Татьяна Абалова
Станцуй со мной танго
– Ну, хватит! – тетя Саша сдернула джинсы у лежащего на животе Леньки и всадила в ягодицу иглу. – Целоваться уже умеешь, наслышана. Так и веди себя, как мужик, а не романтический хлюпик. Тоже мне, Ромео. Встал, умылся, поел, придумал план и решил все свои проблемы. За соседей не переживай, мы с маманей уже всех навестили.
Мама сдула кудряшку со вспотевшего лба.
– Тетя Саша пригрозила баб Нюре трепанацией черепа, если хоть раз рот откроет.
– Да я всего лишь скальпель ей показала.
– Ага, чиркнув у самого горла.
– У своего же, не у ее.
– Еще бы топором махать начала…
– Таня не отвечает на звонки… – язык стал ватным.
– Так напиши, – тетя Саша зачем-то посмотрела его зрачки, сдвинув пальцами веки. – Дубровского проходил? Вот тебе образчик мужчины.
– Там все плохо закончилось.
– А ты сделай свою версию, – мама стащила с ног сына носки, которые он не снимал, наверное, все три дня.
– Не трогай его, пусть поспит.
Планы не пригодились. От смилостивившегося сторожа Леня узнал, что Таню увезли в тот же день. Куда – неизвестно.
Два летних месяца Леонид провел на даче у деда. Мама и тетя Саша наезжали туда по выходным, принося полные сумки городских вкусностей.
– Как он?
– Нормально. Что с ним, кобелем, сделается, – дед прятал улыбку в усы.
Леня считал дни до школы, готовил нужные слова, часами разговаривал сам с собой, но когда увидел Таню, онемел: она стала на полголовы выше его. Прошла мимо, словно он превратился в невидимку.
Передал записку, где на белом клочке бумаги жирно нарисовал вопросительный знак. Ответ получил через Танину одноклассницу.
– Не ходи за ней. Татьяне не разрешают дружить с плохими мальчиками.
Глава 4. Губит людей не пиво
Лифт, спустивший своего пассажира на подземную стоянку, пришел одновременно со служебным, на котором приехал помощник директора Марк Дриз. По возрасту он был ровесником Леонида, но во всем остальном – полной его противоположностью. Укороченное пальто и брюки до щиколотки делали субтильную фигуру Марка еще более тонкой. Светлые волосы, выбритые у висков, были тщательно уложены. Из-под косой челки на мир с невинностью олененка Бэмби смотрели голубые глаза. Сложенные в ироничную улыбку губы и длинные пальцы, которые, как догадывались многие, умели нечто эдакое творить с женщинами, заставляли слабый пол сдаваться по первому требованию, стоило Марку с каким-нибудь документом появиться в дверях. У дам возраста «баба-ягодка» при виде эльфа просыпался материнский инстинкт: им хотелось прижать светлую голову к большой (или маленькой, смотря в какой отдел попадет) груди, что позволяло помощнику легко и быстро решить тот вопрос, на котором Скворцов с его прямолинейным директорским напором пробуксовывал.
Верно подметила заведующая лабораторией Агута Марина Станиславовна, когда описывала Глафире столь непохожих мужчин, как директор и его помощник: Скворцов – это мощный внедорожник, а Дриз – юркий велосипед, который проскочит там, где и танки не пройдут. «Правда, велосипед тот с новомодными блестящими рамами, а у внедорожника вместо резины шипы, которые любого зазевавшегося размолотят в фарш».
– Не хотела бы я быть сбита таким внедорожником, – заметила тогда Глаша, оценивая и директорские широкие плечи, и уверенную поступь, и взгляд, вычленяющий самое важное, но пропускающий такие мелочи, как новенькая «химичка» в белом халате с бейджиком на нагрудном кармане. Зато Дриз не прошел мимо – наклонившись следом за боссом к микроскопу, успел шепнуть в порозовевшее ушко Глафиры: «Классные духи».
Если сердце женщины, находящейся в поле зрения рабочего тандема «директор и его помощник», не разбивал уверенный и спокойный Леонид, то дело с блеском (той самой велосипедной рамы) завершал Марк. Те два года, когда Скворцова скрутила любовь к модели, за обоих отдувался Дриз.
