Татьяна Алфёрова
Дар языков
7
Традиционный плановый разбор полетов мог бы оказаться для Лизы последним.
– Ты условилась с В.! Он сошелся с Ольгой по вашему договорняку! Ты потворствовала их отношениям, сама хотела конфликта и разбора на проекте, чтобы повысить рейтинг или занять эфирное время, это тобой подстроено и спровоцировано. Скажи, так? Ты знала? Вслух скажи, что знала! Признай сговор! – Ведущий напирал. Он был зол всерьез, пусть не на Лизу: у ведущего разболелся зуб, а к стоматологу записан только на послезавтра. Но злость, искренняя, окупит не только визит к дантисту. – И что теперь? Шутки шутками, но Ольга беременна всерьез.
Ведущий окинул собравшихся яростным взором, даже набежавшая слеза не смягчила его исступления. Участники удивились: они же не знали о больном зубе. Операторы удивились и порадовались накалу страстей. Шоу продолжалось. Успешно.
Лиза начинала плакать, почти уже начала. Почти созналась – вслух, как просили, как настаивали. Но заскрипела невдалеке какая-то неизвестная ночная птица: ищщо-ищщо-ищщо, и слезы у Лизы свернулись, она улыбнулась:
– Кого не утомят угрозы, моленья, клятвы, мнимый страх, записки на шести листах, обманы, сплетни, кольца, слезы?
Ей осталось продержаться еще два дня до того времени, как начнут выплачивать гонорар за участие в проекте. Гонорар за неделю равен ее бывшей зарплате за пять месяцев, имело смысл терпеть.
Ведущий поерзал, потолкал языком щеку изнутри, сглотнул, выдохнул зубную боль и перешел к действительно интересному вопросу.
– А теперь отношения пары Эллы и Жени. Мы узнали, ЧТО Элла скрывает от своего любимого! И это доказывает, что она не доверяет Жене, считает их отношения показушными, так сказать, отношениями для проекта. – Ведущий сделал паузу. Большую паузу в прямом эфире, дорогую, почти на целую минуту. И всю эту минуту прислушивался: зуб молчал! Ведущий улыбнулся уже без принуждения и продолжил с энтузиазмом: – У нашей Эллы есть ребенок! Насколько же надо не доверять своему партнеру, чтобы скрывать очаровательного малолетнего сынишку! Прошу видео в студию. – Это уже к операторам, которые всегда рядом, но не в кадре.
На громадном экране появился бледненький кудрявый мальчик, он был отчаянно очарователен, но передвигался как-то неуверенно. Лиза поняла, что с мальчиком проблемы, и не какой-нибудь банальный рахит, но видео тут же свернули. Пару недель назад, как уверял ведущий, якобы случайно выяснилось, что у этой давней участницы проекта есть ребенок, совсем взрослый, такой взрослый – почти шесть лет! – что его воспитывает бабушка, мама Эллы, как своего сына.
«Обычное дело, – подумала Лиза, – похоже, это распространенная практика на шоу “подглядывания”».
На первом же разборе, когда она только-только появилась, обсуждали ситуацию с сыном еще одной участницы, бытующей на проекте не первый год. Дитя обнаружилось точно так же нежданно-негаданно, так же жило с бабушкой в далеком провинциальном городке, давно, безвыездно и без встреч с матерью. Тот (так же) взрослый ребеночек участницы-старожилки (так же) был болен чем-то серьезным, даже неизлечимым. Неужели у нескольких участниц «Дверей настежь» больные дети? Это многое объясняло – в том числе нечеловеческое терпение скрытных мамочек, но статистика все же удивляла.
– Самое странное, – поддержала коллегу вторая ведущая, она работала на контрасте и обычно заступалась, а не нападала, но сегодня решила обострить проблему, – что с ребенком в основном сидят не родители Эллы, не бабушка, а совершенно посторонняя женщина. С кем же на самом деле живет ребенок – больной ребенок, подчеркну! – нашей участницы? Почему? Эллочка, поделись с нами! Если есть проблемы, мы поможем! Мы рядом! Не надо ничего скрывать, тем более лгать! Мы же одна семья!
