И Камэл это знает. Поэтому возразить ему нечего. Внезапно у меня вырывается:
– Крушина была моим соратником, – «Я что, не вынес повисшей паузы?». Но уже продолжал с горечью, – И это больше не та Крушина, что я знал. – «Сожаление? Я сожалею?» – Я просто хочу убедиться, что больше никто не пострадает.
Похоже, усталость и сожаление в моем голосе убедили Камэла не горячиться. Он, ничего не ответив, попрощался кивком головы и вышел.
Я устало откинулся на спинку кресла.
Первое: нужно занять расписание Камэла как можно плотнее. В ближайшие несколько недель он не должен вернуться.
Второе: нужно кончать с Крушиной. Всё зашло слишком далеко. Игра не стоила свеч.
Камэл
Что произошло что-то непоправимое я понял сразу, едва пришел в себя. И в том, что случилось это непоправимое, целиком и полностью моя вина.
Но я не мог поступить иначе.
Мать постоянно повторяла: если долго смотреть на девушку, можно увидеть, как она выходит замуж. Она, наверное, воспринимала эту фразу слишком буквально, поскольку у неё не проходило и месяца, чтобы после любовного расставания не следовала бы любовная встреча. «Не медли», «живи сегодняшним днём», «здесь и сейчас» – всё это было не про меня. Слишком тяжело мне дались последствия такого поведения матери, я не желал жить настолько поверхностно.
Я был убежден, что если делать, то на совесть. Раз и навсегда. Поэтому не дал себе времени на размышления.
Глава запер Авионику и явно задумал что-то недоброе. И время, за которое он может приступить к реализации, будет самое короткое. У меня же было лишь время, за которое можно преодолеть путь от его кабинета до лазарета.
Решение действовать было принято в ту секунду, как за мной захлопнулась дверь его кабинета. Раз и навсегда.
Такое уже было в моей жизни. То же чувство было у меня в тот раз, когда я схватился за молоток, стоя напротив отчима. Тогда на кону стояла жизнь матери.
Сейчас я противостоял главе и на кону стояла жизнь Ави. И я снова был решительно настроен действовать.
Ключ от изолятора остался у главы, но не может быть, чтобы ключ был только один. Авионика никуда не выходит, поэтому кто-то должен носить еду ей: только ради этого вряд ли кто-то будет ждать главу. Работники столовой работают посменно: передавать заботу о ком-то внешнем слишком хлопотно. Из персонала постоянно в организации только Ё-на и Рэй: никто из них не взял бы на себя эти заботы. К тому же, обитатели лазарета – это компетенция главврача, Анны: второй ключ почти наверняка у неё.
К ней я и ворвался, надеясь на успех: шанс у меня всего один.
Она не успела подняться с места: захват, столько раз применяемый мной во время охот, пошел в ход. Я схватил её крепко, но как можно более аккуратно: никто не должен пострадать. Прислушиваясь к звукам в коридоре, я прошипел через сжатые напряжением челюсти:
– Ключ.
И чуть ослабил ладонь, закрывающую Анне рот.
– Карман сле…
Достаточно.
В голове было тихо, пусто и сумеречно, лишь золотой нитью светился план действий. Быстрым движением я оглушил Анну, тут же перехватив её, чтобы не ударилась, падая. Быстро стянул с неё халат: карман слева был явно тяжелее.
Конечно, Анна могла и обмануть, но шанс был всего один. И через пару секунд был уже у двери изолятора.
Мне нужно только одно: вывести Авионику, и этому ничто не должно было препятствовать. Я был максимально сконцентрирован на том, что происходит: руки, подбирающие ключи, не дрожали, сердце при виде Ави в больничном платье на голое тело дико не забилось. Я зашел, быстро и чётко облачил её в халат и велел забираться ко мне на спину. В голове звенело от напряжения, но в коридоре по-прежнему не было признаков погони.
Убедившись, что никого нет, мы направились к запасному выходу лазарета. Тому самому, через который семь месяцев её сюда завезли.
Лишь бы в связке оказались нужные ключи.
Оказались. Я вспомнил, что у Анны гиперконтроль: ей нужно все контролировать – вот почему все ключи в одном месте.
