Татьяна Александровна Грачева
Сандалики
После школы Герман и Лёля, считавшиеся парой, поступили в один институт. Но он довольно быстро понял, что ошибся в выборе профессии, бросил ненавистную юриспруденцию в начале второго курса и поступил на тренерский факультет в другом городе. Отношения на расстоянии разорвались не сразу. Они растягивались, как жевательная резинка, истончались постепенно, с каждым месяцем всё больше и больше, пока в один прекрасный день не лопнули, выстрелив отдачей разорванной первой любви преимущественно по Лёле. Три года они даже не созванивались, исчезнув из жизни друг друга.
Лёля страдала тихо, но глубоко. Подавляя эмоции работой, не вылезала из болезней и гнетущей депрессии. Незаметно для себя очутилась в отношениях с коллегой по работе. Унылых и безэмоциональных, как трясина. Они оба напоминали сонных тюленей, приговорённых к сезонному размножению и потому временно объединившихся в пару. Он стал первым мужчиной Лёли, но не оставил в душе никаких эмоций, даже неприятных, сохранился в памяти как сухой факт из биографии. Их отношения потухли с переходом Лёли на новую работу. Она вычеркнула эти месяцы из памяти вместе с именем случайного мужчины, временно придавшего её серой грусти более светлый оттенок.
Устав от жалостливых взглядов бывших одноклассников и негодующего маминого взора, Лёля сочинила историю о крепкой тёплой дружбе с Германом, проросшей сквозь руины школьной любви. Кажется, кто-то из общих знакомых озвучил эту версию самому Герману. Это объяснение ему приглянулось, он уверовал в возможность приятельства и вернулся в жизнь Лёли как ни в чём не бывало. Периодически вспоминал её недолгую интрижку с коллегой по работе, разрушившую их отношения, и горестно вздыхал: «Эх, Лёшка, что же ты меня не дождалась, мы были такой красивой парой». Лёля так и не поняла, откуда Герман узнал об эпизодическом мужчине, не затронувшем ни одной струны её души, но казнила себя регулярно. Если бы она дождалась Германа, то он обязательно бы к ней вернулся не в качестве старого друга, а возможного суженого.
Эти странные отношения длились уже семь лет, периодически оживлялись нетрезвым сексом по дружбе, но не сдвигались в матримониальную сторону. Ира несколько раз намекала на его любовные похождения в рамках соревнований и сборов в других городах, но Лёля только отмахивалась и напоминала, что сама виновата: не дождалась.
Ставя в неприятной беседе точку, Лёля раскрыла предложенную подругой брошюру и с намеренной увлечённостью углубилась в чтение. Правда, буквы никак не складывались в слова, а сами предложения не содержали смысла, оставаясь набором чёрных чёрточек и загогулин.
– Кажется, там Машка на эскалаторе, – Ирина чуть приподнялась, желая удостовериться в предположении, и тут же резко села, пригнувшись к столу. – Точно, она. Не поворачивайся, может, мимо пройдёт и не заметит.
Лёля резко обернулась, услышав за спиной разочарованный вздох.
– Точно, Маша, – через секунду она поймала взгляд обсуждаемой девушки и приветливо улыбнулась.
Ира откинулась на спинку кресла и насупилась. Обе девушки общались с Лёлей, а друг друга тихо ненавидели. Без Лёли, как без переводчика, никак не могли найти общий язык. Ира побаивалась острую на язык Машу и ревновала Лёлю к их длительной дружбе, выросшей ещё со школьной скамьи. А Мария откровенно презирала Иру за лишний вес, назойливую говорливость и простоту.
Маша ежедневно размещала в инстаграме фотографии из тренажёрного зала, демонстрируя худощавую фигуру, снимала каждый свой шаг и делилась мыслями с подписчиками. На неприятные комментарии реагировала бурно, развязывая войну, переходящую в реальность, если брякнувший недоброе подписчик оказывался жителем этого же города. В обиду себя не давала и редко замечала, если сама кого-то оскорбляла.
