Татьяна Муратова
Рассказы для женщин
Перманентное одиночество
Нет, Буля не одинока. Да, она единственная собака в доме – хорошо, в квартире, – но у неё имеются: хозяйка, недруг – попугай Орфей, плюс лягушка в аквариуме. Правда, когда хозяйка, выгуляв и накормив питомцев (сами понимаете, выгуливает только Булю), уходит с утречка на работу, становится ощутимо одиноко. Можно со скуки на диван залезть, поваляться даже, на балконе свежий воздух понюхать. Если хозяйка забудет задвинуть табуретку, то, встав на тот задними лапами, а передними – на стол, обнюхать и слизнуть не вытертые впопыхах крошки. Можно тявкнуть для порядка на Орфея, нагло взирающего свысока, а заодно на соседей за дверью. Можно потаскать в зубах тряпки, игрушки, забытую обувь. Можно в качестве акции протеста выгрызть кусок стены, помогая лапами, как Буля поступила, будучи новоявленным жильцом ныне охраняемой территории. Можно поспать. Полакать водичку из плошки. В общем, праздник, а не жизнь. Даже Орфей чистит пёрышки. Понятное дело, скоро весна: голос и пёрышки – наше всё. Ну и что, что невесты нет? Одинокий попугай сам себе товарищ. Не жизнь, а малина: летай по квартире сколько влезет, хоть на балкон – хозяйка сетку поставила, теперь не потеряешься, как в прошлом году. Можно Булю подразнить, можно семечки поклевать, марафетом заняться, клювиком, перышками, лапками. Опять же, ему есть за кого волноваться и кому петь под настроение. А вот бедному лягушонку не так повезло – была пара, да сплыла. Как говорил дядька с бородой по телевизору: «Все мы смертны». Лягушонок смешной. В воде живёт, а как Буля залает, прячется в кокос, и кушает не клювом (клюв – достоинство попугая!), а лапками пихает рыбные полоски в такой же рот, как у собаки. Одинок он, конечно, одинок, хотя ежели размыслить, то раньше приходилось драться с единоплеменником за еду, лезть друг другу на голову. Теперь же у амфибии праздник: куда хочу, туда плыву, плюс вся жратва его, ажно брюхо округлилось.
Вернулась с работы хозяйка. Устала, как собака. Впрочем, собака не устала, гулять настропалилась. Пока женщина умывалась, переодевалась, позвонила дочь. Приедет через час. Необходимо успеть вывести Булю. Та на диете и на ежедневных пробежках, ей нельзя толстеть; помчались на пару: одной – в радость, другой – в семь потов, ноги дрожат от нагрузки, всё ж здоровье в последние годы пошатнулось, и работа на ногах. Приплелась обратно с единственным желанием – сходив в душ, рухнуть на диван. А что, дама она одинокая, почти пенсионерка, дети – выросли, у мужа – новая семья, можно позволить себе расслабиться. Размечталась, однако… Раздался звонок в дверь – дочка приехала. У неё в семье проблемы, поэтому надо родненькую накормить, выслушать, посочувствовать, мужиков гадами обозвать. Перекусили, животным умилились, вдруг новый звонок на связи – сын в пути. «Ох, – подскочила дочка, – мне пора, мой-то голодный, курочку просил пожарить. Брату привет передавай.» Только её и видели. Хозяйка едва с посудой управилась, сын тут как тут. Непутёвый он: дома не живёт, работы меняет, семьи нет, но хоть не пьёт и не наркоман. Приезжает раз в две недели, помоется, переоденется, поест. В отличие от дочери, проблемами не делится, скрывает, но она и так видит – сам по себе проблема ходячая. Провожает родимого в двенадцатом часу, после идёт в душ, заваривает душистый чай, садится перед аквариумом, разглядывая то чудный подводный мир, то ждущее вязание на тумбочке. Хорошо как!.. Сосед чегой-то сегодня в квартиру не трезвонит, хотя чуть ли не ежедневно перед сном с претензиями нервотрёпку устраивал: то стиральная машина громко подпрыгивает, то душ булькает и спать мешает, то запахи раздражают, то Буля гавкнула. Кстати, утром застеночного хмыря не видела, а ведь он вечно на площадке у лифта лёгкие губит. Может, случилось чего? Лягушонок в кокос забрался, спать решил. Орфей нахохлился, веки прикрыл. Буля под боком пристроилась, похрапывает уже. Тихо. Понятно, ведь почти час ночи. Надо утром к соседу постучаться; обругает, скорей всего, но живой… Неожиданно, вместе с утренним поскуливанием Були, зазвонил телефон.