Третий раз за день повезло.
Пока я отпирал дверь, чувствовал близость Ави: как руки её давят мне на плечи, а пятки упираются в живот. Тепло её тела обволакивало мою спину и наполняло душу.
В момент, когда дверь распахнулась, я был свободен и абсолютно счастлив.
Снаружи тянуло прохладой сумерек. Высоко вверх взмывали макушки сосен, за ними проглядывало темное апрельское небо. Воздух был напоен сладостью подгнивающей хвои. Я бежал, вдыхая его с наслаждением: это был аромат победы.
Куда точно бежать, в сумерках было не видно. Я старался держаться подальше от накатанной досюда дороги, которой мы приехали в тот раз. Где расположена трасса я тоже точно не знал, но это было неважно: впервые в жизни мой потенциал был мне в радость. Мне казалось, что я могу бежать всю ночь и добежать до края мира, где нас никто не найдёт.
Но довольно скоро Ави заёрзала: передвигаться на чьей-то спине, наверное, неудобно.
Поскольку явной погони не было, я остановился, чтобы она немного передохнула.
Опуская её на землю, я задел рукой бедро и вдруг осознал, что на Ави нет белья. Залившись краской, я поспешно отвернулся, умоляя сердце и не только сердце успокоиться. Толи шум крови в ушах мешал, но Ави была тихой, словно не существовала. Так сильно испугалась происходящего, или специально так себя вела – не было важно. Это нам на руку, ведь…
Последнее, что я помню – яркую вспышку от искр, вылетевших у меня из глаз, и резкую боль в затылке. Я потерял сознание, падая на землю.
Очнулся уже здесь.
Произошло что-то ужасное. Наверняка глава точно сделал что-то ужасное с ней: ведь я вроде как в порядке.
На сей раз Ави наверняка пострадала из-за меня. В прошлый раз всё обошлось, не смотря на мою неумелую помощь, но в этот раз точно не обойдется.
Может быть, не стоило ничего делать. Но если бы я продолжал смотреть, ничего не делая, что бы стало со мной тогда?..
Мне нужно добраться до главы, все объяснить ему. Может быть, у меня будет шанс смягчить отношение к Авионике.
Хоть бы она не сильно пострадала!..
Мне нужно добраться до главы, но рядом со мной вдруг встают два дяди в штатском. Они не в форме, но я узнаю их из тысячи, ведь я бегал от них столько времени: это следователи.
Вот оно, моё наказание. Глава сдал меня ментам.
Авионика
Раньше, когда я видела в фильме сцену погони в лесу, не верила, что можно долго так быстро бежать. Зависит от леса, конечно, но все равно будет трава, ямы и горки: запнуться легче легкого. Однако, стоило мне сделать первый шаг в темноту, для меня все было уже решено. Я неслась, не чуя под собой ног, даже не бежала, а прыгала, стараясь очутиться с каждым шагом все дальше и дальше. Мне не мешали ни темнота, ни деревья, ни корни. Я не замечала ни холода, ни босых ног, ни жжения в ладонях от отдачи палкой. Я желала лишь одного: оказаться как можно дальше отсюда.
В фильме убегающего обычно преследуют. За мной никто не бежал, хотя я и не оглядывалась. Инстинкт загоняемого зверя подсказывал мне, что позади никого. Тело было сжато от напряжения и холода, но не страха. И хотя саднило стопы, горло горело, а легкие разрывались в груди, я чувствовала эйфорию. Счастье быть свободной, счастье быть здоровой, счастье легко двигаться, не задумываясь о настоящем, бежать к спасению. Я убегала, не сбавляя темпа, не останавливаясь передохнуть, не оглядываясь – только вперед, вперед.
Обычно в кино в самый неподходящий момент беглец зацепляется ногой за какую-нибудь корягу, или не замечает скрытый в траве обрыв, и живописно падает, чтобы зритель мог ахнуть и получить свою долю адреналина. Я не зацепилась и не упала. Просто справа из темноты на меня вылетел человек. Последнее, что я помню, это рассыпавшаяся оранжевыми искрами боль, вспыхнувшая в моей скуле.
