Татьяна Алексеевна Коршунова
Екатерина Чубарова
– А чего с ним сталось?
– Этот город погиб в давние времена, когда люди не знали Бога и верили в Юпитера. У нас есть большая гора. Из неё всегда выходит дым. Гору зовут Везувио. Когда из неё извергается огонь, земля дрожит, и Неаполь озаряется огненным светом. Огонь залил города Помпеи и Эркулану, и они остались под камнями.
– Как страшно там! – Ненила поёжилась. – Это ж и Неаполь ваш может залить огнём! Как же вы не боялись там жить?
– Мы давно привыкли жить рядом с вулканом, Ненила. Русские не боятся жить в деревне среди частых лесов с медведями – и мы также не боимся. У всех неаполитанцев особое состояние души: мы каждый час готовы к неожиданности и опасности. И даже имеем к этому вкус.
– А как туда добраться?
– Можно по земле: через Австрию и Италию. И можно морем на корабле.
– Море… А какое оно – море?
Раффаеле сладко вздохнул и улыбнулся:
– Море всегда разное. Когда солнце светит и небо прозрачно – море синее. Как небо, но темнее и ярче. Когда погода пасмурная, море серое или белое. Мы не видим, где кончается море и начинается небо. Зимой, когда идёт дождь, море зелёное.
– Ишь ты! Зимой – дождь. Вот диковина какая!
– Море шумит, как живое, и волны плещут на берег. Вода морская – солёная, как слёзы.
– А правду говорят, будто море такое широкое, что за ним берега не видать?
– Далёкая земля не видна. Но в Неаполе с берега мы видим остров Капри.
– Кап-ри… Надо же! Вы как будто сказку сказываете. Аж не верится. Неужто такая жизнь где-то есть?
– Сейчас и мне не верится, – Раффаеле вздохнул, глядя на русские породистые ели.
– Ох… Вот бы увидать, хоть одним глазком. Чего за море такое…
– Это возможно, Ненила. Ты молода и свободна.
– Нет, – она покачала головой. – Моря я никогда не увижу.
– Ты не можешь знать, что будет.
– Не увижу…
Раффаеле откинулся к осине, прислонился к стволу спиной. Из леса слышались одинокие клики ночной птицы. С верхушек деревьев спадала листва с тихим шелестом – как воск с горящей свечи. Изредка трещали ветки, будто ломались сами собой, – звук, всегда пугающий идущего лесом человека.
Ненила потянула подбородок – заглянуть, не спит ли герцог. В темноте бодро шевельнулись его чёрные ресницы.
– За лесом есть деревня, – сказал он. – Где-то воют собаки.
– Да?.. Ой… Батюшки! Да это ведь не собаки… Это волки уландают!
– Оставьте меня волкам, – послышалось вымученное бормотание Леонтия. – Я уж не жилец… А сами спасайтесь…
– Чего ты, голубчик, будто господа наши нелюди какие! – запричитала Ненила.
– Не говори это, Леонтий! – Раффаеле потряс молитвенно-сложенными руками. – Не бойтесь. Спите. Я не позволю волкам подойти к вам, если они появятся.
Если бы это в самом деле оказались волки!.. Лучше было не знать бедным русским людям: ведь в Неаполе водилось поверье, что слышать вой собак – к чьей-то скорой смерти…
Ненила не уходила. Баюкала Алёнку на груди.
– Иди спать, Ненила. Иди. Я буду держать ребёнка.
– Вы покачаете? Правда? – она с простодушной благодарностью посмотрела на герцога.
Подгузник поменяла. Подбросила хворосту в костёр. И приткнулась на край одеяла рядом с Лизой.
Горячее дыхание Алёнки пахло материнским молоком. Раффаеле первый раз видел близко дочь Ненилы, её младенческое личико с большими голубыми глазами, как у матери, и пухлой верхней губкой. К нежному подбородку присохли слюнки и молоко. В белом платочке на маленькой головке, она с любопытством смотрела на чужого «дядю» и хлопала пушистыми ресничками. Он улыбнулся. Маленькие пальчики высунулись из-под одеяла и тянулись в рот.
Барышни и Ненила затихли – как бабочки засыпают со сложенными крыльями. Шорох пробегал по верхушкам осин. Дождь?.. Нет, это был ветерок. От него содрогался каждый листок, как монетки лёгкого монисто. Время замерло. Часы остановились. Облака скрыли луну. Только луна могла известить, сколько осталось от ночи – длинной и бесконечной ночи с 9-го на 10-е сентября 1812 года.
