Тана Френч
В лесу
Я ждал, начиная дрожать от холода, который пробирался сквозь стекло. Спустя несколько минут в тени задвигалось какое-то пятно, темное на темном. Оно отделилось от тени и переместилось на газон, это была крупная лиса, настороженная, костлявая в своей куцей летней шубе. Лиса подняла голову и снова завыла, и на миг мне почудилось, будто я унюхал дикий, чужеродный запах. Животное метнулось по траве и скрылось за воротами, по-кошачьи ловко просочившись между прутьями решетки. Вой постепенно стихал.
Хотелось спать, но я был чересчур взвинчен и еще не окончательно избавился от тревоги, а рот наполнился пакостным вкусом. Захотелось чего-нибудь холодного и сладкого. Я прошел на кухню выпить сока. Хизер, как и я, тоже иногда мучается бессонницей, и я поймал себя на мысли, что почти надеюсь увидеть ее и услышать жалобы на что бы там ни было, однако света под дверью не заметил. Я налил себе стакан апельсинового сока и долго стоял перед открытым холодильником, прижимая стакан к виску и слегка покачиваясь.
* * *
Утром начался ливень. Я написал Кэсси, что заберу ее, – в сырую погоду Тележка для гольфа имеет обыкновение дурить. Возле ее дома я посигналил, и Кэсси, одетая в пальто как у медвежонка Паддингтона, выбежала на улицу. В руках она держала термос с кофе.
– Слава богу, вчера дождя не было, – сказала она, – иначе пока-пока, вещественные доказательства!
– Глянь-ка. – Я протянул ей страницы, где упоминался Джонатан Девлин.
Она уселась по-турецки на пассажирском сиденье и погрузилась в чтение, время от времени протягивая мне термос.
– А ты этих типов помнишь? – спросила она, дочитав до конца.
– Смутно. Впрочем, Нокнари – поселок маленький, так что их все знали. Они были нашей местной версией малолетних преступников.
– Вы их боялись?
Мы ползли по Нортумберленд-роуд, а я обдумывал ее вопрос.
– Смотря в каком смысле, – сказал я. – Опасались, но, скорее, из-за их вида, потому что нам они ничего плохого не делали. На самом деле к нам они относились неплохо. Чтобы Питер и Джейми исчезли по их вине – нет, такое у меня в голове не укладывается.
– А что за девушки? Их опросили?
– Какие девушки?
Кэсси взглянула на показания миссис Фицджеральд.
– Она сказала – любезничали. Я бы предположила, что с девушками.
Разумеется, она права. Для меня смысл слова “любезничать” довольно размытый, однако если бы Джонатан Девлин и его приятели проделывали это друг с дружкой, это точно вызвало бы толки.
– В деле про них ничего нет, – сказал я.
– А сам ты не помнишь?
Мы по-прежнему плелись по Нортумберленд-роуд. Дождь заливал стекла, так что казалось, будто мы под водой. Дублин построен для пешеходов и карет, но никак не для машин, здесь полно средневековых улочек, узких и извилистых, час пик начинается в семь утра и заканчивается в восемь вечера, и при малейшем намеке на непогоду весь город тотчас же превращается в череду дорожных заторов. Я пожалел, что мы не оставили Сэму записку.
– Наверное, помню, – неуверенно ответил я, хотя это смахивало на ощущение, а не на воспоминание.
Лимонное драже, ямочки, цветочный аромат духов. “Металлика и Сандра – жених и невеста…”
– По-моему, одну из них звали Сандра.
При упоминании этого имени внутри у меня все сжалось, а во рту возник привкус то ли страха, то ли стыда, вот только причину я не вспомнил. Сандра – круглолицая пышечка, смешливая, в узких юбках, которые задирались, когда она перелезала через стену. Сандра выглядела очень взрослой и непонятной – ей было лет семнадцать или восемнадцать. Она угощала нас конфетами из бумажного пакетика. Иногда с ней приходила еще одна девушка, высокая, с крупными зубами и множеством сережек. Клэр? Или Кьяра? Сандра показала Джейми, как пользоваться тушью для ресниц. Она держала перед Джейми маленькое зеркальце в виде сердечка. Потом Джейми долго моргала и говорила, что глаза у нее словно потяжелели и вообще какие-то чужие.