Ведущая тоже подивилась про себя энтузиазму коллеги, она не успела услышать о его проблемах с зубом. Впрочем, у нее тоже были проблемы: за съемки в другой передаче заплатили меньше, чем обещали, а значит, босоножки Jimmy Choo, что собиралась купить перед отпуском, под вопросом. Ведущая не любила таких накладок и оправданно гневалась на пространство.
Элла бледно улыбнулась, чуть-чуть засмеялась даже, пропустила меж пальцев выпрямленную парикмахерским утюжком платиновую прядь:
– Виновата, да! Как раз сегодня хотела рассказать на общем собрании, но вы опередили. Спасибо программе «Двери настежь» за добрые слова и предложение помощи! Я счастлива, что я с вами! Я очень люблю это место и всех участников! И ведущих, ведущих в первую очередь! Не думайте, я не сомневаюсь в Жене! Женя – моя опора, он моя надежда и мое будущее! Это все моя медлительность виною! Ребенок сейчас у няни, моя мама не может им заниматься, моя мама ищет работу. Но я ей помогаю!
Элла злоупотребляла притяжательным местоимением «мой», но почему-то к ребенку его не применила, что Лиза отметила мгновенно.
– Мы с мамой так условились, перед тем как я пошла сюда на проект. Извините, друзья, что не сразу вам сказала про сына. Но с ним все в порядке. С его диагнозом разбираемся и – уверена – разберемся. Няня очень любит его, как своего, можно сказать. А маме так полегче работу искать, она же еще не получает пенсию по возрасту. Да и я немного отдохну, смогу больше времени уделить Жене и нашим отношениям!
Участники дежурно похлопали искренности Эллы. Им было все равно, на шоу сформировалась устойчивая формула речи: «мне-ему-ей на это все равно», неловкая, но честная.
В. после собрания ночевал в общем корпусе в громадной мужской спальне: он ушел от Лизы в общую из «семейной» комнаты еще до разбора. Лиза как брошенная женщина по правилам игры могла три-четыре дня провести в «семейной» комнате на семейной половине – в комфорте, со своим душем, туалетом и занавесью вокруг постели; занавесь отрезала камеры, можно было не думать, как выглядишь во сне. Эта относительная свобода продлится, пока В. при всех не объявит себя парой с Ольгой и не заселится в их же каморку, отправив Лизу в женскую спальню.
На следующую ночь В. предпочел устроиться не в мужской, а в женской спальне на одноместной постели с Ольгой: для правдоподобия и демонстрации серьезности намерений. Такое дозволялось, и прочие насельницы спальни терпели, они все равно так уставали от игры, что засыпали сразу – если не было весомого повода для ночного конфликта. Впрочем, так и договаривались: он теперь ночует с Ольгой, но Лиза все равно не могла уснуть. Растерянность сосала ее мозг, как болезненный упорный младенец.
К полуночи за стенкой в «семейной» у Эллы и Евгения традиционно принялись скандалить. Евгений кричал, Элла плакала, падали предметы, и еще казалось, что об стенку кидают мягкую грушу или помидор – со всхлипом разрывающейся плоти. На сей раз скандал долго не утихал, и плач Эллы звучал все надрывнее, а после полуночи звуки стали вовсе непонятными, Лиза не могла их расшифровать. Как будто скулит зверек, безостановочно, почти не переводя дыхание. Зверек-подранок.
Лиза терпела плач чуть ли не час, а после вышла из комнаты и постучалась к соседям. Звуки стихли. Дверь не открыли – естественно. Лиза замерла, почти не думая, сексуально ли выглядит ее итальянская пижама, но заметила боковым зрением, что камера в коридоре проснулась, повернулась и сфокусировалась на ней. Из-за двери Эллы и Жени донесся еле слышный стон, как если бы стонали из-под подушки и еще наброшенного сверху одеяла. Камеры фиксировали все, но Лиза решила наплевать на них и ударила босой ногой по двери – напрасно, замков по правилам не ставили: только пальцы ушибла. Двери распахнулись. Настежь, а то!
