Татьяна Абалова
Тайные хроники герцога Э
– От кого? – помня свою принадлежность к слабому полу, брякнула единственное верное: – От рыцарей?
– От распутниц. За армией всегда тянется обоз с доступными женщинами. Кстати, они поспорили, кто быстрее совратит монаха.
– Спасибо, что предупредил, брат.
– Пожалуйста… – прошептал он в мои губы. Шепот, близость мужского тела, поглаживание ягодиц рукой будили во мне ответное желание. Я тоже провела три года в монастыре и из пятнадцатилетнего подростка превратилась в девушку, которой не чуждо познание неизведанного. Конд красивый парень, и получить первый опыт с ним было бы приятно. На сохранении девственности для неизвестно кого я не заморачивалась.
– У тебя уже был кто–то? – «брат» подмял меня под себя и выцеловывал дорожку на шее.
– Нет. Когда? – я, млея, закрыла глаза. Кто знает, как сложится жизнь? Смерть подкарауливает нас на каждом шагу. Я не фаталист, но обидно было бы погибнуть, не изведав любви, пусть и такой скоропалительной. – А у тебя?
Он, хмыкнув, приподнялся на локтях, чтобы заглянуть в глаза.
– С четырнадцати лет. Регулярно. Можешь представить, как трудно было отказаться от женщин на три года. Мне специально подкладывали любовниц. Я второй после отца претендент на престол. Хотели заранее подсуетиться. Бастард тоже приносит деньги.
– Какой бастард?
– Мой. Если родится.
И тут меня словно кипятком облили. Что я творю? А если на самом деле бастард случится?
– Ты чего напряглась? Я же говорю, я опытный. Успею…
Я только открыла рот, чтобы заставить Конда слезть с меня, как в дверь постучали. Грозно, кулаком. Мой любовник сам скатился с кровати и принялся суетливо одергивать платье. Сделал страшные глаза, чтобы я не лежала, а тоже поднялась и оправила монашескую рясу, которая оказалась задрана чуть ли не до пупа.
– Капюшон, капюшон надвинь на лицо, – прошипел Конд, накидывая на себя мой палантин.
– Да? – просипел, подходя к двери. Вот как у него получается? Только что говорил нормальным голосом. А я и не заметила, когда он перестал хрипеть. – Кто–то хочет беседовать о боге?
Я напрягла горло, пытаясь выдавить из себя такой же скрипучий звук. Потренироваться, прежде чем откроется дверь, не помешало бы.
– Выходи, Дон! – грохнули кулаком еще раз. – Герцог к себе зовет.
– Дон? – шепотом переспросила я.
– Ну не Конд же, – отмахнулся от меня брат и приник к двери. – Дайте только одеться! Кары на вас нет. Ночь–полночь… больного человека…
Но за дверью уже не слушали – тяжелые шаги стихли за поворотом.
– Все, пора прощаться! – Конд притянул меня к себе. – Жаль, что нет времени. Пора и мне, и тебе.
Глава 7
Я вырвалась из объятий и метнулась к столу. Схватила краску, оставленную для черно–белой маски, но бросила ее – как, не видя себя, накраситься ровно? Кинулась к своему узелку, куда сунула зеркальце, но вспомнив, что брат может заметить панталоны, бросила. Застонала, не понимая, что творю и за что браться. Конд остановил меня.
– Ну чего ты?
– Я еще не готова прощаться! Лицо краской не намазано! Да и что говорить герцогу? А главное, как? Он сразу догадается, что я не мужчина. Я не смогу сипеть как ты!
– Успокойся, я все продумал, – Конд взял с подоконника фигурку Святой девы и перевернул ее. В основании оказалось отверстие, заткнутое пробкой. Вытянув ее, брат приказал: – Вдыхай!
Я вдохнула. Горло обожгло горечью.
– Что это? – спросила я тем–самым хриплым голосом.
– Носи с собой. На первое время хватит. В крайнем случае примешь обет молчания. В обители это поощряется. Как наказание за чужие грехи.
Я со слезами на глазах смотрела на Конда, надевающего лямку приготовленной сумы на плечо.
– Давай прощаться? – он посмотрел на меня ласково. Даже с сожалением, что приходится расставаться. Я кивнула и прижалась лбом к его груди.