Камелёк
Ночью Родя стоял у окна и смотрел во двор, где сверкала нарядная ёлка, а втоптанные в снег конфетти говорили о прошедшем празднике. Переводить взгляд на предметы в квартире не хотелось – они вместе с ним радовались год за годом, а теперь стыдили, что он усомнился. В том, что Дед Мороз существует. Даже не так: в том, что Дед Мороз существует конкретно для Роди.
На Святках они с мамой ходили к Сидоровым, где их вкусно накормили. После чая бабушка Карина Германовна с усмешкой поинтересовалась:
– Что, Родион, посылку Дед Мороз прислал?
Мальчик откликнулся:
– Да! Завтра с мамой пойдём на почту.
– Гм. Тебе ведь уже двенадцать лет. Неужели до сих пор веришь, что подарки Дед Мороз присылает? – скрипуче, некрасиво прозвучало у Карины Германовны, будто приоткрылась та дверь на не смазанных петлях, что у них в спальне.
– Верю, – он растерянно посмотрел на смущённую маму и на снисходительно хихикнувших Сидоровых.
Сейчас мама спала, а Родя пялился в окно. В душе теплился камелёк, и это казалось важным. Как же не верить? С первого класса они с мамой писали Деду Морозу письма, а на Святках бежали на почту за посылкой с подарками. Ни разу за эти годы Дед Мороз не подвёл, всё, что Родя просил, присылал. И обязательно – шоколадку сверху, хотя шоколадку Родя не просил.
Мальчик прошёл в комнату, достал из письменного стола фотоальбом; открыв последнюю страницу, погладил единственный снимок отца, что хранился у них дома: папа стоял, раскрыв широко объятия, словно намеревался обхватить весь мир руками, улыбался, а на шею к нему забралась мама, она тоже улыбалась и держалась за папины плечи.
Родя закрыл альбом и вновь посмотрел на яркую счастливую ёлку во дворе. Нельзя, чтобы огонёк в душе погас, с ним погаснет очень важное, нужное, единственное. Если для поддержания огонька в камельке нужно верить, Родя будет верить.
Про лето
, мамонта и корову
***
Летом меня, как большинство школьников времён Советского Союза, посылали отдыхать в пионерский лагерь, но всего на одну смену, чтобы ещё на огороде успела погорбатиться, и родителей не забыла. Я росла очень думающей девочкой, поэтому уже в семь лет мучительно размышляла: зачем? Ведь свежий воздух и на даче прилагался, глупостями не баловалась (до гаджетов прогресс пока не домчался), подруг хватало, а самостоятельности и подавно. Скучала, правда. Вот! Вот в чём загвоздка! Получается, пионерский лагерь просто необходим, чтобы дети отучались от родителей! В самом деле, рано или поздно птенчик обязан вылететь из гнезда, покинуть отчие пенаты – это и семилетний шпындик знает. Успокоенная логической связью необходимых действий, я отправлялась отвыкать от родителей. Каждый год до седьмого класса, а позже – уже стыдно, уже в ЛТО (лагерь труда и отдыха) работать зазывали, там можно денежку небольшую заработать. Для салажат лагеря предлагали два: один – от маминой работы, в глухом сосновом бору, другой – от папиной, на берегу озера в горах. Ну да, существовал такой всемогущий профсоюз, благодаря которому дети сотрудников имели возможность летом жарить свои спинки, питаться согласно прописанным здравоохранением нормативам возрастных калорий и получать патриотическое воспитание почти задарма, во всяком случае так я дочкам объяснила наличие социальных льгот во времена былые. С каждым из этих мест летнего отдыха связаны приятные и «так себе» воспоминания.
– Мам, расскажи…
– О чём? – притворяюсь «тормозом». – Теорему Ферма или Права и обязанности гражданина РФ?
– Ну, мам…Расскажи сказку или о своём детстве.
Естественно, рассказываю, пока не понимая, зачем – как-то в семь лет причинно-следственная связь в голове формировалась нейронами шустрее. Рассказываю о самых взрывных приключениях. Например, о шаровой молнии, от которой пришлось прятаться в деревянном туалете, замирая в испуге и невольном восхищении при созерцании летевшего мимо отверстия над дверью сверкающего шара. Или о походе в лес за земляникой, – мои городские дети лишены подобной экзотики, грядки и овощные ларьки –вот предел их энциклопедических знаний о ягодах. Внезапно на наш отряд обрушился ледяной ливень и спасла меня заботой от жесточайшей простуды тогда лишь папина куртка, которую пихнули мне в руки приехавшие навестить дочь родители уже за воротами лагеря. Или о себе десятилетней, попавшей в отряд к двенадцати-тринадцатилетним подросткам; они шептались о мальчиках, нарядах, о группах АББА и Воney M, а я сочиняла стихи, бредила шахматами, мечтала о собаке, надо мной смеялись, не брали в компанию курящих и бегающих на дискотеку. Однако, малыши просят подробности. Что ж, слушайте, детишки, мамы вашей ответ помещаю в книжке (да простит меня муза Маяковского).