В комнате – ожидаемо – все было в полном порядке, даже излишне педантичном. Лиза прошла к алькову и отдернула плотную синтетическую занавеску, отделяющую постель от зоны наблюдения. Элла отбросила подушку, но продолжала стонать, скорчившись и закрывая руками лицо, по миниатюрным пальчикам и длинным платиновым волосам текла кровь. Евгений лежал, отвернувшись к стене и не шевелясь.
– Что с тобой? – Лиза старалась говорить тихо, но записывающую аппаратуру не обманешь.
Элла молча покачала головой, сделала слабый жест – уходи! Кровь потекла сильнее. Лиза мельком увидела распухшее лицо Эллы.
– У тебя нос сломан, – сказала Лиза, в общем-то, спокойно, но четко артикулируя – на камеру.
– Да, представь, какая неприятность, – голос Эллы изменился, она невнятно выговаривала слова, глотая кровь, – мы уже спали, я хотела выйти в туалет, поскользнулась, упала, расшиблась о подоконник – здесь, за занавеской. Не хочу Женьку будить, он сегодня так перенервничал на собрании! Расстроился, что я ему не доверяю, что не рассказала про сына! Помоги мне добраться до медпункта. Пожалуйста!
И Лиза очнулась. Если она, благополучная, свободная и ленивая, терпит ради небольшого по телемеркам гонорара (а Лиза – начинающая участница реалити-шоу, всего ничего времени съемок за спиной, ей только начали платить, и рекламного времени еще не дают, до него пахать и пахать), то что говорить об Элле! С большим гонораром. С солидными рекламными предложениями. И с больным ребенком. Без какой бы то ни было поддержки. Судя по разбору на проекте, точно без поддержки, у Эллы еще и мать-пиявка, не желающая сидеть с недужным внуком, значит, мать не в счет плюс, она с противоположным знаком.
– Конечно, Эллочка! Давай поднимайся, тихонечко, чтобы Женю не разбудить. Экая ты, подруга, неловкая! Хотя, к чему нам этот бред. И неуклюжий этикет… Как рано можно лицемерить, таить надежду, ревновать, разуверять, заставить верить, казаться мрачным, изнывать… Надо сказать администраторам, чтобы подоконники облицевали чем-нибудь, а то, честное слово, травматичные подоконники, под самый нос кидаются.
Лиза безостановочно говорила и говорила, чтобы не разрыдаться. Знала, что не может помочь Элле, ни даже спросить ни о чем – камеры пишут, деньги идут. Задергивать полог от камер – а зачем? Надо торопиться в медпункт, пока Элла сознание не потеряла. Не до выяснений, Элла все равно не признается.
А завтра, если подвернется выгодный случай, Элла заложит Лизу – сын-то важнее. И обижаться нельзя: деньги даром не дают. Обычным, не «своим» людям – точно не дают.
Если бы Лиза дышала ровнее и взглянула на камеру, то не увидела бы красной точки: камера благоразумно дремала, не желая снимать подобные сцены.
8
Катя
Кате можно было доверять. Хотя она и сидела на проекте чуть ли не два года. Катя считалась яркой участницей, она три или четыре раза сменила свою «пару», что ей регулярно припоминали на разборах, но уже восемь месяцев оставалась с субтильным непропеченным Артемом, последним выбранным ею вариантом. Катя скандалила с девочками и мальчиками, дралась – с мальчиками и девочками, била казенную посуду, за что у нее вычитали деньги из гонорара, но не всегда, и с той стороны экрана казалась совершенной оторвой. Но не была ею. Не была и для большинства зрителей, стоило им хоть чуточку посмотреть внимательнее.