Екатерина забылась на мгновение… и открыла глаза на глубину фиолетового неба с гуляющими тучами. Костёр ещё горел. Над ним веялись искорки пепла. Казалось, вечность воцарилась на земле, поглотив течение времени.
Леонтий спал затылком к костру. Его грудь поднималась и опускалась от мирного сонного дыхания. Раффаеле всё так же сидел на поваленном дереве, склонив голову. Прижимал к груди Алёнку. Чёрные пряди спадали ему на лоб.
Хрустнуло – возле его сапога! Он вскинул полуспящие глаза: это Екатерина споткнулась о корявую ветку, затаённую под ковром листьев.
Она села рядом, расправила на коленях тёмно-серое платье. Протянула руки за Алёнкой. Раффаеле уступил ей. Молча. Говорить не оставалось сил.
Девочка спала, разрумяненная и горячая. Екатерина стала качать её, строгими неподвижными глазами глядя во мрак леса за белеющими стволами берёз и осин. «Николай Чудотворец, помоги нам…»
Раффаеле приклонился виском к её плечу – почерпнуть силы для борьбы со сном. Шёлковые волосы коснулись её щеки, пронизанные тонким ароматом морской свежести и мандариновых цветов, ароматом его душистого мыла. Он так и не поднял голову. И Екатерина замерла, боясь потревожить его неловким движением. Не шевелясь, с безмятежно спокойным лицом держала она Алёнку. Образец невиданного терпения…
У Лизы замёрзли ноги. Она села на одеяле, потирая плечи: до боли отлежала их на жёсткой земле. Натянула на коленки Катин редингот и затихла, с нежностью глядя на Раффаеле. Отсюда ей было удобно любоваться им. И Ненила враз с барышней вскочила – по привычке. Села рядом.
– Глядите-ка, Лизавета Андреемна, – прошептала она. – Господин наш герцог спит, как дитя.
– Храни его Господь. Пусть спит.
– Не выдержал-таки ночь.
– Ещё бы, Ненила. У него же королевская кровь.
– То и видно, барышня!
Ненила на цыпочках подкралась забрать ребёнка. Малютка спала, причмокивая и сопя влажным носиком.
Уставшие руки освободились – и слабость разлилась по всему телу. Екатерина прильнула щекой к гладкому лбу Раффаеле и прикрыла тяжёлые веки…
Глава VI
Ей снилось холодное море и варенье из розовых лепестков. Пока в сладкое забытьё не вмешались навязчивые звуки, голоса. Кто-то тряс её за руки, настойчиво пытался разбудить. Екатерина разомкнула веки. И увидела другой лес, другие деревья, не узнаваемые под рассветным небом. Раффаеле рядом с нею сонно хлопал чёрными ресницами.
Кучка золы на месте костра дымила. Ненила бегала туда-сюда: складывала одеяла, раскидывала тупоносыми лаптями тлеющие кристаллы углей.
– Вы слышите? Слышите? Просыпайтесь! Просыпайтесь же скорей!
Лиза в чёрной шляпке держала под мышкой зонтик и снимала с сучка клетку с голубем. Леонтий не шевелился.
– Слышите? – повторяла Ненила. – Колокола! Слышите?
На востоке сквозь тишину леса раздавался звон благовеста.
– Собираемся! – Екатерина стянула с её локтя редингот.
Второпях они похватали разбросанные и развешанные вещи – всё, что у них осталось: шерстяные одеяла, дамские шляпы, зонтики; Лиза – клетку. Ненила обняла Алёнку.
Раффаеле перекинул через плечо портупею сабли и поднял обессиленного Леонтия. Раненая седая голова в окровавленном полотняном венце упала к герцогу на плечо.
Они стали пробираться друг за другом в лес – на восток, пока колокола не замолчали. Дорога осталась позади.
– Это выли собаки, Ненила! Не волки! – Раффаеле шёл впереди, перешагивая в высоких сапогах через коряги, пни, бурелом и низкий колючий можжевельник.
