Тара Шустер
Купи себе эти чертовы лилии. И другие целительные ритуалы для настройки своей жизни
Тебе.
На твоем пути.
Готовой взбудоражить весь мир.
Миссис Дэллоуэй сказала, что она сама купит себе цветы.
Вирджиния Вулф, «Миссис Дэллоуэй»
«The Dial Press», Нью-Йорк
Когда мне было двадцать шесть, я целый год говорила людям, что мне двадцать семь. Не потому, что хотела казаться старше – вовсе нет! – просто я забыла свой точный возраст. Мне очень трудно следить за датами и числами. Я изо всех сил полагалась на свои дневники, гугл-док, инстаграм, друзей и семью, чтобы изложить в правильном порядке, как заботилась о себе, но, возможно, я все равно где-то напортачила. Временами, когда этого требовало повествование или когда мне казалось, что не надо в десятый раз рассказывать, как я совершала одну и ту же тупую ошибку, я меняла события местами или опускала их.
Кроме того, я изменяла имена и характерные черты людей, а также использовала собирательные образы, когда описывала благородные и заслуживающие уважения, по моему мнению, поступки. Но если вдруг ты увидишь на этих страницах себя и подумаешь: «Уф, это был не лучший момент в моей жизни», поздравляю, теперь ты понимаешь, что я чувствовала.
Я попыталась показать себя со всех сторон и при этом не боялась быть откровенной, доброй и даже уязвимой.
Тара Шустер
Ритуалы хаоса
День, когда я решила измениться
Так вот ты какое, днище
Сейчас три часа дня, а я только что проснулась при полном параде на нерасправленной кровати поверх покрывала в безумный цветочек. На мне мой лучший наряд а-ля «девочки гуляют»: черное утягивающее белье, черные колготки и черное платье с пайетками фирмы «Форевер 21», которое при свете дня выглядит особенно дешево. От меня несет потом. Я изо всех сил тяну себя за волосы, чтобы ослабить жуткую мигрень. Рядом лежит неизвестно как сюда попавший надкусанный бутерброд с сыром. Зрелище то еще.
Это жалкие осколки моего двадцать пятого дня рождения. Из того, что происходило вчера, я смутно припоминаю только танцы и мои обычные рыдания. «Надо курнуть, – думаю я. – Чтобы забыться и улететь в облаке дыма». Но в последнее время от травки меня тошнит. Видимо, я уже выкурила допустимую жизненную норму, и теперь от когда-то верного косячка у меня начинаются изжога и паранойя. К тому же травка лежит в ванной/кладовке/кабинете, которая расположена за кухней/прихожей/столовой моей квартиры-студии, а пройти три с половиной метра в моем нынешнем состоянии представляется мне непосильным испытанием.
Нахожу айфон – СЛАВА БОГУ, я не потеряла его в очередной раз! – чтобы поискать на Yelp[1] доставку сэндвичей на завтрак. У меня три пропущенных вызова и несколько голосовых сообщений от моего психотерапевта – единственного терапевта на острове Манхэттен и, возможно, на планете Земля, которая согласилась принять мою страховку. Но зачем она звонила мне вечером в субботу? Фигня какая-то. Прослушиваю сообщения.
Первое сообщение:
– Привет, Тара, это доктор Гольдштейн. Ты мне не перезвонила, поэтому я звоню сама и советую тебе пойти в больницу. Хорошо? Ты меня слышишь? Не стесняйся. Тебе сейчас нужно быть среди людей. Твоя безопасность на первом месте, понимаешь? Пожалуйста, перезвони мне, когда получишь сообщение.
Чего-о-о? Что за жесть? Зачем доктор Гольдштейн говорит такую жуть? Зачем мне идти в больницу?!
Жму на «Удалить сообщение».
Второе сообщение:
– Тара, это опять я, доктор Гольдштейн, пытаюсь до тебя дозвониться. Слушай, я скоро лягу спать, но мне нужно, чтобы ты перезвонила. Хорошо? Я беспокоюсь. Очень-очень беспокоюсь. Ты одна? У тебя есть друзья, с которыми ты можешь побыть? Пожалуйста, перезвони мне, как только получишь сообщение.