Лиза-то сразу догадалась, что Артем пляшет под Катину стальную дудку, а если наседает и даже орет, как больной слон, то с согласия и побуждения Кати. Поэтому Катя иногда нервничала (не любила шума), нервничала почти незаметно для прочих: на проекте не приветствовались скандалы по сговору, требовались чистые эмоции и «откровенные» отношения. Разумеется, Катя не дружила с «девочками», дело не в ее роли оторвы, она искренне не доверяла никому на триста шестьдесят градусов вокруг. Именно поэтому – легко повторить – можно было доверять Кате.
А еще Катя не укладывалась в традиционный женский стандарт «Дверей настежь»: стройная активная блондинка-стерва с длинными прямыми волосами. Совпадала с эталоном исключительно по параметрам «активная» и «стерва», последнее под вопросом. Их пара с вялым Артемом была нетипичной.
На проекте постепенно определилась генеральная линия утверждаемых популярных пар. Женщины были худыми или гармонично (как позволительно женщинам) накачанными в тренажерных залах, довольно высокими, с длинными, как правило, светлыми волосами, длинными же конечностями и филлерами из силикона или натурального жира в отдельных частях тела. От увеличения объемов, как ни странно, чаще страдали губы, а не грудь. Соотношение блондинок к брюнеткам составляло восемь к двум.
Мужчины – тут определение западает, потому что участниц можно было именовать женщинами, но участники чаще попадали в классификации под графу «мальчики» – высокие, с гипертрофированными накачанными мышцами, выбритыми затылками, суровыми взглядами. Складывалось впечатление, что в реалити-шоу сегодняшний стереотип женщины смыкается в пару со стереотипом мальчика-мужчины, словно кубики накачанного пресса или глыбы египетских пирамид – в равной степени безжизненно, потому что их сочленение не укрывала живая кожа естественных эмоций или древний цемент традиции под беспощадным солнцем времени.
Катя была шатенкой, не самого интересного, даже тусклого оттенка, с сильно вьющимися волосами по плечи, стройная, но склонная к полноте, невысокая и очень, очень энергичная. Кудри Катя не распрямляла и энергию свою никому под нос не пихала, потому эта энергия, накапливаясь, удерживаясь в Кате, как шампанское в толстостенной бутылке, ощущалась сама по себе, стоило оказаться рядом с Катей. А если уж та энергия выстреливала, то звучно и значительно, и долго еще пузырьки лопались в пространстве, уже и Катя ушла, и свидетели ушли, а камеры проекта все работают, ловят отголоски, последние выдохи пузырьков.
Почему Катя не стала гнобить Лизу, когда та появилась на проекте, – загадка. Может быть, потому что обе были из Питера. Единогородческая поддержка летела от Кати к Лизе слабеньким пунктиром, как азбукой Морзе: «Не путай личное с проектной игрой!» – это после того, как В. выразил Ольге симпатию на общем собрании, но сказано шепотом, по дороге из студии. «Денек-другой пострадай картинно, а после закати истерику!» – это тоже по дороге, тут уж В. высказал Лизе претензии, прилюдно. И много всяких полезных кратких замечаний и советов, все вскользь. Под камеру Катя не секретничала с Лизой. Как и с прочими барышнями. Под камеру Катя язвила и скандалила, улыбаясь тем участницам, что посмышленее: работа такая.
Но не в тюрьме же живем! Лиза нашла возможность в коридоре перед косметическим салоном, разместившемся на общей территории. Это была глухая зона, камеры не видели и не слышали, а Лиза доверилась интуиции: Катя не заложит, не вынесет на обсуждение:
– Помоги спасти Эллу! Всегда скромна, всегда послушна, всегда как утро весела, как жизнь поэта простодушна, как поцелуй любви мила! Ты наверняка знаешь, что ей нужны деньги для сына. Он же серьезно болен, да? Ведь это Евгений сломал ей нос, а я соврала, поддержала Эллу. Она ни разу не споткнулась, это Женя, скот… Но ей нельзя покинуть проект… Деньги… Катя, я знаю, что ты нормальная, что ты можешь помочь! Что делать? Придумай!