– Мне страшно, – я уже не обращала внимание на свой странный голос.
– Держись ближе к герцогу. Он в обиду не даст.
Я опять кивнула, погладила ладонями плечи, плотно обтянутые моим платьем. Мелькнула мысль, что настоятельница подобрала одежду так, чтобы она пришлась принцу впору.
– Ну чего ты совсем раскисла? – брат, прикоснувшись к моему подбородку, заставил посмотреть на него. – Хочешь на все наплюем и…
Я ожидала, что он скажет «убежим вместе», отчего просияла раньше времени, но он имел ввиду совсем иное.
– …закончим то, что начали? – его ладонь многообещающе сжала мою грудь. Я дернулась и убрала его руку. Опьянение, вызывающее желание, прошло. – Ну хоть поцелуй меня на прощание.
Поцелуя жалко не было.
– До встречи, Аня.
– До встречи, Ваше Высочество.
Темнота поглотила опального принца, а я, наскоро мазанув краской по лицу, шипя там, где задевала неприятные на ощупь пятна, оставшиеся от волдырей, натянула капюшон и поплелась к главному входу. Все внутри меня замирало.
Веселье в «Хромой утке» было в самом разгаре. Если до того во дворе толклись лишь воины, то теперь тут и там слышались женские голоса. Старясь глядеть вниз, я с трудом пробиралась между разгоряченными выпивкой мужчинами и откровенно кокетничающими красотками. Никто из них не думал сделать хотя бы шаг в сторону, чтобы пропустить меня. С таким пренебрежением к монахам я сталкивалась впервые. Если служители «Святой девы» появлялись в деревне или на ярмарке, то им всегда оказывали уважение. А тут меня пихнули так, что я налетела на страстно целующуюся парочку, и едва не опрокинула ее. Женщина взвизгнула, а воздыхатель схватился за висящий на поясе нож, но увидев тщедушного монаха, руку от оружия убрал.
Я выдохнула с облегчением и, хотя не была виновата, сочла за лучшее извиниться. Но вежливость не помогла: меня развернули и пнули под зад коленом, словно нашкодившую дворняжку, чем вызвали грубый хохот окружающих. Я едва не упала на колени. И сделала неутешительный вывод: Конд как священник совсем не ценился. Он позволял над собой глумиться. Вспомнить хотя бы издевки конюхов, недавний грубый окрик и стук в дверь или этот вот пинок.
Я нашла единственное оправдание, почему принц крови пасовал перед хамами: Конд старался быть тем, кого не кинутся спасать, и по кому не примутся печалиться. Неудачников не жалко, они могут исчезнуть, и все только посмеются над очередной их неудачей. Если моя догадка верна, то стоит поаплодировать до мелочей продуманным действиям братца.
Протолкнувшись, наконец, к входу в здание, я беспомощно огляделась. Куда идти? Налево через зал, где за длинными столами горланили пьянчуги, или направо, где народ предавался азартным играм. Щелкали кости, смачно шлепались на стол карты, кто–то ликовал, а кто–то, проиграв, изрыгал ругательства.
Меня просто оглушил шум, издаваемый любителями бражки и азартных игр, и я никак не могла сообразить, в какой стороне находится спасительный берег. Кто укажет дорогу к ждущему меня герцогу? Спросить – значит, подтвердить, что у монаха с головой не все в порядке. Конд же, как пить дать, бывал в гостях у «великого полководца».
Слава местному богу, расспрашивать не пришлось. Меня выдернули из людского водоворота. За шкирку. Буквально. Рявкнув, кто–то большой и грозный вцепился лапищей в мой капюшон и поволок за поворот, где, как оказалось, находилась лестница, ведущая на второй этаж. Протащив по ней – я едва успевала перебирать ногами, меня зашвырнули в огромную комнату.
– Вот, Ваша Светлость, нашел, – медведь, приволокший меня, не говорил, ревел. – Пялился на игроков.
– Ну что же ты так, Дон? – приятный голос, контрастный тому, что только что представил меня, заставил поискать хозяина глазами.