Пришла в себя я в палате. В месте удара онемела левая скула. Затекла спина. Руки, как ни странно, были не связаны. Я попыталась подняться повыше, и вдруг заметила кое-что.
Сначала я не поверила своим глазам, потом не поверила своим ощущениям. Но всё было наяву и ровно так, как я видела.
Внутри стало пусто. Я не разозлилась, не разрыдалась, не закричала. Я, наконец, поняла, с кем имею дело.
Прямо перед моими глазами на том конце кровати над одеялом возвышался только один холмик.
За побег мне отняли стопу.
Ё-на
Со мной многое в жизни происходило.
Меня травили в начальной школе: пинали портфель, плевали на куртку, рвали тетради. Папу считали человеком нетрадиционной ориентации: и одно это предположение наводило страху как на детвору, так и на учителей. Я не понимала, при чём тут я и что конкретно мне нужно сделать, чтоб все прекратить. Понимала лишь, что их страшит неизвестность. Где страх, там и противостояние.
Потом папа женился, и мне казалось, что всё прошло. Как оказалось, такое не забывается: один раз изгой – всегда изгой.
Девочка, с которой я подружилась в средней школе, была «засланным казачком»: выведала мои стыдные секреты и рассказала о них всем. Среди секретов, конечно, было имя мальчика, что мне нравится, и о чём я мечтаю. Мальчик мне нравился тот же, что и всем. А мечтала я стать доктором. Во всём этом не было ничего примечательного, поэтому об этом быстро все забыли. А я вынесла урок – дружбы не бывает.
Внешностью я пошла в отца, а поведением и характером – в бабушку по папиной линии. Мама не любила ни первого, ни вторую, поэтому она практически никак со мной не пересекалась. Я пошла не в маму и была не такой красивой дочерью, которую бы она хотела: поэтому мама меня стеснялась. Мы никуда не ходили вместе, у нас не было ни единого совместного фото. Мы мало говорили, потому что маму раздражали мои рассуждения и лицо. Так я узнала, что всегда есть причина, чтобы быть отвергнутым, и вернулась к уроку номер 1.
Мама же и сдала меня в психушку.
Было много неприятного, но всегда я реагировала одинаково: никак.
Зачем реагировать на то, что не можешь изменить? Просто игнорируй это – и все встанет на свои места. До этого момента все работало как надо.
Со мной происходило очень много плохого, но почему же ты все никак не пройдешь?!
Я не могла просто продолжать тебя игнорировать: ведь ты ставила все новый и новый флаг на принадлежащей мне территории.
Какого хрена?
Уже неделю только и разговоров о том, что глава отослал Камэла так надолго на задание лишь потому, что Камэл потребовал свободы для Крушины.
Шесть месяцев! Он отправил его во внешний мир на шесть месяцев!
Никто еще не покидал эти стены так надолго.
И я лучше всех знаю, что нет никакой охоты сейчас в разработке: мне не снилось ничего толкового уже очень давно.
Какого хрена?!
Что ты с ним сделала? Почему он так тебе предан? Что в тебе такого, что привлекает его с такой силой?
Со мной раньше ни происходило, я всегда оставалась спокойной.
Но сейчас я просто вне себя. Каждый раз, проходя мимо лазарета, думаю, что, если бы глава не запер дверь, тебе бы не поздоровилось.
Ну что? Что в тебе такого особенного, чего нет во мне?
Мне удалось разузнать немного о тебе. В прошлом ты слыла красавицей: и от того была популярна. Твоя сила в течение семи лет убила всю семью: сначала мать, потом бабку, затем и переехавшую жить к тебе тётку. Квартиру, которую ты унаследовала, сейчас используют как точку штаба. Соседи думают, что квартиру ты сдаёшь, а сама живешь в другом городе.
После школы ты поступила в колледж, и связалась с плохой компанией. На драки ходила чаще, чем на пары – после одного такого замеса тебя, почти потерявшую сознание от травм, завербовал глава.
