Тамара Москалёва
Птица счастья
Весы жизней наших
© Москалёва Т.П., 2024
© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024
Птица счастья
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас?
А.С. Пушкин «Клеветникам России»
Тридцатые годы. Старинный купеческий Троицк – захолустный городок, который ничем не отличается от сотен уральской мелкоты: те же грязные лужи и дорожное месиво, где разнеженно похрюкивают свиньи и снуют деловитые петушки и куры с цыплятами, те же поляны с густою муравкой, на которых пасутся козы, и те же сплетницы-бабульки обсуждают новости на лавках возле своих домишек с плотными резными ставнями и хлипкими воротами. – Окраина.
По весне крутые каменистые берега реки Уйки зарастают пахучей травою, и степной ветер разносит окрест её благоуханье.
* * *
Дивное воскресное утро. Высоко в голубизне сияет-припекает солнышко, и чёрные точки уток стремительно спускаются с поднебесья к прибрежной камышовой заводи. Птицы проносятся над лужайками, новостройками, домами-огородами, над городской площадью и заколоченной церковью с разбитым куполом. Плавно снижаясь, скользят над закусочной, новой парикмахерской, школой и над детским домом. С радостным гамом, «притормозив» у места приводнения, утки недружно плюхаются в манящую гладь.
– Вот здорово-то! Смотри, как их много.
На пригорке четвёрка закадычных приятелей: Захар-Цыганок, Виленка-Артист, Яшка-Клоп и Расимка-Нацмен.
* * *
Захар – смуглый, красивый парень с копной жгуче-чёрных кудрявых волос – мечта здешних барышень.
Всезнающие кумушки в своё время поговаривали, что, мол, была когда-то сомнительная история в жизни родителей Захара: обвенчались, мол, давным-давно, а детишек всё нет и нет. Как же так? И у любопытных пошли выдумки-догадки: это, мол, потому что молодой супружник по мужскому делу… хворый. А жёнушка его… (ох, и крутого же нраву была бабёнка!), дак она, якобы, Захарку-то и нагуляла от таборного цыгана! – Кочующих таборов в те поры было много: по пустынным дорогам там и сям тарахтели колёса, заглушаемые плачущей скрипкой и заливистым хором о молодой любви, о ревности, выворачивающей душу наизнанку. И плясали, и вились вокруг костров красавцы-парняги да так, что у местных девок сладко сердце замирало… Ну, а цыганский ли сын Захарка… наверняка, конечно, никто не мог сказать, однако… как ни крути, а в семье-то все рыжие да белёсые, а мальчонка народился смуглявенький – чисто цыганёнок! Так и пошло за ним: «Цыган» да «Цыган»!
Дед мальчишки – Лука, был хромоватым ещё с Гражданской. Долго сапожничал в слободской артели, потом взяли его на Кирзавод сторожем. Но сторожил он только месяц ли два. – Однажды тёмной ночью арестовали Луку и всю его семью. Оказывается, хромой дед с бабкой своею были… не много-не мало… шпионами японской разведки! А дочка с зятем помогали старикам в этом чёрном деле.
Сам дед чистосердечно признался властям, что до революции крепким кулаком был: коровы, лошади и всякое там огромное хозяйство имел, да ещё и механическую сеялку. Даже батраки на него работали! А советская власть, мол, пришла и отобрала всё подчистую. И остался дед-Лука после этого с голым задом. Вот и озлился, дескать, он на советскую-то власть и стал ей всячески вредить: налево-направо пускать слухи о скорой гибели колхозов. «Да, – соглашался издёрганный допросами и бессонницей дед, – призывал я народ не верить молодой советской власти. С дочкой своей и зятем – тоже агентами японской разведки, ходили мы в зерносовхоз, разведывали: сколь и какие механизмы есть в хозяйстве. Сведения японцам передавали». А ещё, мол, вместе с женой-старухой отправили они на тот свет девятнадцать совхозных бурёнок: им в корм, дескать, украдкой рассовали кучу гвоздей. Животины разом и подохли!
Всю семью шпионов и агентов расстреляли. А ценную наличность строго по списку забрали в пользу государства:
полотенца – одна штука
шарф – одна штука
наволочка – одна штука
футляр от очков – одна штука
Мальца-Захарку хотели было выслать из города в специальную приют-колонию, но передумали и оставили в местном детском доме. Там он и воспитывался. После школы Захар закончил ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) и кузнецом пошёл на консервный завод. Оно и правильно, в молодой стране ударно строятся фабрики и заводы, специалисты – на вес золота! А у парня и ремесло, и силища – хоть отбавляй!