Известие об аварии, в которой директор получил травму спины, опечалило заводской коллектив, правда, последующее сообщение, что босс стал одинок, поскольку моделька сбежала, дало надежду женской части и эту темноволосую голову прижать к большой или малой груди, смотря на какую тот положит глаз. И никого не смущала разница в возрасте или семейный статус – всем хотелось приголубить «несчастного босса».
Однако несчастный не торопился пользоваться добросердечностью коллектива. После аварии он вообще не появлялся на заводе, офисные дела решались через Марка и главного бухгалтера. А когда Леонид показался, все без исключения отметили, что домашняя отсидка пошла ему на пользу – он посвежел-постройнел, и в его глазах появился тот азартный блеск, который помнили только старожилы.
– Садись за руль, – скомандовал Скворцов, направляясь к своей машине.
– Но тут же рядом…
Букет в руках помощника напомнил, что нужно поздравить очередную именинницу.
– Я выпил. Заскочим на минуту, потом отвезешь меня на Петипа. Еще раз напомни, как зовут новенькую?
– Не такая уже она и новенькая, – укладывая букет на сиденье, пробурчал Марк, понимая, что надежды повеселиться на дне рождения тают с каждой минутой. Сначала Петипа, потом подожди пару часов, потом давай заскочим поужинать. – Глафира Степановна почти год замом работает.
Вновь услышав старомодное имя, Леонид представил «химичку» как старую деву в очках с толстыми линзами и родинкой на подбородке, из которой растут волосы.
Выезд из гаража загородила красная машина, которую Леонид безошибочно узнал.
– Откладывается Петипа, – сказал он Марку, распахивая дверь внедорожника. – Ты сам поздравь Глафиру Степановну. Ах, да, вот конверт.
И не оглядываясь, пошел вперед. Привычно открыл дверь и сел в Ягуар, который когда-то на стадии цветочно-романтичных отношений подарил Ольге. Тот резко тронулся с места, словно боялся, что пассажир передумает.
Марк выдохнул и улыбнулся сам себе.
– Ну что, Глаша? Погуляем?
***
В кафе веселье шло по-цыгански безудержно. Песни и пляски исполнялись с усердием агитбригад, в кои при Союзе входила добрая половина коллектива. Пенсионеров и приближенных к ним по возрасту работников Леонид жаловал, поскольку это те самые специалисты, которые с умом пережили девяностые. «Антикризисная команда» не раз выручала его. Когда Ленька, еще учась на втором курсе политеха, узнал, что стал наследником большого хозяйства, именно они подставили ему плечо и не дали наделать глупых ошибок.
– Как же я люблю все это! – Марк широко развел руки и вдохнул пьяный воздух. Поискал глазами именинницу, чье красное платье еще с утра разглядел под белым халатом, и широко ей улыбнулся. – Иди сюда красавица! Целовать буду!
Та со смехом подлетела и попала в тесные объятия, отяжеленные букетом роз.
– А где директор? – поинтересовалась словно невзначай.
– Тебе меня не хватит?
– Не выгоден ты мне один, – со вздохом ответила Глаша. – Так бы я в два раза больше поцелуев отхватила.
***
Огни фонарей за окном сливались в одну линию.
Светофор тревожно переключал свет.
Красный резал глаза.
– Куда мы едем? – Леонид, наконец, прервал затянувшееся молчание.
Ольга ответила не сразу.
– Домой.
– К кому?
– К нам.
– Нас уже нет.
Остановилась у его подъезда. Открыла дверь, впустив холодный осенний воздух.
– Нужно поговорить, – зябко подтянула к лицу ворот меховой шубки. Тоже его подарок.
В лифте ехали молча.
Ольга переступила порог, втянула носом воздух, находя в нем запахи свежего ремонта и дорогой мебели.
– Красиво.
Села на диван, как умела только она – словно в нескольких метрах от нее застыл фотограф. Погладила узкой ладонью белую кожу обшивки, небрежно скинула лодочки и подтянула ноги к подбородку, оплетя их ухоженными руками.