Ненила семенила за ним, придерживая перед барышнями гибкие кусты, петляя между стволами. Ветки хлестали в лицо. Екатерина путалась в длинном платье, шляпка её болталась сзади на лентах, волосы растрепались, развитые пряди повыдергались из причёски. Барышням приходилось поднимать ноги, перешагивать через ветки, склонённые к земле, нагибать голову, пролезая под арками роскошных еловых лап и ирги. Отжившие свой век ели в лишайниках больно царапали нежные щёки голыми сухими ветками. Лиза шла последняя, цепляясь подолом за сучки, колючки и колья сломанных стволов. Чёрная шляпка у неё съехала на затылок – и, незаметно, потерялась. Узел светлой косы развернулся спутанным жгутом. Кружево на новом платье порвалось.
– Подол мы починим, – ободряла её Екатерина, но сама спотыкалась и падала на колени, хватаясь за деревья.
Раффаеле оглядывался, когда барышни отставали. Порывался оставить Леонтия на земле и подойти помочь Екатерине.
– Мы справимся, сеньор Раффаеле, – выдохнула она, поднимаясь. – Вы несите Леонтия… Больше некому…
Необитаемая земля леса сплошь состояла из ямок и горок. Вместо опоры под руку совались колючие хвойные ветки. Около получаса они преодолевали дебри крушины, ирги и елей. Под ногами дробился сухолом. Древесный запах дразнил желудок – Лиза украдкой собирала в рот бруснику, заедала горчинку тисклявой переспелой черникой. Губы и пальцы её стали фиолетовыми. В пестроте лиственного ковра алели мухоморы; живучие, быстро плодящиеся поганки пугали ноги в порванных чулках липким лягушачьим холодком.
– Красноголовик! Чёрный груздочек! – Ненила то и дело приседала под ёлки и поднималась с грибными шляпками в подоле. – Ежели заблудимся, голодными не останемся!
Они пошли в гору. Земля, посыпанная длинными иголками, стала твёрдой, но рыхлой. Рыжий песок налипал на ноги. Лес разредился – и превратился в девственный сосновый бор. Между стволами корабельных сосен идти стало легче и просторнее. Но нежные ступни барышень натыкались сквозь тонкие подмётки на выпотрошенные и вспученные шишки. Перед Раффаеле промчался испуганный барсук.
Они преодолели сосновую горку. За спуском болотный запах вернулся. Смешался с ароматом хвои и смолы. Среди густого ельника стали встречаться берёзы и осины, осыпанные листьями папоротники, кочки мятлика и звёздочки лапчатки. Пушистые хвощи щекотали девичьи щиколотки. Под ними прятались берёзовые стволы, как вкопанные трубы. Подмётки туфель с них соскальзывали.
Лес не кончался.
Земля стала мягче, гуще становился зелёный мох, затмевая травянистую растительность суши. Воздух наполнился сыростью ветхих пней. Раффаеле остановился с Леонтием на руках и посмотрел под ноги: сквозь мох из-под сапог сочилась чёрная вода.
– Мы, кажись, полторы версты прошли, а не видать ни одного селенья! – Ненила сморщила лоб. – А таперичи уж и обратно дорогу не найти!
– Мы заблудились? – испугалась Лиза.
– Может быть, мы идём на другую сторону? – предположил Раффаеле.
Леонтий молчал. Лицо его стало бледно и осунулось, нос заострился. Он словно высох, уменьшился за ночь.
– Колокола слышались на востоке, – ответила Екатерина.
– Как пить дать – на востоке! – подхватила Ненила. – И мы шли прямо – никуда не сворачивали. Я старалась подмечать, чтоб с пути не сбиться. Что же делать, Катерина Иванна?
– Не будем отчаиваться. Давайте обойдём болото и снова повернём к востоку.
– Я боюсь. Вдруг мы утонем! – задрожал Лизин голосок.
– Не утонем. Мы должны выбраться отсюда.
Они пошли по чавкающей торфяной воде. Раффаеле исследовал ногой аршин за аршином. На каждом его шаге у барышень замирало сердце. Маленькие их туфли-лодочки промокли до краёв. Зонтики мешали идти – и бросить их в махровую кочку оказалось не жаль.
Выйдя на сухую поляну, они присели на траву отдохнуть под толстой сосной. Но мимо проползла, извиваясь, чёрная лента-гадюка – и заставила встать.
Сплошная чаща простиралась на сотни вёрст со всех сторон. В её пугающей тишине звенели в небе крики сойки и ястреба. Отдалённым звуком ломались сухие ветки, и старые пни словно растрескивались пополам. Лес жил дикой, независимой жизнью.
