Сьюзен Коллинз
Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник)
4
Вжи-и-ик! Я стискиваю зубы, когда Вения, женщина с волосами цвета морской волны и золотистыми татуировками над бровями, дергает за клейкую ленту, выдирая волосы на моей ноге.
– Прошу прощения, – пищит она, – но у тебя слишком много волос!
Почему у них всех такие дурацки писклявые голоса? Почему они едва раскрывают рот, когда говорят, а любая фраза звучит вопросом? Гласные какие-то не такие, слова оборванные, на месте «с» присвист… так и хочется передразнить.
Вения скрючивает сострадательную – как ей, наверное, кажется – гримасу.
– Могу тебя обрадовать. Эта – последняя. Готова?
Я вцепляюсь руками в края стола, на котором сижу, и киваю. Рывок, боль, и последняя полоска волосков выдрана с корнем.
Здесь, в Центре преображения, я торчу уже больше трех часов и еще не видела своего стилиста. Очевидно, ему нет смысла встречаться со мной, пока его помощники не сделают самое необходимое. Сначала меня обтерли жесткой губкой, содрав при этом не только грязь, но и слоя три кожи, потом обрезали ногти так, чтобы все они стали одинаковой формы, и, самое главное, удалили волосы. С ног, с рук, с туловища, из подмышек. Даже брови наполовину вырвали. Теперь я как ощипанная курица, которую приготовили для жарки. Ощущение не из приятных. Вся кожа саднит, жжет и, кажется, сейчас прорвется. Однако я выполнила свою часть сделки с Хеймитчем, с моих губ не сорвалось ни слова протеста.
– А ты молодец, – говорит некто по имени Флавий, взбивая оранжевые локоны у себя на голове и накладывая свежий слой фиолетовой помады на губы. – Вот кого мы не любим, так это нытиков. Оботрите-ка ее лосьоном!
Вения и Октавия, полная женщина с телом, окрашенным в бледно-зеленый цвет, принимаются за дело. Лосьон вначале щиплет, потом успокаивает измученную кожу. Меня стаскивают со стола и снимают тонкую накидку, которую мне время от времени позволяли надевать. Я стою совсем голая, пока они втроем суетятся вокруг меня с щипчиками, удаляя случайно уцелевшие волоски. Как ни странно, я нисколько не смущаюсь, эта тройка больше походит не на людей, а на стайку экзотических птиц, клюющих что-то у моих ног.
Наконец они отходят и любуются результатом.
– Прелестно! Теперь ты выглядишь почти человеком! – говорит Флавий, и они смеются.
Я заставляю себя улыбнуться, чтобы не казаться неблагодарной.
– Спасибо, – любезно говорю я. – У нас в Дистрикте-12 редко выпадает повод выглядеть красиво.
Теперь их симпатии целиком на моей стороне.
– Да, конечно, бедняжка! – Октавия сочувственно всплескивает руками.
– Не переживай, – подбадривает Вения. – После того как тобой займется Цинна, ты будешь просто неотразима!
– Можешь не сомневаться! Мы только грязь и лишние волосы убрали, а ты уже ничего, не такая и страшненькая! – вторит ей Флавий. – Пойдем звать Цинну.
Они разом вылетают из комнаты. Я не испытываю к ним неприязни. Хотя они и кретины, но, похоже, честно стараются мне помочь.
Меня окружают холодные белые стены, и я с трудом подавляю желание набросить накидку. Все равно Цинна наверняка сразу же заставит ее снять. Вместо этого я ощупываю свою прическу, единственное, до чего не добрались помощники стилиста. Пальцы скользят по шелковистым косам, старательно заплетенным мамой. Мама. Ее голубое платье и туфли так и остались на полу вагона, и я даже не подумала их забрать, сохранить что-то, напоминающее о ней и о доме. Теперь я об этом жалею.
Дверь отворяется, и входит молодой человек – по-видимому, Цинна. Его внешность настолько обычная, что я поражена. Стилисты, которых показывают по телевизору, все как один крашеные и с карикатурными от множества пластических операций лицами. У Цинны коротко подстриженные каштановые волосы, вполне натуральные. Одет он в простую черную рубашку и брюки. Единственная уступка всеобщей тяге к самораскрашиванию – легкая золотистая подводка вокруг глаз. Несмотря на все мое отвращение к Капитолию и к его омерзительно причудливой моде, я невольно залюбовалась этими зелеными глазами с отражающимися в них золотыми крапинками.