В первые дни смены желающий народ разбредался по кружкам, организованным в лагерях во множестве. Мы с моей подружкой Венерой (ладно хихикать, в нашей музыкалке тоже Король учится) начали методично их обходить, пытаясь прийти к консенсусу: я хотела на шахматы, а она – нет, обе мы в не летнее время танцевали, но подруга что-то мялась, хотела петь, а я стеснялась, считая свой голос писклявым. В танцевальный нас благополучно приняли – требовалось всего лишь сесть на шпагат, но позже посещать кружок не стали: Венера ленилась, а я предпочитала классический балет, а не «дрыгалки», как папа выражался. А вот на хоре задержались. Наши вокальные и слуховые данные были признаны сносными, и мы обе попали во вторые голоса. Не помню ни имени, ни возраста, ни внешности хормейстера – такова участь большинства учителей, если он не мужчина, но светлый след в моей душе и любовь к хоровому пению с её помощью проросли. Именно тогда в моём детском мироощущении появилось щемящее чувство единения в коллективе и его могущества. Эй, дочки, вам подобное чувство знакомо? Ну, хоть разок мимо пробегало? Ну, когда сердечко трепыхается от сознания величия силы искусства? Это наш сборный разновозрастной хор громко, эмоционально выводит детскими бодрыми голосами: «Крейсер Аврора», «Оранжевое небо», «Мы желаем счастья вам», «Бабушка рядышком с дедушкой». Выступали всего-то пару раз за смену, но это не важно, репетиции вдохновляли даже больше. Хитом сезона безальтернативно становился конкурс инсценированной песни – типовой ежесменный конкурс всех пионерских лагерей. Двенадцать отрядов танцевали, пели и изображали: «Арлекино», «Зарядку» Высоцкого, «Увезу тебе я в тундру», «Мои года – мое богатство», «Лесного оленя» и неунывающего студента из университета. Победу признали за сочинённой и исполненной шестым отрядом песней «О мамонте». Да-да, та самая песня, которую мы вместе горланим на огороде при прополке и сборе смородины!
Старый дряхлый мамонт по свету гулял,
Наступил на камень и ногу сломал.
Рассердился мамонт на судьбу такую,
Наступил на камень – поломал другую.
О, этот камень, камень на дороге,
Если попадётся – берегите ноги!
Шкура мамонта – что может быть легче? Одеяло, бивни из бумаги, нарисованные глаза, веник вместо хвоста и четыре мальчика внутри, весело пританцовывающих в четырёх валенках – весь лагерь визжит от восторга, особенно, когда бедняга спотыкается о булыжник и, рухнув, остаётся лежать на сцене невнятной массой со свернутым бивнем и почти отлетевшим приклеенным глазом.
Пеликанчик Фома по свету гулял,
Наступил на камень и ногу сломал.
Рассердился Фома на судьбу такую,
Наступил на камень – поломал другую.
О, этот камень, камень на дороге,
Если попадётся – берегите ноги!
Пеликанчик, мало похожий на ту птицу, которую предполагалось изобразить, но с внушительным клювом то ли из папье-маше, то ли из картона, взвив ноги в кедах и синих хлопчатобумажных штанах, валится рядом с мамонтом.
Старый археолог раскопал дорогу,
Раскопал он мамонта, раскопал он Фому.
Закричал от радости, замахал руками.
Жалко старикашку – наступил на камень.
О, этот камень, камень на дороге,
Если попадётся – берегите ноги!
Археолога изображает самый красивый мальчик лагеря Серёжа, о котором вздыхает вся девичья часть смены до тринадцати лет включительно, но в данный момент дамский любимчик сутулится, поправляет сползающие на нос очки, ковыляет в резиновых сапогах сорокового размера, машет лопатой. «Старикашка» «копает» вокруг камня, а камень – настоящий (кто его только выволок на сцену?), размахивает руками и ногами в полнейшем восторге, валится прямо на пеликанчика с мамонтом.
