Татьяна Абалова
Дневники фаворитки
Часть первая. Чужая жена. Глава 1. Право первой ночи
– Право первой ночи!
Незнакомец, в составе других охотников случайно забредший на нашу с Дикреем свадьбу, поднялся из-за стола. Произнес негромко, но был услышан сразу и всеми. Даже музыканты, которые, казалось бы, самозабвенно дули в свои пищалки, резко оборвали мелодию. Они застыли, так и не набрав в легкие воздуха и не выдав новый виток обрядной песни «Сайтар»*, что на языке древних означало «невинность».
Смолк хор девичьих голосов, только что выводивших славицу невесте, сберегшей себя для любимого.
Сползла с лица Дикрея улыбка. Поставленный на стол нетвердой рукой кубок, по традиции наполненный отваром мощь-травы*, опрокинулся. Покатившись, он со звоном разбился, заставив меня вздрогнуть.
Бурое пятно отвара некрасиво расползалось по скатерти. Я медленно опустила руку с зажатой в ней белой лентой – символом непорочности невесты.
Что еще запомнилось? Глаза брата. Алчные, полные предвкушения. Гавар с обожанием смотрел на незнакомца. Не на меня, принесшую в семью солидный свадебный выкуп, который обеспечивал переезд в столицу – на охотника, проведшего не один час на болотах и пропахшего ими же. С его высоких сапог еще не успела сползти жирная тина. Он и не собирался на свадьбу и вряд ли знал о нашем существовании. Шел мимо, услышал музыку, остановился полюбопытствовать и вот…
Лишь по нервному окрику брата: «Дорогу заявившему право!», и по тому, как безмолвная толпа торопливо, толкая друг друга, оттесняя от меня плачущую, но не смеющую роптать мать, расступилась, я осознала, что меня отдали сильнейшему.
Вот так закончился самый волнительный из придуманных нашими предками танцев. Я готовилась к нему, утопая в мечтах. Сама нашивала ленты на свадебное платье, стараясь не делать узелки, чтобы шелковые полосы легко обрывались в руках подружек, а позже, в уединении, спали лепестками ромашки стараниями жениха. Я представляла, как последнюю – опоясывающую талию, глядя мне в глаза, развяжет Дикрей. И платье, наконец, соскользнет к моим ногам, являя наготу невесты.
Охотник не притронулся ни к одной из лент. Не знал обряд? Или не хотел тратить на него время?
Ткань платья трещала по швам. Нетерпеливые руки желали добраться до моего тела. Я смотрела на происходящее со мной с безучастностью зрителя, набредшего на выступление ярмарочных лицедеев. И никак не могла поверить, что меня так легко уступил жених. Не схватился за оружие, не окликнул работников.
Белые простыни с кружевом по кайме – на него я потратила почти год, нежный пух одеяла, расшитого по углам невинно-розовыми цветами и грязные сапоги: охотник не стал себя утруждать. Лишь снял перчатки из тонкой замши да расстегнул камзол, чтобы не душил жестким воротом. Не справившись с платьем, просто задрал подол.
Сначала вошел пальцем. Молча. Изучающе глядя мне в глаза. Потом, повозившись с пряжкой ремня, навалился всем телом. Аромат цветов, стараниями подружек украсивших спальную комнату, уступил крепкому запаху мужского тела.
Я закусила губу.
– Не закрывай глаза, – произнес охотник, с силой разведя бедра, которые я с упорством дурочки сжимала.
Боль была острой и неотвратимой. Я дернулась, закричала, но мой вопль запечатали жесткие губы с запахом вина.
В первый раз охотник успокоился быстро. Тяжело дыша, рухнул рядом. Рука по-хозяйски похлопала меня по животу.
Мне даже показалось, что он уснул, но стоило пошевелиться, думая освободиться из-под тяжелой ладони и одернуть скомканный подол, как услышала твердое:
– Еще не все.
На этот раз он разделся. Сапоги полетели куда-то в угол, рубашка белым флагом повисла на спинке стула. Расстегнутые штаны явили готовность охотника к продолжению. Мои потуги отодвинуться, сползти с кровати, привели к тому, что меня поставили на колени и уткнули лицом в подушку.