Покои герцога оказались ужасно захламленными. Мебель не в пример лучше, чем у меня внизу, но какая–то вся раскуроченная, стоящая кое–как, точно ее двигали, намереваясь сменить обстановку, но так и бросили. Дверцы пузатого гардероба распахнуты, огромная кровать в алькове расправлена, подушки навалены горой, и часть из них сползла на пол. Рядом лежали сваленные в кучу доспехи, в стену уткнулись острыми носами пики, а на кресле, завешанным верхней одеждой, покоился красавец–арбалет.
Искусная работа оружейника и совершенная форма арбалета служили упреком хаосу, но тому было глубоко наплевать на изящество конструкции оружия. Хаос буйствовал и ликовал изломанными линиями тканей, обрывками скомканной бумаги и винными пятнами на ковре. За столом, загруженным книгами и рулонами карт, с изящным письменным прибором, которому впору находиться в сокровищнице, а не среди пустых тарелок с объедками и опрокинутыми кубками, восседал герой войны.
Небрежно распахнутая рубаха, открывающая крепкую грудь, короткие, но взлохмаченные волосы, небольшая растительность на нижней части лица, о которой явно заботились, и на удивление трезвый взгляд. Я изучала мужчину, мужчина изучал меня.
Я пыталась сделаться как можно меньше, всей душой желая спрятаться под чертовом капюшоном целиком.
Не удалось. Грохот падающей на пол посуды заставил поднять голову. Их Светлость смахнул тарелки, расчищая место на столе. Старательно, даже как–то скрупулезно, разгладил документы – некоторые из них были сильно смяты, будто кто–то в гневе рвал и метал, и разложил их на столешнице. Герцог полюбовался на свою работу и пальцем подозвал меня.
– Читай.
Черт. Передо мной лежали исписанные рукой Конда «хроники».
«А кто–то, не далее, чем час назад, уверял меня, что герцог не интересуется нашей писаниной. Вот тебе и цветочки».
Я взяла в руки одну из страниц. Пальцы дрожали, но не это смущало меня: трясучку можно списать на раболепие, что вполне в духе образа, созданного моим братцем. Меня удивило содержание, приведшее в плохое настроение командующего армией – написанный высокопарным стилем текст восхвалял «лучезарного и непобедимого» герцога Э. Двух строк хватило, чтобы у меня от патоки слиплись зубы.
Ну и, конечно, сильно удивила суперкороткая фамилия Их Светлости. Так и хотелось переспросить: «Правда, что ли, Э?» Жаль, что не удосужилась узнать у Конда о «боссе» поподробнее. «Дурочка, потратила время на поцелуи и игры в любовников, нет чтобы заняться делом, которое приблизит дом».
– Я не понимаю, что вам не нравится, – промямлила я, беря в руки еще один перл.
Хриплый голос, о котором я сама успела забыть, заставил герцога поморщиться. Ему все во мне не нравилось, я чувствовала это кожей: и согнутая в раболепии спина, и трясущиеся руки, и желание угодить, воспевая его храбрость. Знал бы он, что перед ним девица, опасающаяся обнаружить себя, а потому все больше и больше зарывающаяся под капюшон. А руки трясутся вовсе не от страха – ну, в конце концов, не убьют же меня прямо здесь, а от волнения, что ненароком подведу Конда.
– Ты идеализируешь меня. Напыщенными словами лепишь безупречного героя, каковым я не являюсь, – он недовольно смахнул листы со стола. Те спланировали к остаткам еды и грязным тарелкам, еще больше добавляя беспорядка. – Оглянись вокруг. Что ты видишь?
Я в волнении кусала губы. Ответить прямо, что вижу свинарник? Или в стиле хрониста заявить, что вокруг меня всего лишь деловой беспорядок, обеспечивающий комфорт величайшему из полководцев?
– Ну? Говори.
– Хаос, – прошептала я.
– А у безупречного героя, которого ты описываешь, все лежит по полочкам. Я живой, Дон. Слышишь, живой. И если уж меня заставили терпеть хрониста, то я требую, чтобы ты писал обо мне как о человеке, а не полубоге.
Герцог поднялся и, подойдя к кровати, откинул край одеяла. Под ним обнаружилась чья–то розовая пятка. Определенно женская. Я сглотнула и перевела взгляд на Их Светлость. Он, дождавшись реакции, вернулся ко мне. Взял за плечи и заставил смотреть в глаза.