– За это время мы могли бы уже дойти до Углича, – тихий голос Екатерины отозвался эхом, отскакивая от каждого ствола.
– Поздно возвращаться, Каттерина. Идём дальше, – Раффаеле поднял Леонтия.
– Да. Идём, – она сняла редингот и понесла на локте.
Не хватало рук, чтобы оберегать лицо от хлёстких веток. На одежду и волосы сыпались мелкие сухие листочки, иголки, крылышки лесных жучков.
Опять преграда! Мутная трясина растянулась на неведомую ширь и даль. Из зелёной тины торчали голые, обглоданные бобрами берёзы и камыши с коричневыми верхушками.
– Господи! Мы никогда не выберемся отсюда! – Лиза уронила голову на руки.
Екатерина припала к шершавому стволу ветвистой северной сосны.
Раффаеле смерил взглядом длинные купола их платьев. Уложил Леонтия на землю и шагнул к краю воды. На дне виднелись сухая трава и берёзовые листья.
– Я пойду один и проверю высоту моих сапогов.
– Нет! – воскликнули разом Лиза и Екатерина, и повисли на его руках.
– Не ходите, барин! Недело вам судьбу пытать! – вмешалась Ненила. – Мы с Алёнкой пойдём. Нас в этой жизни ничего не держит.
Она положила к ногам господ узелок с пелёнками и горсть грибов. Посмотрела большими голубыми глазами и улыбнулась:
– Ежели чего, грибы на костре запеките.
– Не надо, Ненила! – Лиза поймала её за плечи.
– Да не бойтесь за меня, барышня! Уж я-то не пропаду!
Она задрала голубой сарафан до колен и завязала узлом вместе с нижней рубахой. Распутала оборы, онучи запихала в носки лаптей, повесила лапти через плечо. И ступила босой ногой в тину.
Раффаеле и барышни замерли у края трясины. Ненила, с младенцем на руках, пошла, раздвигая тяжёлые камыши, – всё дальше и дальше, и вода достала до узла её подола. Она не взяла палку проверять глубину. Хватаясь одной рукой за голые белые стволы, она отдалялась и отдалялась, и фигура её скрылась за деревьями. Исчезла в тишине. И чавканья хляби стало не слышно. У Екатерины сдавило грудь…
– Идите, не бойтесь! – раздался зычный крик. – Мене тут всего-то по колено!
Живая!
Екатерина была ниже Ненилы на голову. Лизина макушка доходила Нениле до плеча. Ног барышень не хватало, чтобы поднять подолы по мере дозволенного.
– Я помогу вам переправиться, – предложил Раффаеле.
– Ступайте с Лизой, – вздохнула Екатерина. – Я останусь с Леонтием.
Лиза сжимала прутья клетки, поглядывала на герцога из-за развитого локона.
– Вы позволите?..
Раффаеле подхватил её на руки. Она обняла его длинную мускулистую шею. Под белым воротником пальцы почувствовали бусины чёток-розария и толстую тесьму. Сердце отдавалось в клетку, притянутую к животу и груди. Кровь замерла в сосудах. Как будто её завернули в незнакомую богатую парчу: золотая нить узора покалывала, а шёлк ласкал тело.
Тяжело вдыхая ртом, Леонтий смотрел на Екатерину. «Прикажете помереть – помру», – клялись его глаза. Она положила холодную ладонь на его перевязанный лоб. Ни слова не сказала – и принялась заворачивать грибы в одеяло.
Герцог вернулся.
– Пожалуй, я сама попробую пройти. Берите Леонтия, сеньор Раффаеле, а я пойду вслед за вами.
У него за спиной Екатерина скрутила в узел платье, как Ненила; стянула мокрые, изодранные в лохмотья чулки. Взяла под мышку два свёрнутых одеяла и ленты туфель намотала на руку.
От холодной зыби заломило ноги. Стопы обволакивала мягкая слизь, голени резала осока. Вода оказалась выше колена и намочила платье.
Лиза и Ненила отдыхали под молоденькими витиеватыми берёзками. Сухой холмик принял Леонтия, как мягкая подушка. Ни на лавке в родной избе, ни на печи не лежалось ему так сладко, как теперь. Здесь бы и помереть – вдохнуть последний раз один чистый воздух леса, где ничем не пахнет. Только небом. Как майскими вечерами после грозы…
– Там остались пелёнки и мой редингот, – услышал он рядом голос матушки-барышни Екатерины Ивановны. Раффаеле вытащил её под мышки из воды.