– Привет, Китнисс. Я Цинна, твой стилист, – говорит он спокойным голосом, в котором почти не чувствуется капитолийской манерности.
– Привет, – настороженно отвечаю я.
– Так, посмотрим.
Цинна принимается ходить вокруг меня, не притрагиваясь, но впитывая взглядом каждый дюйм моего обнаженного тела. Мне хочется скрестить руки на груди.
– Кто делал тебе прическу?
– Мама.
– Прекрасно. Классический вариант. Идеально сочетается с твоим профилем. У твоей мамы умные руки.
Цинна ни в чем не соответствует моим представлениям. На его месте я ожидала увидеть какого-нибудь молодящегося фигляра, для которого я всего лишь кусок мяса, ждущий, пока его искусно приготовят.
– Вы тут недавно, правда? Мне кажется, я вас раньше не видела, – говорю я.
Большинство стилистов, работающих с трибутами, хорошо известны. Некоторых я помню с детства.
– Да, это мой первый год на Играх.
– Поэтому вам всучили Дистрикт-12, – констатирую я. Новичкам обычно достается то, что не хотят брать другие.
– Я сам попросил, – говорит Цинна. – Можешь надеть халат, и мы обсудим твой образ.
Одевшись, я иду за Цинной в зал, где стоят два красных дивана с низким столиком посередине. Три голые стены, четвертая – из стекла, сквозь него открывается вид на город. Небо, с утра солнечное, теперь затянуто облаками, но судя по тому, как падает свет, сейчас около полудня. Цинна предлагает мне присесть и сам занимает место напротив. Он надавливает кнопку сбоку столика, тот раскрывается, и снизу выезжает полка с нашим завтраком. Цыплята в сливочном соусе с кусочками апельсинов, уложенные на гарнир из жемчужно-белых зернышек, крохотных зеленых горошин и лука, булочки в форме цветов, а на десерт – пудинг медового цвета.
Здорово было бы приготовить такую еду дома. Курятина, правда, слишком дорогая, но можно взять дикую индейку. Пришлось бы подстрелить двух индеек и одну сменять на апельсин. Козье молоко сойдет вместо сливок, горошек можно вырастить в огороде, а в лесу набрать дикого лука. Вот зерен этих я не знаю, то, что нам дают на тессеры, разваривается в неаппетитную коричневую кашу. За фигурными булочками нужно идти к пекарю, нести двух-трех белок. С пудингом еще сложнее, я даже не представляю, из чего он сделан… Чтобы раздобыть все необходимое, я потратила бы не один день, и все равно получилось бы лишь жалкое подобие обычного капитолийского обеда.
Каково это жить в мире, где еда появляется на столе по нажатию кнопки? Что бы я делала все те часы, что трачу на прочесывание лесов в поисках пропитания? Чем заняты эти люди в Капитолии помимо расцвечивания собственных тел и ожидания очередной партии трибутов, пачками гибнущих ради их развлечения?
Я поднимаю глаза на Цинну, и наши взгляды встречаются.
– Ты, должно быть, нас презираешь, – говорит он.
Неужели это так ясно написано у меня на лице? Или он читает мои мысли? Он, конечно, прав. Меня тошнит от всей этой своры.
– Ладно, не имеет значения, – продолжает Цинна. – Итак, Китнисс, поговорим о твоем костюме для церемонии. Моя коллега Порция работает с твоим земляком Питом. Мы решили, что будет хорошо создать ваши образы в одном стиле, отражающем дух вашего дистрикта.
По традиции костюмы трибутов на церемонии открытия соответствуют основному занятию дистрикта, из которого они прибыли. В Одиннадцатом дистрикте – это сельское хозяйство, в Четвертом – рыбная ловля, в Третьем – фабричное производство. С нашим дистриктом у стилистов беда. Мешковатые и грубые шахтерские комбинезоны не очень-то привлекательны. Кроме касок с фонариками, на наших трибутах обычно вообще мало что надето. В один год так и вовсе голышом выпустили, только кожу чем-то черным обмазали вместо угольной пыли. Получилось ужасно. Как, впрочем, и всегда. Да уж, фаворитами у публики нам не стать. Я готовлюсь к худшему.
