Татьяна Александровна Аксакова (урожденная Сиверс) (1892–1981) – русская аристократка, дочь статского советника, генеалога и нумизмата Александра Александровича Сиверса. В 1914 году вышла замуж за Бориса Сергеевича Аксакова из рода Аксаковых и взяла фамилию мужа. Она прожила тяжелую жизнь, полную лишений и утрат: счастливое петербургское детство и московская юность сменились в 1935 году арестом и приговором к пяти годам ссылки, которую она отбывала в Саратове; в 1937 году вновь была арестована и приговорена к восьми годам исправительно-трудового лагеря; в 1943-м по болезни – досрочно освобождена и выслана в Вятские Поляны, в Кировской области, где и начала писать свою хронику. В 1957 году была полностью реабилитирована и в 1967 году вернулась в Ленинград. Умерла и похоронена в Ижевске на Южном кладбище, могила утрачена. Ее воспоминания – с конца девятнадцатого века до 60-х годов двадцатого – один из лучших образцов ныне забытого жанра «семейной хроники» и один из лучших мемуаров о том сначала безоблачном, а потом грозовом времени, в котором Татьяне Александровне выпало жить. Вообще судьба «Семейной хроники» несет в себе много непонятного. Она впервые вышла небольшим тиражом в Париже, в издательстве «Atheneum», в 1988 году. В 2005 году – в издательстве «Территория» тиражом в 1000 экз., удивительно маленьким по тем временам. В 2006-м издательство «Индрик» выпустило «Семейные хроники» тиражом еще меньше – 800 экз. Неудивительно, что прочесть эту книгу можно было, только скачав ее из интернета.
Огромное спасибо издательству «Захаров» за переиздание этой прекрасной книги! Читала ее ранее, но только в электронном варианте, а для меня все же электронная книга – не вполне является книгой. Если уж книга хороша, то она должна быть осязаема, чтобы читать и перечитывать любимые моменты, перелистывать странички, ставить в шкафчик вместе с другими книжными сокровищами. Мемуары Татьяны Александровны Сиверс состоят из двух частей – милые воспоминания о докатастрофической жизни дворянской семьи, галерея портретов ярких представителей московского, петербургского и провинциального дворянства, балы и торжества, поездки за границу, усадебные будни. Вторая часть – нескончаемые хождения по мукам, аресты и допросы, ссылки и лагеря, в которых перемалывались и калечились судьбы лучших и самых достойных людей России. Как некое чудо дважды Татьяна Александровна выезжала за границу к родственниками – В Висбаден и во Францию. Здесь бы ей послушать мать и остаться в эмиграции, но она возвращалась, чтобы разделить все горести со своей несчастной и разоренной страной, пройти все круги ада и написать об этом прямо и честно, как было принято в семье Сиверсов. Эти мемуары в одном ряду с «Записками уцелевшего» С. Голицына, «Пятью веками Раевских» С. Раевского, «Воспоминаниями о России» И. Голицыной и другими мемуарами «бывших людей». В них даже зачастую упоминаются одни и те же лица, прослеживаются одни и те же судьбы.
Вниманию всех любителей жанра – отрывок из «Семейной хроники» Татьяны Александровны Аксаковой-Сиверс. Эта книга не требует представлений, вернее, ее представлять бесполезно. Просто открывать в любом месте и погружаться – я бы сказала даже нырять – в эпоху. Дворянская Москва конца XIX века сменяется советскими Калугой и Кировым века XX, а интонация рассказчицы всё та же: спокойный, тихий голос, мягкая улыбка, самоирония и легкая грусть. … Первая неделя моего пребывания в Москве оказалась очень приятна: утром дедушка брал меня с собою, когда ехал в город по делам или бабушкиным поручениям. Прежде всего мы отправлялись в аптеку Феррейна на Никольской. Пока дедушка заказывал лекарства, я сидела в санях, беседовала с кучером Спиридоном и смотрела на шумную, суетливую московскую толпу. С Никольской, мимо бесчисленных церквей и часовен, мы обычно ехали в Столешников переулок, в посудный магазин Бодри за какими-нибудь хозяйственными принадлежностями, оттуда в Охотный ряд за фруктами и возвращались домой, купив по дороге корму для рыб и птиц.