Завидев девушек, Маша взглянула на часы, убедилась, что у неё есть десять минут для светского трёпа, и направилась в сторону кафе.
Ире сдержанно кивнула, Лёле натянуто улыбнулась.
– Тюремщик вас отпустил на прогулку по периметру двора?
Лёля сдвинулась в сторону, освобождая место для подруги. Соседний столик не был занят: в метре от Маши стоял свободный стул, даже два, но оба были проигнорированы. Девушка прошлась взглядом по помещению, нашла официантку и кивнула, призывая подойти. Наклонившись к плечу Лёли, пару раз щёлкнула себя на телефон и погрузилась в глубины интернета, в котором как раз не хватало очередной фотографии из кофейни.
Когда официантка приблизилась, Мария отвлеклась от соцсети.
– Поставьте стул к нашему столику и принесите латте. Только умоляю вас, пусть это будет нормальный латте, а не какая-нибудь бурда на воде из-под крана. Используйте ионизатор.
Официантка поспешно кивнула, её брови озабоченно нахмурились. Она суетливо придвинула стул, ещё раз подобострастно кивнула и ринулась к барной стойке.
Мария опустилась на стул и грациозно переплела ноги.
– Лёля, ты не забыла, что я жду тебя завтра на маникюр? И пора уже подумать о шугаринге4, сколько тебя можно уговаривать?
Её взгляд зацепился за книжку на столе:
– Это что за хрень?
Ира хотела перехватить брошюру, но Мария ловко цапнула её за край ногтем и придвинула к себе. Брезгливо скривилась, коснувшись тонких страниц, и тут же захлопнула.
– Лучше бы нормальные книги читали, а не этот мусор.
Волна румянца затопила щёки Лёли. Она попыталась сгладить неловкий момент, внезапно вспомнив, что на календаре ещё утром обозначился дивный русский праздник: Старый Новый год.
– Давайте сегодня погадаем на суженого-ряженого?
Ира сначала нетерпеливо подпрыгнула, но сама же потушила свой энтузиазм.
– Бесовщина какая-то. С этим лучше не играть.
Мария слегка сощурилась, покосившись на Лёлю.
– Как в шестом классе, помнишь?
– Помню, – протянула Лёля, ныряя в воспоминания. – Ты тогда сказала, что видела в отражении Германа.
– Я его и видела, – сказала она почти обиженно. – Причём взрослого, а не школьника. Узнала по глазам и улыбке.
Лёля заёрзала на стуле, не зная, как реагировать на слова подруги. С Марией она не обсуждала необычную дружбу с Германом. Обеим от этого становилось неловко.
Мария резко обернулась, едва не смахнув со стола тарелку Лёли.
– Где этот чёртов латте?
Словно почувствовав её гневный напор, к столику торопливо подошла официантка. Она осторожно поставила на стол высокую чашку с белой пенкой и улыбнулась.
Маша отклонилась назад и холодно поинтересовалась.
– Почему так долго? За кофе пришлось в Бразилию ехать? Принесите стакан воды и книгу жалоб и предложений.
Официантка не сразу сообразила, что это не совсем заказ. Улыбка медленно сползла с её лица.
– Да, конечно.
– Надеюсь, я дождусь её в этом веке?
Девочка в форменном фартуке растерялась, не зная, как реагировать на неожиданную агрессию. Попятилась, споткнулась и только потом развернулась и торопливо пошла к барной стойке.
Лёля залилась краской, но не озвучила заготовленную реплику. Слова никак не складывались в нравоучительный сдержанный совет, казались легковесными и неубедительными. Пока она проговаривала потрясающе поучительный монолог в голове, Ирина расплатилась по счёту, добавив приличные чаевые, и встала из-за стола.
– Нам пора.
Лёля поспешно вскочила и сделала пару шагов по направлению к выходу, но потом развернулась и тихо неуверенно сказала:
– Маш, нельзя же так.