Поначалу все были к тебе расположены, но твой эгоизм и хамство быстро всех образумили. Единственный, кто добился твоего расположения – это глава. Ему ты не хамила, вы подолгу разговаривали, часто обедали вместе. Один раз даже спонтанно поехали вместе на разведку и вернулись только утром следующего дня.
Так какого черта тебе сейчас понадобился Камэл?! Пытаешься позлить главу? Вывести его на ревность?
Если припомнить, таким же образом ты использовала Андрэ: постоянно работала с ним в паре, перетекая из разведки в охоту, всегда вместе, всегда рядом. А потом засадила ему два ножа в руку, потому что он препятствовал твоему плану показного самоубийства.
Все отзывались о тебе как о человеке, с которым никто не хотел бы пересекаться. Как о человеке, не знающем о такте, говорящем все, что в голову взбредёт. Творящем, что хочет, и не думающем о других. Носящим за пазухой нож.
Так что же Камел в тебе такой нашёл? Неужели он из тех, кого привлекают такие стервы?
Или ты учла ошибки прошлого и решила его одурачить? Притвориться тихоней, жертвой, нуждающейся в защите? «Смотри, какая я несчастная! Пожалуйста, помоги мне, спаси меня!».
Тошнит меня от твоего притворства. Ненавижу таких как ты: использующих людей в своих целях, манипулирующих ими.
Я больше не допущу, чтобы ты и дальше использовала Камэла.
Я не могу просто поговорить с ним, убедить его, но, поверь мне, у меня все же есть козырь в рукаве. Не радуйся раньше времени: в этой борьбе ты не выйдешь победительницей.
Потому что мои сны всегда сбываются.
Рэй
О том, что Камел неровно дышит к девчонке из изолятора, судачили давно и все, кому не лень, поэтому их побегу особо никто не удивился. В том, что вернули в тот же день только её, тоже не было ничего особенного: было логичным пока разъединить беглецов, чтобы дать время Камэлу подостыть и прийти в себя. Тут я был с главой согласен: проспись, дружище, пойми, какую глупость наворотил.
О том, что до этого Камэл просил меня, как своего друга, присматривать за девчонкой в его отсутствие, конечно, никто не говорил, но глава не дурак и сам догадался. Поэтому я особо не удивился, когда глава попросил помочь ему с манипуляциями с пойманной беглянкой. Он желал иметь в моем лице конфидента, который подтвердил бы Камэлу по возвращению, что с его дамой сердца обращались как надо. Да и, возможно, попросту не хотел оставаться с ней наедине после всего, что его в прошлой жизни объединяло с Крушиной.
«Дело точно в этом, – обнадеживал я себя, заходя в бокс перед палатой первым: глава отправился за Анной. – Не может быть, чтоб глава оправлял меня на прямой контакт с биологической радиацией только потому что меня не жалко. Это было бы обидно».
Хотя в этом было бы рациональное зерно: из всех обитателей организации мой потенциал самый малоприменимый, если не сказать бесполезный. Что проку в возможности определять живое и мертвое, если оно и так понятно по другим признакам? Но тут же все иначе.
Ох, одно расстройство от неё: смотреть на человека, что по мне отзывается падалью, стараясь не скручиваться от рвотных позывов. Это и противно, и бестактно. «Хорошо, что ей меня не видно…».
И в этот момент наши взгляды встречаются.
Уровень везения – Рэй.
Угх! Меня скручивает до боли в пищеводе. Хорошо, что я еще не завтракал, иначе еда пропала бы зря. Ох, стыдоба-то какая… Вины девушки в происходящем нет, если так подумать. И с моей стороны такая реакция крайне невежлива, но что поделать. «Если они с Камэлом поженятся, – улыбаюсь про себя своей шутке, чтобы отвлечься, – трудно будет организовать совместный пикник».
Робея, поднимаю глаза: чувствую, что нужно объясниться. Но девушка уже максимально сдвинулась в кровати, чтобы её не было видно, и сжалась в комок: будто если я её не увижу, мне не поплохеет. От этой неловкой заботы – она же обо мне сейчас позаботилась? – мне становится еще более не по себе. Скорее бы уже пришел глава и закончилась эта ярмарка неловких ситуаций.