Может быть, он даже был нежен, не знаю. Я находилась словно в тумане, когда очертания предметов обманчивы, а чувства лживы. В тумане трудно сказать, что является правдой, а что просто видится. Я чувствовала поглаживания и поцелуи на обнаженной части тела, ведь пояс на платье так и не был разрезан. Пальцы охотника сжимали грудь, через ткань прищемляли соски, дыхание тревожило мелкие пряди, выбившиеся из скрученной короной косы. Из нее так и не вытащили мелкие ромашки и не распустили волосы, как положено по обряду.
«Все ложь, все ложь».
Охотник больно прикусил мочку уха, поэтому я пропустила момент, когда он вошел в меня. Его порывистое дыхание оглушало, тело сотрясалось от ударов, руки, сжавшиеся обручем на талии, ломали пополам.
«Когда-нибудь это закончится, и он уйдет».
Под утро, когда лучи Лейрены* робко заглянули в комнату, охотник взял меня в третий раз. Торопливо, скупясь на лишние движения.
«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет», – стучало в моей голове. Я смотрела на белый потолок, на блики светила, пробивающиеся сквозь ветви дуба. За окном просыпался мир. Мычали недоенные коровы, перекрикивались конюхи, вернувшиеся с ночного, гремели посудой слуги. Свадьба кончилась. Сейчас разберут шатры на лужайке перед домом, занесут столы и скамьи. Начнется новый день.
Лишь у меня все еще продолжалось «вчера».
«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет».
Скрипела кровать, ее спинка ритмично билась о стену.
Я потрогала языком губы. Они болели. Болело ли внизу? Возможно. Но я ничего не чувствовала. У меня словно не было ног и того, что находится между ними. Вот грудь была – стоило прикоснуться, и соски отозвались тупой болью, живот был – я ощущала на нем горячую руку охотника, а ниже ничего не было.
«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет».
Шелестела одежда, гремела пряжка ремня.
Я выдохнула. Мечты сбываются.
Что-то тяжелое упало на подушку рядом с моим лицом.
– На бастарда, – бросил короткое охотник перед тем, как хлопнуть дверью.
Не оказалось сил даже плакать. Я спихнула на пол кошель с деньгами, и он, развязавшись, вывалил содержимое. Я наклонилась и подцепила пальцами золотой вир*. С него гордо взирал куда-то в будущее тот самый охотник.
***
– Что, шлюха, не знала кому отдавалась? – в дверях стоял Дикрей. Он был пьян. К одежде, еще вчера совершенно новой, а теперь отвратительно мятой и драной, липла солома.
– Дикрей, что ты такое говоришь? – слова давались с трудом, я не узнавала свой голос. Он был чужим. Хриплым, каркающим. Я, соскочив с кровати, расправляла трясущимися руками подол, чтобы не дразнить ставшего вдруг зверем мужчину, но случилось обратное. Дикрей, увидев на смятых простынях пятна крови, впал в ярость.
Налетев на меня ураганом, стукнул всем телом о стену. Безжалостная ладонь сомкнулась на горле, а когда я, отчаянно трепыхаясь, вцепилась в его пальцы, его вторая ладонь рванула ленту на талии. Как и было когда-то задумано, платье волной упало к моим ногам.
Я не могу без содрогания вспоминать то, что случилось после. Продолжая душить, он вбивался в меня.
– Никаких бастардов. Он будет моим. Моим. Моим. Моим…
Я думала, больно – это когда тебя походя лишают девственности. Нет. Я ошибалась. Больно – это когда тебя насилует любимый, еще вчера сдувавший пылинки и выполнявший любую прихоть.
Руки, но не боль, отпустили внезапно. Дикрея оторвали от меня и поволокли куда-то за дверь. Я съехала вниз по стене и уже не пыталась прикрыться. Я смотрела на расплывающуюся подо мной кровь, смешанную с мужским семенем, на голые ноги, такие белые по сравнению с загорелыми руками, на рассыпавшиеся монеты, ослепительно яркие в лучах Лейрены.