Леонид помнил, как любил гладить эти узкие коленки, проводить рукой по точеным икрам, целовать каждый палец, слыша вздох-стон, полный предвкушения.
Ольга, понимая, что все еще волнует бывшего любовника, откинулась на подушку и призывно посмотрела.
– Чего хотела? – Леонид стоял напротив дивана, засунув руки в карманы. Пиджак был сброшен на кресло.
– А ты стал жестче, – поднялась, понимая, что прежние уловки не работают. Не получив ответа, поинтересовалась: – Как твоя спина? – и, не дав открыть рот, быстро заговорила. Видимо заранее готовила оправдание. – Ты прости, что так все получилось. Знаешь, как я запаниковала? Ведь я даже женой твоей не была, а потому, как вдова ничего не получила бы. А твоя мама…
– Чего ты хочешь?
– Опять быть вместе. Мы же хорошо жили, помнишь?
– Нет, – Леонид со скукой в глазах посмотрел в темное окно, где отражалась напряженная фигура его бывшей любовницы. Почти жены. – Уходи.
– Ну почему? Я же вижу, что ты еще любишь меня. И я…
– Я едва сдерживаюсь, чтобы не выкинуть тебя с двадцатого этажа.
– Но…
– Считаю до трех. Раз.
На три хлопнула входная дверь.
– Сука.
***
– Сука, сука, сука!
Почти час он метался по квартире, как по клетке. Наливая коньяк, уронил бутылку, разбил пузатый фужер. В баре на глаза попалась водка. Снял пробку и глотнул прямо из горлышка. Обжегшись, закашлялся.
– Сука.
В очередной раз стукнувшись о стену, понял, что ему не хватает места. Двести квадратов квартиры были тесны, как школьный пиджак в конце учебного года.
Чтобы потушить бушующий в нем огонь, он нуждался в свободе, холодном воздухе и… женщине.
Милонга? Нет. Туда не пойдет. Там пьяному делать нечего.
Выскакивая из подъезда, на ходу запахивая пальто, прокричал, махая рукой проезжающей машине:
– Такси!
В кафе гремела музыка, слышался смех и вой Марка, который перехватив микрофон у начальника цеха, пытался петь «Как упоительны в России вечера».
Леонид, швырнув пальто в руки изумленной гардеробщице, никогда не видевшей директора завода в таком состоянии, обернулся через плечо, провожая глазами женщину в красном.
«Женщина в красном, помоги несчастным…»
– Куда? Там женский туалет! – встрепенулась гардеробщица, и даже открыла перекладину, чтобы кинуться следом, но вовремя рассудила, что начальству видней, и вновь вернулась к своему вязанию.
«Женщина в синем, пойдем, покеросиним…»
Она красила губы. Невероятно красивые, чувственные. Будь Леонид потрезвей, различил бы и ясные глаза, умело подкрашенные тушью, и красиво уложенные волосы, но он видел лишь красные губы. Ну и платье, которое обтягивало круглую попу.
Незнакомка не успела оглянуться, как была прижата к стене. Тюбик с красной помадой с шумом покатился по кафельному полу.
«Боже, все повторяется!» – только и успела подумать Глаша, когда ее губы смял поцелуй.
Она хоть и нахлебалась до макушки шампанским, что заботливо подливал Марк, имея виды на продолжение банкета, директора узнала сразу и по пьяной глупости решила, что он пришел поздравить ее с днем рождения и подарить тот самый поцелуй, каким одаривал всех именинниц, вручая им конверты с деньгами. Даже вахтерша баба Катя, хихикая в кулачок, поделилась, что поцелуй Леонида Сергеевича, ох, как хорош. Пенсионерка по такому случаю даже заказала к юбилею новую вставную челюсть. «Врала, наверное», – пронеслось в голове, когда язык директора ворвался в рот.
«Наверное, я нарушаю регламент», – засомневалась Глаша, самозабвенно отвечая на поцелуй, и попыталась остановить натиск поздравителя, оттолкнув его. Он не позволил. Перехватил сначала одну руку, потом, когда Глафира вспомнила, что их две, вторую.