Вот для них бы только пожить. А то ведь хоронить-то его им, господам, придётся. Разве им суметь? А самого себя уж не закопаешь…
Над ним склонилось прекрасное лицо с чёрными, как чистый уголь, глазами. Герцог ли, или кто из Царствия Небесного?
– Больно, Леонтий? – благостная рука спустила с раны затверделую повязку.
Леонтий зарыдал. Беззвучно, по-мужицки.
– Барин, вы… святой… ангел… солнце вы наше ясное… не бросили меня, старого мужика… На рукав несли… Вы – сами – на своив рукав…
Его грудь тряслась.
– Как же мене благодарить-то вас?.. Кто вы… и кто я… Позвольте, я ножки ваши облобызаю…
Он собрал остатки сил, повернулся на бок и пополз к ногам герцога, ища его испачканные тиной сапоги.
– Оставь это, Леонтий! – Раффаеле поднял над ним руку. – Лежи! Maronna…
Екатерина за деревом вытирала ступни пучком сухой травы. Растянула в руках дырявые останки чулка. Представила, как заскрипят мокрые нити, застревая на большом пальце. Как облепит кожу холодная, влажная шерстяная вязка… Духу не хватило – так и надела туфли на босу ногу. Ленты на голых икрах помогла завязать Ненила: она успела пройти топь ещё раз и принесла редингот.
– Лядина-то40, барышня, ведь и не страшная. Знать, ещё поживём!..
Раффаеле сел рядом на травянистый бугорок.
– Ваша страна выиграет войну, – у него дрожал подбородок. – Ваш народ… Я не видел такой преданности… такой любви… Сила царя в России держится на ней.
– Долго нам ещё идти, Катя? – спросила Лиза. – У меня уже нет сил.
– Бог знает…
– Где же этот храм? Вдруг мы не заметили его? Деревья здесь так высоки…
– Кажется, уже полдень близится. К концу обедни колокола должны снова зазвонить, – Екатерина трогала колени. Кожу на них щипало, как после крапивы.
– Будем ждать или пойдём? – Раффаеле махнул за плечо мизинцем.
– Идти невесть сколько. Не помешает перевести дух.
– И подкрепиться! – подхватила Ненила. – Не прикажете ли, Катерина Иванна, испечи на огоньке грибы?
– Надобно сперва Леонтию голову перевязать.
Ненилин узелок истощался, как изголодавшийся живот. Она перевязала рану Леонтию и поменяла дочке мокрые пелёнки. Девочку пора было купать: кожа в складках сопрела под подгузником. Жар не хотел спадать, но малютка с ночи не плакала – словно у неё не оставалось сил плакать.
Лиза млела от хвойного влажного воздуха. Ноги ныли. Хотелось упасть в шуршащие листья и забыться.
– Прикажете разжечи костёр, Катерина Иванна? – спросила Ненила.
– А долго ли ты будешь готовить?
– Час – самое малое. Это ж грибы, барышня.
– Ой… Пойдёмте лучше искать храм. Пока есть силы идти, не будем изводить запасы грибов.
– Господь с вами, барышня! Я вам ещё соберу!
– Боюсь, после долгого отдыха мы не сможем встать, – Екатерина оперлась на руку Раффаеле.
Он поцеловал травинку с бугорка – простился с ним. В коленях хрустнуло.
Лиза взвалила на себя клетку. Девичья походка её, воспитанная танцевальными позициями, стала тяжёлой, словно на ноги надели кандалы.
И каково было их ликование, когда за деревьями на юго-востоке громко раздался обеденный звон – да так близко, что после лесной тишины заболели уши!
***
Они не замечали хлеставших по лицу веток. Казалось, что берёзы и сосны теперь сами уступают им дорогу. Они не искали ровного пути – наступали на коряги, валежник и зачатые у земли гибкие побеги.
Из леса вышли на пересечение двух дорог – и увидели каменные стены крепости с голубовато-белыми башнями. За стенами на зелёных куполах золотились кресты. Одна из дорог вела на запад, другая – широкая, мощённая булыжником, шла с севера на юг между крепостной стеной и посадом деревянных изб.
Они обогнули башню и направились к надвратной жёлтой церкви. Справа простирался окружённый лесом луг с сочной благородной травой. Невысокий бородатый мужичок в серой подпоясанной рубахе закрывал ворота.