Я хотела умереть.
– Отнесите ее в карету!
– Сию минуту, Ваше Величество, – брат торопливо набросил на меня покрывало, запахнул его кое-как на спине, кряхтя поднял на руки и побежал.
Сейчас я ненавидела Гавара. Этим бегом с тяжелой ношей в руках он выдавал все свои мечты, все стремления. О возвращении ко двору, о чем говорил с матушкой непрестанно, о планах на выгодную женитьбу, о получении должности, где можно безбоязненно принимать подарки. Нет, не взятки. Какие взятки, если они будут преподнесены от всей души? Подобострастие чувствовалось в каждом его жесте. Как укладывал на сиденье, как поправлял покрывало, как старательно не смотрел мне в глаза. Даже находясь спиной к королю, он продолжал внимать каждому его слову, каждому движению.
Король сел на сиденье напротив моего. Я даже не попыталась принять достойный вид. Наплевать.
Лесенку уже сложили, но брат не спешил покинуть карету.
– Кхм, – согнувшись пополам, он ждал внимания короля, устало расстегивающего камзол. – Ваше Величество…
Тот, наконец, вспомнив о Гаваре, перевел на него взгляд. Слабо шевельнул рукой, приказывая убираться.
– Но как же? Сестра… От сердца отрываю… Еще надо Дикрея умаслить…
– Я пришлю человека.
Карета тронулась, брата выдернули из нее точно так же, как совсем недавно отшвыривали от меня Дикрея.
***
Я специально не указываю даты. Пусть будут ничего не значащие звездочки. Этот дневник не только свидетель того, что со мной происходило, но и вместилище размышлений, попытка осмысления людских поступков и характеров. Сегодняшний день может быть перебит воспоминаниями далекого прошлого. Насколько далекого? Я вовсе не глубокая старуха и даже не умудренная годами женщина. Я – бывшая невеста, которая никогда не станет женой, потому что именно в день свадьбы моя жизнь разделилась на до и после. До – это детство и Дикрей, после – это король. Только король.
Сноски:
Сайтар – обрядная песнь и танец, когда с невестиного платья подружки срывают ленты. Танец заканчивается заявлением жениха, что остальные лепестки невинности сорвет он сам.
Мощь-трава – отвар из семи трав, дающий жениху силу и возможность оплодотворить невесту в первую же брачную ночь.
Лейрена – дневное светило.
Золотой вир, серебряный вир – местная валюта. В одном золотом – сто серебряных виров или тысяча дивиров – мелкой разменной монеты из меди.
Глава 2. Поросшее быльем
Меня зовут Милена. Я из древнего, но, увы, обнищавшего рода Мирудских. Я так и не сделалась Миленой Толл, хотя искренне произносила слова клятвы: быть верной, любить до смерти, почитать супруга своего. Из храмовой книги чудесным образом исчезла страница с записями священника, назвавшего меня женой, а Дикрея мужем. Король может все.
***
Дикрея я знала с детства. Босоногий мальчишка часто пробирался в усадьбу. Сначала его интересы ограничивались незрелыми яблоками, которые он ел с солью, потом лягушками в заброшенном пруду – их он надевал на соломинку и раздувал до невероятных размеров, потом пирогами кухарки Чесити, выставляемыми остыть под чистой тряпицей на широких подоконниках. Он хватал горячую булку со сливами или грушами, перебрасывая с руки на руку, бежал в сад, где, забравшись на дерево, тут же поедал. Чесити истерично кричала, а мне было смешно. Садовник белкой прыгал под деревом, пытаясь достать вороватого мальчишку граблями, но тот спокойно разделывался с лакомством, облизывал пальцы, а потом с особым усердием оплевывал старика Хора, что приводило того в дикое бешенство.