«Боже, какая привычная поза! – еще раз успела подумать Глазунова, когда обе ее руки впечатались над ее головой в стену, а тяжелое мужское тело заставило развести ноги. – Только третьеклашек не хватает».
Почувствовав холод кафеля на ягодицах, поняла, что узкое платье задралось до пупка и до «тех красивых ямочек на копчике», и теперь она, Глафира Степановна, должно быть, светит колготками, под которыми ничего нет. Тонкий трикотаж платья не позволил надеть трусы.
«Но кто же знал, что на моей попе окажется рука Скворцова?» – сняла с себя все обвинения Глазунова.
Виновник беспорядка в Глашином белье между тем пытался потрогать сокровенное, но никак не мог сообразить, что же ему мешает.
«Какие хорошие колготки. Надо бы купить еще парочку», – хозяйственная часть Глаши продолжала работать, несмотря на хмельное состояние.
– Простите, а у вас есть презерватив? – решила поинтересоваться она, прежде чем позволить рвать колготки. «Незачем зря добро портить».
Директор что-то промычал и перестал двигаться. Он просто лежал на ней, придавив к стене.
«Я как препарированная лягушка», – вспомнив занятия по биологии, хмыкнула Глазунова и встретилась с большими глазами Марка.
– О, привет! – сказала ему Глаша и мило улыбнулась. – А я тут все-таки отхватила свой поцелуй.
***
Леонид проснулся, когда на улице еще не светили фонари. В окно стучался и сыпал ледяной крупкой ветер. Осень сопротивлялась зиме дождливыми днями, но та упорно отвоевывала позиции и превращала лужи в катки.
Под одеялом было тепло, но как-то неуютно. В чем состоит это неудобство, Леонид понял, стоило ему потянуть за край пододеяльника: брюки, носки и даже туфли ночевали вместе со своим хозяином. И только рубашка валялась на полу, раскинув рукава, словно она чайка, готовая взлететь.
Стон вырвался из груди Леонида. Ладонь закрыла бесстыжие глаза.
Директор завода «Стройдом» все вспомнил. И ярость, обуявшую после встречи с Ольгой, и желание развеяться, и женские губы, что приманили, словно мотылька на свет лампы.
Скворцов вспомнил все, кроме лица женщины и момента расставания.
– Я трахнул ее или нет?
Нет худшего состояния, когда невозможно понять, получил ты удовольствие или обломилось.
И у женщины не спросишь. Во-первых, нужно еще выяснить, кто она такая, а во-вторых, может и такое случиться, что «потерпевшая» (если контакт все-таки состоялся) уже сидит в полиции и пишет на насильника заявление. Неизвестно на что нарвешься.
Надо бы действовать аккуратно.
«Угу. Я так умею, – Леониду было бы смешно, если бы не мерзкая жаба, которая сидела во рту и просила пить. – И вообще, как я попал домой?»
Батарейка сотового, лежащего тут же, в кармане брюк, сдохла, а потому Скворцову пришлось подняться и, превозмогая похмельный синдром, тянущий распластаться на полу, плестись по квартире в поисках трубки городского телефона. Путь «болящего», словно хлебные крошки Ганзеля и Гретель, усеивали брошенные вещи – галстук, туфли и носки, которые, по-хорошему, нужно было снять еще вчера.
Трубка нашлась на кухне. Там же, где лежала бутылка с ледяной минералкой – в холодильнике. Леонид, отпивая по глоточку, посмотрел историю и узнал, что перед сном звонил двум абонентам: Марку и… Ольге. С Дризом разговор был короткий, всего семь секунд, а вот с Ольгой…
– Я не буду думать об этом в свой единственный выходной день. Не хочу его портить.
Марк ответил со второго звонка.
– Босс, сейчас всего шесть утра. Мы расстались совсем недавно.
– Кончай скулить. Коротко и ясно, к кому я вчера залез в трусы?
Дриз напряг память. «У Глафиры трусов точно не было. Одни колготки. Но не про них сейчас спрашивает Скворцов. Раз сказано отвечать коротко и ясно, так и сделаем».
– Никак нет, – рявкнул в трубку, заставив Леонида поморщиться. – В трусы вы ни к кому не лазили.