* * *
А вот Виленка-Артист, среднего роста голубоглазый и улыбчивый паренёк, в отличие от Захара, имел мягкие белокурые волосы, нежное, словно выточенное лицо, красивый нос, тонкие музыкальные пальцы и спортивную фигуру.
Уж так вышло, что на сегодняшний день он тоже единственный сынок у отца с матерью. Другие дети умирали в младенчестве. Его отец Филимон Петрович Журов – твёрдый большевик, дал имя сыну в честь вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Филимон Петрович прослужил в Красной армии семь лет, даже получил от товарища Ворошилова в подарок именные золотые часы, чем гордился и никогда их не снимал. С помощью партии и советской власти получил высшее техническое образование и был назначен главным инженером консервного завода.
Мать Надежда Романовна – из дворян. Имела педагогическое образование, а потому направлена на борьбу с беспризорностью в должности директора того самого детского дома, где прошла сиротская жизнь Захарки-Цыгана.
Виленка учился в детдомовской школе. Там было много разных кружков. А сама Надежда Романовна преподавала музыку. Семья жила неподалёку в просторном доме со всеми удобствами и фруктовым садом.
По утрам воспитанников будил горн. Ребята строились на линейку и поднимали красный флаг на высокой мачте. Вилен старался не пропустить построение. Вся его нескучная жизнь проходила в детском доме. Он сдружился с Цыганком, и они вместе учились игре на баяне. Но Вилен проходил ещё обучение и на фортепиано у мамы. Ребята пели, выступали на концертах в самодеятельности.
Первое выступление на сцене… Нет, Вилен совсем не волновался! Выбивал ли чечётку, играл ли на инструментах, читал стихи или пел – он чувствовал прилив сил и необыкновенное вдохновение, будто крылья вырастали! А кино… «Весёлые ребята» О! Это волшебство! И Вилен хотел туда – в артисты! Он хотел сниматься в кино! Как Леонид Утёсов. И ребята между собой называли его «Артист». Конечно, артист! Красавец, да ещё и такой талант! Но отец твёрдо сказал: «Нет, сын! Мужчина должен иметь профессию, которая прокормит и тебя, и твою семью». И Вилен стал учиться на ветеринара. Но и самодеятельность не бросил. «Всё равно уеду в Москву!»
* * *
Яшка-Клоп, круглолицый, невысокого росточка паренёк с реденькими волосами и маленькими юркими глазами. За рост ему и дали кличку «Клоп». Клоп уже давным-давно не верит ни в какого бога. Есть один Бог – коммунистическая партия. Парень всем сердцем поддерживает замечательные дела партии, которая направляет советскую власть к райской жизни. И задача комсомольца Яшки: помочь! Помочь избавить страну от врагов: шпионов и всякой контры, опутавшей страну со всех сторон. Вон сколько развелось врагов! Куда ни плюнь – везде враги! Эта нечисть так и хочет разодрать в клочья молодое советское государство. «Патриот, гляди в оба! Будь бдителен! Разоблачай врага под любой маской!» – там и сям призывают развешанные плакаты. Партия без устали разъясняет: враги-оборотни тайно ведут подрывную работу. Врагами могут оказаться друзья, врагами могут оказаться и члены семьи. «Разоблачим и беспощадно уничтожим!», «Только массовые расстрелы спасут здоровье страны!» – утверждают плакаты.
«Ходют тут всякие недобитые… всех изничтожим!» – постоянно повторяет Яшка.
Клоп жил с отцом-пьяницей, рано постаревшей матерью – Матрёной, прозванной соседями Теренчихой, и старшим братом – Глебом. И, чтобы, не дай бог, не осудили за кулачество, живность, что была во дворе, родители добровольно отдали государству. Оставили только трёх курочек с голосистым петушком да козу-молочницу. Мать – рыхлая, неласковая тётка, тянула на себе всю семью, бралась за любую работу. Осенними днями нанималась копать огороды. Иногда по соседству прислужничала старикам-пенсионерам.
А однажды, в особенно тягостное для Матрёниной семьи время, пришла к ней домой Надежда Романовна – директор детского дома. Сама пришла, спасибо ей! Вижу, мол, как вашей семье тяжело. И позвала Матрёну на постоянную работу в детдомовскую столовую. Сказала, что за льготный вычет из зарплаты сотрудники питаются в столовой. Прикинула Матрёна, что и сама будет сыта и дети не останутся голодными, и, конечно, согласилась. Мальчишки бегали к матери на работу, а младший-Яшка сдружился с директорским сыном – Виленкой. И нередко бывало, что гостил у него дома с ночёвкой.