Мой первый поцелуй был с Дикреем. Пришло время, когда его перестали интересовать яблоки, лягушки и пироги. Объектом его охоты сделалась я. Я чуть не отдалась ему на сеновале в пятнадцать лет. Мы оба уже были нагими, моя грудь познала мужские губы, и стрелы удовольствия вовсю пронзали тела, когда нас застукал Гавар. Дикрей так и бежал через всю деревню голым, прикрываясь лишь пучком соломы. Говорят, после этого забега на него обратили внимание все незамужние (шепчут, что замужние тоже) женщины нашего местечка со странным названием «Дикий вепрь».
Вепри в близлежащих лесах отродясь не водились, сельчане не выращивали даже свиней, но волею моего пра-пра-прадеда, возжелавшего, чтобы изображение клыкастого зверя украшало парадный вход в особняк, владения Мирудских получили столь неблагозвучное имя.
Позже наши парни, руководимые лихим Дикреем и ввязывающиеся в драку с соседями по любому поводу, оправдали это название. Их так и стали называть: «дикие» или «вепри».
Отлученный от общения со мной – за распущенность меня посадили под домашний арест, Дикрей задался целью доказать всем и вся, что разлучить нас невозможно. Подвиги его звали. Наши слуги денно и нощно держали военную оборону. Неугомонного возлюбленного вылавливали и выкидывали за ворота, но он с проворством кошки вновь оказывался у моего окна. Целовал так, что болели губы, и под крики мстительного садовника карабкался на крышу.
Меня ругали, отчаявшись, поселили в одной со мной комнате кухарку Чесити, которой разрешили в случае чего огреть «любовников» черпаком, и даже поставили на окна решетки, но мы в первую же ночь целовались, прижав лица к грубым прутьям. И словам любви нисколько не мешал переливчатый храп горе-сторожихи. Хорошо, что решетки не позволяли большего.
Наконец, брату надоела игра в «держи вора», и он отправился на встречу с Толлом-старшим, где Дикрей получил ощутимый пинок в верном направлении.
– Хочешь Милену? Готовь выкуп. Я отдам ее тебе хоть завтра, если ты положишь на стол пять тысяч виров. Я выпихну ее замуж за любого, кто принесет указанную сумму.
Баснословные деньги. Но Гавар нуждался в них. Неумелыми займами отец разорил семью и, испытывая жгучую вину, оставил этот мир. Теперь все чаяния матери о возвращении к столичной жизни должен был осуществить брат. Старше меня на целых пятнадцать лет, Гавар не забыл блеска королевского двора, и жизнь в «Диком вепре» воспринимал как насмешку судьбы. Ни он, ни мама никогда не восторгались ни золотыми полями, ни изумрудными лесами, ни чистейшими водами реки Ласки. Они чувствовали лишь вонь болот, простирающихся к востоку от поместья. Ветер нечасто приносил удушливый запах, но маме хватало, чтобы на целый день погрузиться в траур по несбывшимся мечтам. Наверное, отец не раз перевернулся в гробу, настолько желчны были проклятия в его адрес.
Я не помнила богатой жизни, только куклы, доставшиеся от бабушки, поражали мое детское воображение чудесными нарядами, искусно вырезанной мебелью и прочей чепухой, что интересна девочке до ее вхождения в пору расцвета.
Условие, поставленное братом, ввергло меня в слезы. Я не верила, что семнадцатилетний сын купца средней руки сможет заработать такие деньги. Меня коробило от осознания, что брат сделал меня товаром. Но в то же время в сердце теплилась надежда, что мы с Дикреем все-таки будем вместе.
Дикрей, обманув охрану и взломав запертые двери, пробрался ко мне ночью. Кухарку, позорно не справившуюся с поручением, еще вчера отправили восвояси. Опять были горячие поцелуи, слезы и желание отдаться – как гарантия того, что я всегда буду принадлежать только любимому. Он первый остановился, хотя мои ноги уже обхватили его бедра. Первый убрал руки от груди. Чтобы уйти от соблазна, набросил на меня простыню.
– Нет. Я все сделаю правильно. Я уже не тот мальчишка, пробирающийся в сад лишь для того, чтобы увидеть тебя, поразить очередной глупостью и услышать твой смех. Я принесу Гавару пять тысяч и только после этого сорву твою невинность.