– Если уж писать о деяниях полководца, то со всеми его промахами и слабостями. Уверяю тебя, историки сами наврут о нашем времени, а я хочу, чтобы остался хоть один источник, из которого узнают, каким я был на самом деле. Понял?
– Да.
– Что–то ты совсем плохо выглядишь, – произнес герцог, вглядываясь в мое лицо. Его открыл съехавший капюшон: полководец был высокого роста, и мне пришлось задрать голову. Я порадовалась, что не послушалась Конда и все–таки намазалась белилами.
– Болею, – сердце от страха, что меня раскусят, стучало как сумасшедшее.
– Иди. Отдыхай. И писульки свои унеси.
Я торопливо собрала шедевры летописи, оставшиеся на столе, и те, что валялись на полу. Не оглядываясь, вылетела наружу. Ух!
Только на лестнице сообразила, что не попрощалась. Наверное, надо было пожелать доброй ночи. Как–нибудь витиевато, в духе монаха Дона. Но вспомнилась розовая пятка, и желание сыпать словами моментально прошло. Герцог и без моих напутствий приятно проведет ночь.
А моя ушла на то, чтобы разобрать записи Конда. Теперь, зная, что Их Светлость все–таки интересуется писаниной хрониста, я старалась заучить характерные особенности почерка брата и то, как НЕ следует писать.
Радовало одно – ни герцог, ни его медведеподобные подручные не раскусили, что произошла подмена. И я вовсе не присваивала успех, мня из себя хорошую актрису, так как все время оставалась сама собой. Я восхищалась Кондом, который, изучив меня по письмам, заранее подготовил зрителей к рокировке.
Утро принесло новые заботы. Раздался рев горна, который явно служил сигналом к чему–то важному. Я заполошно вскочила с лежака, высунула нос за дверь и увидела, как из стойла выводят лошадей.
– Дон, поторопись. Уходим! – окликнул меня кто–то, и я кинулась собирать то немногое, что осталось от Конда. Еще с вечера обнаружила под кроватью ящик, который в случае необходимости легко превращался в походное бюро. Его глубины явили чернильницу, перо, приличную стопку бумаги и мешочек с засушенной кожурой черных орехов. Хорошо, что мне приходилось готовить чернила в монастыре, иначе я опять попала бы впросак. Правда, в крайнем случае я применила бы сажу. Помнится, Басилия разводила ее водой, когда обнаружилось, что в обители закончились запасы приличных чернил.
Двойная седельная сумка, оставленная Кондом, уместила и ящик, и прочие личные вещи. Статуэтку святой девы я сунула в карман, не забыв предварительно нюхнуть «отравляющее вещество», чтобы вернуть себе скрипучий голос. Мои наблюдения показали, что средство действовало недолго, поэтому его необходимо было держать под рукой. Как–то не хотелось объявлять обет молчания, пока не разберусь, что происходит в армии.
Умывшись, я подправила вчерашний макияж. Сегодня рука не тряслась, и границы черного и белого цветов удалось провести четче, да и кожа уже не так сильно зудела. Я начала привыкать к маске. Удовлетворившись отражением в зеркальце, сложила его и склянки с краской в небольшую наплечную суму, предназначающуюся для кошеля и всякой мелочи (Конд и здесь позаботился о сестре), скрутила на затылке дулю и натянула плащ. Глубокий капюшон надежно спрятал лицо от накрапывающего дождя.
Взвалив на плечо свою поклажу, я отправилась к конюшням искать принадлежащую мне лошадь. Рассуждала так: раз у меня имеется седельная сумка, которую, как я знаю, навешивают на ездовую скотину, значит, и боевой конь у меня тоже должен быть.
Делая вид, что чищу сапоги (брат, подлец, поленился), сильно злилась на Конда, который и словом не обмолвился, как зовут лошадку, или хотя бы где та стоит. А вдруг она страдает от голода и жажды, и я покажу себя никчемным хозяином?
– Ты не пошел есть? – меня окликнул вчерашний конюх–нахал. Он дожевывал что–то пахнущее чесноком. – Неужели тоже перепил вчера?