– Тебе идет, – похвалил Питер.
Немного погодя Джейми решила, что тушь ее бесит, и умылась в речке, а темные, как у панды, круги вокруг глаз вытерла краем футболки.
– Нам зеленый, – тихо сказала Кэсси, я очнулся и проехал еще несколько футов.
* * *
Мы остановились у киоска, и Кэсси сбегала за газетами – надо же знать о деле, над которым мы работаем. Новость об убийстве Кэти Девлин занимала первую страницу каждой из газет, и журналисты, все как один, подчеркивали связь со строительством шоссе. “Дочь лидера несогласных Нокнари убита!” – и все в таком же духе. Репортерша крупного таблоида (статья называлась “Смерть на раскопках” – еще немного, и это сойдет за искажение фактов) несколько раз издалека намекнула на ритуалы друидов, но без обычной истерии про сатанистов – она явно ждала, в какую сторону подует ветер. Я надеялся, что О’Келли как следует выполнит свою задачу. Слава тебе господи, никто ни словом не обмолвился о Питере и Джейми, и все же я понимал, что это лишь вопрос времени.
Мы сбагрили дело Мак-Лафлина, над которым работали до того, как нам дали это задание (там двое мерзейших богатеньких папенькиных сынков запинали еще одного такого же до смерти, когда тот пролез вперед в очереди на такси), Куигли и его новому напарнику Мак-Кэнну и стали искать себе временный кабинет. Такие кабинеты совсем крохотные, и их вечно не хватает, но нам пошли навстречу: дела о детях всегда на первом месте. Когда приехал Сэм – он тоже застрял в пробке, да еще живет где-то в Вестмите, в паре часов езды от города, ведь жилье ближе нашему поколению не по карману, – мы вцепились в него, усадили в кабинете, складно рассказали о следствии и выдали официальную версию о заколке.
– О господи, – сказал Сэм, когда мы умолкли, – только не говорите, что это родители.
У каждого следователя есть дела, работать над которыми почти невыносимо, и профессиональная броня дает трещину. Кэсси, хоть никто и не знает, до смерти боится дел об убийствах с изнасилованием. Я в этом отношении неоригинален и с трудом переношу дела об убитых детях, а на Сэма, значит, наводят мандраж семейные убийства. Похоже, это расследование каждому из нас угодило.
– Мы без понятия, – сказала Кэсси, не вытаскивая изо рта колпачок от фломастера. Она записывала на доске распорядок последнего дня Кэти. – Когда Купер подготовит результаты вскрытия, мы, возможно, узнаем больше, но прямо сейчас данных слишком мало.
– Тебе вовсе не обязательно разрабатывать версию с родителями, – сказал я, прикрепляя с другого края доски фотографии с места преступления. – Забирай версию с шоссе и звонками Девлину. Выясни, кому принадлежит земля вокруг участка, где проводятся раскопки, и кто всерьез заинтересован в строительстве шоссе.
– Это потому что у меня дядя в политике? – спросил Сэм.
Ему вообще свойственна прямота – на мой взгляд, черта странноватая для детектива.
Кэсси выплюнула колпачок и повернулась к Сэму.
– Ага, – ответила она. – Думаешь, проблемы будут?
Мы оба поняли, о чем она. Ирландские политики любят семейственность, кровосмесительство, отношения запутанные и тайные, непонятные даже посвященным. Неискушенный почти не заметит разницы между двумя крупнейшими партиями, которые самодовольно окопались на крайне правых позициях, и тем не менее многие избиратели по-прежнему предпочитают одну из них лишь потому, что их прадеды воевали в Гражданской войне, или потому что папаша мутит какие-то дела с местным кандидатом и утверждает, будто тот парень что надо. Коррупцию все воспринимают как должное и даже невольно восхищаются ею: дух партизанства, присущий колонизованному народу, еще жив в нас, а уклонение от налогов и всякие темные делишки мы воспринимаем как проявление бунтарства – как наши ирландские предки считали бунтарством укрывание лошадей и семенной картошки от англичан.