– Уф, – выдохнули с той стороны. Но тут же голос окрасился ноткой… нет, нотищей беспокойства. – А почему у меня ширинка расстегнута?
– Ну, босс, вам видней, – хмыкнул Марк. – Отлить, может, ходили.
«Мог. Резонно. Засчитывается», – немного успокоился Леонид. И помолчав, дал команду: – К десяти утра составить список всех женщин, пришедших в кафе в красном.
– Босс, но воскресенье…
– И желательно подтвердить фото.
Глава 5. Семья в беде не бросит
– Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,
Только утро замаячит у ворот…
– Мама, опять ты со своими революционными песнями! Сегодня же выходной! – Глафира еле разлепила глаза, но увидев улыбающуюся, румяную после холода маму, которая двигала по полу явно тяжелую коробку, перевязанную бечевкой, устыдилась. Ее пришли поздравлять, а она капризничает.
– Гладя, дорогая! Мы с папой тут подумали и решили подарить тебе столовый сервиз, который привезли из Польши.
Мама забыла уточнить, что в братскую страну они ездили еще до перестройки.
– Ты же помнишь его? Белый такой, с бумбушечкой в виде розочки на супнице, – Анастасия Кирилловна искала бурную радость на лице дочери. Пришлось изобразить.
– Правда?! Тот самый?! – Глаша спустила ноги с кровати, но вспомнив, что спала голая, на этом и ограничилась. – Вот здорово! Спасибо!
Потянула к маме руки, та суетливо обошла коробку и крепко обняла дочь.
– Расти красивой, умной, слушайся родителей.
– А где папа?
– Побежал цветы покупать. Мы забыли.
– Ну зачем, мам. Такая погода.
– Ему полезно. А то, как вышел в отставку, диван продавил, – и, заметив черные круги под глазами дочери, тихо спросила: – Как ты? Все еще переживаешь?
– Ой, мамочки… – Глаша прижала пальцы ко рту, вспомнив, что творила вчера в кафе. Губы болели. Надежда, что туалетная возня с директором приснилась, мгновенно испарилась.
– Доченька, моя милая доченька, – мама обняла и покачала, как будто пыталась убаюкать неразумное дитя. – Зачем было разводиться, если все еще любишь? Мало ли что люди болтают. Если бы я всему верила, ты бы на свет не появилась.
– Мам, ты о чем? О разводе с Глебом? – Глаша погладила маму по спине. Локон, выбившийся из прически, щекотал нос. От одежды пахло корвалолом и сдобой, которая наверняка дожидалась праздничного чаепития на кухне. – Тут все просто: историю об его измене мы придумали, чтобы нас развели. Мы с Глебом монету бросали. Если бы выпала решка – я была бы изменщицей, а так вся слава досталась орлу.
– Тебе бы все шутить, я по глазам вижу, что маешься… – мама провела ладонью по щеке, словно пыталась стереть печаль с лица своей Глади. – Ночами не спишь.
– Ты права мама, маюсь, – Глаша стыдливо опустила глаза. Пальцы теребили кружево пододеяльника. – Только маюсь не от разлуки с Глебом. Там давно все кончено, года три как. Меня просто штамп в паспорте устраивал, а Глебу было все равно.
– Но ведь так любили друг друга. Еще со школы.
– Мам, то, наверное, не любовь была, а страсть. Перегорело все, стало рутиной. У него соревнования, полугодовалые сборы, а у меня институт. Встречались – радовались, расставались – радовались…
«Потому что нельзя все время занимать сексом, нужно еще и разговаривать», – хотела добавить Глаша, но постеснялась.
– Я, как не пыталась полюбить баскетбол, так и не полюбила.
– Ребеночка бы вам…
– Чтобы склеить то, что не клеилось? Не надо, мама. Я ребеночка от другого хочу.
– От кого это наша Гладя ребеночка хочет? – вошел папа с большим букетом цветов. В комнате сразу стало тесно.
Степан – глава семьи Глазуновых полез целоваться.
– Папка, ты холодный!
– Выйди, выйди, дай дочери одеться! – Анастасия Кирилловна вытолкала мужа за дверь. Глаша потянула со спинки кровати теплый халат, накинула на себя, полезла в шкаф, откуда вытащила трусы.