Нет, серьезно, какого хрена? Почему она вчера пыталась до меня дозвониться? Думай, Тара, думай!
И снова «Удалить сообщение».
Сообщение третье:
– Привет, Тара, это доктор Гольдштейн. Я получила твое сообщение. Ты рыдала и говорила, что тебе очень больно. Мне очень жаль, что ты так себя чувствуешь в свой день рождения. Я очень за тебя переживаю. Ты сказала, что тебе невыносимо грустно и ты себя ненавидишь, что тебе больше не на что надеяться и ты не видишь выхода. Но, Тара, я хочу сказать тебе, что существует много всего, ради чего стоит жить. У тебя есть здоровая часть. Эта часть тебя позвонила мне. Здоровая часть хочет жить и сиять. Ты собираешься причинить себе вред? Вот что меня по-настоящему беспокоит. Я раньше никогда не слышала, чтобы ты была в таком отчаянии. Пожалуйста, не торопись. Я тебя уверяю, ты сможешь все это пережить. Перезвони мне, как только получишь это сообщение.
О боже. Обожеобожеобоже.
Я напилась и позвонила своему психотерапевту.
Я напилась и позвонила психотерапевту, потому что, похоже, собиралась покончить с собой. И эта спокойная, как слон, женщина, которую я никогда не видела без чашки чая и безмятежной улыбки, так разнервничалась, что решила отправить меня в больницу. ЧТО Я НАДЕЛАЛА?
Воспоминания о прошлой ночи накрывают меня высокой волной, от которой невозможно спастись. Вот я праздную день рождения с моей лучшей подружкой и мы вливаем в себя бессчетные порции мартини. Потом подружка сваливает, бросив меня, и я танцую в одиночестве, разрываясь от жалости к себе самой. Вот охранник говорит: «Мисс, вечеринка окончена» – и выпроваживает меня, а я чувствую себя ужасно жалкой. Дальше все в тумане… и… я не знаю, как попала домой. Только помню, как делаю пьяные грустные селфи у зеркала в ванной. А после все в той же ванной я то плачу, то блюю в унитаз.
Я чувствую, как огонь стыда разгорается где-то под ложечкой, карабкается вверх по груди, опаляет сердце и разжигает в нем пожар ненависти. Я ненавижу себя. Я ненавижу все то, что делаю. Я ненавижу свое тело.
Я ненавижу эти двойные стандарты, при которых меня научили хорошо работать, но совсем не научили просто жить.
Меня всегда натаскивали на успех, что в школе, что на работе. Со стороны все выглядело нормально, но на самом деле являлось совсем не нормальным. Я не желаю быть человеком, который не в состоянии себя контролировать настолько, что звонит своему психотерапевту по пьяной лавочке. Я страшно устала. Меня измотали ненависть, алкоголь, курение, постоянные слезы и бесконечные кризисы. Я Устала, мне Стыдно, я в Отчаянии. Я больше Так не могу. Эта жизнь меня доконает.
Минутка юмора
Хотя на самом деле шутить мне не о чем. Да и с юмором у меня не очень. Мне просто кажется, что эта история слишком быстро приобрела мрачный оттенок, и мне хочется притормозить и сказать, что волноваться не надо. Прежняя раздолбайка здесь больше не живет. Она выросла. Она выздоровела.
Сейчас у меня все хорошо. Сегодня прекрасный день, я пью латте, на мне невесомый шарф из магазина Zara, лежащий идеальными складками, и я счастлива. Нет, я просто балдею. У меня крутая работа в комедийной сфере, которую я обожаю. У меня отличные друзья, которых я считаю одновременно интересными и добрыми. Я больше не боюсь, что: а) стану похожа на кого-то из родителей; б) убью кого-то из родителей или в) сойду с ума и сделаю сразу все вышеперечисленное. И знаешь почему? Потому что я просто не сделаю ничего из вышеперечисленного! Вот это победа!