Коррупция во многом стоит на первобытной, ставшей общим местом ирландской страсти – страсти к земле. Обычно застройщики водят тесную дружбу с политиками, и практически каждая крупная сделка предполагает коричневые конверты, необъяснимые поправки в земельном кадастре и путаные офшорные транзакции. И будет настоящим чудом, если окажется, что планы по строительству шоссе обошлись без дружеских одолжений. А если такое случилось, то едва ли Редмонд О’Нил об этом ничего не знает, и также маловероятно, что он будет рваться выложить нам всю правду.
– Нет, – уверенно ответил Сэм, – не будет проблем.
Похоже, недоверие в наших взглядах было столь выразительным, что он рассмеялся.
– Ребят, честно, я его всю жизнь знаю. Когда я только переехал в Дублин, то пару лет жил у него. Будь он замешан в какой-то грязище, я был бы в курсе. Дядька мой прямой как палка. И если он сумеет, то поможет нам.
– Отлично. – Кэсси снова повернулась к доске. – Ужинаем сегодня у меня, приезжайте к восьми, обсудим, что накопаем.
И на чистом участке доски она нарисовала для Сэма схему, как к ней проехать.
* * *
Когда наш временный кабинет был готов, туда потянулись помощники. О’Келли прислал их дюжины три, все как на подбор: многообещающие, сообразительные, гладко выбритые, лощеные, готовые облагодетельствовать любой отдел, как только появится такой шанс. Они усаживались, доставали блокноты, хлопали друг друга по спине и вспоминали старые приколы, а место выбирали с энтузиазмом первоклашки в первый учебный день. Мы с Кэсси и Сэмом улыбались, пожимали руки и благодарили прибывших за то, что согласились нам помочь. Нескольких я узнал – мрачноватого брюнета из Мейо[8] по фамилии Суини и выходца из Корка, толстяка без шеи, О’Коннора или О’Гормана, как-то так. Вынужденный подчиняться каким-то дублинцам, он компенсировал это унижение неразборчивыми, но бесспорно оскорбительными репликами о дублинской команде по гэльскому футболу. Многие другие тоже показались знакомыми, но имена вылетали у меня из головы ровно в тот миг, когда я выпускал руку новоприбывшего из своей, а лица слились в многоглазое пугающее пятно.
Я всегда обожал эту стадию расследования – когда начинаются первые обсуждения. Она напоминает мне театральный гул, перед тем как поднимается занавес, оркестранты настраивают инструменты, подтанцовка проверяет напоследок растяжку, и все ждут сигнала, чтобы сбросить гетры и напульсники и приступить к действию. Впрочем, прежде я не отвечал за расследование подобного дела и сейчас цепенел от волнения. Битком набитый людьми кабинет, бурлящее нетерпение, любопытные, обращенные на нас взгляды – я вспомнил, какими глазами сам смотрел на следователей из Убийств. В те времена я, как наши новые помощники, тоже был мальчиком на побегушках и молился, чтобы меня взяли в такое дело, как это. Острое, бьющее через край, почти невыносимое желание действовать – вот что я испытывал. Мне казалось, будто следователи – многие из них были старше меня сейчас – принимают всеобщее восхищение с холодной отстраненностью. Сам же я никогда не любил находиться в центре внимания.
Вошел О’Келли и захлопнул за собой дверь, шум тотчас стих.
– Так, ребята, – нарушил он тишину, – добро пожаловать в операцию “Весталка”. Весталка – это вообще кто, если по-простому?
Названия операциям придумывают в Главном управлении. Они бывают разными – от очевидных до загадочных и откровенно странных. По всей видимости, образ маленькой девочки на древнем жертвеннике пробудил в ком-то культурные ассоциации.
– Принесенная в жертву девственница, – ответил я.
– Жрица, – добавила Кэсси.
– Зашибись, – пробурчал О’Келли. – Они хотят, чтобы все думали, будто тут ритуальное убийство? Чего они там вообще начитались?