– Я не пью, – пробурчала я. Хотелось добавить «я только ем», но спросить, где кормят, не решилась. Немного подумав, сообразила, что могу убить сразу двух зайцев. – Друг, не кинешь сумку на моего зверя, а я пойду перекушу. Совсем хворь замучила.
Для наглядности несколько раз покашляла. «Друг» скривился, но пожалел убогого монаха и седельную сумку забрал. Ура! Теперь я узнаю своего коня по багажу.
А я поплелась к главному входу постоялого двора: там видела столы, там пахло едой, значит, туда и дорога.
Хмурые воины плотной стеной шли мне навстречу. Никто не собирался уступать дорогу, и вскоре я была оттеснена к стене и, шаркая по ней спиной, упорно пробивалась к желанной еде.
«Столовая» оказалась полупустой. Кухарка и ее подручные собирали посуду, слышался скрип мочала по пустому котлу, а желудок отчаянно сигналил, что я, дура, пропустила завтрак, и теперь мы умрем от голода. То немногое, что дали в монастыре, я умяла еще ночью, когда изучала хроники.
– Скажите, пожалуйста, а еда осталась? – получилось так жалобно, что я возненавидела себя. Кухарка, видимо, тоже. Потому что обернулась и глянула так, будто перед ней стояла нищенка с протянутой рукой, а не больной монах. – У меня есть деньги. Я заплачу.
Последнее женщине понравилось, и улыбка осветила вспотевшее от усердной работы лицо. Опустив стопку грязной посуды на стол, она вытерла руки о фартук и поспешила на кухню. Вскоре передо мной высилась горка свежих оладий. Чуть позже появились крынка молока и плошка с медом.
На требовательно выставленную ладонь легла серебрушка, что вновь вызвало улыбку кухарки. Ну и мою тоже. Я понятия не имела, сколько следует отвалить. Жаль, что в монастыре не приучали к самостоятельной жизни. Я смело могла назвать цену оберега или статуэтки Святой девы, но никак не жаренного пирожка. Кухарка же, получив достойную плату, расщедрилась и добавила краюху горячего хлеба и горшочек сметаны.
И только я полила нежные оладьи струйкой прозрачного меда и сглотнула вызванную запахами слюну, как напротив меня кто–то брякнулся на скамью.
– Ваша Светлость? – мне пришлось подняться, чтобы поклоном приветствовать герцога. Он хоть и выглядел свежим – буйная ночь не оставила на нем следа, взгляд имел недобрый.
– Почему не по уставу?
Я вжала голову в плечи.
– Бойцу полагается с утра каша, – напомнил он, заглядывая в кувшин.
– Так я не боец, – не зная, что еще сказать, развела руками.
– Я, видимо, тоже, – вдруг согласился он и единым махом выпил молоко, за которое заплатила я. Переживая, что подобная участь постигнет и оладьи, я села и придвинула тарелку ближе к себе. Но властная рука нашла равноудаленную от обоих едоков границу – центр стола. Я никогда не ела так быстро.
– Счет двенадцать–восемь, – весело объявил Их Светлость, и совсем не по–герцогски облизал испачканный в меду палец. А он ничего. В смысле дюк Э. Привлекательный. Особенно, если не сводит брови к переносице. Мед тоже оказался вкусным. Правда, сметану попробовать не удалось. Ее весьма лихо употребил полководец. Краюху хлеба он милостиво разделил на две части, и я быстро убрала свою в наплечную суму.
К конюшне мы шли плечом к плечу. Это выражение такое. На самом деле мы шли плечом к подмышке.
– Дон, не отставай, – широкий шаг герцога заставлял семенить.
Конюшня шокировала. Там стояли всего две животины: конь, укрытой попоной с красными львами, и… осел. Чтобы я случайно не ошиблась, последний был помечен моей седельной сумкой. Ну да, а чего я ждала? Ахалтекинского жеребца?
Глава 8
Армия или только ее часть, судить не берусь, уже двинулась строем. За околицей суетился у телег и повозок сопровождающий армию служебный отряд, еще дальше, почти на границе видимости, готовились к отправлению гражданские – вчерашние ночные бабочки. А я, вспомнив розовую пятку, показавшуюся из–под одеяла, призадумалась: неужели и герцог ест из одного котла с остальными? Или ему подают отдельное блюдо в виде какой–то постоянной любовницы?