Отец ребят – конопатый и облезлый человечек с жиденькими волосами, часто бил мать смертным боем. Мальцы цеплялись за ноги родителя, пытаясь оттащить, но получив пинка, отлетали прочь. «Подрасту – задавлю!» – после очередной бойни крикнул отцу Яшка-Клопёнок.
Годы шли, ребята взрослели. Худосочный отец, не раз сидевший в тюрьме за какие-то грехи, нигде не работал, на мать руку теперь не подымал и уже дышал на ладан. Курил махорку целыми днями, кашлял да всё сидел на завалинке и – вскоре умер. Семья, получая небольшое пособие, жила бедно и голодно. Старший сын – Глеб на каникулах продавал газеты, был учеником маляра. По окончании школы поступил в техникум, там стал комсомольцем.
И началась у парня кипучая жизнь! – С комсомольцами на субботниках убирал снег, выгружал дрова, уголь и оборудование для фабрик и заводов. И только окончил техникум – целых два года учительствовал в деревенской школе, помогал ликвидировать безграмотность.
А время бурлило, страна строилась! Комсомольский задор подгонял парня всё успеть и везде успеть! А тут ещё лозунги на каждом углу кричат: «Даёшь пятилетку досрочно!» Ну, как усидеть на месте молодому комсомольцу, когда в стране великое движение: там – Днепрогэс, Запорожсталь, Магнитка, и – молодёжь и комсомол со всего огромного Советского Союза!
Да, здесь, в родном городке, тоже строят и возводят, приезжает народ с разных уголков страны, но Глебу хотелось новизны! И по комсомольской путёвке он уехал на Магнитку Недалеко, правда, зато и мамаша с братом под боком. Там началась у парня своя, новая жизнь. Но он не забывал мать и братишку и с каждой получки обязательно высылал домой немного денег. Часть себе оставлял на проживание. Часть по комсомольскому почину отписывал молодому государству безвозмездно. Ещё раза два-три в год обязательно отдавал долю заработка стране в долгосрочный заём. А государство взамен вручало ему на эту сумму… облигации, что, мол, как встанем на ноги, сразу вернём тебе, комсомолец Глеб Малафеев, денежки! Всё правильно! Грандиозных планов полно, подниматься надо, а откуда молодому государству взять столько денег на все эти планы? Поэтому и надо помогать! Все помогают, и Глеб тоже. Жизнь кипела: воскресники, субботники, комсомольские вечера, задорные песни!
Его младший брат Яшка-Клоп тем временем, с горем-пополам, одолел семь классов, потом – ФЗУ, и пошёл на мясокомбинат слесарем-наладчиком. Заработал себе на модный костюм и сапоги. И после смены надевал этот наряд: френч и сапоги, как у товарища Сталина! Клоп мечтал стать коммунистом. Он на «отлично» сдал нормы ГТО и научился не только хорошо бегать-прыгать, но и метко стрелять! В нерабочее время с удовольствием помогал милиции (как бригадмилец[1]) вылавливать и сопровождать уголовников-бандитов, наблюдать за порядком на базарах и улицах. Бывало, что в знак особого доверия ему даже выдавали оружие.
* * *
Расимка-Нацмен когда-то прибыл в слободу из зажиточного татарского села, что в округе поблизости. Родители его умерли рано – загрызли степные волки вьюжной зимою, когда те возвращались с ярмарки. Долго увечный дед-Батулла корил себя: зачем только одной подводой отправил сына со снохой. И неважно, что лошадь добрая да сытая. Хотя… Аллах его знает, и две подводы так же в снегу утонули бы…
Работящая семья хозяйство имела крепкое – добра полно! А из современного – даже велосипед и граммофон. Излишки молодые вывозили на ярмарку: кумыс, конину, баранину, говядину и так, что по мелочи… Вот и в этот раз наторговали изрядно и в деревню везли богатый куш. Зарылись в овчинные тулупы с мохнатыми воротниками, ноги в солому упрятали и радуются: вот отец-Батулла похвалит и денежки в общую мошну добавит.
Дорога мёрзлая, накатанная. Лошадка-В ласка, зная путь домой, под весёлый звон колокольчика шла споро. Мерный ход убаюкивал… Молодые и не заметили, как вдруг поднялась буря. Завыл в лицо степной ветер. Тропу вмиг завалило снегом – всё скрылось во мгле, и небо слилось с землёю… Они ехали и ехали в полутьме. Вьюга не утихала, и небо не прояснялось. А сугробам не было конца и краю. Лошадь стала, умолк колокольчик. Седоки поняли, что им не сдвинуться с места. Накинули Власке на спину войлочную попону. А пурга не унимается. Подвода в сугробах тонет. И кругом – ни души! Что делать? Решили в пути заночевать. Плотней укутались тулупами и заснули… вечным сном. – Волки разодрали и Расимкиных отца с матерью и лошадь в придачу. Лишь только снег чуток стаял, в пятнадцати верстах от деревни нашли подводу, растерзанные куски тулупов, оглобли и тяжёлый железный сундучок с рублями.