* * *
Кэсси кратко ввела всех в курс расследования, старательно избегая упоминаний о деле 1984 года, – шансы, что дела связаны, все равно ничтожны, к тому же она сама собиралась в свободное время проверить эту версию. Затем мы распределили обязанности: обойти всех жителей поселка; организовать горячую телефонную линию и составить список дежурств на телефоне, а также список лиц, совершивших преступления сексуального характера и проживающих неподалеку от Нокнари; связаться с британскими полицейскими, морскими портами и аэропортами и выяснить, не приезжал ли в Ирландию в последние несколько дней кто-нибудь подозрительный; раздобыть медицинскую карту Кэти, ее документы из школы; досконально изучить прошлое Девлинов. Помощники бросились выполнять задания, а мы с Сэмом и Кэсси отправились навестить Купера.
Обычно на вскрытии мы не присутствуем. Как правило, туда отправляется кто-нибудь из побывавших на месте преступления, чтобы подтвердить, что тело то же самое (бирки на трупах, бывает, путают, и судмедэксперт звонит следователю и сообщает, что его “подопечный” умер от рака печени), но чаще всего мы перекладываем эту обязанность на полицейских рангом пониже или на криминалистов, а сами потом обсуждаем с Купером сделанные ими записи и снимки. По бытующей у нас в отделе традиции, ты обязан прийти на вскрытие, когда ведешь свое первое дело об убийстве, якобы для того, чтобы осознать всю серьезность новых обязанностей, однако все прекрасно понимают, что это обряд инициации, где тебя судят со строгостью, которой позавидовали бы члены первобытного племени. Я знаком с отличным следователем – он проработал в отделе уже пятнадцать лет, и тем не менее его по-прежнему называют Гонщиком из-за того, с какой скоростью он свалил из морга, когда патологоанатом извлек мозг жертвы.
Лично я выдержал доставшееся мне испытание (несовершеннолетняя проститутка, худенькие руки в синяках и дорожках от уколов), но повторять тот опыт желанием не горел. Я хожу на вскрытие лишь в редких случаях – удивительно, но они самые жуткие, – которые требуют самоотверженности. По-моему, с первого раза преодолеть это никому не под силу. Когда судмедэксперт срезает скальп и лицо жертвы, деформированное и бессмысленное, словно маска на Хэллоуин, сползает с черепа, разум твой бунтует.
Мы едва не опоздали, Купер как раз вышел из прозекторской. На голове у него была зеленая одноразовая шапочка, а халат из водоотталкивающего материала он уже снял и двумя пальцами держал чуть на отлете.
– Детективы, – его брови удивленно поползли вверх, – какая неожиданность. Если бы вы сказали мне, что собираетесь навестить нас, я, разумеется, ради вашего удобства подождал бы.
Вредничал он из-за того, что мы опоздали на вскрытие. Справедливости ради скажу, что еще даже одиннадцати не было, однако Купер приступает к работе с шести до семи, а уходит в три или четыре и любит, когда это учитывают. За это помощники его ненавидят, но ему плевать, потому что ненависть эта почти всегда взаимна. Купер знаменит великим множеством антипатий. Насколько мы успели выяснить, ему не нравятся блондинки, низкорослые мужчины, все, кто носит больше двух серег, те, кто часто повторяет “знаете”, и еще очень многие личности, не вписывающиеся ни в одну из этих категорий. К счастью, он когда-то решил, что мы с Кэсси ему нравимся, в противном случае отправил бы нас восвояси со словами, мол, ждите результатов вскрытия в письменной форме, причем написанных от руки, – все отчеты Купер пишет изящной чернильной ручкой, и сама эта идея никакого отвращения у меня не вызывает, вот только перенять ее я ни за что не осмелился бы. Бывают дни, когда меня не покидает тревога: вдруг лет через десять-двадцать я проснусь и обнаружу, что превратился в Купера?
– Ух ты! – Сэм явно решил подольститься к нему. – Вы уже закончили?
Купер наградил его холодным взглядом.