Пока я забиралась на осла, предмет моих дум взлетел на коня и умчался вдаль, нисколько не переживая, поспеет ли за ним хронист. А я так и тащилась, всего лишь на шаг опережая хозяйственный обоз. Ослик не дергался, не пытался пробиться вперед, а кучер походной кухни как–то уж слишком привычно завел со мной нудную беседу о боге. И я с досадой усвоила, что хронист никогда не ехал рядом с герцогом. Его место здесь. Под хвостом у последнего боевого коня армии. И сегодняшний завтрак с Их Светлостью, породивший иллюзию некой близости, всего лишь маленькая прихоть «дюка Э».
Ну и ничего, ну и правильно. Мне и здесь хорошо. Рядом с кухней сытнее и безопаснее.
Через полдня пути без намека на отдых, когда интерес глазеть на унылую панораму проплывающих мимо полей иссяк, а отбитая задница ныла, я уже радовалась, что хронист едет не во главе армии. Я тихо перебралась на облучок походной кухни, и только поглядывала, не отвязался ли ослик, переживая больше за свои пожитки, чем за него. Капюшон давно болтался на плечах, духота после дождя заставляла забыть о мерах предосторожности, благо, никто не воскликнул «Караул, подмена!».
– Расскажите мне о герцоге. Какой он? И почему у него такое странное имя?
Ферд – пожилой кучер, оказавшийся истопником, ответственным за горячую воду и отопление походного шатра, если герцог вдруг прикажет разбить лагерь, с готовностью откликнулся.
– Ну вот, отмер! А то все три дня бычился, разговаривать с нами брезговал, – истопник с довольным выражением лица огладил пышные усы.
Бычился? Что это? Гонор принца, не желающего опуститься до общения с чернью, или желание оставить невспаханное поле исследований для меня? Немного поразмыслив, утвердилась в последнем. Странное поведение хрониста определенно вызвало бы недоумение, если бы тот принялся задавать одни и те же вопросы по второму кругу. Ай да Конд!
– Я не брезговал. Плохо мне было. В горле словно колючки засели, – просипела я, старательно следя за окончаниями глаголов. Боялась выдать, что я девчонка. – Ни говорить, ни сглатывать.
– А все от того, что плащ у тебя худой, – откликнулась одна из кухарок. Дородная, краснощекая, отличающаяся яркой, но слегка переспевшей красотой. – Плохо вас в ордене одевают. А еще под дождь на переходе попали. Предлагала же одежку у огня развесить. Но как же! Гордые! Хоть и нищие. Прошли мимо меня, точно я невидимый призрак.
– Разве к тебе обращались, Волюшка? – кучер развернулся всем телом. Уж очень ему хотелось поговорить, а тут слова не давали вставить. – Нет? Вот и молчи. Дай мужикам пообщаться.
– Ой, мужики! – хохотнула девица, присоединившаяся к кухаркам из «гражданского» обоза. – Один – мальчишка неопытный, второй – забывший, когда в последний раз бабу по–настоящему тискал.
– Гоната, уймись! Рот бы тебе поганый зашить, – кучер сплюнул, а я обернулась посмотреть на девушку – возможно одну из тех, о ком говорил Конд. Он же предупреждал о споре по соблазнению монаха?
– Рот зашить? Без работы меня оставить хочешь? – Гоната с вызовем вздернула аккуратный носик. Симпатичная, если бы не слой косметики, которую не смыла с вечера. – Приди еще ко мне со своим «давай по быстрому».
– Не слушай ее, – кучер пихнул меня плечом, – мы с тобой лучше о герцоге поговорим. А бабы пошумят и успокоятся.
Я придвинулась ближе к Ферду, чтобы не пропустить ни слова. «Бабы» же разошлись не на шутку, уже по сотому разу обыгрывая ехидные слова Гонаты и обсмеивая сексуальные пристрастия чуть ли ни каждого воина славной армии герцога Э. Какие времена, такие и нравы. Да.