– Значит, я буду изображать шахтера? – спрашиваю я, надеясь не показаться бесцеремонной.
– Не совсем. Видишь ли, нам с Порцией кажется, что шахтерская тематика порядком приелась. Этим уже никого не удивишь. А наша задача сделать своих трибутов незабываемыми.
Точно – выставят голой, промелькнуло у меня в голове.
– Так что на сей раз мы решили обратиться к углю, а не к угледобыче.
Ну все, еще и в пыли обваляют.
– А что мы делаем с углем? Сжигаем его! – воодушевленно продолжает Цинна. – Надеюсь, ты не боишься огня, Китнисс?
Мое выражение лица вызывает у него улыбку.
Спустя пару часов я облачена в самый поразительный, а может статься, самый убийственный наряд за всю историю Игр. От щиколоток до шеи меня обтягивает обычное черное трико; на ногах – блестящие кожаные сапоги, зашнурованные до самых колен. Но главное – это легкая развевающаяся накидка из желтых, оранжевых, красных лент и соответствующий ей головной убор. Цинна подожжет их перед нашим выездом на колесницах.
– Огонь, разумеется, ненастоящий. Нам с Порцией удалось раздобыть немного синтетического пламени. Совершенно безопасно, – уверяет Цинна.
Меня это не убеждает. Боюсь, пока мы прибудем в центр города, я успею хорошенько прожариться.
На моем лице минимум косметики, всего несколько легких штрихов. Мне расчесали волосы и снова заплели так, как я обычно их ношу.
– Я хочу, чтобы тебя узнавали на арене, – мечтательно произносит Цинна, – Огненную Китнисс.
«Да он просто сумасшедший, – думаю я обреченно. – А по виду ведь ни за что не скажешь».
Приходит Пит в точно таком же костюме, и, несмотря на то что утром я разгадала его хитроумные планы, мне становится спокойнее. Кому лучше знать об огне, как не сыну пекаря?
Пита сопровождает его стилист Порция с командой помощников. Все пьяны от возбуждения, предвкушая, какой фурор мы сейчас произведем. Все, кроме Цинны. Он лишь устало улыбается в ответ на поздравления.
Быстрый лифт доставляет нас на нижний этаж, представляющий собой гигантские конюшни. Церемония вот-вот начнется. Пары трибутов забираются в колесницы, запряженные четверками лошадей. Наша квадрига угольно-черная. Лошади так хорошо обучены, что сами идут куда нужно. Цинна и Порция указывают нам, как встать в колеснице, поправляют нашу одежду. Потом отходят в сторону и обсуждают что-то друг с другом.
– Что думаешь? – шепчу я Питу. – Об огне?
– Если что, я сорву твою накидку, а ты срывай мою, – говорит он, сжав зубы.
– Идет, – соглашаюсь я. Может, мы и не успеем очень уж сильно обгореть, если поторопимся. И все равно хорошего мало. На арену нас выбросят в любом случае; на ожоги не посмотрят. – Мы, конечно, обещали Хеймитчу подчиняться, однако на такой поворот событий он вряд ли рассчитывал.
– Кстати, а где Хеймитч? – вспоминает Пит. – Разве он не должен защищать нас в подобных ситуациях?
– Без Хеймитча, по-моему, куда безопаснее, – возражаю я. – Он так проспиртовался, что от огня, боюсь, вспыхнет как спичка.
Тут мы смеемся. Видно, умом тронулись от волнения. Да и неудивительно: мало нам Игр, так еще из нас факелы решили сделать!
Начинает играть музыка. Ее отлично слышно даже здесь, а снаружи, наверное, хоть уши затыкай. Массивные двери разъезжаются и открывают вид на улицу; по обеим ее сторонам стоят толпы народа. Вся поездка займет двадцать минут и закончится приветствием и гимном на Круглой площади, после чего нас отправят в Тренировочный центр, который станет нам домом и тюрьмой до начала Игр.