Катя как-то непонятно, более того, неприятно усмехнулась тонкими яркими губами, похлопала Лизу по плечу изящной рукой, но без положенного гламурного маникюра:
– Эх, где мои семнадцать лет! Очнись, подружайка! Женька сколько раз предлагал Эллиньке пожениться и уйти с проекта.
– Чтобы избивать ее уже без свидетелей, с полным комфортом?
– Лиза, ты ведь не наивная дурочка! Включи мозги! Женихи ЗА экраном. Но надежнее женихов – спонсоры бедных девушек! А те у нас – с какой стороны экрана? ЕГЭ сдавала? Сколько вариантов ответа? К чему Элле с ее-то проблемами безработный Евгеша? У нее с ребенком проблем хватает… С ребенком тоже вопрос, не уверена, что это Элкин ребенок, но я злая, ты поняла уже. Знаешь, какие проститутки зарабатывают больше всех? Те, что умеют давить на жалость в правильных точках. Если кого и жаль сейчас, то как раз Женю, похоже, реально влюбился, необеспеченный идиот из славного местечка Кислодрищенска. Однако же вперед, детка, тебя ждет косметолог!
Катя уронила руки, ее «шампанское» не выстрелило, а выдохлось в тесном коридоре, Лизе почудилось, что она увидела, как Катя будет выглядеть лет через десять. Лиза потянулась – обнять, сама от себя не ждала такой реакции, но Катя быстро отступила, рот ее скривился уже не усмешкой, пусть язвительной, но гневом:
– Да! У Евгения нет шансов с Эллой, он это видит, потому и бесится. Но подозреваю, что с эксцессом у них было оговорено и заодно с «первой помощью»: Евгеша оплатит пластическому хирургу ринопластику подруги. Она давно хотела нос подправить. Тебя наверняка ввели в сценарий, знали, что услышишь через стенку и побежишь спасать, жалостливая ты наша. А Жене бонус: еще немного продержится на проектной зарплате как скандально обсуждаемый участник.
Катя опять неприятно засмеялась, как вначале. Ее прекрасное лицо постарело еще больше, кожа обтянула модельные скулы, нос, подбородок – под стильными лампами-чашами с меандрическим узором в коридорчике, отделанном дизайнерами за хорошие деньги, Лиза словно череп увидела.
– Не удержит деньги Женя-дурачок. Все вытянет несчастная Эллинька.
Лиза получила уже второй гонорар, позволявший оплатить ее съемную квартиру на полтора года вперед, и на ближайшем общем собрании сообщила о своем уходе с проекта по семейным причинам. Новенькая ведущая Лера попросила объяснений наедине, провоцировала, подлавливала, сплетничала про Ольгу, обещала поддержку, но Лиза твердила одно: проблемы дома. И ведущая отступилась, за что позже получила нагоняй от редакторов и даже продюсера, потому что любовный треугольник Лизы, Ольги и В. занимал телезрителей, был не вполне типичным, а значит, обещал много соблазнительных экранных конфликтов и внятных пикантных обсуждений впереди.
Редакторы любили четкие, прямолинейные, но не совсем уж тривиальные скандалы: над ними парил продюсер, обожавший эту прямолинейность. Идея продюсера была надменна и проста, как мечта Гумилева: с народом надо разговаривать простым языком! Ясным и доходчивым при любом уровне образования. В скобках печально и округло означивалось: с народом НАДО разговаривать, главное слово – «надо», отсюда проблемы. И чтобы народ не только понимал, но удерживал внимание на теме разговора и запоминал важное по возможности. Эту мысль продюсер мог бы и сам выпродюсировать и уже почти… Но основополагающее содержание простых мыслей, которые следовало народу внедрять, втютюривать, навязывать для запоминания и формирования его, народа, мировоззрения, продюсеру подсказали, за что он был безмерно благодарен подсказчикам, тем паче благодарности вещественной не требовалось, только следуй генеральной линии подсказанной правильности.