– Подождите! – крик в два женских голоса заставил его оглянуться. Что он тогда подумал? Какие-то люди бежали к воротам – будто из плену: волосы растрёпаны, на одежду налипла паутина.
– Пожалуйста, пустите нас! – взмолилась Екатерина, глядя сквозь нечёсаные спутанные пряди. – Нас ограбили лихие люди на Мироносицкой дороге! У нас человек ранен!
Добрые голубые глаза обратились на них. Сквозь розовую кожу на щеках у привратника проступали сосудики.
– Проходите сюда. Погодите, я к отцу Алимпию, настоятелю нашему, схожу. Вот беда-то с вами приключилась!
Они, крестясь, прошли в ворота – и перед ними открылся огороженный стенами благодатный мир монастыря с двумя храмами и колокольнями. Мягкую зелёную травку разрезали тропинки, обрамлённые берёзами, словно аллеи. У правой стены пучилась возделанная земля.
Перед красным крыльцом надвратного храма они остановились, переводя дыхание и вытаскивая из растрёпанных волос сухие листья и иголки. Маленький привратник побежал в лапоточках в двухэтажное здание, испещрённое окнами, продолжая приговаривать на бегу: «Вот несчастье-то, вот напасть!»
За ним, опираясь на посох с крестом, оттуда вышел монах в чёрной рясе и клобуке41 – сам настоятель. Выцветшая длинная борода прятала его годы, церковно-добрые глаза лучились на гостей. Он приблизился к ним, поприветствовал отстранённо и попросил представиться. Неаполитанское имя герцога резануло ему слух.
– Какого вы вероисповедания?
– Римско-католического.
Настоятель улыбнулся:
– По правилам, вам не должно присутствовать в православном монастыре. Но для вас исключение я сделаю. Не гнать же вас, егда вы в беду попали.
– Благодарю вас, отец, – Раффаеле наклонил голову.
– Отец – Алимпий. Вы, должно быть, голодны? Никифор! – обратился он к маленькому привратнику. – Скажи трапезному, пусть принесёт в мои покои обед для меня и гостей, что осталось. Я поделюсь с вами своей долей. Вы уж не взыщите, что мало. Абых ведали, приготовили бы на всех.
– Отец Алимпий, – сказала Екатерина, – наш кучер ранен в голову. Нет ли у вас лекаря в монастыре?
Леонтий лежал на мягкой траве. Настоятель подошёл к нему и благословил с тихой молитвой.
– Я скажу монахам, они отнесут его в келью и попекутся о нём. Никифор, позови ко мне кого-нибудь – кто первым выйдет с трапезы. А сам пока побудь с раненым. А вы – пойдёмте со мной. Поговорим за обедом.
Он неспешно направился в двухэтажное здание, тукая посохом по гладко проторённой тропинке. У крыльца братских покоев Раффаеле оглянулся на Леонтия.
Они поднялись за отцом Алимпием на второй этаж по деревянной лестнице.
Покои настоятеля не отличались пышностью: мягкие красные диваны, стол, канделябры, книжные шкафы, на стенах – иконостас. Раффаеле сел, расправив полы каррика; Екатерина, Лиза и Ненила – рядом. Никогда не получали они столько телесного удовольствия от сидения на диване.
– Измучились, бедные! – с улыбкой заметил отец Алимпий и занял деревянный стул, покрытый малиновым бархатом.
Трапезный и юноша-послушник принесли большой чугун, кувшин, глиняный горшочек, тарелки, вилки-ложки и гранёные бокалы. Запахло тушёной капустой и мясом. Настоятель пригласил гостей за стол.
Он простил им, что никто не вспомнил о молитве перед едой, и сам помолился за всех. Он взял себе меньшую долю, и, пока гости ели, подливал им в бокалы морс с мёдом. В его покоях царила прохладная благодать. И вкуснее монастырского обеда, приготовленного с добром и молитвой, вкуснее мочёных яблок, обычных диких яблок, с кислинкой, ни в одном петербургском доме на стол не подавали.
– Вот так у нас совсем ничего не осталось, – закончила их историю Екатерина. – Мы переночевали в лесу, а утром услышали колокола. И пошли на восток.
– Так вы лесом шли? – удивился отец Алимпий. – Егда бы свернули немного на юг – увидели бы дорогу. Она бы вас к нам и привела.
– Если бы мы знали…
– А вы прежде не бывали в наших местах?