– Доктор Купер, я очень сожалею, что мы вот так неожиданно свалились вам на голову. Суперинтендант О’Келли устроил летучку, мы с трудом вырвались. – И я закатил глаза.
– Вон оно что. Ну разумеется. – Судя по тону, Купер считал, что упоминание имени О’Келли – вопиющая бестактность.
– Если вдруг у вас найдется время, может, расскажете нам о результатах?
– Ладно уж. – Купер испустил сдержанный вздох страстотерпца.
В действительности, как и любой мастер своего дела, Купер обожает хвастаться своими трудами. Он распахнул двери прозекторской, и в ноздри мне ударила волна – смесь смерти, холода и едкого спирта, заставляющая животное внутри нас инстинктивно съежиться.
В Дублине тела поступают в городской морг, но Нокнари к городу не относится, поэтому найденных в сельской местности жертв просто отвозят в ближайшую больницу, где и проводят вскрытие. Условия там бывают разные. В этой прозекторской, неряшливой, без окон, на зеленой плитке слоями собиралась грязь, а на старых раковинах темнели непонятного происхождения пятна. Единственные предметы, появившиеся здесь после 1950-х, – два патологоанатомических стола из нержавейки с тускло поблескивающими углами.
Кэти Девлин, обнаженная, лежала под безжалостными люминесцентными лампами, слишком маленькая для такого стола и почему-то еще более мертвая, чем вчера. Я вспомнил старое суеверие о душе, которая еще несколько дней после смерти бродит вокруг тела, потерянная и неприкаянная. Серо-белое тело наводило на мысли об инопланетянах из Розуэлла[9], с левой стороны темнела россыпь синюшно-бордовых пятен. Слава богу, помощник Купера уже пришил на место скальп и сейчас заканчивал V-образный шов на туловище – орудуя иглой, по размерам похожей на парусную, он накладывал размашистые стежки. На миг меня накрыл стыд за то, что мы опоздали, за то, что бросили ее, такую маленькую, одну, отдали на последнее поругание. Нам следовало прийти раньше, чтобы хоть кто-то держал ее за руку, пока обтянутые перчатками пальцы Купера протыкали и резали. К моему удивлению, Сэм незаметно перекрестился.
– Половозрелая белая женщина, – сказал Купер, устремившись мимо нас к столу и оттеснив в сторону помощника. – Как мне сказали, возраст двенадцать лет. Рост и вес по нижней границе, но в пределах нормы. Шрамы свидетельствуют о проведенной некоторое время назад операции на органах брюшной полости – вероятно, диагностической лапаротомии. Насколько я могу судить, очевидные патологии отсутствуют. Она умерла здоровой, уж простите мне этот оксюморон.
Как послушные студенты, мы выстроились вокруг патологоанатомического стола. Наши шаги негромким эхом отдавались от облицованных кафелем стен. Невозмутимо жуя жвачку, помощник привалился к раковине и скрестил на груди руки. С одной стороны V-образный разрез, темный и непостижимый, так и остался незашитым, а иголку обыденно воткнули в кожу.
– Хоть намеки на ДНК есть? – спросил я.
– Если позволите, я предпочел бы по порядку, – раздраженно сказал Купер. – Итак. На голове две раны, обе анте мортем. То есть нанесенные до наступления смерти, – любезно пояснил он Сэму, и тот серьезно кивнул. – Обе раны нанесены твердым грубым предметом, продолговатым, но без четко очерченных граней, что соответствует камню, который передала мне мисс Миллер. Один удар пришелся по задней части головы, рядом с макушкой. Он вызвал повреждение мягких тканей и небольшое кровотечение, однако череп остался целым.
Купер повернул голову Кэти и показал небольшую шишку. Чтобы выяснить, есть ли повреждения на лице, кровь смыли, и все-таки на щеке виднелись едва заметные потеки.
– Значит, возможно, ее ударили, когда она вырывалась или пыталась убежать? – предположила Кэсси.