Первыми на колеснице, запряженной белоснежными лошадьми, выезжают трибуты Дистрикта-1. В серебристых туниках, сверкающих драгоценными камнями, они выглядят великолепно. Дистрикт-1 изготовляет для Капитолия предметы роскоши. При виде всегдашних фаворитов толпа взрывается овациями.
Следующий – Дистрикт-2. Через считаные минуты подходит и наша очередь. Под хмурым небом уже сгущаются сумерки. Как только трогаются трибуты Дистрикта-11, к нам подбегает Цинна с зажженным факелом.
– Ну, пора, – говорит он, и поджигает наши накидки, мы и ойкнуть не успеваем.
Я вздрагиваю от ужаса, но, как ни странно, чувствую не жар, а только легкую щекотку. Цинна взбирается повыше, подносит пламя к головным уборам и с облегчением переводит дух: «Работает». Затем мягко приподнимает мой подбородок.
– Выше голову! И улыбайтесь. Они вас полюбят!
Цинна спрыгивает с колесницы и вдруг, вспомнив что-то еще, кричит нам; его слова тонут в грохоте музыки. Он кричит опять и размахивает руками.
– Что он хочет? – спрашиваю я Пита.
Я поворачиваюсь к нему и слепну от яркого света его пламенеющей одежды. Должно быть, я полыхаю так же.
– По-моему, он говорит, чтобы мы взялись за руки, – отвечает Пит и сжимает мою ладонь.
Цинна одобрительно кивает головой и поднимает большой палец. Это последнее, что я вижу перед выездом.
При нашем появлении толпа ахает, потом восхищенно ревет и скандирует: «Двенадцатый, двенадцатый!» Все взгляды обращены в нашу сторону, остальные колесницы забыты. Я вижу нас на огромном экране, и моя первоначальная скованность проходит. Мы выглядим потрясающе: в вечерних сумерках лица сияют отблесками огня, а горящие накидки оставляют за собой шлейф искр. Хорошо, что Цинна не переусердствовал с косметикой. Мы вполне узнаваемы.
«Выше голову. И улыбайтесь. Они вас полюбят», – звучат в голове слова Цинны. Я вздергиваю подбородок, приклеиваю на лицо самую обворожительную улыбку и приветственно машу свободной рукой. Рядом твердо, как скала, стоит Пит, и я рада, что могу за него держаться. Постепенно я совсем смелею и даже посылаю толпе воздушные поцелуи. Капитолийцы сходят с ума от восторга, забрасывают нас цветами и выкрикивают наши имена. Надо же, не поленились найти их в программках!
Оглушительная музыка, крики, овации будоражат кровь, и меня переполняет радостное возбуждение. Спасибо Цинне, он дал мне большое преимущество. Все запомнят Китнисс! Огненную Китнисс!
В первый раз передо мной мелькнул проблеск надежды. Ведь найдется же теперь хоть один спонсор! А если будет хоть небольшая помощь, сколько-нибудь еды да подходящее оружие, то на мне рано ставить крест. Я еще поборюсь!
Кто-то бросает мне алую розу. Я ловлю ее, подношу на мгновение к лицу и в ответ шлю воздушный поцелуй. Сотни рук взмывают вверх, словно его можно поймать.
«Китнисс! Китнисс!» – раздается отовсюду. Все ждут моих поцелуев.
Только когда мы въезжаем на Круглую площадь, я осознаю, насколько крепко сжимаю руку Пита. Должно быть, она совсем занемела. Пытаюсь разомкнуть пальцы, но Пит удерживает их.
– Не надо, пожалуйста, не отпускай, – говорит он. В его голубых глазах сверкают огненные блики. – А то я свалюсь с этой штуковины.
– Хорошо, – отвечаю я.
Мы так и стоим рука в руке. Мне не дает покоя мысль, зачем Цинна связал нас друг с другом. Как-то нечестно выставлять нас напарниками, а потом выбросить на арену смертельными врагами.
Двенадцать колесниц объезжают площадь. Окна соседних домов заполнены самыми влиятельными зрителями Капитолия. Лошади подтягивают колесницу к президентскому дворцу. Звучат фанфары, и музыка обрывается.