Книга, которую ты сейчас держишь в руках, – это история о том, как я превратилась из несчастной развалины, ходячей катастрофы, неспособной себя контролировать, в счастливого, благодарного, радостного человека, готового к приключениям. Я написала ее, посчитав, что в историях о переменах, произошедших во мне, ты найдешь эффективные, проверенные, практичные и доступные инструменты, которые научат заботиться о себе и исцеляться. И очень надеюсь, что, поделившись своими открытиями, я помогу тебе избавиться от части мучений и покажу примерную дорогу. Хотя со стороны, возможно, она вызовет некоторое недоумение и раздражение и ты подумаешь, а стоит ли мне верить. Ведь, судя по уже рассказанной истории, я никогда не сталкивалась с настоящими испытаниями. Ну подумаешь, напилась и была выпнута с вечеринки. И, конечно, в чем-то ты окажешься права.
Да, мое детство можно считать идеальным. Оно прошло в доме за белым заборчиком, над которым не было ни облачка, а мама с папой во всем поддерживали меня. У меня были привилегии. Я ходила в частные школы, где училась на отлично (правда, до сих пор кредит за них не выплачен до конца, уф). У меня всегда была крыша над головой и еда на столе. Но большую часть детства родители либо игнорировали меня, либо эмоционально надо мной издевались. Взрослые не показали мне, как правильно взрослеть, хотя и не собирались обо мне вечно заботиться. У меня были привилегии, но не было воспитания. Поэтому к двадцати пяти годам я умела только регулярно находить все новые и новые способы целыми днями трястись от тревоги и страха, постоянно балансируя на грани эмоционального взрыва. Мне нужно было найти путь вперед. Я хотела такую жизнь, которую могла бы любить или, по крайней мере, терпеть, но не понимала, как добиться желаемого.
Мне кажется, нас много – людей, проживших не ХУДШЕЕ ДЕТСТВО НА СВЕТЕ, у которых все было «неплохо», но тем не менее они регулярно плачут в своих рабочих кабинках.
Внешне наша жизнь кажется счастливой и удачной, но на самом деле мы совсем не умеем жить по-настоящему.
Вначале мы испытываем невыносимую тревогу и эмоциональную боль, потом – стыд и чувство вины, ведь «у нас все не так уж плохо, поэтому мы должны быть в порядке!». Но вот что я скажу: «Нет, ты – не в порядке!» Если случилось что-то плохое, пусть даже самая незначительная мелочь, и это повлияло на твою жизнь, нужно с этим разобраться. Обязательно. И точка.
Вот почему я сейчас с тобой: потому что уже через это прошла. Я побывала на самом дне этого мрачного и унылого места, но изо всех сил старалась выкарабкаться и искупаться в лучах исцеления. Я годами придумывала план эмоционального восстановления, и теперь, мне кажется, я смогу спасти тебе жизнь, рассказав о том, как правильно заботиться о себе, как не стоит обращаться со своим телом и разумом, чтобы не превратиться в горящий мусорный бак в форме человека. И мне кажется, будет лучше, если ты узнаешь меня поближе. Поэтому я постараюсь пояснить тебе в двух словах, с чего началась моя история.
Все, что попадало к нам домой, умирало
Когда я была маленькой, в нашем бассейне утонуло семейство оленей. Поскольку мы жили в каньоне, населенном дикими животными (насколько это вообще возможно в Лос-Анджелесе), мы не удивлялись оленям, койотам или гремучим змеям у нас на заднем дворе. Что касается того случая, видимо, папа-олень наклонился, желая напиться, потерял равновесие и упал в воду. Мама-олениха, наверное, пыталась его спасти, а детеныш просто полез следом за родителями. Все вместе они не смогли выбраться из бассейна и утонули. Мой папа обнаружил их только утром, когда по привычке пошел плавать. Мне было четыре года, но я хорошо помню мокрого оленя, который лежал на голубом брезенте, пока служба контроля за животными решала, как убрать животных с нашего двора.