Психологов-криминалистов у нас нет. Если возникает необходимость, нам присылают специалиста из Англии, но в основном у нас в Убийствах эту функцию выполняет Кэсси по той сомнительной причине, что она три с половиной года изучала психологию в Тринити-колледже. О’Келли мы об этом не рассказываем, он считает психолога-криминалиста кем-то вроде бабки-гадалки и даже с ребятами из Англии разговаривает через губу. Впрочем, по-моему, Кэсси в этом смысле молодец, хотя ее годы в компании Фрейда и лабораторных крыс тут ни при чем. Просто она видит вещи под необычным углом и, как правило, бывает близка к истине.
В наказание за то, что Кэсси его перебила, Купер надолго задумался. Но наконец рассудительно покачал головой:
– Маловероятно. Если бы во время удара жертва двигалась, кожа была бы содрана. А это ничем не подтверждается. Второй удар, в отличие от первого…
Купер повернул голову Кэти в другую сторону и одним пальцем приподнял волосы. Фрагмент кожи на левом виске отсутствовал, обнажая обширную неровную рану, из которой торчали осколки кости. Кто-то – Сэм или Кэсси – сглотнул.
– Как видите, – продолжал Купер, – второй удар нанесен с большей силой. Он пришелся над левым ухом и привел к вдавленному перелому черепа и существенных размеров субдуральной гематоме. Вот здесь и здесь, – он показал пальцем, – кожа, о чем я и говорил, содрана и царапины ведут к центру удара. Думается, что жертва дернула головой, поэтому орудие убийства сначала прошло по черепу вскользь. Я доступно излагаю?
Мы дружно закивали. Украдкой взглянув на Сэма, я с облегчением заметил, что ему тоже приходится трудно.
– Этого удара было бы достаточно, чтобы смерть наступила в течение нескольких часов. Тем не менее гематома прогрессировала совсем незначительно, поэтому можно с уверенностью сказать, что жертва умерла по другим причинам, но в скором времени после получения этой травмы.
– Как вы полагаете, ее лицо было обращено к нему или в противоположную сторону? – спросила Кэсси.
– Многое свидетельствует о том, что во время нанесения более сильного удара жертва лежала ничком. Кровотечение было сильное, кровь стекала по левой части лица и собралась в носогубных складках.
Что воодушевляло – если, конечно, это слово вообще здесь уместно, – поскольку означало, что если мы найдем место преступления, то обнаружим там и следы крови. Это также говорило о том, что, скорее всего, мы имели дело с левшой. Подобные детали играют решающую роль разве что в романах Агаты Кристи, но уж никак не в настоящих расследованиях, однако на этом этапе любая тоненькая ниточка – уже хорошо.
– Должен добавить, что перед нанесением удара жертва сопротивлялась. Такого удара достаточно, чтобы жертва потеряла сознание, однако на кистях рук и предплечьях есть повреждения – ушибы, ссадины, три сломанных ногтя на правой руке. Вероятно, она оказывала сопротивление и пыталась защититься от ударов. – Ухватившись большим и указательным пальцами за запястье девочки, он перевернул ее руку и показал царапины. Ногти жертве обрезали и отправили на анализ. На тыльной стороне руки фломастером был нарисован цветочек со смайликом внутри. Рисунок уже успел выцвести.
– Я также обнаружил припухлость вокруг рта и отпечатки зубов на внутренней стороне губ. Это свидетельствует о том, что преступник рукой зажимал ей рот.
Снаружи, из коридора, доносился настойчивый женский голос. Неподалеку громко хлопнула дверь. Воздух в прозекторской был плотным и слишком неподвижным, таким, что даже вдохнуть его сложно. Купер обвел нас взглядом, но мы молчали. Он понимал, что этого нам слышать не хочется. В подобных случаях нам остается лишь надеяться на то, что жертва не осознавала происходящего.
– Пока она находилась в бессознательном состоянии, – невозмутимо продолжал Купер, – голову ей обмотали, вероятнее всего, полиэтиленовой пленкой, которую затем затянули сзади.
Он приподнял голову. На шее виднелась широкая отметина. Там, где пленка собиралась в складки, отметина превратилась в несколько полосок.