Президент Сноу, маленький, тщедушный мужчина с белесыми волосами, произносит с балкона официальное приветствие. Пока звучит речь, телевизионщики показывают лица трибутов. Так бывало на всех церемониях. Но я вижу на экране, кому в этот раз отдают предпочтение. Похоже, с наступлением темноты наш блеск все сильнее притягивает взгляды. Во время национального гимна объектив камеры лишь мельком проскальзывает по всем парам, с тем чтобы снова возвратиться к колеснице Дистрикта-12 и неотрывно следить за ней, пока она совершает финальный объезд площади и исчезает в воротах Тренировочного центра.
Едва они закрываются, нас шумной стайкой окружают стилисты, наперебой тараторя поздравления. Другие трибуты бросают на нас недобрые взгляды – мы в самом деле всех затмили, можно не сомневаться. Подходят Цинна и Порция, помогают нам слезть с колесницы, осторожно снимают горящие накидки и головные уборы. Порция тушит их, брызгая чем-то из баллончика.
Я замечаю, что все еще крепко держусь за Пита, и с трудом разжимаю ладонь. Мы оба работаем пальцами, чтобы вернуть им чувствительность.
– Спасибо, что не отпускала меня. Я все время боялся упасть, – говорит Пит.
– Правда? Уверена, никто ничего не заметил.
– Я уверен, рядом с тобой меня вообще не заметили. Огонь тебе явно к лицу. Может, будешь чаще так ходить?
Улыбка Пита кажется такой искренней и немножко смущенной, что я невольно чувствую к нему теплоту.
«Не будь дурой. Он только и думает, как тебя прикончить, – одергиваю я себя. – Завлекает, чтобы ты стала легкой добычей. Чем он любезнее, тем опаснее».
Почему бы ему не подыграть? Я встаю на цыпочки и целую его в щеку. В самый синяк.
5
Одна из высоток Тренировочного центра предназначена для трибутов и тех, кто их готовит. Там мы будем жить, пока не начнутся сами Игры. Каждому дистрикту отведен целый этаж. Заходишь в лифт и нажимаешь кнопку с номером своего дистрикта. Не запутаешься.
Дома я всего дважды ездила на лифте, в Доме правосудия. Первый раз когда получала медаль за смерть отца, и вчера после Жатвы. Но то была вонючая темная кабинка, ползущая, как черепаха. Здесь стены сделаны из стекла, и, несясь стрелой вверх, ты видишь, как люди на первом этаже превращаются в букашек. Здорово. Мне хочется спросить Эффи Бряк, можно ли прокатиться еще, да боюсь, это покажется ребячеством.
Очевидно, обязанности Эффи не ограничиваются нашей доставкой в Капитолий, она будет опекать нас до самой арены. Пожалуй, так даже лучше; хотя бы скажет, куда и когда мы должны идти. Хеймитч будто сквозь землю провалился. С тех пор как пообещал нам свою помощь тогда в поезде, мы его не видели. Небось упился так, что и на ногах стоять не может. Эффи Бряк, напротив, как на крыльях летает. Еще бы, впервые ее трибуты стали фаворитами на церемонии открытия. Она в восторге от того, как мы выглядели и как себя вели. Послушать Эффи, так она знает всех важных шишек в Капитолии и весь день бегала и расхваливала нас, подбивая стать нашими спонсорами.
– Я старалась как могла, – говорит она, сощурив глаза, – хотя этот Хеймитч не счел нужным посвятить меня в ваши планы. Рассказывала, как Китнисс пожертвовала собой ради сестры, как вы оба возвысились над варварством своего дистрикта.
Варварство? Звучит как злая насмешка из уст того, кто ведет нас на бойню. И что значит «возвысились»? Умеем вести себя за столом?
– Мне пришлось воевать с предубеждениями. Вы ведь из угольного дистрикта. Но я им сказала – и очень удачно, заметьте: «Что ж, если как следует надавить на уголь, он превращается в жемчуг!»
Эффи так довольна собой, и нам ничего не остается, как восхититься ее находчивостью, даром что она мелет полную чушь. Уголь никогда не превращается в жемчуг. Жемчужины вырастают в раковинах. Наверное, она имела в виду алмазы. Хотя это тоже неправда. Я слышала, в Дистрикте-1 есть машина, делающая алмазы из графита. У нас графит не добывают. Этим занимался Дистрикт-13, пока его не разрушили.