– Ну-ка, признавайся, – зашептала мама, заметив на бедре дочери синяк, – от кого хочешь ребенка?
– Мам, я только мечтаю, – Глаша торопливо скручивала волосы. – Там еще ничего толком нет. Он может и имя мое не вспомнит, а мы тут сейчас нафантазируем.
– Как это имя не вспомнит? – папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. – Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.
– Гладька, глупая ты у нас, – мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.
Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».
Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.
Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.
Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», – Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.
«Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»
Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».
Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.
– Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…
Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.
– Ну, понимаешь… – Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. – Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения… А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…
«Унижения…»
Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.
– Прости ее, прости, – умоляла Кислицына-старшая.
– Мама, не надо, – хватала за рукав матери Софья.
– Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…
– Нет, – ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.
– Я же говорила тебе! Говорила! Она не простит! – крик Софьи и рыдание ее матери окончательно лишили сил. Глаша сползла по двери на пол и, отгораживаясь от всего мира, уткнулась в колени. Ее трясло. Потом навалившаяся темнота скрутила тело в истерике.
– А нужно было? – папа положил большую ладонь на руку Глаши.
– Тогда я хотела.
Звонок телефона разорвал напряженную тишину.
– Да? – рассеянно спросила Глаша, даже не посмотрев, кто звонит.
– Глазунова, тебе хана! – громко донеслось с той стороны.
Папа и мама насторожились.
– Это с работы, – закрыв трубку ладонью, шепнула Глафира, поспешно покидая кухню. И уже обращаясь к звонившему, прошипела: – Марк, ты чего так кричишь?
– Тебе хана, – понизив голос, еще раз повторил Дриз. – Директор ищет тебя.
– Ой!
– Вот тебе и ой.
– Что будет? Что будет? – Глафира заметалась по комнате.
– Уволят тебя за аморалку. Пьяная, в туалете, без трусов…
– Черт, ты и это видел?
– Ага. И грудь, которая из декольте вывалилась.
– Ой! – пискнула Глаша, комкая ворот халата, и только потом сообразила, что Марк шутит. Какая вывалившаяся грудь, если платье-футляр застегивалось под самым горлом?
Взяв себя в руки, обреченно спросила:
– Когда писать заявление?
– В понедельник сама в директорский кабинет занесешь. По собственному желанию. И оденься попроще. Никаких красных губ и пьяных глаз. Косметику вообще сотри.
– Хорошо.
Подняла глаза и увидела у двери встревоженных родителей.
– Увольняют? – папа достал из нагрудного кармана очки, словно они могли помочь лучше понять суть проблемы.
Глафира кивнула.
– За что? – выдохнула мама.
– За аморалку. Целовалась с директором.
– Ну-ка, дочка, поподробнее, – папа сел на кровать рядом с поникшей Глашей.
Глазунова-младшая замялась.
– Я красила губы в туалете, а тут он ворвался. Развернул и начал целовать, а потом уснул на моем плече. Стоя.
– Дай-ка мне телефон, – мама безапелляционно выхватила трубку из рук дочери. – Алло, здравствуйте. Это Анастасия Кирилловна Глазунова, мать Глафиры. С кем имею честь говорить? Ах, помощник директора…
– Мама, что ты делаешь? – зашипела Глаша.
– Степа, выведи ее отсюда. Дай серьезным людям спокойно поговорить.
Папа прикрывал спиной кухонную дверь, сторожа Глашу, которая грызла кулак, прислушиваясь к звонкому голосу матери, вот уже полчаса беседующей с Марком Дризом. Никакие угрозы, увещевания и даже попытка штурмом взять крепость не подействовали. Степан Глазунов стоял горой.
Когда в дверь постучали, папа строго спросил:
– Пароль!
– Это у вас дочка целуется с директором?
– Нет, наша давно спит.
У Глаши отхлынула кровь от лица, когда она увидела с каким серьезным видом мама села за стол и положила перед собой исписанный листочек. Анастасия Кирилловна дождалась, когда муж торопливо придвинул свой стул ближе к дочери, сразу обозначив тем, что он всецело на стороне подсудимой. Строго взглянув на встревоженные лица родных, мама вдруг широко улыбнулась.