Так странно видеть её снова прикованной к постели: навевает воспоминания о первом её дне здесь. Тогда она славно вырубила меня ударом ноги в живот, когда я кинулся защищать главу. Не подумал бы, что она такое сумеет. Сейчас она выглядит смиренно, даже, я бы сказал, безжизненно. До этого, когда я навещал её до побега, она мне нравилась больше.
Щелкает замок двери за спиной: вот глава с Анной, наконец. Поспешно опускаю маску на глаза, чтобы не увидеть их случайно.
– Прости за ожидание, – мягко извиняется глава, проходя мимо меня в палату. – Не переживай, мы быстро закончим.
Какая забота, право. Я хотел бы показаться способным справиться с любым заданием, но наверняка меня выдал легкий салатовый оттенок лица.
– Подождите пока тут, – останавливает меня глава, когда я уже схватился за ручку, чтобы зайти.
«Мог бы и вовсе не звать, – раздраженно проносится в моей голове, – если хотел побыть с ней наедине». Но послушно прикрываю дверь.
Металл ручки приятно холодит ладонь, и я с радостью отвлекаюсь на это ощущение. Стараюсь дышать как можно глубже: об этом способе отвлечения мне рассказывала Энола. Вдоох – выыыыдох, вдоооох-выыыыдох. Кэмел, я тебе, конечно, друг, но опекун для твоей пассии из меня аховый.
Слышу, как Анна запирает дверь в коридор на ключ, чтобы никто не смог войти. Затем шаги в мою сторону.
– Что сегодня тестируем? – улыбаясь, интересуюсь я у Анны, потому что глава не счел нужным ничего объяснить. – Что мне делать-то?..
Однако вместо ответа левое запястье словно обжигает крапивой. Вскрикнув от неожиданности, сдёргиваю маску: мое запястье накрепко притянуто к дверной ручке строительной стяжкой. Анна стоит в двух шагах от меня с каменным лицом: и от этого мороз по коже. Рот моментально наполняется кровавым привкусом.
– Что пр?..
Закончить вопрос мне не даёт пронзительный женский вскрик в палате.
Забыв обо всём, оглядываюсь и вижу в узкое дверное окошко, как девушка, согнувшись, завалилась на кровати на правый бок: волосы ссыпались на лицо, привязанные руки натянуты, будто бы она пытается защититься. Рядом с кроватью спиной к двери стоит глава, в левой руке у него длинный тонкий нож, неравномерно покрытый чем-то алым. Больничная рубашка девушки стремительно меняет цвет на правом боку.
Я не могу пошевелиться. Внутри меня пусто. Мозг фиксирует факты, и не торопясь выдает заключение: глава пробил Крушине печень ножом. В голове не укладывается. Все как во сне.
– Что ты чувствуешь? – слышу я голос Анны. Она стоит рядом, но голос звучит откуда-то издалека: я весь внимание, не могу оторвать взгляд от происходящего в палате. Внезапно голова болезненно врезается в стекло: это Анна заламывает мне правую руку, прижимает к двери и требовательно повторяет: – Тошнота или кровь?
Тело как будто принадлежит не мне: я чувствую боль в правом плече, левом запястье, жжение от холода в левой скуле, но больше ничего не чувствую. Нет сил разлепить губы, чтобы ответить, не могу даже просто закрыть глаза. Я ничего не могу.
– Просто ответь, – повышает голос Анна, и заламывая руку сильнее. – Кто сейчас в этом теле?
«Что?».
– Чей это потенциал? – почти кричит Анна.
До меня, наконец, доходит смысл её слов. Вот что это такое.
Это охота на потенциал.
Смотря на бесстрастное лицо главы, кровь, капающую с ножа, скорченное от боли тело девушки, я вспоминаю приснопамятное: «Охота на потенциал – это весело».
– Гниль, – выдыхаю я. Я почти ничего не ощущаю, но в этом ощущении можно не сомневаться. Привкус крови принадлежит главе, но гниль – однозначно Крушине.
Я же твердил это всё это время. Неужели нужно было заходить так далеко?
– А сейчас? – спрашивает Анна. Заломленная правая рука начинает неметь.