Интересно, люди, которым она нас рекламировала, тоже так считают? Или им без разницы?
– К сожалению, я не могу подписывать за вас договоры со спонсорами. Тут без Хеймитча не обойтись, – продолжает она с досадой. – Не беспокойтесь! Будет надо, я его под дулом пистолета приведу.
Пусть Эффи Бряк не блещет умом и тактом, зато решимости ей не занимать.
Номер, в котором меня поселили, больше всего нашего дома в Дистрикте-12. Кругом бархат, как в поезде; а еще здесь столько всяких автоматических штуковин натыкано, что я вряд ли успею все их испробовать. В одном только душе около сотни регуляторов и кнопочек: можно задавать температуру и напор воды, выбирать сорта мыла и шампуней, ароматы и масла, включать массажные губки. Едва ступаешь на коврик, тут же включаются сушилки, обдающие тело теплым воздухом. Я касаюсь ящичка, посылающего импульсы к моей голове, и волосы, моментально распутавшись и высохнув, спадают на плечи ровными, блестящими прядями.
Шкаф по команде выдает нужную одежду. Окна могут увеличивать или уменьшать отдельные части панорамы города. Стоит произнести в микрофон название блюда из гигантского списка, и меньше чем через минуту оно появляется перед тобой, дымящееся и аппетитное. Я хожу по комнате и жую бутерброды из пышного хлеба с гусиной печенью, пока не раздается стук в дверь – Эффи зовет к обеду.
Самое время. Я как раз проголодалась.
Когда я вхожу в столовую, Пит, Цинна и Порция стоят на балконе, выходящем на город. Я рада стилистам, особенно когда узнаю, что к нам присоединится Хеймитч. Если за столом верховодят Эффи и Хеймитч, это катастрофа. К тому же еда сейчас не главное, главное – обсудить нашу будущую стратегию, а Цинна и Порция уже показали себя отменными мастерами.
Молодой человек в белой тунике молча подносит фужеры с вином. Я хотела отказаться, но передумала – вдруг больше не придется попробовать? Раньше я пила только мамино вино от кашля. Делаю глоток терпкой, кисловатой жидкости и втайне думаю, что от пары ложек меда она стала бы получше.
Хеймитч появляется, когда подают первое блюдо. Он такой чистый и ухоженный, что кажется, с ним тоже поработал стилист. А еще он трезв как стеклышко. Никогда не видела его таким. Хеймитч выпивает предложенное вино и принимается за еду. Раньше он только пил, впервые вижу, как он ест. Может, он и в самом деле сдержит свое обещание?
Цинна и Порция, похоже, благоприятно влияют на наших кураторов. Во всяком случае, они вежливы друг с другом. И наперебой поздравляют стилистов с успешным стартом. Пока идет светская беседа, я сосредотачиваюсь на еде. Грибной суп, зелень с крохотными помидорчиками, жареное мясо с кровью, нарезанное тонюсенькими лепестками, макароны в зеленом соусе, нежный сыр, подаваемый со сладким черным виноградом. Официанты – молодые люди в белых туниках – безмолвно снуют вокруг стола, наполняя бокалы и меняя блюда.
Когда мой бокал с вином наполовину пустеет, я чувствую легкое головокружение и перехожу на воду. Это состояние мне совсем не нравится, надеюсь, оно скоро пройдет. Как только Хеймитч выдерживает так целыми днями?
Я пытаюсь вникнуть в разговор – он как раз коснулся наших костюмов для интервью, – но тут официантка ставит на стол роскошный торт и ловко поджигает его. На мгновение он ярко вспыхивает, языки пламени плещутся по краям и гаснут.
– Ничего себе! Это спирт? – спрашиваю я, поднимая глаза на девушку. – Сейчас мне как-то не до… О, я тебя знаю!
Не помню, где и когда я ее видела. Но видела точно. Темно-рыжие волосы, яркие черты лица, белая как фарфор кожа. Еще не договорив, я чувствую, как все сжалось у меня внутри от вины и страха. С ней связано что-то нехорошее, только я никак не могу вспомнить что. Лицо девушки искажается от ужаса, отчего мне еще больше становится не по себе. Она отрицательно качает головой и убегает.