Долго горевал старый Батулла, сон потерял. Под ногами внучонок-сиротинка до полночи крутится. А тут ещё заметил: какие-то мрачные автомобили под утро разъезжают. Старику-то не спится, смотрит из окошка: того соседа вывели со двора – увезли, другого… Во дворах слёзы, крики. Люди в фуражках и с наганами выносят из домов набитые мешки и грузят в крытые машины. Зачем, чего? Никто толком сказать не может. А соседи, взятые ночами, домой не возвращаются…
Дед быстро смекнул, к чему всё идёт, и тёмной ночью увёз внучонка в Троицк. Там и пристроил мальчишку к старому татарину, дальнему родственнику-сапожнику. Ты, мол, Расимку сапожному делу обучи – всё, мол, парнишке кусок хлеба будет, да на своё имя его оформи. Я-то, мол, стар и не в силах уже.
Оставил внука, да ещё хороших денег сапожнику вручил.
– Дак ты, Батулла, переждал бы тут, раз опасно в деревне-то, – предложил сапожник.
– Нет, там родные могилы, там, в земле – жена и дети. Как могу оставить? Да и чёрных машин сейчас уже не видно.
А и, правда, автомобили не появлялись, и дед поуспокоился. Деревенские у него про внука особо не расспрашивали, а любопытным пояснил, что внучок теперь в Казахстане, в приюте. «Внука спрятал от греха подальше, теперь и отдохну спокойно». Отвёл на колхозный двор тёлочку и мерина – всё, что от хозяйства осталось. «Они без надобности теперь мне одному, а советской власти очень даже пригодятся».
Ну а какой татарин без песни? Душа просит. И выходил однорукий Батулла за ворота, садился на низенькую завалинку и брал гармошку с бубенчиками. Привычно закидывал ремень на плечо и пел… Пел о своей молодости, о девчоночке-татарочке Алкын, в которую молодым пареньком влюбился и на которой женился. Пел о Гражданской войне, в которой потерял руку. О том, что уже нету с ним его любимых – жены и детей. Пел о том, что видел: о своей татарской деревне, о красивых Уральских горах, о синем небе и белых облаках.
Однажды в разгар его «концерта» неслышно подкатила чёрная крытая машина и увезла деда-Батуллу, как сказали, по доносу местного жителя. Старика арестовали с полной конфискацией имущества. А в доносе, будто бы, указано, что Батулла в своё время скрылся от раскулачивания, что будто он свою, съеденную волками кобылу, когда-то называл «Комсомолка», мерина – «Пионер», а тёлку – «Крупская». Кроме того, дед пел, вроде бы, антисоветские песни: в них призывал к свержению советской власти.
– Врёт шайтан! – изумился старый Батулла, когда перед ним положили бумагу с доносом. – Где он, шайтан этот, который написал-то? В глаза его смотреть хочу! Я руку потерял за советскую власть. Всю скотину в колхоз отдал, никого нету больше.
Дознаватели о судьбе внука не осведомились, на очную ставку доносчика не позвали. Да и был ли он, доносчик-то? Измученный старик подписал все протоколы жутких допросов, пыток и зверского мордобоя и признал себя виновным во всех смертных грехах… Больше его никто никогда и не видел.
А Расимка прибился к своей новой семье, там и вырос. Бегал в школу, сапожничал. Выучился на монтажника, и сейчас он специалист – с его помощью не сегодня-завтра пускают в строй новый мыловаренный завод! Мальчишкой Расим первое время часто видел дедушку-Батуллу во сне, всхлипывал ночами, но постепенно дорогой образ стал блекнуть и – почти растаял…
* * *
И вот стоят приятели на высоком берегу, за утками наблюдают, а солнце не щадит, всё покусывает!
– Ну чё, братва, искупнёмся? – предлагает Цыган.
– Да ну! Вода холодная… бр-р! да и как по городу мокрые-то пойдём?
Издалека послышался протяжный гудок – он звал на городской комсомольский воскресник.
– Ага, щас бы искупались… Айда, а то опоздаем!
Да, молодость – великое благо! И всё – по плечу! Идут ребята, а впереди несётся залихватская песня:
«Эх, хорошо в стране Советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть!»