Мария растерялась всего на мгновенье, затем спокойно и немного грустно улыбнулась.
– Эх, можно. Только так и можно. Homo homini lupus est5.
Лёля не ответила на это пессимистичное утверждение и догнала Иру.
Пересекая широкий холл, подруга раздраженно пыхтела, но молчала. Только оказавшись в салоне, круто развернулась к Лёле и недоумённо спросила:
– Не могу понять, почему вы дружите? У вас же нет ничего общего. Вы такие разные.
Лёля задумчиво усмехнулась.
– Есть. Нас объединяет любовь к Герману. Маша когда-то его любила.
* * *
Не просто любила, в шестом классе она первая с ним познакомилась, сошла с ума от необузданной влюблённости и замусорила эфир беспорядочными мыслями и хвалебными словами только о нём одном.
Герман был новеньким и потому привлёк внимание общественности уже одним своим появлением. Выглядел старше ровесников, выше, внушительнее и красивее. Очень скоро в школе у девочек появилось новое увлечение – безответно влюбляться в новенького и расписывать парты признаниями.
Лёля избежала этой участи. Несмотря на то, что его имя всё время было на слуху, ей не приходилось сталкиваться с Германом, он всё время оставался недосягаемым, как актёр или певец из телевизора. А когда их знаменательная встреча состоялась, её не поразила стрела Купидона, она даже подумала, что не так уж парень и хорош собой, как расписывают фанатки.
Маша жила по соседству, и каждое утро Лёли начиналось с оды прекрасному лучезарному Герману. По дороге в школу его внешние характеристики подвергались тщательному анализу, выдвигались предположения о его смелости и благородстве, и в конце Маша делала логичное заключение, что он, должно быть, ангел. Постепенно и Лёля стала обращать внимание на его потрясающую фигуру, но пока ещё не поддавалась модному поветрию. К новогодним праздникам за Германом закрепился статус красавчика, даже девятиклассницы заигрывали с ним, раздувая его самооценку до размеров дирижабля.
Мария обожала его на расстоянии, караулила на переменах, нарочно занимая стратегические места в соответствии с расписанием уроков Германа. Шестиклассница Маша сильно отличалась от себя сегодняшней, ещё не обросла стервозным панцирем и потому хрупкую симпатию охраняла и скрывала за семью печатями.
Погадать на суженого предложила именно Маша. К двенадцати годам Лёля уже успела не единожды столкнуться с «сандаликами» и зеркала недолюбливала. Никогда не раздевалась перед ними и не крутилась, примеряя наряды. Использовала исключительно по назначению: кратковременно, без любования собой.
Подруга слёзно просила поддержать её, ибо столкнуться с предназначенной судьбой один на один трусила. Лёля довольно быстро поддалась на уговоры, а вскоре и сама ощутила трепет от предстоящего прикосновения к потустороннему и загадочному. Сеанс гадания решили провести в квартире Маши. Заранее купили свечи и притащили в комнату с напольным зеркалом ещё два – меньшего размера.
Дождавшись прихода сумерек, Лёля отпросилась в гости к соседке, якобы сделать вместе домашнее задание. Она нарочно бездельничала днём, чтобы не пришлось придумывать причину, иначе мама легко раскусила бы ложь. Нина Валерьевна присмотрелась к дочке, заметила небольшое волнение и суетливость, но решила поверить и отпустила в гости к однокласснице. Соседи Шапошниковы – уважаемые инженеры – вызывали у неё доверие, и дружбу Лёли с их дочерью она поощряла.
Родители Маши ожидались через час. Девочки сноровисто организовали обстановку для предстоящего таинства: задёрнули шторы, установили зеркала и зажгли свечи. Маша накинула на голову плотный платок, убрав под него волосы, села напротив большого напольного зеркала и сложила руки на коленях. Лёля поймала её встревоженный взгляд в отражении и замерла у дверей.
– Может, мне не уходить?
Маша порывисто обернулась, фитильки взметнулись вслед за потоком воздуха.
– По правилам нужно быть одной.
– Страшно? – участливо поинтересовалась Лёля и вернулась в комнату.
– Жутко, – призналась Маша и через секунду добавила: – Но ты всё равно уходи. Иначе не получится. Если что, я тебя позову.
– Я буду за дверью, – пообещала Лёля и вышла из комнаты.
Прошла минута, но из тёмного помещения не раздавалось ни звука, Лёля приникла ухом к деревянной перегородке и затаила дыхание. Сначала услышала сбивчивый шёпот, а затем лёгкий смех, а сразу после этого Маша радостно воскликнула:
– Он приходил!
Лёля вбежала в комнату, нашла взглядом зеркало и в отражении посмотрела в глаза Маши.
– Кто приходил?
Подруга не торопилась отвечать, стянула платок, распушила волосы и только потом сказала:
– Я уверена, что это был Лев.
– Герман?
– Естественно. Не зверюга же из зоопарка. Только он был какой-то другой, взрослый такой, красивенный. Показался за моей спиной, около стены. – Маша встала и коснулась шершавых обоев в том самом месте, где появился её суженый.
Мечтательно вздохнув, резко развернулась и всучила платок в руки Лёле.
– Твоя очередь.
Взяв платок, Лёля отступила на шаг назад.
– Я не хочу.
Маша обошла подругу и подтолкнула в спину.
– Иди. Не трусь.
Лёля нехотя, с опаской побрела к зеркалу. Опустившись на колени, оглянулась через плечо на подругу.
– Ты будешь за дверью?
– Нет, сбегу в другой город, – Маша вышла из комнаты, но дверь сразу не закрыла, постояла немного в проёме в качестве моральной поддержки. – Здесь, я здесь. Кричи, если что.
Лёля тяжело вздохнула, огоньки свеч тут же заколыхались, заставляя тени шевелиться и передвигаться по затемнённой комнате. В углах мрак собрался чёрными сгустками и тянул щупальца к огню осторожно, будто боясь обжечься.
Лёля нехотя подняла взгляд на маленькое зеркало справа, скользнула к левому и остановилась на большом, расположенном прямо перед ней. Пальцы судорожно сжались на платке, дыхание стало прерывистым, а пульс тарахтел, набатом отдаваясь в ушах. В горле пересохло, поэтому слова прозвучали едва слышно и прерывисто, будто Лёля выплёвывала сухую гальку:
– Суженый мой, ряженый, приди ко мне отужинать.
От тепла живого огня зеркало запотело неровными овалами, одна из свечей принялась коптить и потрескивать, заставляя тени скакать по лицу, как негатив солнечного зайчика. За спиной в отражении никто не появился, хотя тени обманчиво шевелились. Лёля едва успела облегчённо выдохнуть, убедившись, что суженый проигнорировал приглашение, как увидела, что её лицо меняется, оплывает, превращаясь в лицо принца Патрика из сказки «Не покидай…»6. Юноша приветливо улыбался, но Лёле было не до веселья. От ужаса она не могла пошевелиться, только чувствовала, как по спине ползёт холодок и в животе стягивается узел страха, мешающий глубоко дышать и двигаться.
Юноша в отражении приподнялся и, кажется, хотел начать беседу, но Лёля наконец скинула оцепенение и, вскочив на ноги, выбежала из комнаты.
Маша едва успела отпрянуть в сторону, как Лёля пронеслась мимо неё, утробно, как паровоз, гудя, выскочила в ярко освещённую кухню и кинулась к крану. Набрав в ладони холодную воду, плеснула на лицо, но вытирать не стала, замерла над раковиной, ощущая, как бодрящие капли скользят по лицу и срываются с подбородка.
Присев на край стола, Маша подозрительно сощурилась:
– Кого ты там увидела? Дьявола, что ли?
Лёля отдышалась, растёрла воду по лицу и, не поворачиваясь, впервые достоверно соврала:
– Никого, просто я жуткая трусиха.
Больше всего в тот момент Лёля боялась, что сходит с ума, и подруга это поймёт. Поймёт и не захочет общаться с ненормальной соседкой.
После гадания любовь Маши к Герману распустилась пышным цветом, но всё так же тайно для самого виновника произошедшего, а Лёля в очередной раз удостоверилась, что в зеркало лучше не заглядывать.
* * *
После работы Лёля вновь пыталась дозвониться Герману, но телефон неприветливо отвечал прерывистыми гудками, обозначая занятость номера. В душе поселилось смутное беспокойство, а ощущение потерянности усилилось, едва Лёля вышла на улицу. В толпе она всегда чувствовала себя ещё более одинокой.
Включив музыку в телефоне, она вставила наушники и натянула пушистую шапку. Мыслями завладели воспоминания, обрывочные, бессюжетные, словно кто-то перемешивал в её голове осколки прошлого, подсовывая самые яркие, но не самые приятные. Незаметно для себя Лёля вновь вышла к железнодорожным путям и какое-то время брела вдоль них, пока не почувствовала, что ноги вязнут в грязи, а ветер совсем не дружелюбно пробирается за воротник пальто.
Пришлось завершать прогулку, грозящую закончиться простудой, и топать по направлению к дому. В ушах звучал бодрый весёлый голос одного из солистов корейской группы, контрастируя с мрачными мыслями и усугубляя печаль.
Открыв входную дверь, Лёля поняла, что забыла выключить свет на кухне, когда собиралась на работу рано утром. Рассеянные отблески разбавляли мрак наступившей ночи. Лёля стянула мокрые сапоги и принялась расстёгивать пальто. Мельком глянула в зеркало напротив входа и оцепенела. Силуэт в отражении принадлежал не ей, а мужчине. Невысокому, но плечистому. Детали внешности скрывались в темноте, но и абриса фигуры в зеркале оказалось достаточно, чтобы понять: «чертовы сандалики» вернулись.
Лёля кинулась к выключателю. Никак не могла нащупать клавишу дрожащими пальцами и заколотила по стене кулаком. Помещение озарилось жёлтым светом, разгоняя призрачные видения вслед за поверженным мраком.
Скинув пальто, Лёля набрала номер мамы и, ожидая соединения, прошлась по квартире, щёлкая включателями в каждой комнате, даже в туалете.
Нина Валерьевна не ждала звонка после девяти, её голос прозвучал недовольно.
– Что-то случилось?
Лёля не обратила внимания на холодное приветствие, голос в трубке, пусть даже такой раздражённый, радовал, возвращая в реальность.
– Мам, кажется, я схожу с ума.
– Не мели ерунду.
Лёля выдохнула и повторила уже с меньшей уверенностью:
– Я схожу с ума.
В трубке затрещало, послышалась возня и пристыженный голос отчима на заднем плане. Нина Валерьевна успела за что-то отчитать мужа и снова жёстко и безапелляционно заявила:
– Глупости. Опять придумываешь небылицы. Что на этот раз? Или опять старая программа: принц в зеркале? Послушай меня: это всё от безделья и глупых сериалов. Выйди замуж, и тебе некогда будет придумывать себе сумасшествие.
Лёля ощутила, как привычное отстранённое спокойствие возвращается к ней, обволакивает, усыпляет тревогу. Видимо, и правда, галлюцинация, порождённая богатым воображением и излишком свободного времени.