– Гладя, дыши ровней. Твой директор не помнит, с кем целовался.
Глафира расстроилась.
Анастасия Кирилловна, списав поникшие плечи дочери на испытываемую ею неловкость, ведь личную жизнь взрослой, бывшей замужем, женщины разбирают родители, поспешила успокоить:
– Ну, случилось у человека, выпил, увидел красивую женщину, и захотелось ему ее поцеловать, бывает. Ты тут ни в чем не виновата. Теперь надо помочь Леониду Сергеевичу выйти из неловкого положения. Директор все-таки, а тут такой казус.
– Казус? – хмыкнул папа. – Я же когда выпью, не лезу целоваться со всеми подряд.
Плечи Глаши поникли еще больше. Она чуть ли не лбом задевала столешницу.
– Не перебивай! – строго прицыкнула мама. – Мы с Марком Альбертовичем нашли решение, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Не стоит из-за ошибки одного, другому терять хорошую работу. А тут дело обстоит именно так.
Шумно отпив из чашки, мама продолжила.
– Ваш Скворцов запомнил красное платье. Помощник приготовил ему список всех женщин в красном, куда кроме тебя, Гладя, вошли еще трое. Директор также затребовал фотографии с твоего дня рождения.
– Фотографии? – Глаша вспомнила, что в ее телефоне их целая дюжина. Снимались в самом начале вечеринки, когда помады на губах еще не были съедены, а прически не растрепали веселые танцы.
– Марк покажет Скворцову ту, где все танцуют ламбаду.
Дочь, вспоминая дикий танец, хлопнула ладонью по лицу.
– Да не переживай ты так, – по своему поняла мама и, полистав в галерее телефона, нашла присланную помощником директора фотографию. – На, смотри, там лиц не разобрать. А тебя почти полностью загородил какой-то хлыщ в коротких штанишках.
– Это Марк и есть.
– А по голосу вполне солидный мужчина… – растерялась мама.
– Списки, фотографии – ерунда какая-то! – возмутился папа. – Я сам пойду к вашему Скворцову и скажу, что за свои поступки надо отвечать, а не выставлять девчонку виноватой!
– Тише ты, – махнула на него мама. – План Марка Захаровича в том, чтобы убедить директора, что той женщины в красном, с которой он целовался, в их коллективе нет. Кроме завода в этот день в кафе гуляли еще две организации, а туалет-то один. Мало ли на кого Скворцов нарвался. Поэтому и посоветовал тебе помощник директора одеться поскромней, да губы красной помадой не красить. Иначе уволят. Кому охота каждый день встречаться со своей ошибкой?
– Не так уж часто мы с ним встречаемся, – буркнула Глаша, когда папа, достав свои старомодные очки, напялил их на нос дочери.
– Смотри, мать, небольшая деталь, а как все меняет. Гладю в очках и я бы не признал.
Нечесаная, в халате, с тяжелой черной оправой на носу, Глафира чувствовала себя несчастной. В душе поднимался протест. Хотелось надеть красное платье, намазюкать губы, накрасить бесцветные ресницы черной тушью, сделать дерзкий высокий конский хвост и заявиться в кабинет директора, грозно стуча каблуками. Наклониться, притянуть его к себе за галстук и … поцеловать. Чтобы дух перехватило. А потом громко хлопнуть дверью, чтобы Скворцов пожалел, что расстался с таким ценным работником.
Но работа была нужна. На шее родителей сидеть стыдно, а муж объелся груш, перейдя в разряд бывших.
И потом, уволься она, на встречах со Скворцовым, пусть и случайных, можно ставить крест. Нет, Глафира не хотела, чтобы их отношения, если и завяжутся, начались с пьяных поцелуев. И так напортачила, нечего еще раз в пекло лезть.
Папа, уходя, сделал вид, что плюнул на ладонь, после чего пригладил челку дочери на манер гитлеровской.
– Не дрейфь, Гладя, ты же Глазунова.
– Я воль, – браво ответила Глаша и приложила два пальца к верхней губе, к тому самому месту, где у мужчин растут усы.