– Как видите, странгуляционная борозда отчетливая, из чего я делаю вывод, что пленку накинули, когда жертва была обездвижена. Признаков удушения не наблюдается – следовательно, вряд ли дыхательные пути были полностью перекрыты. Тем не менее петехиальная сыпь на белках глаз и поверхности легких свидетельствует о том, что смерть наступила вследствие гипоксии. Я бы предположил, что на лицо жертве натянули полиэтиленовый пакет, который в течение нескольких минут придерживали на затылке. Жертва умерла от удушения, осложненного черепно-мозговой травмой, нанесенной тупым предметом.
– Погодите-ка, – перебила его Кэсси, – то есть изнасилования не было?
– Хм, – поджал губы Купер, – терпение, детектив Мэддокс, до этого мы еще не дошли. Ее изнасиловали после наступления смерти, и преступник использовал для этого некий посторонний предмет. – Купер умолк, незаметно наслаждаясь эффектом.
– После наступления смерти? – переспросил я. – Вы уверены?
В определенном смысле мне стало легче, это исключало наиболее мучительные образы, но в то же время могло означать, что наш преступник – отмороженный урод. Лицо Сэма скривилось.
– Снаружи влагалища и на три дюйма в глубину присутствуют ссадины, девственная плева нарушена, но ни кровотечений, ни воспаления нет. Это произошло после наступления смерти, без всяких сомнений.
Я ощутил, как мы, все трое, передернулись – никто не желал смотреть на это, сама мысль казалась чудовищной, но Купер лишь удивленно глянул на нас и остался стоять на своем месте в изголовье патологоанатомического стола.
– Что за посторонний предмет? – спросила Кэсси.
Внимательно и бесстрастно она смотрела на горло Кэти.
– Внутри влагалища мы обнаружили частицы земли и две небольшие деревянные занозы, одну обугленную, другую покрытую тонким слоем прозрачного лака. Полагаю, это предмет длиной не менее четырех дюймов, один или два дюйма в диаметре, изготовленный из дерева и покрытый лаком, а кроме того, долго находившийся в использовании, поскольку края у него не острые и к тому же есть след обгорания. Рукоять метлы или что-нибудь в этом роде. Царапины разрозненные и ярко выраженные – следовательно, предмет ввели один раз. Я не обнаружил ничего, что свидетельствовало бы о насильственном введении пениса. В анальном отверстии и во рту следы насильственных действий сексуального характера отсутствуют.
– Значит, и телесных жидкостей нет, – угрюмо заключил я.
– Под ногтями также не найдено ни крови, ни кожи, – с мрачным удовлетворением добавил Купер. – Конечно, анализ еще не завершен, но я бы советовал не возлагать лишних надежд на образцы ДНК.
– Вы осмотрели тело? Семенной жидкости нигде нет? – спросила Кэсси.
Купер наградил ее суровым взглядом, ответом не удостоил.
– После смерти телу придали позу, в которой его и обнаружили, то есть уложили на левый бок. Вторичной синюшности не наблюдается, значит, она пролежала в этом положении не менее двенадцати часов. Воздействие насекомых умеренное, поэтому предположу, что тело находилось в закрытом пространстве или, возможно, его плотно во что-то завернули и оно долго пролежало в таком виде. Разумеется, все это будет отражено в отчете. Ну а пока… У вас остались вопросы?
Нам явно, хоть и вежливо, указывали на дверь.
– Время смерти известно? – спросил я.
– Если знать время последнего приема пищи, то можно с уверенностью полагаться на содержимое желудочно-кишечного тракта. Всего за несколько минут до смерти она съела шоколадное печенье, а плотно поела – пища почти переварилась, но в блюде точно присутствовала фасоль – где-то от четырех до шести часов до смерти.
Тост с консервированной фасолью примерно в восемь вечера. Кэти умерла между полуночью и двумя часами, плюс-минус. Печенье она взяла либо на кухне в доме Девлинов, либо же из рук убийцы.
– Мои ребята закончат с телом через несколько минут, – сказал Купер. Он с торжественным видом поправил голову Кэти. – Это на тот случай, если вы захотите сообщить родным.