– Гниль.
Кровь напитывает подушки и матрац под девушкой. Глава остаётся неподвижным.
– И сейчас?
Киваю головой. Сколько крови! Как далеко глава намерен зайти?
Неужели он хочет спровоцировать клиническую смерть, чтобы попытаться вернуть тело к жизни снова? Но сейчас, без Андрэ с даром воскрешения, в тело вернется только одна душа: но какая?..
– Сейчас?..
– То же.
Кровь пропиталась насквозь: и начинает капать на пол. Как же страшно, наверное, ощущать, что из тебя утекает жизнь. Держись там! Глава дождется, пока души покинут тело и…
И тут я замечаю, что в палате нет ни одного медицинского аппарата: они не планировали оказывать помощь здесь и сейчас.
К тому же, Анна рядом со мной и это значит, что реанимация не готова и никого не ждёт.
Ужас осознания прошивает холодом насквозь. В ушах звенит от собственного крика. Анна пытается удержать меня, а я бьюсь в дверь всем телом, пытаясь достучаться до главы.
В голове лишь одна мысль, бьющаяся в такт сердцу, пронзающая болью мозг, резонирующая с криком.
«Не надо!!!».
Я наполовину отчаяние, наполовину ужас. Все вокруг расплывается и прыгает, я чётко вижу лишь темные локоны.
И вдруг девушка поднимает голову. Наши взгляды пересекаются, и я замираю.
Кажется, это в первый раз, когда я смотрю ей в глаза. Все прекращает существовать: есть только эти глаза – глубокие, очень темные, заглядывающие прямо в душу. Я почувствовал себя беззащитным ребенком: я впервые видел агонию. Это ни на что не похоже, ни с чем не сравнимо; это надламывает душу и разрывает сердце. Рот наполнился вкусом крови, ярким и металлическим. Это длилось долю секунды – и она обмякла.
С меня как будто сорвали кожу. Надрывный крик выдал моё отчаяние, но не облегчил боль.
Я разрыдался.
Анна отпустила меня и постучала по стеклу, привлекая внимание главы.
Я посмотрел на него в надежде, что сейчас он позовет кого-нибудь, кто-нибудь что-нибудь сделает. Я понимал, что поможет лишь чудо, но до последнего надеялся на него.
Прошла секунда, две, три – и ничего не происходило. Глава молча смотрел на Авионику, а потом шагнул и вытер нож о простынь.
Я закричал. Долго, надрывно и матом. Я умолял помочь ей.
Глава все стоял и стоял, а меня ноги уже не держали.
Я бессильно рухнул на пол, меня трясло, слезы не прекращались.
«Это убийство,» – бормотал я. Явное, преднамеренное убийство, и произошло оно спокойно и рядом.
Я был соучастником этого убийства.
Убили девушку, руки которой были связаны. Убили обычного человека: ведь я ощутил это за секунду до смерти.
Можно охотиться на потенциалы, но разве это было охотой? Ей даже не дали выбора…
Получается, в конце она была обычным человеком. Человеком, которого тут вообще быть не должно. Человеком, у которого есть родители, любимые вещи, друг.
Друг…
«Господи, – отчаяние захватило меня с новой силой, – как же я все это ему объясню?..».
Я сидел на полу, схватившись за голову, воя и скуля, пока глава не открыл дверь, и ножом, которым убил Авионику, не срезал стяжку. Я отшатнулся и распластался на полу всем телом. И там, валяясь под ногами главы, услышал:
– Все прошло удачно.
Потрясенный, я уставился в лицо главе. Он был абсолютно спокоен и устало улыбался.
– Крушина ушла из этого мира навсегда, – сообщил он. – Можно смело сказать, что она больше не вернется. Так ведь, Рей?
Я не нашел в себе сил ответить.
Глава
К тебе вечно все таскались за советами. Боялись, обсуждали за спиной, не садились за один стол, но все равно – стоило случиться в их жизни какой-нибудь бедке, они всеми путями пытались поговорить с тобой наедине. И поскольку эта народная тропа не зарастала, похоже, ты никому не отказывала.