Наша гималайская кошка Коко долго не прожила, а также еще одна гималайская кошка, Лайт, и трое ее котят. Игуана Игги сдох всего через несколько дней после того, как мы принесли его из зоомагазина, но мы не сразу это поняли – думали, что игуаны просто мало шевелятся. Мой попугай «исчез», как исчезают диссиденты в латиноамериканских странах. Вот он сидит на жердочке и громко орет, а на следующий день родители уже говорят мне, что он «отправился в лучшее место». Мыши из моего научного эксперимента тоже умерли, а все растения погибли: фиговое дерево, бугенвиллея, рассада орхидей, которая бесплатно прилагалась к дому при покупке.
Но дело вовсе не в каком-то мифическом проклятии, тяготеющем над нашим домом, – просто ни растениям, ни животным, ни детям в нем не хватало внимания, любви и заботы.
Мы с моей сестрой Дианой выжили каким-то чудом.
Наш дом в прямом смысле стоял на шатком фундаменте. Земля под ним частенько содрогалась от землетрясений и оползней. И дом постоянно пытались «спасти» каким-нибудь усовершенствованием: устанавливали несущие стены, возводили колонны. Крыша была абсолютно плоской и не имела водостоков, поэтому в дождь всегда возникал риск, что потолок не выдержит и обвалится. Толстая, набухшая от воды трещина по центру белой штукатурки у нас над головой ежедневно напоминала о том, что дом трещит по швам.
Мама с папой, вечно занятые доктор и адвокат, на самом деле никогда не замечали, в каком плачевном состоянии находится дом, потому что редко бывали там. Они только временами навещали свою «штаб-квартиру», чтобы затащить меня и мою младшую сестру в самое пекло войны, которую представлял из себя их брак. Как в случае Вьетнама, никто из нас точно не знал, из-за чего разразилась война и к чему приведет победа, но родители воевали целых тринадцать лет.
Например, субботние вечера были зарезервированы под «семейные» походы в кино, но наши силы иссякали еще на этапе выбора фильма.
– Ричард, «Славных парней» НЕЛЬЗЯ показывать детям, этот фильм СЛИШКОМ ЖЕСТОКИЙ. ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ МЕРЫ! – вопила мама.
– О, то есть «МИЗЕРИ» – это, по-твоему, удачный выбор?! – возражал папа. – ТЫ СДУРЕЛА!
В пять лет я сидела, сложив руки, и наблюдала за этой словесной перепалкой, мысленно перебирая способы, которыми можно было бы ускорить этот процесс, чтобы жизнь побыстрее пошла своим чередом.
Все-таки договорившись посмотреть «Мизери» – ужастик, в котором Кэти Бейтс похищает и пытает травмированного Джеймса Каана, – родители продолжали грызться в машине, но уже по поводу того, насколько сильно мы опаздываем.
– КЭРОЛ, почему ты никогда никуда не можешь прийти вовремя? – восклицал папа.
– ИДИ В ЖОПУ, РИЧАРД! ПОШЕЛ НА ХЕР! Я НИКОГДА НЕ ОПАЗДЫВАЮ, ТЫ ВРЕШЬ! – не уступала мама.
Я сидела сзади и мечтала исчезнуть.
В кинотеатр мы опаздывали минут на пятнадцать-двадцать, и нам приходилось протискиваться на свои места перед другими желающими посмотреть «Мизери». Я сидела между родителями в роли буфера/держателя попкорна, который, конечно, тоже выбирали с боем. Папа орал на маму:
– НЕ БЕРИ ПОПКОРН С МАСЛОМ, КЭРОЛ. ТЫ И ТАК ЖИРНАЯ!
Что ж, без масла так без масла. Стоило нам усесться, как мама доставала свой ноутбук Toshiba, который в 1990-е был размером с большой чемодан, и начинала работать. Ты спросишь, зачем ей надо было работать во время фильма, который она выбрала лично сама, чтобы посмотреть его вместе с семьей? Понятия не имею. Но когда люди вокруг начинали шипеть и возмущаться, что экран горит слишком ярко, а стук клавиш раздражает, она огрызалась громким шепотом:
– Я врач. У меня важные дела.