– Значит так, герцог у нас человек неплохой, – истопник придал своим словам вес, в очередной раз огладив усы. Делал он это основательно, неторопливо, поводя большим и указательным пальцами от носа до самого подбородка, что лишь на мгновение успокаивало буйную поросль. Но усы никак не хотели подчиняться и вновь топорщились, из–за чего истопник делался похожим на моржа. – Можно даже сказать, хозяин у нас хороший. Пусть он из рода узурпатора, отнявшего власть у нашего короля, но правильный. Кто из рыцарей безропотно пошел бы биться с тварями, от войны с которыми нет никакой выгоды, кроме боли и смерти? Герцогу бы уехать на Восток, где несметные богатства сами в руки текут – князьки сдают свои дворцы без боя, но он упорно выполняет грязную работу здесь. Брат велел защищать Рогуверд от всякой мерзопакостной дряни, вот Их Светлость и защищает.
– А кто брат нашего герцога? – о тварях расспрашивать не решилась, хотя было интересно узнать, как они выглядят и чем опасны. Но вдруг за те три дня, что Конд числился хронистом, с монстрами уже бились?
– Как кто? Сам император. По всем законам к нашему герцогу следовало бы обращаться «Ваше Высочество», поскольку он королевских кровей, но герцог не важничает. Сказал: «Светлость я» и на этом все.
– Понятно, – кивнула я, усваивая новую информацию: Конд засунул меня в самую гущу врага. Кто поручится, что вчера меня пнул под зад не убийца прежнего короля?
– И не вздумай ничего плохого об императоре сказать. Вмиг головы лишишься. Из местных здесь только мы, да вот еще блудницы, – кучер кивнул на веселящуюся с товарками Гонату, – остальные сплошь чужаки. Они и с тобой обращаются как с вошью только потому, что все мы для них низшие. А они, стало быть, высшие.
Кучер опять сплюнул.
– Теперь понятно, кого нужно держаться.
– Вот и держись.
Вскоре обоз ненадолго остановился. Было велено «оправиться». Вот тут я запаниковала. Редкие кустики и лишь где–то на горизонте лес. Не бежать же до него, чтобы не выдать себя?
Пришлось доверительно обратиться к Ферду.
– Мне бы клочок бумаги, чтобы подтереться после того как… Ну, вы понимаете… – только так я могла объяснить, почему не поливаю кусты стоя.
– А лопухи–то на что? – сверкнул искрами смеха в глазах истопник. – Чудные вы летописцы. Надо же! Удумал! Дорогую вещь на задницу изводить. Глиной не хочешь подтираться, так пучок травы сорви.
С непривычки я долго провозилась с завязками семейных трусов. Злилась, ненавидя ветер, который бросал выбившиеся из дули пряди в лицо и так некстати задирал монашеский балахон, но «облегчившись», вновь сочла мир прекрасным.
– Ты спрашивал насчет фамилии, – как только обоз тронулся, Ферд вернулся к прерванной беседе, – так это прихоть самого герцога. Он человек военный, а потому промедление в бою может стоить жизни, а попробуй отрапортуй, применив все эти «Ваши Светлости» да герцог Эжбер–межбер–бог–весть–что. Прости, герцогского имени ни запомнить, ни произнести не смогу. Да и не пытался. Мне по секрету его любовница выболтала, чтобы я, значит, в благодарность ушат горячей воды для нее натаскал. Купаться Иллиса изволила.
– А кто она такая, Иллиса?
– Принцесса заморская. Никчемная, капризная. Спрашивал я одного рыцаря, откуда взялась, так он сплюнул. Сказал, королевство ее такое же никчемное, разорившееся еще до войны. А гонору–то! Благо хоть красивая. Все при ней. А что еще мужику надо? Ее в подарок императору преподнесли, а уж он брату спихнул. Вон, видишь, карета черная с сундуками на крыше? Ее. Ох и ревнивая сучка! Она всех служанок, что герцога в порядке содержали, выгнала. Пусть, мол, одни мужики в услужении останутся. А тут армия. Кто из солдат пойдет из–под принцесски судно выносить? А местных близко к герцогу не подпустят. Кровавый след за ним стелется, много у кого в мыслях месть бьется.
– Да уж, – прошептала я. Подняла глаза к небу. Солнце пряталось за облаками, а на горизонте скапливались тучи. Дождь будет.