Клятвы, клятвы, клятвы…
***
Я берегла себя для Дикрея. Даже когда из соседнего замка пожаловал лорд Кархаль, похоронивший четвертую жену и возжелавший вновь познать вкус молодого тела, я осталась верна клятвам и совершила самый ужасный поступок в своей жизни: сообщила через служанку местному разбойнику Гулю день, когда старик собирается везти Гавару шесть тысяч золотых виров. Мне уже семнадцать, и моя цена значительно выросла.
Надо ли говорить, что Кархаль не доехал до «Дикого вепря»? Нет, его самого не тронули. Но утрата половины состояния навсегда охладила пыл старика. Никаких молоденьких жен, да еще и такой ценой. Ему достало служанок, стоящих куда дешевле. Пара колечек, монета на новые башмаки – и она вся твоя.
За прошедшие годы дела брата пришли в еще больший упадок, и когда на стол легли пять тысяч монет, он отказал Дикрею: этого золота уже не хватило бы на переезд в столицу. Наклевывался новый жених, опять вдовец, но уже совсем не старый и пообещавший за меня десятку. Чтобы разбойник Гуль не прознал о сделке, ее держали в строжайшем секрете даже от меня.
Говорят, таинственный вельможа приезжал осмотреть «товар», и остался им доволен. Неверное, это случилось в тот самый день, когда мама перетряхнула все сундуки, и заставила меня прогуляться у цветника в одном из тех платьев, в которых она блистала в столице. Жесткий корсет, колючее кружево и одуряющий аромат травы, сберегающий ткань от моли. Я чувствовала себя столетней старухой, поэтому с удовольствием скинула бы орудие пытки прямо в саду. Было жарко, гудели мухи, противно пахла застоявшаяся вода в пруду.
Мне передали, что после отказа Дикрей страшно разозлился, а я впервые пожалела, что давней ночью не настояла и не отдалась любимому. Препятствия делают чувства острее. В восемнадцать я была уверена, что Толл моя единственная любовь на всю жизнь.
Брат потирал руки, что так легко отделался от сына купца, но на следующий день на стол легли двенадцать тысяч золотых монет.
– Этого достаточно?
Я не могла оторвать глаз от моего Дикрея. Он сделался настоящим мужчиной: крепкий, как дуб, что рос под окнами спальни, вьющиеся волосы, густой гривой падающие на лоб и делающие мерцание черных глаз еще загадочнее, упрямо сложенные губы и утративший мягкость подбородок, на котором теперь топорщился не юношеский пушок, а настоящая щетина. Как мне хотелось прикоснуться к той щетине щекой! Глупое желание, но все во мне хотело этого мужчину. Я даже сжала ноги, подстегивая приближающуюся волну наслаждения.
Эта тайна навсегда останется со мной. Теперь, когда выкуп выплачен, не будет нужды представлять, как мое тело покрывает поцелуями Дикрей, как находит пальцами жаждущий прикосновений бугорок, как потом входит в меня, а я кричу, кричу… Больше не придется сжимать губы, гася стоны, и самой воровато находить горошину удовольствия. Теперь только он, только его руки.
Все пошло не так. Судьба имеет обыкновение посмеяться над нашими мечтами.
Глава 3. Выбор
Движение кареты убаюкивало. Я забыла, что напротив меня сидит король, сама не одета, а покрывало, кое-как запахнутое на спине, сползает.
Мой сон был тревожен. Я видела, как тащусь по темному переходу, освещаемому трепещущим огнем свечи, под ногами хлюпает вода, а стены осклизлые, и дотрагиваться до них все равно, что прикасаться к дохлой рыбе. Пахнет гнилыми водорослями и морем. Неимоверная слабость заставляет передыхать, едва ли сделав тройку шагов, но детский плач зовет, и я иду, иду, иду. Только-только забрезжил свет, и я облегченно выдыхаю, что трудный участок пути позади, как на стены наползает тень, и тут же в узкий проход врывается яростная волна. Меня отрывает от земли и несет, словно щепку, попавшую в водоворот, увлекает в подземелье, ударяет о камни. Горько-соленая вода везде и спасения нет. Я кричу, но меня не слышат. Я сама себя уже не слышу, и последнее, что успевает выхватить сознание – это хоровод кружащихся вокруг меня жемчужин. Ярких, чистых, несущих в себе свет.