Простодушный В. впал в ограниченную панику из-за ее решения покинуть проект, и Лиза отсиделась на женской половине: при свидетелях В. не мог так уж неистовствовать. Лиза надеялась, что В. не пропадет, «спарившись» с Ольгой, искренне переживала за него, но звонить, писать или как-то иначе поддерживать связь не собиралась.
9
Рыжий шел за Ириной, прикрывая веки, чтобы не слепило солнце. В поле зрения попадали икры и щиколотки Ирки, на подъеме в гору «впереди» значило «выше», тонкие-тонкие щиколотки таяли в тени, икры же туго светились: солнце швыряло на них яростные блики. Рыжий не поднимал веки, не видел бёдра и так далее, только каменистую или песчаную тропу и Ирку до колен. С каждым ее шагом под веками пульсировало в такт, словно под веками билось сердце. Отсчитывать шаги сердцу надоело: заныло, и Рыжий почти закрыл глаза. И почти увидел другие ноги: полные икры, незагорелые белые-белые подколенные ямки. Давно. Тогда…
Неделю назад сожгли Лильку. Толстую, вульгарную, крикливую, пошлую Лильку. Лильку-огонек сожгли. Со всей ее нетерпимостью, жизнелюбием, энергией, жадностью к жизни, ко всему. С ямочками под коленями, с пышными ягодицами и безразмерными грудями. В подъезде стало темнее – или казалось?
– Малявка, что не заходишь? Заходи, музыку послушаем, – попросил Максим-Рыжий.
– Макс, – неестественно обратилась к нему Ирка, – извини, мы с Лизой тут…
У Ирки появилась приятельница, наконец-то. Он стал не нужен. И свободен. Это хорошо? Он свободен от ее детского обожания, от невысказанной благодарности за тот далекий день, когда Ирка под Rammstein уснула в слезах на его диване? Это отлично! Он свободен! Но будь проклята эта Лиза! В этот день, когда Лильку отправили в крематорий, нет, уже неделя прошла – будь проклята эта неизвестная Лиза в эту неделю!
Ирка перепрыгнула лужицу мелкого щебня, мелькнула подошвой, интимной частью грубой кроссовки. Оранжевый квадратик вспыхнул почти посередине подошвы, там, где свод стопы. Оранжевый. Рыжий…
Лифт остановился этажом ниже, почему-то. На лестничной площадке у лифта, опершись локтем о перила, вальяжно расположилась тетка, соседка с нижнего этажа – вероятно, она вызвала лифт, чтобы спуститься, потому тот и остановился. Максим, еще просто Максим, ее хорошо помнил, хотя прочих соседей не узнавал – у этой ямочки везде, рыхлая такая, подвижная, смешливая, полу-пожилая: лет за тридцать. Соседка ухмыльнулась:
– Красавчик! Ах, какой красавчик вырос, и надо же – как раз надо мной! Любишь сверху, да?
Максим покраснел, наверное, до коленей. Ему казалось, что даже воротник его косухи, выдубленный и выкрашенный в черный цвет, побагровел вместе с ним.
– Помоги-ка соседке тяжелые сумки донести!
– А где ваши сумки? – по-дурацки спросил он.
– Дома, голубчик, на кухне! Пошли, покажу!
Соседка взяла его за руку, как ребенка, рука у нее была мягкая, пухлая и прохладная, но Максим вздрогнул, как от ожога, и повела – на заклание, пытался он иронизировать про себя. Заклание действительно произошло: на кухне на полу и стремительно. А после еще раз в гостиной (у Максима в квартире это была его комната, совмещенная с общей) и еще раз в спальне соседки (у Максима это была родительская спальня). В спальне получилось уже почти хорошо и даже нестрашно.
– Ну что, можно и познакомиться, – это были первые слова, что услышал Максим от соседки внутри ее квартиры. – Я – Лиля, можно Лилька. А ты Максим, знаю. Но я буду звать тебя – Рыжий. Пушок у тебя такой славный, рыженький – знаешь где? И сам конопатый, ой, да и рыжий, конечно, – ну, почти рыжий!
Так он стал Рыжим. Ему нравилось. Словно простился с детством, поменяв имя.