После завтрака я переходила от одного аквариума к другому, накачивая воздух резиновыми баллонами в зеленых шелковых сетках и наблюдая, как золотистые вуалехвосты и телескопы медленно движутся между водорослями, или лежала на большом ковре-медведе в бабушкиной гостиной, читая «Топтыгина» и «Мазая».
В сумерки бабушка, которая никогда не выходила зимой на улицу, опасаясь простуды, начинала хождение по анфиладе комнат для моциона. Вечером в столовой на большом столе раскладывали пасьянсы, в чем я принимала живейшее участие. Бабушка вынимала красивые швейцарские карты, которые затем ложились рядами по законам ее любимых пасьянсов «Капризная дама» и «Министерские дела».
На десятый день столь приятный образ жизни был прерван. Перечитывая вечером в столовой книгу «Дети капитана Гранта», я почувствовала боль в горле. Ночью начался жар и бред: Жак Паганель, лорд Гленарван, новозеландские дикари на пирогах – все это смешалось в какой-то хаос, я кричала «Табу!», словом, заболела скарлатиной.
Болезнь моя протекала благополучно, без осложнений, но все же наделала много хлопот. Пришлось выделить для меня большую комнату в мезонине и пригласить сестру милосердия из общины «Утоли моя печали». В полной изоляции провела я ровно месяц. Моим главным развлечением было смотреть в окно, выходящее на Сивцев Вражек. В дни Рождества и Нового года этот тихий переулок заметно оживлялся. Бабушкина горничная Поля заранее поставила меня в известность, что по законам московского света на первый день праздника ездят с поздравительными визитами только мужчины, а на второй день начинают разъезжать дамы. Так оно и оказалось: 25 декабря и 1 января мимо моего окна мелькали военные шинели, бобровые воротники и даже цилиндры, а на следующий день появились кареты с дамами и барышнями.
Когда я из своего карантинного помещения с интересом смотрела на улицу, я никак не могла предполагать, что совсем близко, на Пречистенском бульваре, в который упирается Сивцев Вражек, живет моя мать, Александра Гастоновна Шереметева, уже прочно вошедшая в то московское общество, которое дефилировало перед моими окнами. Мне потом часто приходило в голову, что, может быть, в те дни она проезжала по Сивцеву Вражку, направляясь с визитом к какой-нибудь баронессе Бистром или Голицыным-Сумским, и не знала, что ее Таня, которую она считала такой далекой и недостижимой, находится тут и смотрит на нее сквозь замерзшие зимние рамы.
Ограничиваюсь здесь лишь беглым упоминанием о моей матери, так как я буду говорить о ней в другом месте, и возвращаюсь в дом Зезивитовых. Пока я болела скарлатиной, дедушка Александр Александрович чуть не умер от первого и очень сильного припадка грудной жабы. Когда я, похудевшая, выросшая и остриженная под машинку, спустилась из своего мезонина, то услышала рассказы об ужасных часах удушья, едва не сведших дедушку в могилу. Однако на этот раз все обошлось благополучно.
О книге Татьяны Александровны пишет автор «Театральной истории» Артур Соломонов:Совершенно уникальную книгу дочитал. История одной семьи, начинается в 1821 году и завершается в 60-е годы двадцатого века! В итоге книга становится историей дворянки, утратившей и титул, и средства к существованию, и прошедшую через все, что предлагал ей 20 век – первую мировую, революцию, ссылки, лагеря, реабилитацию. Дам несколько цитат наугад, чтобы был понятен исторический охват:"Царская семья в то время жила в Петергофе, и мы часто встречали великих княжон." «На лето мы отправлялись на купания в Бретань.»"В начале февраля 1917 года весь Козельск заговорил о «Варфоломеевской ночи», когда все дворяне и буржуи будут уничтожены"."Великий князь периодически должен был отправляться на отметку в ЧК"."В дворянских семьях шли разговоры о том, что неблагородно бежать с тонущего корабля и умирать надо на родной земле"."Зимой 1935-36 года я дважды в месяц вынуждена была отмечаться в НКВД; в остальное время шила платья, плела бисерные цепочки и занималась немецким языком".Женщина, осужденная как «враг народа», рассказывает свой сон: «я вижу, что враги собираются напасть на товарища Сталина, и, рискуя жизнью, кидаюсь и перегрызаю им горло»..... Читать эту книгу, мне кажется, стоит всем, кто интересуется историей и хорошо написанными мемуарами, когда сквозь судьбу одного человека или одной семьи просвечивает судьба страны.