Я никогда не воспринимала себя ребенком своих родителей. Я считала себя скорее их вынужденным надзирателем, затюканным начальником неквалифицированных работников, нанятых по блату.
Я не могла их уволить, поэтому приходилось искать обходные пути. Иногда после школы меня завозили к маме, которая работала в женской консультации. Вместо того чтобы заняться раскрасками, или чем еще увлекаются восьмилетки (тогда я понятия не имела), я брала ситуацию под контроль – выгоняла администратора из крутящегося кресла и отвечала на звонки, записывала пациентов на прием, утешала женщин, которые переживали из-за предстоящих операций, обходила персонал, требуя, чтобы они работали «лучше и усерднее». Я делала замечания всем, кто, как мне казалось, не старается.
– Это был ну очень долгий перекур, Кэтлин. И раз уж об этом зашел разговор… курить вообще-то вредно. Подумай, как это выглядит в нашей организации.
Я думала, что держу все под контролем. Я считала своей обязанностью исправить жизнь родителей, ведь даже восьмилетке ясно, что она катилась под откос.
Но, по правде, мне и самой было несладко. Мне постоянно намекали, что со мной что-то «не так». Например, мать упрямо утверждала, что у меня дислексия.
– У тебя что-то не в порядке с мозгами. Или ты просто лентяйка. Я не знаю, в чем дело, но это ужасно. Это просто беда. Тебе придется остаться в третьем классе на второй год, – говорила она мне. Но не для того, чтобы посочувствовать, или разобраться в ситуации или даже сводить меня к врачу, чтобы действительно проверить на дислексию. Мне приходилось воспринимать ее голословные обвинения как неоспоримый факт. На самом деле я никогда не отставала в школе, но верила маме, что во мне есть нечто неправильное. Меня мучил постоянный страх, что остальные об этом узнают и как-то меня накажут. А вдруг в этом году меня признают безнадежной и исключат из школы? А вдруг на следующем уроке орфографии все наконец узнают, какая я тупая?
Меня постоянно терзало отчаяние, и злость от него я вымещала на всех, кто был слабее меня. Я издевалась над Дианой, мучила домашних животных, поэтому, сколько себя помню, ходила на терапию из-за «плохого поведения». К десяти годам я так привыкла к фразе «Тару Шустер вызывают к директору», частенько звучавшей по школьному интеркому, что начала предугадывать шестым чувством, когда меня позовут каяться в грехах. Меня поджидали школьный консультант или социальный работник, которые задавали вопросы о моей семье. В маленьком тесном кабинете они спрашивали вкрадчивым, страшно серьезным тоном:
– А как дела у твоих мамы с папой?
Наверное, люди видели, какой хаос творится в нашем доме, и анонимно звонили в службу защиты детей.
– Ты достаточно ешь?
Да, у меня под кроватью есть заначка конфет, посмотрите сами.
– Кто-нибудь бьет или угрожает физической расправой кому-то другому у тебя дома?
Я не видела и не слышала ничего подобного, потому что обычно запиралась у себя в комнате и врубала звук телика на полную катушку, чтобы заглушить крики.
– Твои родители ссорятся больше обычного?
А обычно – это сколько? Они ссорились все время.
Я ненавидела эти встречи. Они казались приговором, дополнительным подтверждением того, что во мне есть что-то фундаментально плохое. Вопросы социального работника крутились вокруг ядра проблемы: мои родители просто не умели и неспособны были научиться заботиться о детях. Конечно, мы не голодали. Но чем мы питались? Наша диета по большей части состояла из игнорирования, нестабильности и скандалов. Но мне даже ни разу не пришло в голову, что социальный работник может мне хоть чем-то помочь и что обстановка у нас в семье действительно плохая.