Если подумать, я тоже всегда к тебе прислушивался. И когда был молод, а ты – ещё моложе, и потом. Я был больше энергичен, чем рассудителен, а ты всегда флегматична и отстранена. Мне казалось, что прислушиваться к твоему мнению – прекрасная идея, ведь у тебя не было вовлечённости ни во что, ты всегда как бы наблюдала со стороны. К тому же, в твоих словах всегда находилось рациональное зерно: видимо, жизнь заставила тебя стать мудрой гораздо раньше положенного.
Я не жалел тебя, мне все это было на руку. Жалко ли будет этого лишиться, я не задумывался.
Потом, когда тебя не стало, я обнаружил, что ты продолжаешь жить во мне своей жизнью. Твой голос стал голосом моей совести, я ориентировался на твой осуждающий тон, когда обдумывал какие-то идеи. Не знаю, как это работало, но ты действительно помогала мне принять нужное решение и после своей смерти.
В тот раз я не хотел, чтобы ты умерла.
Я до последнего не верил, что ты это сделаешь. Я всё ждал, что ты остановишься в последний момент, и мы просто вернемся в центр. Я думал, ты берешь меня на «слабо», как обычно.
Я показал тебе свою слабость, там, в сарае под звёздами. Это связало нас образом, которого я бы предпочёл, чтобы не было. Ты пожалела меня – и стала доверять сильнее, чем следовало: в этом была твоя главная ошибка.
Я изобрел способ развоплотиться, но умереть, испытывая его, был не готов. Если честно, я был уверен, что это не сработает. Для чего я рассказал тебе о нём? Хотел ли я, чтобы ты захотела его испытать? Хотел ли я избавиться от тебя? Может быть, желание оказаться правым и было сильнее страха потерять тебя, но неверие в успех в любом случае преобладало над всем этим: я не верил, что сработает.
Миг, когда сработало, был самым худшим и самым лучшим в моей жизни одновременно: в моих руках появилось абсолютное оружие, за которое я заплатил потенциалом, на который рассчитывал. Впрочем, ни то, ни другое я по назначению применять не мог: вроде как и не обидно должно было быть?..
К тому же, как я уже говорил, пусть физически тебя не стало со мной рядом, ты обнаружилась в месте гораздо более близком. Я осознал, что теперь есть лишь та ты, что живет в моей голове. Такая же наивная и при этом ироничная, немногословная и спокойная: какой я тебя помнил.
Твои мудрость и спокойствие не ушли из мира навсегда: будучи в моей памяти, ты стала моей частью, моей силой. В моей голове ты была только моей.
Но, спустя столько лет, внезапно я получил пророчество о возвращении тебя настоящей.
К этому я был не готов.
Да и мало кто может быть готов к возвращению человека с того света. Документально есть лишь одно свидетельство, и то с него некоторые начали летоисчисление.
«Как ты смеешь? – эта мысль была у меня первой. – Самозванка!».
И в то же время мне стало до смерти интересно, с кем я встречусь. Что с тобой было там, на том свете? Что ты мне расскажешь?..
Разве я мог упустить возможность такое узнать?
И пока я рассуждал, то отметил, что та ты, из моей головы, внезапно замолчала. Как ни пытался, я не мог больше вызвать твой образ в голове.
Неужели ты была со мной все это время, а сейчас решилась вернуться в физическую форму чтобы…
Чтобы что? Я был крайне заинтригован. Бросил все силы и возможности на то, чтобы найти тебя снова.
И нашел.
Сперва ты напала на меня: и прикончила, если б не Камэл. Это было так на тебя похоже, что до смерти меня растрогало. Сидя на пятой точке на полу, вдыхая жадно кислород, я смотрел в это новое для меня лицо и был готов расплакаться от умиления. Будто бы увидел твоего ребёнка, и отметил в ней унаследованные от тебя черты.
Но потом что? Ты затаилась. Вела себя тихо и мирно, как обычный, цивильный человек. Притворялась несведущей. «Ребенок» тем временем между делом обаял двух моих лучших охотников в лучшей мамочкиной манере.