* * *
Выйдя на улицу, мы переглянулись.
– Давно я на вскрытия не ходил, – тихо проговорил Сэм.
– Теперь вспомнишь почему, – сказал я.
– После наступления смерти… – Нахмурившись, Кэсси невидяще смотрела на здание. – Что у этого урода вообще в голове?
Сэм отправился рыть информацию насчет шоссе, а я позвонил в наш временный штаб и попросил двух помощников отвезти Девлинов в морг. Мы с Кэсси уже видели их первую реакцию на новости, повторять нам не хотелось, да и не требовалось, а если что и нужно было, так это поговорить с Марком Хэнли.
– Вызовем его к нам? – спросил я уже в машине.
Ничто не мешало нам побеседовать с Марком прямо в сарае для археологических находок, но мне хотелось встретиться с ним не на его территории, а на нашей, отчасти чтобы отомстить за мои испорченные ботинки.
– А как же, – ответила Кэсси. – Он сказал, им всего несколько недель осталось работать? Если я раскусила Марка, то самый быстрый способ развязать ему язык – это заставить потратить впустую рабочий день.
По пути мы составили для О’Келли длинный список доводов, которые, как нам кажется, исключают причастность сатанистов Нокнари к смерти Кэти Девлин.
– И не забудь “поза жертвы не свидетельствует о ритуальном убийстве”, – напомнил я.
За рулем снова сидел я, поскольку моя тревожность никуда не делась, и не будь у меня какого-нибудь занятия, я всю дорогу до Нокнари курил бы.
– “Также отсутствуют тела принесенных в жертву животных…” – записала Кэсси. – Неужто он так и скажет на пресс-конференции? “Цыпляток со свернутой шеей мы не обнаружили”?
– Спорим, что так и скажет? Уж он ни перед чем не остановится.
Обмыв косточки Куперу, мы позвонили ему, и пока говорили с ним, погода изменилась – дождь весь вылился, и горячее щедрое солнце принялось сушить дороги. На деревьях возле парковки блестели капли, и, выйдя из машины, мы вдохнули новый, промытый воздух, напоенный запахами земли и листвы. Кэсси стянула свитер и повязала его на талии.
Археологи, собравшиеся в низинной части территории, ловко орудовали мотыгами, лопатами и тачками. Куртки трудяги побросали прямо на камни, а некоторые даже футболки скинули. Видимо, за вчерашним унынием последовала реакция, сегодня все они пребывали в легкомысленном настроении. Из переносного магнитофона на полную громкость орали Scissor Sisters, и археологи, размахивая в такт мотыгами, подпевали. Одна из девушек держала лопату словно микрофон. Трое устроили водяную битву – бегали и поливали друг дружку из бутылок и шланга.
Мэл подкатила тачку с землей к огромной куче выбранного грунта и, ловко упершись в тачку бедром, перехватила рукоятки и высыпала землю. Когда она возвращалась, в лицо ей угодила струя воды из шланга.
– Придурки! – завопила она, бросила тачку и погналась за миниатюрной рыженькой девушкой, которая держала шланг.
Рыжая завизжала и метнулась в сторону, но споткнулась о свернутый шланг, так что Мэл ухватила ее за шею, и они принялись выдирать друг у дружки шланг. Девушки хохотали и брызгались, а струя воды дугой выгибалась в разные стороны.
– О, зашибись, – воскликнул один из парней, – лесбийские игрища.
– Где мой фотик?
– Это чего у тебя, засос, что ли? – завопила рыжая. – Чуваки, у Мэл засос на шее!
Взрывы смеха и ликующие возгласы.
– Да пошла ты! – со смехом заорала пунцовая Мэл.
Марк что-то сказал им – похоже, осадил, на что получил в ответ: “Ах какие мы нежные!” После все, стряхивая с волос капли воды, вернулись к работе. Я неожиданно ощутил укол зависти – я завидовал их раскрепощенной свободе, визгам и возне, тому, как они обливаются водой из шланга и стучат мотыгами, их разложенной сушиться на солнце грязной одежде, их практичной уверенности.
