даже неизлечимо. Ленка мотается по врачам, ездит с матерью на консультации, и грех Альке требовать от подруги, чтобы та непременно освободилась по первому требованию.

– Не бери в голову, Лен, – сказала Алька. – Я справлюсь сама.

 

– Может, послезавтра?

– Нет. Я уже настроилась. Не стоит расхолаживаться. Я чувствую, что мне должно повезти.

– Ну-ну. Позвонишь вечером, расскажешь, как тебе повезло. – Лена поднялась с дивана. – Пойдем обедать. Мама из больницы приходила, суп грибной сварила и котлет нажарила, объедение! С нашей работой забудешь, когда последний раз дома ела. Знаешь, не верится, что до четверга скрипку в руки брать не надо, а то я к ней приросла за время панихиды.

Оттого что насчет завтрашнего дня все определилось и от Ленкиной принципиальной поддержки на душе у Альки стало легко и спокойно. Она с удовольствием угостилась тети-Шуриной стряпней, а затем они с Ленкой вновь ушли в комнату – пить кофе. На сытый желудок Альке захотелось чего-нибудь высокого, и она предложила:

– Слушай, Лен, давай я тебе Лунную сонату сыграю!

– На фоно?

– Ну не на скрипке же, – захохотала Алька.

– А ты умеешь? – недоверчиво покосилась на нее Ленка.

– Ха, – самодовольно произнесла Алька. – Я, между прочим, на курсе по общему фортепьяно лучшая была, вот так! Мне иногда так поиграть хочется, а инструмента-то нет.

– Я б тебе свой с удовольствием отдала, а то стоит пылится, сто лет к нему не подходила и еще сто не подойду.

– Давай, – грустно улыбнулась Алька. – Я его в комнату поставлю, все мебель какая-то будет. И Элеоноре играть стану, когда она особо злая. Что-нибудь очень громкое.

Алька уселась за высокий инструмент, осторожно откинула крышку. Взгляду ее предстали пожелтевшие от времени клавиши.

– Ух ты! – Она даже зажмурилась от восхищения. – Настоящая слоновая кость! И не стыдно тебе – такое чудо стоит заброшенным. Ты б хоть пыль с него вытирала. – Алька провела пальцем по клавиатуре, оставляя светлую дорожку.

– Оно расстроено, наверное, – предположила Лена.

– Сейчас проверим. – Аля положила руки на клавиши, на секунду задумалась и заиграла начало Лунной сонаты.

Инструмент звучал красиво и жалобно, чуть подхрипывая, но в общем чисто. Лишь одна нота в самой серединке оказалась на целый тон ниже положенного.

– Сейчас я ее. – Аля потянулась к крышке.

– Ты что? – Лена вскочила, поспешно подошла.

– Ре фальшивит. Давай открою деку и исправлю – я умею, сама дома настраивала.

– Да брось. – Ленка мягко, но настойчиво отвела ее руку. – Оно такое старое, и настройщик здесь не появлялся с тех пор, как я окончила школу. Там и грязи небось полно, охота руки пачкать. Пойдем лучше, сейчас «Лолита» набоковская по телевизору будет. Я давно хотела посмотреть. Потом сыграешь.

Алька нехотя вылезла из-за пианино и побрела за Ленкой в большую комнату. Честно говоря, фильм смотреть у нее не было желания, но возвращаться – еще хуже: сидение в пустой комнате навевало на нее тоску. Однако картина постепенно ее захватила, она и не заметила, как пролетело три часа, и опомнилась, лишь когда по экрану поползли титры.

– Ничего, – сказала она. – Мужик классно играет, а девчонка так себе.

– Доминик Суэйн, – задумчиво проговорила Ленка. Лицо ее было сосредоточенным и непривычно мрачным.

– Чего? – переспросила Алька.

– Актрису зовут Доминик Суэйн. Ее выбрали из сотни других претенденток, а тебе не понравилось.

– А-а, – равнодушно протянула Алька. – Понятно.

– Ничего тебе не понятно, – неожиданно резко произнесла Ленка и встала.

Альке почему-то показалось, что говорит она вовсе не об актрисе.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru