Татьяна Александровна Грачева
Дневник Рыжего
3 глава. Нинка, почтальон, тропинка
Моё сердце разбито. Нет, не Лилей. Лиля никогда бы так не поступила. Сейчас могу об этом написать и даже размышлять, а не просто выть на луну от обиды. Неужели я настолько не понимаю людей, что не смог распознать притворство Нины? Мама говорит, что я о людях думаю лучше, чем стоит, слишком уж доверчивый. Наивный простачок, блин! Лошара, проще говоря. Реально, даже имбецилу понятно, что для неё это было летним приключением, ничего серьезного, а я себе напридумывал, чуть в любви ей не признался. Хорошо, папа потом охладил мой пыл и пояснил, что гормоны и не такие мысли могут подкинуть. В его интерпретации это, конечно, звучало грубее: «Ты просто повёлся на бабу, как кобель. Возраст такой».
Вот почему одно и то же событие так по-разному видится с разных точек зрения? Что там у другого человека в голове – хрен поймешь. А он и не скажет. Догадайся по жестам, взглядам. Как говорит папа: если женщина убеждает, что она не обиделась, сто пудов обиделась. Прав ты или виноват, на всякий случай проси прощения. Да и не в женщинах дело. Их я реально не понимаю, рано мне, видимо. Зато теперь я целованный. Жаль, что это была не Лиля.
Вспомнил, как в первом классе учительница попросила маму задержаться и, когда все разошлись, отчитала меня. Рассказала, что после столовой, я выкидываю на улицу хлеб. Вот такой я неблагодарный и невоспитанный засранец. Я тогда глупо таращился и понять не мог, за что меня ругают. Маме было жутко стыдно, способность тотально краснеть мне досталась от неё. Она и стояла перед учительницей, алая и пристыженная, каясь за мои прегрешения, кивала и обещала, что обязательно проведёт со мной душеспасительную беседу.
По дороге домой она сокрушалась, что я её опозорил, и вообще, выкидывать хлеб нельзя. Я не спорил. Нельзя, конечно. Но я не выкидывал. Собирал в столовой тот, что не доели, и кормил собак при школе. Жили у нас две дворняжки, их даже охранник не гонял. Лохматые, игривые, а в глазах – вселенская тоска. Я их подкармливал. Котлету и макароны в карман не положишь, а хлеб вполне. Мама выслушала меня и сразу же перестала ругать, даже потрепала по макушке – а у неё это однозначный жест одобрения.
Вот я и задумался, с точки зрения учительницы – я гадёныш, разбрасывающий хлеб по двору, с точки зрения мамы – сострадательный ребёнок, а с точки зрения собак – вообще лучший друг, может, даже божество с безграничными запасами хлебных корок.
Вот так и с Ниной. Я влюбился, а она поиграла с доверчивым щенком. Ладно, по порядку. Маме на работе выдали путёвку в детский лагерь. Не «Артек», конечно, попроще, «Кавказ» под Сочи. Но такой же затерявшийся во времени и лесах с советским духом и обязательной зарядкой по утрам. Мама так осторожно предложила, сразу начала уговаривать, будто я мог отказаться.
А я даже не раздумывал! Отдых на море, почти месяц? Конечно, да! Несмотря на историю с Ниной, я ни о чём не жалею. Такие яркие впечатления, наверное, и с годами из памяти не вытравишь. Причём то, что меня там раздражало, спустя три недели видится офигенным. Все эти ежевечерние театральные постановки, соревнования отрядов, купание в море по свистку… А Баян Баяныч? Это же мамадорогая! Чуть ли не каждый день мы пели песни про дружбу, море и этот самый «Кавказ» под аккомпанемент баяна. Хором! Казалось, Баяныч следит за нами, и стоит появиться свободной минутке, выскакивает словно из-под земли. Весь такой восторженно-оглушительный и внезапный.
– Пока стоите, давайте вспомним нашу любимую про «Кавказ»!
И мы вспоминали. Нехотя, порой перевирая слова, но пели. А к концу смены я выучил весь его репертуар наизусть и вдохновенно орал громче всех. Дикое ощущение общности, да и возможность покричать офигенная.
Я боялся, что кормить будут тушёной рыбой и киселем, лагерь-то оздоровительный. А кормили вкусно, и порции такие были, что даже у меня впалости превратились в выпуклости. Ещё нас водили на процедуры. Тоже, как оказалось, ничего страшного, прикольнее всего было дышать фиолетовым воздухом, ну и массаж. Балдёж это, хотя сначала, увидев тётку с ручищами-кувалдами, я напрягся, приготовился ползти в сторону выхода. Она цапнула меня за ногу и заставила лежать смирно. Оказалось, не страшно. Поначалу напрягало, что меня касается посторонний человек, а потом я прибалдел и чуть не уснул.
Меня так пёрло от всей этой общественной лагерной суеты, что я сам вызвался рисовать стенгазету, хотя в школе своих художественных способностей едва наскребал на тройку. Ну и Нина. Я участвовал везде ещё и для того, чтобы быть рядом с ней. Она выделила меня в первый же день. Тогда уже нужно было задуматься. Были в нашем отряде пацаны «папиной» разновидности с бицухами и даже почти усами. Что-то у них там колосилось под носом и кололось на подбородке. Я до сих пор не бреюсь и не строю иллюзий насчёт своей конопатости. Почему же я?
Нина, кстати, на свои двадцать тоже не тянула. Ростом с меня, никаких выдающихся объёмов, ещё и стрижка короткая. Полная противоположность Лили. Та такая девочка-девочка. Даже сравнивать их странно и как-то стыдно. За себя стыдно. Словно я предал свою большую любовь к Лиле, так легко и просто влюбившись в другую девушку. Не ожидал от себя такого. А ещё говорят, что люди, даже когда притворяются, в душе всегда знают, на что они способны. Я себя удивил, конечно. Буду знать, что я, оказывается, очень влюбчивый.
Нину с однокурсниками отправили в «Кавказ» проходить летнюю педагогическую практику. Она это называла «сослали в лагерь» и часто жаловалась, что не купила себе оценку, а реально сунулась в эту тюрьму. Блин, да ей, походу, скучно было, вот она и поиграла со мной. Спустя время кое-что видится яснее и почти не больно, скорее обидно.
Она говорила, что я прикольный и смешной. Что со мной весело. Прикольный? Игривая собачка, что ли? Она щекотала меня и все время спрашивала: есть ли у меня девушка? Нет бы соврать, а я все вывалил. Больше всего её позабавило, что я в шестнадцать лет ни с кем не целовался. Да с кем бы я целовался? Она же видела меня. Рыжий и щуплый, а после первых же дней на пляже – повсеместно красный, фрагментами без шкуры. Если бы не Нина, может, я бы до тридцати лет проходил нецелованным. Естественно, я опозорился. В первый раз стукнулся с ней зубами, все не мог пристроить руки. Казалось, если сдвинусь немного, она посчитает меня слишком наглым, ещё шорты вздулись, что Нина, конечно, заметила.
После первого поцелуя мы стали уединяться везде, где можно и где нельзя. Я приходил к ней в комнату, когда там не было других вожатых, поджидал за поворотами коридоров, а как только темнело, поцелуйным становилось любое место. Мы рисковали и, честно говоря, обнаглели. Флиртовали и касались друг друга чуть ли не под носом у старшей вожатой и начальника смены. Её могли уволить, и ничем хорошим соблазнение пионера бы не закончилось. Тем более её однокурсники догадались довольно быстро. Скорее всего, сами были заняты тем же – соблазняли пионерок. Не знаю, как они отреагировали на нас с Ниной, мне ничего не говорили, только смотрели многозначительно и, как мне теперь кажется, с жалостью.
Как я не хотел, чтобы все это заканчивалось! Не буду хитрить, я надеялся на большее. Нина точно не вела себя как скромная барышня, позволяла пощупать и сама распускала руки. Какие же у неё холодные пальцы и острые ногти. Брр. Но дальше ничего не случилось. Правда, вчера во дворе я сказал совсем другое. Когда Саня стал хвастать рассказами о тренировочных сборах футболистов, я не сдержался и выложил краткий пересказ на тему: «Как я провёл лето». Соврал. Сказал, что с Ниной мы переспали.
А про позорную поездку не сказал ни слова. Когда смена закончилась, Нина уехала, а накануне ночью потискала меня до искр в глазах. Вот тогда я чуть не признался ей в любви. Придурок. Я уезжал в этот же день, но позже. Несколько часов бродил в трансе, прокручивая в голове все, что было с Ниной. Страдал, скучал, выл.
Оказавшись дома, совсем расклеился. Только о Нине и думал. Папа это заметил и вызвал на мужицкий разговор. А мне так хотелось о ней поговорить, что я все и выложил. Ещё и добавил, что влюбился.
Разница в возрасте папу не смутила. Он вообще про это ничего не сказал. Сразу перешёл к делу.
– У тебя адрес есть?
– Есть. Перед отъездом Нина написала его на фотке. Но, пап, это так далеко.
Папа фыркнул.
– Далеко? Не смеши меня. Километров двести, не больше. Только скажи, точно прям торкнуло, хочешь её увидеть?
Я не сомневался.
– Хочу!
– Собирайся. И цветы купи. Какие она любит?
– Понятия не имею.
– Значит, купим красные розы – классика.
И мы реально поехали в тот же день, сначала заскочили в музыкалку, предупредили маму. Папа в этот раз меня не сдал, про Нину не упомянул. Что-то наплёл про друга и срочную поездку за деталями. Цветы купили по пути. Чем ближе подъезжали, тем сильнее меня трясло от нетерпения и едва сдерживаемой радости. Папа поглядывал в мою сторону и многозначительно цокал языком. Немного полечил мозги насчёт того, как следует с ней говорить и как себя вести. У него, правда, советы не слишком отличаются разнообразием, всё в рамках «удивляй, наглей и тащи в пещеру».
Нужный дом нашли быстро, станица небольшая. Только вот меня ждало вселенское разочарование. По адресу, что дала Нина, жила пара пенсионеров и ни о какой Нине они не слышали. Я не сразу поверил в такой охрененный облом, обошел ближайшие дома, надеялся, может, она ошиблась или я неправильно прочитал цифры. Но нет. Не ошиблась. Она намеренно дала другой адрес, потому что для неё все уже закончилось, ещё там, в лагере. Она не планировала продолжения и даже не хотела, чтобы я ей писал. Представляю лица старичков, если бы они получили моё письмо. А я себе напридумывал большую любовь, воображал, как она удивится и обрадуется моему приезду. Преодолел расстояние и сделал сюрприз – настоящий мужицкий поступок.
Не могу сказать, что мир рухнул, и рухнула моя вера в женщин, но я был ошарашен. Папа, конечно, молодец. Это я без сарказма. Он не стал злорадствовать или, что ещё хуже, утешать. Купил мне бутылку пива. Приняв мою взрослую мужскую печаль, предложил самое действенное лекарство, с его точки зрения. И, конечно, рассказал очередную историю из своей шальной юности. У него подобных баек целый чердак. Некоторые со временем меняются, в них появляются детали, которых не было раньше. Если сначала он спасал одноклассницу от собаки, то спустя пару лет – от своры собак. Это же была очередная история о качельных отношения родителей. Сначала я не сильно прислушивался, главное, что он так был занят собственными воспоминаниями, что от меня требовалось только кивать.
Чтобы поразить маму, папа взял у друга байк и подкатил к ней, когда она выходила из консерватории. Такой весь крутой, в кожанке и с цепями. А мама отказалась сесть на мотоцикл и при всех его отшила. Для папы это было ударом по самолюбию и вообще жутко обидно. Он так старался, а она унизила его и показала, что он ей не пара. Тут я прислушался, потому что знал эту историю от мамы. В тот день она была в коротком платье и постеснялась при всех садиться на мотоцикл, потому что пришлось бы задирать ногу. Вот и всё. А папа придумал себе грандиозную обиду. И это ещё один повод задуматься, что чужая душа не то что потёмки, а битумный мрак.
Потом он рассказал про гормоны. Добавил, что если я пошёл в него, то мне суждено порой путать секс с любовью. Я не в него, кстати. Внешне очень похож на маму, и вообще, нет во мне этой самоуверенной простоты. Я Рыжий. Наивный, доверчивый и влюбчивый придурок. Права Лопата.
На обратном пути я уснул. Сначала притворялся, чтобы не обсуждать свое фиаско. А потом на самом деле задремал.
Цветы подарили маме, не пропадать же добру. Она в сотый раз напомнила папе, что любит белые хризантемы, но букет взяла и выглядела довольной. Покраснела в этот раз от затаенной радости.
Вот такой я лошара. Мне реально казалось, что я нравлюсь Нине. Разве можно так целовать и обнимать, если пофиг? Она и нежности всякие говорила. В основном подшучивала, называла меня апельсином, считала веснушки на носу и до засосов целовала в шею. Зачем всё это было? Разве можно так достоверно притворяться? Нинка-скотинка! Ненавижу девушек с короткими волосами!
Наташа отложила дневник и, проведя пальцами по стриженому затылку, усмехнулась. Нинка-скотинка потрепала Рыжему нервы, а на самом деле ничего особенно не случилось. Для Нинки так точно. Действительно, летнее приключение с забавным пареньком. Она себе явно представляла щенячий восторг влюбленности, который горел в его глазах. На такое нельзя не купиться, и для Наташи точно не было секретом, почему эта бессердечная Нинка выбрала Рыжего. Правда, разница в возрасте её смущала, она бы вряд ли обратила внимание на мужчину младше. Желательно старше и лет так на пять. Слишком древней и уставшей она себя порой ощущала. Даже ровесники последнее время ей казались незрелыми и слишком восторженными.
Наташа взяла дневник и уже собралась уходить в дом, когда увидела на дороге мужчину с сумкой через плечо. И он явно шёл в её сторону. Даже издалека его пламенеющая шевелюра выделялась на фоне сочной изумрудной зелени полей. Надо же, Рыжий!
Наташа спустилась по ступеням во двор, не забывая выглядывать индюка. Это уже вошло в привычку, как проверять время на телефоне или заправлять за уши несуществующие пряди. Где-то ходит её сердечный приступ, а значит, осторожность не помешает. Она подошла к калитке и остановилась. Упираясь сложенными руками в перекладину, молча смотрела, как приближается рыжий незнакомец. Высокий, плечистый и в очках. Последняя деталь придавала его несколько медвежьему облику налёт интеллигентности.
Он остановился у соседнего дома и принялся копаться в сумке. Не поворачивался, хотя пристальное внимание к своей персоне, конечно же, заметил. Сунув корреспонденцию в ящик, наконец развернулся, сияя широкой улыбкой.
– Привет.
– Привет, – Наташа впервые забыла о своём нежелании знакомиться с местными и даже улыбнулась в ответ, хотя несколько напряженно. А вдруг этот тот самый Рыжий?
Он приблизился к калитке. Остановился в двух шагах и немного смущенно попросил:
– Угостишь холодной водичкой? Жарко сегодня.
Наташа отмерла, чуть отступила.
– Угощу. Только у меня не холодная. Обычная.
– А в колодце холодная, – незнакомец показал взглядом куда-то за её спину. – Кузьма.
Наташа недоуменно переспросила:
– Кузьма?
– Меня так зовут. Я местный почтальон. А тебя Наташа, я уже знаю. Все о тебе знают. Как тебе дом, кстати, деревня?
Наташа пожала плечами.
– Нормально. Тихо, спокойно.
– Спокойно?
– Ну да. Дом последний на улице, впереди сплошные виноградники, сзади лес, а сосед в отъезде. – Она спохватилась: – Погоди. Ты же воды просил. Сейчас.
Оставив Кузьму у забора, она вернулась в дом. Взяв на кухне ковш и эмалированное ведро, обошла веранду. Колодцем явно пользовались, но вот крышка ему бы не помешала, а так ещё непонятно, что там плавает. Может, это кладбище рассеянных индюков, и раньше их тут стадо бродило, стался один, обозлённый одиночеством. Подцепив ведро, Наташа опустила его вниз на верёвке, услышав гулкий всплеск, немного подождала и подняла. Набралась всего треть воды, но, слава богу, чистой и, судя по запотевшему ведру, ледяной. Зачерпнув ковшом, она оставила ведро у колодца и вернулась к калитке. Кузьма ждал её, обмахиваясь листом лопуха. Смотрел, как она приближается, склонив голову, явно любопытствовал и не скрывал этого.
Наташа даже немного смутилась. Не привыкла, чтобы на неё так глазели, знала, что не тянет на леди-вамп. Невысокая, теперь ещё и исхудавшая, а в сочетании с короткой стрижкой она напоминала скорее подростка, стащившего у мамы взрослую одежду. Немного выручали яркие серьги и каблуки. Но сейчас она была босая, а на ушах оставила только серебряные каффы с тонкими цепочками.
Передав ковш над калиткой, она предупредила:
– Вода ледяная.
Кузьма словно не услышал, начал пить жадно, большими глотками. У Наташи свело зубы от одного взгляда на этот процесс. Он же не маленький, должен понимать, что так можно простудиться, да и вообще, в мозг ударит.
Так и случилось. Кузьма допил до дна и, прижав большой палец к переносице над перемычкой очков, сморщился.
– Жжёт, будто в лоб копытом получил.
Переждав болезненный спазм, он тряхнул головой и снова улыбнулся.
– Так ты надолго в наших краях?
– Не знаю ещё, – Наташа все не могла избавиться от фантастического предположения, что это может быть тот самый Рыжик, неосознанно симпатизировала новому знакомому и въедливо рассматривала. Заметив её интерес, Кузьма даже приосанился. В вороте рубашки виднелась густая рыжая поросль, торс немного раздался, потерял гибкость, но вся это основательность хорошо вписывалась в облик рыжего медведя. Наташа задумалась. Если это дневниковый Рыжий, то он, видимо, питался не просто местным жирным молоком, а ел коров целиком. Хотя, может, наконец-то пошёл в папу полуклассического качка и просто перерос подростковую угловатость.
Она отвела взгляд и не очень вежливо добавила:
– Глушь тут, конечно. Для отпуска подходит, а для жизни вряд ли.
Кузьма отреагировал как Вика, искренне обиделся за поселок.
– Вообще не глушь. С тех пор как глава открыл при винодельне комплекс для туристов, к нам из города едут на экскурсию по подвалам и виноградникам. И это только начало!
Наташа равнодушно пожала плечами.
– Интернета нет.
Кузьма бросил взгляд на соседний дом.
– Луку попроси. Он таким занимается. Ноутбук я у него чинил. И в школу он интернет наладил. Это как бы его работа.
Наташа ухмыльнулась. Кузьма, Лука – что за имена? Словно из сказок.
– Его нет.
– Значит, скоро приедет. Попроси. Он тебе по-соседски, бесплатно, сделает.
Наташа видела, что Кузьма мнётся, не хочет уходить, но не знает, о чем говорить. При такой выразительной мужской внешности у него точно не было проблем с досугом. Видимо, она его заинтриговала, как что-то новенькое. Судя по всему, на местных барышнях он уже обкатал свою харизму, поэтому его потянуло на городскую тощую экзотику.
– Попрошу. Ты, случайно, не знаешь, чей индюк?
– Какой индюк?
– Бродит тут один агрессивный индюк и раздает инфаркты.
Кузьма вскинул рыжие брови, оглядел двор за плечом Наташи.
– Индюк, значит? А, кроме индюка, все… обычно?
Наташа сразу же закрылась, словно моллюск захлопнулась в раковине. О своих галлюцинациях и их причинах ей рассказывать не хотелось.
– Обычно.
– Помощь хрупкой девушке не нужна? – вежливо и игриво предложил Кузьма.
Наташа сразу вспомнила о ревизии сарая.
– Нужна. Нашла тут старый велосипед со спущенными камерами. Не знаю, к кому обратиться за помощью. Есть в вашей деревне мастерская?
Кузьма фыркнул.
– Я сам починю. Только инструменты с собой в следующий раз захвачу.
Наташа на несколько секунд задумалась и нехотя кивнула. Велосипед ей не помешает, а Кузьма не вызывал раздражения. Пока только интриговал. Можно сказать, ему повезло, что он рыжий.
– Буду благодарна.
Она сделала шаг назад, показывая, что беседа закончена. Но Кузьма всё ещё стоял, будто ждал приглашения в дом или продолжения разговора. Переступив с ноги на ногу, разочарованно вздохнул.
– Ну ладно, я пошёл. Увидимся позже, – снова замялся, – у велика.
– Пока.
До вечера Наташа снова мастерила украшения и то и дело возвращалась мыслями к почтальону. Это в пятнадцать лет она, как Рыжий, сомневалась в себе и могла распознать симпатию, а сейчас трезво оценивала флирт Кузьмы. Она ему понравилась. Он ей, в принципе, тоже. Яркий мужчина. Но пока она ему доверит только велик, сюда она приехала не за любовными приключениями.
На закате она закончила бусы из турмалина – больше метра чёрных гладких бусин. Подгоняла себя с какой-то мистической уверенностью, что нужно успеть до последнего солнечного луча, и сама же злилась, что в голову лезет такая чушь. Это всё деревня, задурили ей тут голову разной чертовщиной. Она надела бусы на шею, покрасовалась перед зеркалом. На розовом шёлке они смотрелись аппетитно, словно ягоды чёрной смородины. Не зря у неё фамилия такая – Смородина.
Вечер как-то незаметно перешёл в ночь. Стемнело, Наташа включила свет на кухне и снова села за доску для браслетов. Не заметила, как задремала прямо за столом, сложив руки поверх рассыпавшихся бусин. Проснулась от шагов и мужского голоса. Снова кто-то недовольно бурчал и топал. В этот раз она даже слова чётко расслышала: «Нет покоя, ни тут, ни там».
Окинув кухню расфокусированным взглядом, Наташа снова прислушалась. Голос доносился с улицы и звучал ещё чётче. Она неожиданно разозлилась, бешеный индюк, неугомонные голуби и летучие мыши вполне вписывались в антураж Старолисовской, но люди тут были лишние. Людей Наташа не то чтобы не любила, скорее недолюбливала.
Она поднялась и вышла на веранду. Почти минуту смотрела на круглую луну в тёмных оспинах. Словно зачарованная, обошла двор, следуя за голосом. На границе между садом и лесом приостановилась и ойкнула от удивления. За деревьями стоял мужчина. Высокий и какой-то нездешний. В белой рубашке с отложным воротником и щегольских светлых бриджах. Он смотрел на Наташу немного высокомерно и удивленно, будто это он среди ночи увидел в своём доме незнакомку.
Она сделала шаг и снова остановилась.
– Вы кто?
– Это вы кто? – в ответ поинтересовался мужчина. Не дожидаясь ответа, развернулся и скрылся в лесу, словно нырнул в чёрную воду.
Луна и мигание светлячков мало подходили для иллюминации. Но темнота не пугала. Наташа неуверенно приблизилась к дереву, у которого, стоял мужчина. Оглядела пятачок травы. Наверное, надеялась ощутить потусторонний холод, или что там ещё оставляет после себя полтергейст, но следов не было. Только оглушающая тишина. Она неловко хихикнула и потерла глаза. Неужели этот мужчина, как и суслик, плод её больного воображения? Сощурившись, она вгляделась в темноту и с удивлением обнаружила, что ночь не такая уж и плотная. Между деревьев виднелась тропинка, обозначенная зелёными светящими гнилушками, прямо как взлётная полоса огнями. Только линия светящихся точек была не такая чёткая и немного хаотичная. Мерцающая тропинка.
Наташа, не раздумывая, двинулась вперёд. Шла по дорожке, выставив руку и ощупывая пространство.
– Эй! Вы тут?
Лес зашуршал, где-то в глубине встрепенулась птица, но вопрос остался без ответа.
Наташа резко остановилась, едва не шагнув в воду. Зависла в наклоне, размахивая руками и пытаясь удержаться от падения. Выровнявшись, сразу же отступила назад. Вроде ушла недалеко, а умудрилась добраться до реки. Теперь явственно слышался плеск волн и стук лодки о сваи мостков. Вот теперь ей стало немного не по себе. Она могла свалиться в чёрную воду и утонуть, кто знает, что там за омуты на дне? Искать её не стали бы. Ну, может, Мира заволновалась бы, что срок аренды затянулся. Родных Наташа предупредила, что исчезает на лето, и просила не беспокоить звонками. И снова её страх был какой-то смазанный, больше рассудочный. Она понимала, что должно быть страшно, нервничала, но не боялась на самом деле. Потому что страшнее того ужаса, что приходил к ней по ночам, ничего не испытывала.
Наташа прошла вдоль берега и уже хотела повернуть назад, когда заметила, что деревья на другой стороне реки пылают. Точнее, не сами деревья, а что-то за ними. Совершенно точно яркий движущийся свет был пожаром. Ярким и масштабным, но абсолютно бездымным. Ни запахов, ни треска. Только языки пламени, выглядывающие из-за макушек неподвижных и зеленеющих деревьев. Природа затаилась, не реагировала на опасность, будто огня и не существовало, и видела его только Наташа.
Может, это вообще сон?
Наташа постояла в нерешительности. Не могла придумать, звать на помощь или просто вернуться в дом и уже признать наконец, что ей стоит не психолога посетить, а психиатра. А может, лучше ущипнуть себя и проснуться.
Обратно она вернулась так же быстро, только ступила на дорожку, прошла пару метров, как увидела свет, оставленный на веранде. Мерцающая дорожка словно пролегала где-то вне времени, как короткая дорога Миссис Тодд3.
Вернувшись в дом, Наташа сняла бусы. Вот так засыпать, сидя в неудобной позе, ей приходилось нечасто. Когда она спала, бусины впечатались в грудь и руки, теперь оставили следы на коже.
Приняв прохладный душ, она переоделась в ночную сорочку и вышла на веранду. Все-таки хорошо она придумала обустроить тут спальное место. Сегодняшнее полнолуние забелило комнату светом, прогулка, к сожалению, сбила дремотное состояние. Наташа долго глядела в окно на луну. По привычке она откинула несуществующие волосы на подушку, чтобы ночью не путались, и горько усмехнулась. Тут же вспомнила дневник Рыжика, и усмешка превратилась в улыбку. Ненавидит он девушек с короткой стрижкой.
– Нинка-скотинка.
Вместе с ночью пришёл обездвиживающий страх. Как бы Наташа ни гнала его, он возвращался. Вот бы просто нажать кнопку и выключить сознание, а утром открыть глаза и встретить новый день. При солнечном свете этот страх подкрадывался редко, но бывало и такое. К сожалению, с течением времени легче не становилось, хотя Наташа вдохновенно лгала психологу, что он ей помог принять диагноз.
Она и сейчас не верила в слово «ремиссия» и жила скорее по инерции. А ведь вначале думала, что всё это быстро закончится, и она снова вольётся в привычную жизнь. Да она даже планировала полноценно работать между курсами химии. Наивная камчатская девочка.
После операции Наташа не подозревала, что всё только начинается. Прятала голову в песок не просто как страус, а как землеройка. Старалась не читать ничего, связанного с онкологией. Но, как назло, эта информация лилась отовсюду и попадалась в самых неожиданных местах: в ленте, в книгах, в новостях, в случайно подслушанных разговорах. Казалось, все так или иначе столкнулись с этим или пережили потерю. Наташа психовала и бросала смотреть фильм, как только там упоминался рак. А сколько книг закрыла только потому, что у главных героев этому недугу очень уж часто были подвержены родственники! Авторы словно сговорились и принялись косить своих второстепенных персонажей, а иногда и главных.
К сожалению, в очереди к врачу избегать разговоров не получалось. Наташа делала вид, что читает, но не могла сосредоточиться и невольно слушала. Так она и узнала, что на семнадцатый день после первого курса химиотерапии выпадут волосы, а значит, к этому лучше подготовиться заранее. Снимать с головы длинные пряди просто жутко, уж лучше самой обрезать их хотя бы до короткой стрижки. Наташа не могла представить себя с такой причёской. Она всю жизнь ходила с длинными волосами и втайне гордилась ими.