Такова была моя обычная жизнь: я выживала в разваливающемся доме, где все умирало, и уворачивалась от расспросов школьных специалистов.
Еще до того, как мне исполнилось десять лет, мой папа стал владельцем «семейного» ресторана, в который он стыдился водить свою семью. Не могу его в этом винить. Чтобы попасть в это заведение, оформленное в стиле кантри, требовалось пройти сквозь разверстую пасть двухэтажного неонового музыкального автомата «Вурлитцер». За ним находилась огромная, пусть и не настоящая, «пустыня» с васильково-синим ночным небом в звездах из оптоволокна. Однажды вечером, когда мы шли через первый зал, моя мама поскользнулась на свежевымытом полу и чуть не упала.
– Я МОГЛА УМЕРЕТЬ! – взвыла она.
На самом деле она не ушиблась, но легла на пол и отказывалась шевелиться, пока не прибыла помощь. Она кричала всем, кто мог ее услышать, что она подаст в суд на «РИЧАРДА ШУСТЕРА, ВЛАДЕЛЬЦА ЭТОГО ОПАСНОГО МЕСТА!».
Когда мамина истерика закончилась, мы сели есть ребрышки. Мои родители ссорились так громко, что бедные официанты не знали, куда деваться. Да, они хотели подать своему боссу сырную булку и показать ему, какие они внимательные, но нет, они не хотели приближаться к этому ужасному столу. Пока родители орали, что один «разорился», а вторая «выжила из ума», к нам подошел аниматор с шариками. Наверное, он почувствовал неладное и решил, что сможет это исправить своими фокусами. Возможно, с помощью животных из шариков он хотел показать нам, как важна семья? Он скрутил две резиновые короны, увенчанные белыми лебедями. Лебеди целовались, и их оранжевые клювы соединяли шляпы вместе. Они символизировали единство и любовь.
– Давайте, надевайте, – распорядился аниматор, жестом указав на моих родителей.
Они отказались.
– Дурацкая шляпа, – фыркнула мама.
Папа просто отвернулся, не желая, чтобы его видели. Я стала умолять их примерить шляпы. Я плакала:
– ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, НУ НАДЕНЬТЕ ШЛЯПЫ. ВЫ ЖЕ ДРУГ ДРУГА ЛЮБИТЕ!
Со мной случилась самая настоящая истерика. Я страстно желала сделать их любовь настоящей, и, чтобы меня успокоить, родители с покорным и несчастным видом нацепили шляпы. Мама посмотрела на папу и громко прошептала:
– Я хочу развестись, Ричард.
Еще одна минутка юмора
Но мне опять не о чем шутить. Знаю, ЗНАЮ, не стоит так резко менять тему. Мой рассказ выглядит очень безрадостным, но именно поэтому я здесь: чтобы передать тебе привет уже с другой стороны. Если уж я смогла превратиться из маленькой девочки, на которую всем наплевать, и несчастной, разрушающей себя, в пьяном угаре звонящей психотерапевту девицы, в уравновешенную, СЧАСТЛИВУЮ (раньше я думала, это слово никогда не получится применить ко мне), самодостаточную, довольную жизнью, успешную взрослую женщину, значит, с подобным справится кто угодно. И ты тоже. Непременно.
Ты прочитаешь руководство по исцелению своих травм, больших и маленьких, и попытаешься создать жизнь, которую полюбишь и которой будешь гордиться. И не обязательно иметь настолько же ужасное, похожее на катастрофу детство, как у меня, чтобы данные инструменты помогли тебе. Мои уроки заботы о себе окажутся полезны, даже если у тебя были потрясающие родители, которые заботились о тебе изо всех сил.
Эта книга для всех, кому нужно лучше заботиться о себе – кто хочет жить жизнью, которую сам выберет, примет и полюбит, черт возьми!