Я был на измене все эти месяцы. Ты явно что-то задумала, но не спешила воплотить план в жизнь. Если честно, я устал ждать нападения. Возможно, это была твоя тактика: надоесть до смерти, чтобы я расслабился, и потом ударить, когда ослаблю бдительность. И пока я пытался тебя перехитрить, не появляясь в палате, ты умудрилась запудрить мозги Камэлу – самому эмоционально бедному человеку здесь. Он плохо ощущает своё тело, от этого плохо понимает свои эмоции – но тебе удалось раскачать его до умопомешательства.
Камэл похитил тебя. И ты, вместо того, чтобы воспротивиться ему (ведь я-то, цель твоего отомщения, здесь), позволила себя увести. А потом попыталась удрать от него прямо в лесу, голышом, босиком и в кромешной тьме. Чем ты думала? Чего добивалась?
В чем твой мотив? Ты так стремилась попасть сюда чтобы что?
Мне надоело искать ответы на эти вопросы. Игра стала скучной и затянулась. Если не желаешь мне помогать, то тебе пора вернуться туда, где твое законное место.
Тем более, что помочь тебе будет вовсе не сложно.
Человеческое тело очень хрупкое: ты убедилась в этом на своей шкуре. Заставить тебя снова провести аберид не получится: вряд ли ты согласишься на это второй раз – так что придется разрушать физическую оболочку по старинке.
Легко можно сломать тонкую внутреннюю биохимию: например, выпить крепкий раствор поваренной соли – 10 столовых ложек на полстакана воды. Соль моментально свяжет все молекулы воды в организме: сосуды сузятся в ниточку, давление упадёт, кровь сгустится, почки разбухнут и откажут. В одних местах начнут образовываться отеки, а от других мест жидкость отхлынет совсем. В итоге: гипоксия, схлопывание сосудов, и долгая, мучительная смерть в течение минимум 18 часов от обезвоживания и отравления мочевиной одновременно, сопровождаемая непередаваемыми болями от спазмов.
Можно и просто водой отравить – шесть литров будет достаточно. Будет невыносимо больно умирать от отеков, оставаясь в сохранном сознании. В среднем это занимает от десяти, до восемнадцати часов.
Можно отравить кислородом: просто заставить подышать через масочку концентрацией большей допустимого. А еще легко дисквалифицировать главный дыхательный орган – легкие: если пробить легкое, в котором пониженное давление, дав ему контакт с внешней средой, оно попросту схлопнется и не расправится само. Думаю, все это тоже довольно долго и болезненно.
Мне нужно было убить тебя насовсем, но вовсе не хотелось, чтобы ты умирала в долгих мучениях, от сильной боли. Нужно было, чтобы ты осознавала момент смерти: чтобы отследить изменение в ощущениях Рея – изменятся они или нет? -, но при этом не было бы и шанса на выживание. Поэтому я выбрал кровотечение: для столь субтильного тела потерять быстро два стакана крови уже будет погранично. Нужно было кровотечение, которое даст быстрый и надежный результат.
У мышц и костей довольно большой предел прочности, но вот внутренние органы обладают нежной структурой и не выдерживают повреждений. Я выбрал печень: в ней много крупных сосудов, кровь вытечет быстро, болевой шок надежно отвлечет от происходящего. Ты будешь в сознании, умрёшь быстро, но при этом тело не будет изуродовано.
Знать о тонкой биохимии, и в итоге выбрать такой незамысловатый пацанский метод – это моя дань уважения к тебе, к той, что я помню, к той, лежащей на снегу после очередной драки. Пусть это будет достойная смерть, без долгих страданий.
Я думал, стоит ли вернуть одолженное тобой тело родителям девушки. В мире нашли бы труп, завели бы уголовное дело, и, как водится, через годик закрыли: зато родители бы обрели покой и могилку дочери, над которой можно было бы проливать слезы и пропалывать травку. Да, пробитая печень и отсутствующая правая стопа указывала бы на насильственную смерть, но, судя по всему, дело бы закрыли за неустановленностью виновного лица. Или повесили бы этот эпизод на какого-нибудь маньяка: в любом случае, нам это ничем не угрожало.