Кулачные бои
Кузнец Захар любил повеселиться-распотешиться! Ещё в детдоме он научился играть на баяне. С первых получек купил себе гармонь, красную атласную рубаху, хромовые сапоги и нагайку. «Безлошадный, а с нагайкой! – посмеивались слободские. – Совсем цыган!» Цыган с удовольствием мог стакан-другой и бражки хлебнуть на гулянках, где бывал со своей визгливой гармошкой. А уж, если праздновала молодёжь, то окрестность до утра лишалась тишины: там плясали, горланили песни, частушки. Цыганистый Захар, незлобливый красавец, с улыбкой, обнажающей белые ровные зубы – душа компаний. Ну и по широте души уральской любил иногда по-молодецки в «кулачных забавах» тяжёлые кулаки почесать – силушку померять с такими же слободскими бедолагами. Как говорят: «кулачный бой – душе разгул!» А попросту: всеобщий потешный мордобой! Так исстари велось по праздникам! Кровушка лилась по расквашенным морделям, сыпались на травушку зубы. Упавшего не били. Упавший на землю считался побеждённым. Лихой темперамент и молодецкая дурь передались Захару, видать, по наследству от того заезжего цыгана. Захар всегда выходил победителем. После «боёв» кулачники братались: обнимались, целовались!
Вот и в прошлый раз в масленицу был кулачный бой на площади. Сошлись стёшно: стенка на стенку, и – развернулась битва! Тут в общей кутерьме и Артист с Нацменом вихляются! Да, бились слободские с обеих сторон на совесть! Носы друг другу поразбивали, синяками на месяц запаслись да челюсти посвернули, и… только буйволами в самый азарт вошли, как вдруг…
– А н-ну-у разойдись! Раззойди-ись, сказал! – заорал знакомый Яшки-Клопа голос, и раздался пистолетный выстрел. Ого! А выстрелы-то: один, другой…
Откуда-то в суматохе нечаянно подвернулась Яшкина рожа под горячий Захаров кулак. И не со зла выбил он Клопу три зуба. От неожиданности такой и Артисту-Виленке стало смешно – хохотал, чуть не до упаду, глядя на сопли и кровяные слюни приятеля.
Дома Теренчиха плескала сыну воду в лицо – смывала грязь и кровь. Остатками утиного жира смазывала раскисший нос и губы. Раскраснелся Яшка, свирепо сдвинул белые брови и зашлёпал вспухшими губами с присвистом, будто сквозняк у него меж зубов-то загулял: «Пристрелю…» И вдруг он истошно гаркнул: «Убью! Отомщу! И Артист и Цыганка – все заодно! А Нацмен… червяк навозный!» – Яшка скривился и бухнул кулаком по столу так, что подпрыгнул и упал на пол стоявший на краю чугунок с картошкой. Картошка раскатилась по полу. Мать вздрогнула и испуганно покосилась на сына.
– Охолонись, понарошку же всё!
– Ничё се «понарошку» зубы выщёлкивать! Ещё Артист этот… Виленка, смеялся, как дурак, ты бы видела!
Матрёна размашисто перекрестилась:
– Охолонись-айда, до свадьбы заживёт, – стала собирать картошку.
Захар, конечно, извинился: не хотел, мол. Виленка тоже попросил прощенья: «не со зла смеялся». И Яшка не повёл дружков в участок (как отвёл некоторых кулачников), в детстве-то, мол, не раз-не два так-то кувыркались. Однако, неприятный осадок внутри у Яшки поселился…
Захарка-Цыган… Да, красавец-парняга любил веселье. На улицах расхаживал, пощёлкивая себя нагайкой по сапогам, глядел на всех со снисходительным прищуром. О нём вздыхали девчата. А старые всё похохатывали: «И чё с нагайкой ходит? Женился бы уж нето, и было бы кого арапником-то гонять!»
А Захар отнекивается, он не торопится жениться, невесту по сердцу выбирает, всё смотрит-смотрит и не выберет никак. С одной день-два погуляет, с другой… Нет, всё не то. Да ведь и свой дом надо поставить с затейливыми ставнями, с добротной печкой, чтоб пироги стряпать. В общежитие-то молодую жену не приведёшь, а там и детёшки-ребятёшки пойдут. А как построиться коротким путём? – Очень просто! – Одинокие старики умирали, а дальняя родня обветшалые стариковы избёнки на дрова продавала. Такую вот избушку, да ещё с огородом-садиком и купил Захар совсем задёшево. Перебрал брёвна, доски, закупил тёсу, того-сего и стал потихоньку строиться с ребячьей помощью.