Я надеюсь, что следующие истории станут для тебя практическим, воодушевляющим, понятным, возможно, смешным и порой грустным руководством о том, как наконец научиться любить себя без пошлостей. Я называю подобную заботу о себе «перевоспитанием»[2]. Но в первую очередь необходимо определить, чего тебе не хватает, и уже потом дать недостающее себе. Даже те из нас, кто уже совсем вырос, все еще могут найти способ стать тем человеком, которым хотят стать.
В тот вечер после моего двадцать пятого дня рождения я знала, что должна изменить свою жизнь. Мое прошлое превратило меня в развалину в утягивающем белье, не имеющую собственных установок, мотиваций и внутреннего стержня. Я очень хорошо умела выживать, но совсем не умела жить. Я хотела такую жизнь, которой могла бы наслаждаться, такую, в которой бы чувствовала себя довольной и самодостаточной. Но в тот день я сидела с блевотиной в волосах и верила, что это недостижимо.
Как я смогу изменить себя, если даже не в состоянии сменить фильтр в пылесосе? Я два года ныла об этом и только потом взяла быка за рога и разрулила пылепокалипсис[3]. У меня не имелось средств на путешествие с целью исцеления и самопознания в стиле «Ешь, молись, люби». Повторюсь – у меня было НЕ ХУДШЕЕ в мире детство, и мне казалось, что все мои страдания притворные. Но я решила перестать сравнивать свое прошлое с другими и больше не убеждать себя, что не должна ощущать ничего подобного. Пора сконцентрироваться на том, что я чувствую на самом деле, потому что именно оно – настоящее. Я ненавидела свою жизнь и очень хотела, чтобы она стала лучше. Но как же мне разобраться с собой? Какие у меня ценности? Какие у меня принципы? Что такое овощи?
Сидя на кровати, я достала блокнот и записала то, о чем знала точно:
1. Я знала, что у меня были не лучшие родители, которые не умели заботиться и не учили вести стабильную жизнь. И никакие новые родители не пришли бы мне на помощь. Я не была тайной дочерью королевской семьи – какая жалость! – не имела среди взрослых образцов для подражания или наставников, которые могли бы меня направить. Если я искренне желаю другой жизни, мне придется научиться заботиться о себе самой и взять на себя всю ответственность за собственную жизнь.
2. Я знала, что не могу проигнорировать причиненный мне ущерб и просто пройти мимо. Я больше не желала закрывать на него глаза. Я хотела изучить свои раны и обработать их целебной мазью из блесток, доброты и прощения – одну за другой. Недавно я услышала выражение «солнечный свет – лучшая дезинфекция», именно данное средство идеально подошло бы для моих старых эмоциональных травм. Мне придется перевоспитать себя и оказать себе поддержку, которой раньше у меня никогда не было. Я собираюсь попробовать любые советы, которые могут помочь, – все, что я читала, слышала и даже воображала. Я стану писать заметки в гугл-док, чтобы отслеживать собственный прогресс и четко видеть, в каком направлении иду. У меня нет никаких ответов – пока, – но, по крайней мере, я начала задавать вопросы.
3. Я знала, что хочу тост с яйцом-пашот и авокадо с гарниром из промышленной дозы ибупрофена. Пожалуйста! Спасибо.
В моих историях ты найдешь честные, проверенные, вполне доступные способы перевоспитать себя и позаботиться о себе. Мне неинтересно давать тебе теоретические пафосные советы с моего пьедестала.
Я сама побывала на дне и прошла через этот ад, сама сделала зарубки, усвоила уроки и теперь от всей души желаю, чтобы инструменты, которые я придумала, помогли еще и тебе.
Ну или ты хотя бы посмеешься. Вместе со мной. Но, надеюсь, не надо мой.
Я очень рада быть с тобой сейчас.
Я думаю, что у тебя сегодня потрясно лежат волосы. В смысле, мне всегда нравилась твоя прическа, но сегодня это что-то с чем-то.
ЛЮБЛЮ, ЦЕЛУЮ И ОСЫПАЮ БЛЕСТКАМИ,
ТАРА
ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК Т$ (МОЖЕШЬ МЕНЯ ТАК НАЗЫВАТЬ)