Проснулась я от того, что меня тормошили за плечо. Закашлялась, будто действительно только что тонула: на губах даже чувствовался вкус соли.
– Вытри, у тебя кровь, – надо мной стоял король и протягивал носовой платок с монограммой «ТIII» – Таллен Третий. Я приложила приятно пахнущую ткань к носу и виновато подняла глаза.
– Тяжелая ночь, да? – спросил он, усаживаясь на место. Дернул бархатную ленту над головой, и карета послушно тронулась, а король вновь вернулся к равнодушному созерцанию видов за окном.
Я поднялась. Поправила покрывало на груди. Вытянула шею, чтобы посмотреть, далеко ли уехали от «Дикого вепря». Мы пересекали пустошь – унылые пейзажи с тронутыми первыми заморозками седыми травами. Уже кончились болота, где по осени поднимались на крыло утки, остались за спиной подернутые желтизной леса и убранные поля, улетала в прошлое моя тихая жизнь в «Диком вепре».
– Куда мы едем?
Король вздохнул, посмотрел на ногти одной руки, потом другой.
– Ненавижу ходить без перчаток, – произнес он, явно не намереваясь отвечать прямо. – Я забыл их в твоей спальне, поэтому вернулся сам. Не мог допустить, чтобы слуги застали тебя… такой. Но лучше бы послал их, – он перевел взгляд на меня, и не было в нем ни капли сочувствия. Лишь брезгливость, которая больно ранила сердце. – Мне не понравилось то, что я увидел. Это было по-скотски…
– Дикрей – мой муж, но… – я собиралась сказать, что не оправдываю его, и нет моей вины в том, что со мной ТАК обращались мужчины. Оба мужчины.
– Уже не муж. Храмовые записи уничтожены. Пока ты спала, вернулся человек, посланный уладить твои дела.
– Что теперь будет со мной? – и опять я не решилась сказать, что вовсе не по моей вине кому-то пришлось улаживать дела.
– Еще не решил. Сначала покажу тебя лекарю.
– А если у меня будет ребенок?
– Наихудший вариант. Я не приму его даже как своего бастарда.
– Но до этого вас не смущало, что я проведу последующие ночи с Дикреем…
– Тогда ты была замужем.
– А теперь? Кто я такая теперь? – в волнении я совершенно забыла, что передо мной самый могущественный человек королевства. Невысказанные слова рвались наружу.
– Теперь ты женщина, с которой король провел всего лишь одну ночь. Но поскольку твое тело успело познать другого мужчину, я ни за что не признаю ребенка, – Таллен Третий поморщился. Ему все больше и больше не нравился наш разговор. Мне в этот момент хотелось вцепиться в его холеное лицо. – Я не намерен всю жизнь сомневаться, мой он или того скота.
Я заплакала. От бессилия, от несправедливости. От обиды за еще нерожденное дитя.
– Прекрати, – он отвернулся к окну. – Думаешь, мне самому нравится, что я проявил минутную жалость, а теперь вынужден заниматься твоей судьбой?
Карета дернулась и остановилась.
– Что еще? – с досадой произнес Таллен.
За окном вырос всадник, больше похожий на медведя, чем на человека. Кустистые брови, борода лопатой и буравящий взгляд маленьких глаз. Он твердой рукой удерживал пляшущую в нетерпении лошадь.
– Ваше Величество, засада! – крикнул он. – Как вы и думали!
– Сколько их было? – король тронул позолоченную ручку двери, и та бесшумно распахнулась. Он не вышел из кареты, лишь слегка наклонился, чтобы его лицо не скрывала тень. Я впервые хорошо рассмотрела человека, сломавшего мне жизнь. Прямые волосы лежали на широких плечах, на тон темнее, почти черные брови и аккуратная бородка. С выраженной горбинкой нос и капризные чувственные губы – невероятно красные на бледном, не тронутом дневным светилом лице. И неожиданно светлые, как летнее небо, глаза. В предрассветной мгле, и позже, в сумраке кареты, они казались мне сродни грозовой туче. Короля нельзя было назвать писаным красавцем, но в нем чувствовалась магия власти. Таким хочется подчиняться и находить в этом болезненное удовольствие.