– Никогда. Нам и не довелось бы ехать этой дорогой, но я привезла Лизу в Углич в дом родителей её жениха. Когда мы приехали – узнали, что жених её погиб на войне. Лизу отказались принять – вот и пришлось нам ехать вместе в Москву.
– Далёкий путь вы проделали, ежели, как вы говорите, из самого Петербурга в Бежецк, а оттуда в Углич…
Настоятель прервался: в дверь постучали.
– Аминь.
Вошёл кудрявый молодой монах в чёрном подряснике и скуфье42.
– Отец Алимпий, раненого раба Божиего мы уложили в постель в отдельной келье. Сейчас его накормят.
– Вот и славно, ступай с Богом! Надо бы его причастить… Ну, это мы непременно сделаем.
Монах ушёл. Настоятель повернулся к гостям.
– Вы за себя не бойтесь, мы и для вас найдём кельи. Вы можете оставаться здесь, сколько будет угодно.
– Мы благодарны вам, отец Алимпий, – сказала Екатерина. – Но беда в том, что у нас ни лошадей, ни экипажа, и я не представляю, где его добыть и на какие деньги…
– Сожалею, матушка, но в том я вам помочь не смогу. Нет у нас в монастыре ни повозок, ни лошадей лишних, чтобы дать вам. Да и живём мы тут скромно. Всё, что могу я для вас сделать, так это накормить и дать приют.
Раффаеле коснулся её руки:
– Скажите, отец… отец – Алимпий, где мы находимся? Далеко ли от Углича?
– От Углича – ровно тринадцать вёрст. Монастырь наш – святого угодника Николая Чудотворца, на речке Улейме.
– Изволите ли вы написать на бумаге? Я плохо запоминаю русские названия.
– Ради Бога, – настоятель взял со стола чистый лист и перо.
– Хорошо у вас тут. Как будто вдали от мира, – сказала Лиза.
– Так и есть, – отец Алимпий добродушно улыбнулся, выводя на бумаге ровные буквы. – Я сам здесь недолго, а вот монастырь давно тут стоит.
– А чего же, вного людей к вам ходят? – спросила Ненила. – Изб-то тут, я гляжу, вного срублено.
– Да, матушка, много. Вы, поди, за дорогой видели избы. Это живут служители наши с семьями. И за речкой слободка есть.
– А земли здесь чьи? – спросила Екатерина.
– Были все наши, монастырские. Покуда законом царицыным не отняли. Ныне на пожертвования живём – а пожертвований много несут. Иной раз, заезжают паломники. Кто ведает про нас – мимо не проедет. Я вам покажу потом. У нас ведь Образ есть Чудотворный! С него всё и начиналось, от него наш монастырь строился. Образ этот – из самого города Бари, где мощи Святого Николы покоятся.
– Бари! – Раффаеле всплеснул руками. – Это город в нашем королевстве, в Pùglia43!
– Так вот вы откуда! – улыбнулся отец Алимпий.
– Я бывал с моими родителями в Basilica di San Nicola!
– Правда? К мощам прикладывались?
– Да! Это католический храм. Бари – город древний, из белого камня.
– Какого гостя нам Господь послал! Вы, должно быть, пожелаете увидеть наш Образ – ведь он с вашей родины.
После обеда настоятель вышел с гостями во двор. Монахи собирали в корзины яблоки в саду слева от храма и трапезной. Отец Алимпий разыскал благочинного и наказал ему найти для гостей кельи.
– Как так, отец Алимпий, и девиц поселить рядом с нашими монахами?
– Ну, что же делать? Пусть будет так. Ты найди девицам кельи подальше, чтоб никто мимо не ходил. И блюди внимательней. И чтоб никому ни слова! Мы всё потихоньку сделаем, чтоб никуда не дошло, что в нашем монастыре таких людей принимали.
– Как скажете, отец Алимпий. Никто об этом не узнает от нас. Никогда.
– Ну, вот и славно!
Настоятель вернулся к гостям, они ждали у крыльца братского корпуса.
– Сейчас вам приготовят кельи, и вы сможете отдохнуть. Через три часа у нас начнётся вечерня. Ежели будут силы, приходите. А покамест я должен оставить вас. Не нужно ли вам чего?
– Прошу вас дать мне чернила, бумагу, перо и нить, которой шьют, – сказал Раффаеле.
***
Благочинный проводил барышень в келью. Здесь стояли две лавки и столик: на нём – лампадка, икона Богородицы. И книга «Жития святых».