Она приняла душ, переоделась в тёплую пижаму и, включив радио, уселась на подоконнике. Окно спальни выходило на оживлённую улицу, приютившую круглосуточное кафе прямо напротив квартиры Лёли. Часто она развлекалась тем, что разглядывала посетителей этого заведения и придумывала им жизнь. В её фантазиях никто из заблудших ночных клиентов не был обычным менеджером или учителем. Лёля наделяла их экзотическими профессиями и не менее оригинальными увлечениями. Чаще всего ей «попадались» служители музыки. Грустного мужчину, пившего горький американо несколько дней назад, она назначила омникордистом7. А весёлых шумных девушек, беззастенчиво налегающих на калорийные булочки после двенадцати, сделала участницами китайского коллектива, исполняющими танец «Тысячерукая Гуаньинь»8.
Лёля не играла ни на одном музыкальном инструменте, но музыку обожала. Почти каждое событие в жизни связывала с какой-то песней. Последнее время увлеклась корейскими исполнителями, но стеснялась признаться даже самой себе, что эта музыка будоражит и оживляет, врываясь в её тусклую реальность яркими всполохами. Когда-то она хотела стать пианисткой или скрипачкой, но мама посчитала это бесперспективным увлечением, прямолинейно сообщив об отсутствии у Лёли таланта.
Из окон квартиры можно было увидеть две достопримечательности. Кроме кафе, оживляющего вид из спальни, из окна кухни виднелась часть детской площадки, а точнее, старые качели, на которых малышня почти никогда не каталась. Этими качелями чуть ли не в личное пользование завладела девушка, живущая в соседнем подъезде. В любую погоду каждый день взлохмаченная, похожая на мальчишку школьница усаживалась на скрипучих дощечках и раскачивалась до мушек в глазах. Она ни с кем не общалась, прятала сердитый настороженный взгляд, закрываясь от действительности неопрятными прядями волос. На приветствия не отвечала. Игнорировала всех, кроме местных кошек. Но даже её качельное существование выглядело насыщеннее, чем размеренная жизнь Лёли.
Реальность за стеклом манила изменчивостью, дышала приключениями, в отличие от полупустой, словно застывшей на паузе, квартиры Лёли. С тех пор как перебралась сюда, она жила, словно намереваясь съехать со дня на день. Распаковала только вещи, которыми регулярно пользовалась. Вазы так и остались обёрнутыми в бумагу, а многочисленные книги покоились в картонных коробках прямо на полу неровными стопками. Помещение казалось просторным из-за немногочисленной мебели и отсутствия мелочей, создающих уют. Даже комната дешёвого отеля выглядела приветливей, чем обитель Лёли. Чисто, но безжизненно, как в больничной палате.
Лёля никак не могла понять, что её гнетёт, и чувствовала себя виноватой за подавленное настроение и унылые мысли. Убеждала себя, что не имеет права печалиться, ведь в её жизни всё хорошо: замечательная работа, приносящая доход, друзья, любимый человек, никто не болеет и не находится при смерти… Что же ещё нужно? У людей есть проблемы намного серьёзнее, масштабнее, и они не унывают.
Она отвлеклась от созерцания посетителей кафе и прислушалась к радио. Незнакомая песня уже заканчивалась, но Лёля только сейчас вдумалась в слова и застыла, ощутив болезненный укол в сердце.
Знай, что однажды придёт пора,
Ты почувствуешь, насколько сегодня я был не прав.
После стольких беспробудно закрытых дверей подряд
На твой стук ещё одну такую же запросто отворят.
С кем-то разительно не таким —
Назиданиям моим и своему опыту вопреки,
Когда на ночь отгремят засовы у каждой двери,
Вы сядете поговорить9.
Слёзы сами брызнули из глаз ещё до того, как Лёля поняла, что плачет. Она вскрикнула несколько раз, пытаясь подавить неожиданную истерику, но плач, наоборот, усилился и перерос в рёв, громкий и неконтролируемый. Лёля зажала рот ладонями и забилась в угол между стеклом и стеной. Слёзы текли по пальцам, падали на колени и не думали иссякать.
Песня уже закончилась, сменилась незамысловатыми мотивами, а Лёля продолжала рыдать, повторяя всего одно слово: поговорить, поговорить, поговорить…