– Карету поджидали человек тридцать. В живых осталось не больше дюжины. Мы ее мужика не тронули, – бородач дернул головой в мою сторону, и я смутилась, что меня застали за разглядыванием короля.
– Где он? – Таллен был полностью поглощен разговором.
– Да тут, за поворотом. Они перевернули поперек дороги телегу. Так мы его к этой телеге и привязали. Лютый, гад. Парюту одним ударом кулака свалил.
– Жив?
– Жи-и-ив. Куда денется? – бородач усмехнулся в густые усы. – Полморды синей, на одно ухо оглох, но жив.
– Веди, – Таллен поднялся, подскочившие слуги опустили ступеньку. – Чего сидишь? – мазнул взглядом по мне. – Пошли. Судьба хочет, чтобы ты еще раз увиделась со своим…
Договаривать не стал, протянул руку.
Стыд сковал мое тело. Покрывало наброшенное на грудь совсем не скрывало того, что было сзади, а перевернуть его у всех на глазах я не решалась, поэтому замотала головой и отодвинулась в дальний угол.
Король опять вздохнул.
– Вокан, ты побрился бы что ли? С бородой на медведя-шатуна похож. Видишь, девушка тебя боится.
Бородач загоготал и, тронув коня, скрылся с глаз долой.
Таллен неторопливо расстегнул камзол и стянул с себя рубашку. Кинул мне на колени.
– Одевайся.
Сам, подхватив верхнюю одежду, скрылся за дверью.
Я суетливо освободилась от покрывала, натянула пожертвованную с королевского плеча вещь и, поднявшись, оправила ее. Ниже колена, но…
Дверь вновь распахнулась, впустив холодный воздух и запах преющей травы.
Король, в накинутом на голый торс камзоле, изучающе посмотрел на мои босые ноги с подсохшими кровавыми подтеками.
– Вокан! Приведи моего коня.
Мне ни разу не приходилось сидеть в одном седле с мужчиной. Рука короля поперек моего тела напомнила о ночи, когда он так же прижимался ко мне. Несмотря на стылый ветер, я чувствовала, как загорелись щеки. Не знаю, думал ли о том же Таллен, но его ладонь чашей сомкнулась на моей груди, и пальцы ощутимо сжали сосок.
Его Величество не стал понукать коня, и мы доехали до поворота не торопясь.
***
Я не узнала Дикрея. Он не мог быть тем человеком, которого привязали к колесу: стянутые в высокий хвост волосы, угольно-черные полосы поперек лица, жилет из кожи, такие же штаны – он ничем не отличался от тех мертвых грабителей, кого стаскивали в одну большую кучу.
– Познакомься, Милена. Это Гуль.
Я поискала глазами знаменитого разбойника, но пальцы короля на моем подбородке повернули голову в нужную сторону.
– Дикрей?!
Мой любимый, мой жених, кому в храме, сказав «да», я вверила всю себя, оказался тем самым главарем, на которого король объявил охоту. И тут я поняла, что вовсе не из-за диких уток Таллен месил болотную жижу, иначе откуда вдруг взяться военному отряду? Он ловил Гуля, на счету которого не один разграбленный обоз, не одна загубленная душа. Какими же грязными оказались те деньги, что легли на стол в качестве выкупа за глупую невесту!
– Выбирай, – произнес король – его губы были у моего уха, – останешься с ним, и тогда я его не повешу, или отправишься со мной, но полностью подчинишься моей воле. Скажу умереть, умрешь.
– Я отказываюсь выбирать, – на раздумья хватило мгновения. – Никто на свете не заставит меня жить с убийцей, но и палачом ему я не стану.