– Это отец настоятель распорядился, чтобы вам не скучно было.
Нежные ноги у Лизы стёрлись до крови. Она подошла к решетчатому окну и увидела луг и лес вдали. На лугу паслись монастырские коровы – наслаждались последней зеленью осени.
Екатерина так и упала на лавку без сил – в мокрых туфлях и платье.
Она пробудилась к началу вечерни, когда зазвонили колокола на колокольне пятиглавого храма. Пригладила рукой растрёпанную причёску. И на цыпочках, чтобы не разбудить Лизу, вышла в узкий коридор. Отыскала уличную дверь.
Перед крыльцом Раффаеле говорил с маленьким привратником Никифором. Колокола замолчали – и звенящее эхо вознеслось к зависшим облакам. В яблонях щебетали синицы. Стрекотал кузнечик.
Никифор увидел на крыльце Екатерину – обрадовался:
– Барышня, матушка! А я тут вам принёс… Вот, жена моя вам собрала… Я гляжу, у вас ведь да у наперсницы вашей даже платочков на головку нету. А как в монастыре без платочков? Возьмите, ежели не побрезгуете. Хорошие!
Крестьянские мозолистые руки протянули ей два сложенных вчетверо шёлковых платка: тёмно-синий и голубой с цветами.
– Но мне нечего передать в благодарность твоей жене. У меня ни гроша нет – разве только серьги золотые, что на мне…
– Что вы, барышня! Ничего нам не надо от вас! Носите, ежели пожелаете! Разве можно, барышня, жить в таком месте и делать что-то корысти ради? У нас Улейма есть, Господь рядом, речка у дому, лес да земля. В чём же ещё-то здесь можно нуждаться?
– Я помолюсь за вас, – Екатерина прижала к груди платки. – Как жену твою звать?
– Маремьяною звать! Молодая она у меня, на четырнадцать годов меня моложе. Она у меня вторая. Первая, Марфа, померла…
Он вздохнул и перекрестился на золотые кресты куполов. Из пятиглавого храма доносился голос чтеца: «Благослови душе моя Господа…» Монахи служили вседневную вечерню.
– А дети у тебя есть?
– Есть, барышня! Два сына у меня. Старший, Егор, от Марфушки, сам уже женат. А меньшому четыре года отроду.
– А почему ты служишь в монастыре привратником?
– Я, барышня, здесь не только привратником. Я всякую работу выполняю. Что дадут, то и делаю. Надобно дверь починить, крыльцо, дров наколоть – всё сделаю. И скот пасу, бывает. Нравится мне, барышня, послушание нести. Может, потом и похоронят меня здесь, и помолятся за упокой души. Да и к детям моим здесь благосклонно относиться станут. Вот, стараюсь…
– Никифор! – крикнул издали монах, взвалив на спину огромный мешок и сгибаясь под его тяжестью. – Подсоби, будь добр!
– Иду, иду! Ты стой, отец Артемий, не подымай! Живот надорвёшь! – и маленький Никифор побежал в лапоточках на подмогу.
– Хорошо ли вы отдохнули, Каттерина? – спросил Раффаеле.
– Хорошо, благодарю вас. А вы?
Он потёр глаза и виски:
– Можете ли вы зайти в мою… камеру?
Не смог вспомнить, как называется по-русски монашеская келья.
Екатерина прошла за ним в пустой братский корпус. В келье ей бросились в глаза исписанные бумажные листы на лавке. Сытый голубь тихо ворковал в клетке у окна.
– Я вижу, у вас не было времени отдыхать. Что вы пишете, сеньор Раффаеле?
– Я хочу помочь вам, Каттерина, – он приложил руку к груди и поднял ладонь, как воздушный поцелуй сердца. – Поверьте, мне жалко-жалко, что я не смог защитить ваш экипаж.
– Вы защитили нас. И я благодарна вам. А как вы думаете спасти наше положение?
– Мы отправим голубя в Сан-Пьетробург с письмом. Я закончил его. Вы можете дописать, что прислать вам и сеньорине Элизе, – Раффаеле почёркал пальцем по ладони.
– А вдруг нашего голубя ястреб собьёт?
– Мы пошлём второе письмо – с почтовой каретой. Но в военное время почта может задержаться, а мы спешим в Москву. Голубь доставит письмо быстрее, – он указал в небо. – Святой Никола поможет нам.