Она до последнего оттягивала этот момент. Когда кожа головы заболела, так сильно, будто вся превратилась в ноющий синяк, Наташа поняла, что дальше тянуть нельзя. Кажется, волосы уже собрались от неё уходить, а потому так болезненно расставались с корнями. Лучше самой их остричь, чем увидеть проплешины, а потом оставить скальп на подушке и забить шевелюрой слив в ванной. Это даже хуже, чем линяющая кошка. Пуходёркой дело не спасти.
Она долго расчёсывала волосы, глядя на себя в зеркало, они уже не блестели, но казались как никогда красивыми. Наташа швырнула расчёску на пол. Почему-то стало стыдно, что ей так жалко волос. Это же волосы! Отрастут в конце концов. Разве об этом нужно переживать? Но именно тот день стал для неё переломным, словно она впервые поняла, какой страшный диагноз ей поставили. Не день операции, не день, когда пришли результаты гистологии, а день вынужденной стрижки. Обычно женщины бегут в парикмахерскую за кардинальными изменениями в надежде на перемены или чтобы их закрепить, у неё же не было выбора. Перемены сами пришли, не спросив, отобрали Никиту, здоровье и волосы.
Она схватила ножницы и отрезала большую прядь у самого виска. Потом, не останавливаясь, кое-как остригла всю голову. Рвано, неаккуратно и безжалостно. Взяла бритву и сбрила всё, что осталось, только потом оглядела себя в зеркало. Каким уродливым и нелепым ей показалось собственное отражение. Шишковатая голова, почему-то торчащие уши, хотя она никогда не была лопоухой. Но с лысой головой они смотрелись несуразно. Если и есть женщины, которым идет такая оригинальная причёска, то это не про нее.
Наташа провела по гладкой прохладной коже головы и печально усмехнулась.
– Хорошо хоть не каре.
На второй курс химиотерапии она поехала в косынке. Врач её не узнала, а медсестра едва не выгнала из кабинета, заявив, что нет такой в списке, понаехали тут со своими болячками, а им теперь лечить. Наташа настолько опешила от такого приветствия, что даже не стала спорить. Молча выслушала едкий поток ругательств, а расплакалась уже позже, в одиночестве. Ей досталось и за то, что она «вырастила» свою опухоль, оказывается, холила её и лелеяла, а теперь припёрлась отнимать драгоценное время у врачей. Хуже откровенного пренебрежения и обвинений в халатности были только отвлеченные беседы врача и медсестры прямо в кабине во время приема, когда за дверью сидела огромная очередь приехавших на химиотерапию. Так Наташа полчаса слушала о том, как шьются ростовые мягкие куклы и как тяжело их упаковывать в коробку, а в следующий раз узнала, как по выкройкам из старых журналов крючком связать кардиган.
Сначала она пыталась спорить, оказалось, что это бессмысленно и всегда приводит к её истерике, врачу же явно доставляло удовольствие унижать, а потом с барского плеча допускать к химии, будто без этой прелюдии пациенты не могли в полной мере осознать, куда попали. Несколько раз при Наташе обсуждали пациентов, которые уже не придут на прием. Не потому, что они вылечились, а потому, что им больше это не надо. С каким-то изощренным цинизмом они рассказывали об умерших от онкологии в присутствии тех, кто боролся за жизнь.
Каждая поездка на химиотерапию была испытанием в первую очередь из-за химиотерапевта. С медсестрами Наташа сразу нашла общий язык – шоколадный. Они и без того делали свою работу хорошо, но так чаще улыбались. Она приезжала с полной сумкой шоколадок и раздавала их направо и налево. Посоветовал это действенное средство двоюродный брат Костя. О диагнозе знали только он и тётя. Родителям Наташа так и не сказала. Не хотела их волновать. Когда-то, четырнадцать лет назад, Наташа вместе с тётей переехала в Краснодарский край из холодного Камчатского, да так и осталась жить на Кубани. С родителями виделась раз в год, сама к ним летала. В тот раз просто пропустила встречу. Планировала выбраться осенью, подлечив нервы и отрастив волосы.