– Думаешь, король не убийца? – даже голос Дикрея изменился. Дрожь пробрала меня до кончиков пальцев. – Спроси у него, сколько невинных погибло в огне, когда он загнал нас в Сабуры?
О пожаре, случившемся весной, когда за болотами выгорело пятнадцать дворов, не говорили разве что груднички.
– Я ничего не слышу, – я закрыла уши руками. Не знаю того человека, что привязан к колесу. Не знаю, а потому не верю.
Король развернул коня, довез до кареты.
– Ты можешь спасти его и вернуться домой. Я отпущу тебя.
– Вы освободите Дикрея?
Король отрицательно покачал головой.
– Его выбор невелик: виселица или пожизненная каторга. Говорят, ты любила его так сильно, что готова была ждать годы, пока он не соберет за тебя выкуп. Если захочешь, я разрешу тебе поехать с ним. На рудниках тоже живут. Живут, как умеют.
Я закрыла глаза. Ветер трепал волосы и кидал их в лицо.
– Вы уже знали, что Дикрей и есть тот самый разбойник Гуль, когда…
– Когда заявил о праве первой ночи? – король собрал с моего лица волосы, придержал, не давая ветру разметать их. – Нет, не знал. То решение было внезапным. Я даже не заметил, кто из сидящих за столом жених. Я видел лишь девушку в белом. Чистую, светлую…
– … и намеренно испортили ее чистоту…
– Ты танцевала. И я возжелал тебя.
– Когда вы поняли, что он Гуль? – я опасалась ступить на скользкую тропу.
– Мои люди заметили, что твой брат расплачивался с поставщиками вина фальшивыми вирами – добыча Гуля из подосланного нами обоза. Достаточно было спросить, как золото попало к лорду Гавару.
– Выкуп за меня? – догадалась я. И здесь ложь.
– Мы никак не могли вычислить, кто прячется за личиной Гуля. Понимали, что местный: знает все ходы-выходы, знаком с торговым делом. Хитрый, подлец. За три года ни разу домой не наведался.
– И вы беспомощную меня оставили в руках разбойника?
– Но я же вернулся?
– За перчатками.
– Вчера мы еще не догадывались, на чью свадьбу попали. Это выяснилось гораздо позже. Помнишь, я говорил, что отправил человека уладить твои дела? Я ждал его в условленном месте, и пока ты спала, мы успели побеседовать.
– И послали военный отряд…
– А что было делать? Ждать, когда разбойники нападут первыми? Дикрей кинулся в болота сразу, как только мы уехали. Мои люди его выследили и атаковали с тыла.
– Засада напоролась на засаду. А я оказалась в роли приманки.
– Нетрудно было догадаться, что месть погонит Дикрея за тобой. В усадьбе он не посмел бы открыть рот – крестьяне подняли бы разбойников на вилы. Никто не хочет повторения пожара в Сабурах. Но все произошло, как и ожидалось. Подлость – второе имя Гуля. Он намеревался напасть на карету, сопровождаемую горсткой охотников. Тридцать против семерых.
– И вы хотите, чтобы за таким мужчиной я пошла на каторгу?
– А как же любовь до смерти? Я читал клятвы, записанные на страницах храмовой книги, – Таллен похлопал по карману камзола.
– Моя любовь умерла еще там, в спальне, когда он меня насиловал, – я опустила глаза.
Король спрыгнул с коня, помог спуститься мне. Задержал в своих руках и медленно-медленно поцеловал. Его губы были холодными, как и пальцы, которыми он обхватил мое лицо.
– Ну, так как? Домой или со мной?
– Дома меня опять продадут, – ноги мерзли, и я топталась на цыпочках. – И неизвестно, кто достанется в женихи на этот раз: очередной разбойник или старикашка. А вас я более-менее знаю…
– И будешь довольствоваться ролью любовницы?
Король женат, и не мне, нищей дворянке, составлять конкуренцию королеве.
Я дотронулась рукой до живота. Таллен понял.
– Поживем – увидим, – сказал он и приглашающим жестом указал на открытую слугой дверь.
Я кивнула и полезла в карету. Поживем – увидим.