Это фурор. Естественно, первое место, три килограмма ирисок плюс популярность до конца смены – пожалуй, и дольше! Эх, девчонки, слава –замечательно, пусть она просто рядом прошла, голову кружит, оптимизмом заряжает. «Чего ты сестре завидуешь, не нужна тебе нотная тетрадь, и портфель не нужен, я тебе мороженное куплю. И тебе, хорошо, Чупа-чупс в придачу…» – кажется, семье слава не нужна, даже если она зиждется всего лишь на первоклассном портфеле и поступлении в музыкальную школу.
***
Мы подросли настолько, что готовились нести дежурство. Дежурство подразумевалось на трёх точках: на воротах, в столовой и на линейке, но в «Космических зорях» вписывалась дополнительная точка – старые ворота. Понятное дело, имеются новые, парадно впускные-выпускные, красуются на них двое, мальчик и девочка в белых рубашках и алых галстуках – фронтиспис лагеря, для показухи. Стой себе на жаре, всем честь отдавай, не отвлекайся. Ладно, коли с красивым мальчиком Серёжей, самой приятно, но в нашем отряде даже отдалённо похожие не водились, все мелкие (на всю голову ниже!), ни о Пушкине с ними, ни о квадратном уравнении не перемолвишься, ни о причинах ненависти Гитлера к евреям – тоска…Вот-вот, посему вызвались мы с Венеркой (да, друзья детства на дороге не валяются) дежурить на старых воротах. На тех, которые от основания лагеря функционировали лет пятнадцать (или пятьдесят) назад и вели в ближайшее село. За давностью времён и профнепригодностью тропа заросла, ворота со всех сторон обступили кусты, молоденькие сосны, но опасность проникновения чужеродного элемента на территорию вожделенного обнесённого забором лагеря осталась, ведь ворота не запирались, потеряв как часть металлических конструкций, так и нужную, по мнению начальства, решётку. Дежурство на сей точке казалось соблазнительным по причине наличия тени, в которой можно укрыться в знойные дневные часы (все четыре от завтрака до обеда), абсолютной удалённости от цивилизации со всех сторон, да кустов белой смородины, щедро раскинувшихся за воротами на бесхозной территории. Однако юные девицы, то есть мы, не запасшиеся питьём и чтивом, за подобную беспечность поплатились сполна. Мгновенно стало скучно: следить не за кем и не за чем (одни комары, шмели и гусеницы), лагерная шумная жизнь мчалась где-то глубоко в других местах, сельские злоумышленники, похоже, забыли о существовании «партизанской» тропы, мифические проверяющие растворились в зыбучести жаркого воздуха. Оставалось спать на травке, да языками чесать. Мы пробовали и то, и другое. Спать не хотелось – ну, в самом деле, не сорокалетние же старухи, высыпаемся за те положенные девять ночных (даже, если минус час-полтора на страшные истории вычесть), а дружим с Венеркой целый век – трепаться не о чем: лениво перебросились впечатлениями о дискотеке, обругали манку с комочками на завтрак, компот с червяками. Чем ещё заняться? Эх, слетать бы за книгой, но нельзя, нельзя пост покидать, эта аксиома у любого пионера в сердце вечным огнем горит. Попугали друг друга страшными фантазиями, как всех в лагере волки сожрали, а про нас забыли. По очереди на халяву смородину лопали, чтобы пить не хотелось, чем погоняли адреналинчик по венкам – за территорию лагеря выскакивать приходилось, – но и сие развлечение затухло, ведь ведро дикой белой смородины не съесть на двоих. Ненадолго заскучали вроде, как вдруг начались странности. В лесу за кустами кто-то пыхтел и ломал ветки, шумно вздыхал и топтался. Конечно, нас предупреждали: лес глухой, волки водятся, воют по ночам (вот откеля наши страшилки родились!). Находились продвинутые в теме, слышавшие и видевшие, как лесник приходил к начальству, предупреждал повысить бдительность; между прочим, с ружьём приходил – Вовка гнал, что с автоматом, но ему верить нельзя, после фиаско в конкурсе врунов он не затормозил, так и лепит небылицы одну за другой. За пределы лагеря детей не выпускали, а сторож обходил несколько раз в день территорию по периметру с овчаркой. Ночью, наверно, тоже. Так что мы гордились своим опасным положением. Теоретически, ведь именно сейчас две худосочные девчонки, которым не покинуть пост, понимали: коли дойдёт до практики, то пока бежишь до лагеря, тебя сто раз съедят – дорога вдоль бора неблизкая и пустынная. А в лесу: хрум-хрум, фух-фух. Большой кто-то, не один, вроде. В общем, можете смеяться, но полезли мы на ворота, на старые, проржавевшие, но ещё крепкие, железные, хоть всем отрядом усаживайся. До земли как до космоса, не допрыгнет волк!