– Чего тоскуешь?
– Вот как писать о подвигах армии, если за спиной у нее не только твари, но и наши соотечественники? – для себя я уже решила, что буду записывать все, что услышу и увижу, без прикрас.
– Соотечественники! Ох, как мудрено выражаешься! Сразу видно – хронист. Народ мы, – истопник опять огладил усы.
– Скажите, а герцог не боится, что народ начнет мстить? Ну, например, в наших же силах в кашу слабительного подсыпать? Вы же наверняка знакомы с понятием «партизанская война»? Это когда народ оказывает тайное сопротивление оккупантам. Я чисто теоретически рассуждаю, – я испугалась, что завела опасный разговор. Не хватало еще за подстрекателя сойти. – Мне для хроник надо, чтобы показать отношение местных к армии. Герцог сказал честно писать.
– Ну если только для хроник, – истопник обмяк. Лишь заслышав мои крамольные речи, он весь подобрался, натянулся, словно готовая лопнуть струна. – Мы сегодня им яда в кашу, а завтра твари нас съедят. Нет, я погодил бы сопротивляться. Пусть сначала всю нечисть изведут, а потом уж…
Я кивнула, показывая тем, что согласна с Фердом.
Да, трудно будет Конду без поддержки соотечественников. Вон они как рассуждают – оккупант их от тварей защищает. А то, что твари неистребимы, пока не закроется портал в родной мир императора, никому неизвестно. Карусель с латанием дыр никогда не закончится.
Я вздохнула и, опершись спиной об огромный самовар, громыхающий крышкой при каждом подскакивании повозки, уставилась в небо. Пришло время подумать о моем отношении к расстановке сил в империи. Честно говоря, и герцог Э со своим братом–узурпатором мне не родные, и обе ветви рода Корви. Читала я, что прежние короли Рогуведа тоже не отличались добрым нравом. Не раз шли войной на соседей. Да и вассалам доставалось ничуть не меньше. Как только кто поднимался, приобретал вес и собственное мнение, моментально попадал в опалу. В лучшем случае лишался всего имущества, в худшем – головы. Деньги и золото шли в королевскую казну. И отец Конда – советник короля, был скор на руку. Ему до сих пор не простили расправы над голодными бунтом. Не открыл закрома, чтобы хоть как–то облегчить участь землепашцев после трехлетней засухи, а нагнал армию и оттеснил бунтовщиков в пустыню. Там уже она сама расправилась с неугодными.
Не знаю, каким правителем будет Конд, но я на его стороне не только потому, что имею прямой интерес. За годы обмена письмами родилась симпатия, которая вполне могла перерасти в любовь. Я закрыла глаза, представив лицо принца. Его губы. Глаза. И руки, сжимающие мою грудь. Внизу живота сделалось тепло.
***
Ехали мы долго, лениво перекидывались словами. Разговоры то стихали, то возобновлялись с новой силой. Я даже успела вздремнуть, благо Ферд не дернулся, когда моя голова упала на его плечо. Большое, мягкое, удобное.
– Проснулся? – истопник широко улыбнулся. Я с удовольствием потянулась. Спрыгнула с телеги, пошла рядом, чтобы размяться. – Слышал, новый кроволак объявился в Зохане?
Ферд рад был поболтать, а я споткнулась на ровном месте. Схватилась за край повозки. «Боже, что еще за кроволак?!» Тряхнула головой, прогоняя последние лоскуты сна.
– Ну сколько можно, Ферд? – подала голос армейская кухарка – совсем не та женщина, что потчевала меня оладьями. Та, как рассказали, была женой хозяина «Хромой утки», поэтому и не дала мне полагающейся по уставу каши, а нажарила оладьи. – Талдычишь одно и то же по десятому кругу.
– Цыц, Шаманта, человек ни сном, ни духом.
– Ой ли? Дон с нами третий день, а ты уже неделю рассказываешь о кроволаке всем, у кого на голове есть уши, – Шаманта – высокая и худая женщина совсем не оправдывала звание главной кухарки. Невзрачная внешность еще больше подчеркивалась туго завязанным на голове платком, не оставляющим надежды угадать не только цвет волос, но и их наличие. Ей бы не такую серую одежду да немного косметики на лице…