Я поворачиваюсь к столу и вижу, что взрослые смотрят на меня, широко раскрыв глаза.
– Не мели чепуху, Китнисс. Откуда ты можешь знать безгласую? – резко говорит Эффи. – Как тебе такое взбрело в голову?
– Что значит «безгласая»? – ошарашенно спрашиваю я.
– Преступница. Ей отрезали язык в наказание, – поясняет Хеймитч. – Скорее всего, за измену. Ты не можешь ее знать.
– А если бы и знала, не должна обращаться к ней иначе как с приказом, – добавляет Эффи. – Разумеется, ты ее не знаешь.
Дело в том, что они ошибаются. Теперь, когда Хеймитч произнес слово «измена», я вспомнила. Признаваться в этом, конечно, нельзя, да я и не собираюсь.
– Да-да, я, наверное, обозналась. Просто… – бормочу я, не зная, как выкрутиться. Видно, от вина туго соображать стала.
Пит щелкает пальцами.
– Делли Картрайт. Вот на кого она похожа! Точная копия.
Делли Картрайт, толстушка с бледным лицом и светлыми волосами, похожа на нашу официантку не больше, чем улитка на бабочку. А еще Делли самая приветливая девочка в школе, она всех встречает улыбкой, даже меня. Как улыбается та темноволосая девушка, я никогда не видела… Я с радостью хватаюсь за спасительную соломинку, брошенную Питом:
– Да, правда. С ней я и спутала. Наверное, из-за волос.
– И глаза похожи, – поддерживает Пит.
Атмосфера за столом разряжается.
– Вот и ладно. Разобрались, – говорит Цинна. – Да, это был спирт, но он весь сгорел. Я специально заказал такой торт в честь вашего огненного дебюта.
Покончив с обедом, мы идем в гостиную смотреть повтор церемонии открытия. Несколько пар выглядят неплохо, хотя до нас им далеко. Мы сами ахаем, когда видим себя выезжающими из ворот.
– Кто подал идею держаться за руки? – интересуется Хеймитч.
– Цинна, – отвечает Порция.
– Здорово придумано. Есть что-то бунтарское, но в меру.
Бунтарское? Мне это не приходило в голову. Потом я вспоминаю других трибутов, как они стояли каждый сам по себе, не касаясь и не желая замечать друг друга, будто Игры уже начались, и понимаю, что хотел сказать Хеймитч. Наши дружески соединенные руки выделяли нас не меньше чем горящие одежды.
– Завтра утром первая тренировка. Встретимся за завтраком, и я вам скажу, как действовать дальше, – обращается Хеймитч к Питу и мне. – Теперь поспите немного, пока взрослые разговаривают.
Мы идем к своим комнатам. Когда подходим к моей двери, Пит прислоняется к косяку, задерживая меня.
– Значит, у Делли Картрайт объявился двойник?
Он ждет объяснений, и я почти готова их дать. Мы оба понимаем, что он меня прикрыл. И вот я снова в должниках. Если я расскажу правду о той девушке, то, возможно, мы станем квиты. Да и чем мне это повредит? Ну выдаст он меня, так что с того? Я всего лишь свидетель. К тому же про Делли Картрайт придумал сам Пит.
Если подумать, мне самой хочется поговорить с кем-то об этой истории. С кем-то, кто сможет меня понять. Больше всего подошел бы Гейл, но увижу ли я его еще? Вряд ли мои откровения дадут Питу какое-то преимущество. Напротив, он решит, что я ему полностью доверяю и считаю своим другом.
Кроме того, мне стало жутко. Девушка с отрезанным языком вернула меня к действительности. Я здесь не для того, чтобы красоваться в шикарной одежде и набивать живот деликатесами, а для того, чтобы умереть кровавой смертью под гиканье зрителей, приветствующих моего убийцу.
Рассказать или нет? Голова все еще затуманена вином. Я таращусь в пустой коридор, как будто надеюсь найти там ответ.
Пит видит мое замешательство.
– Ты не была на крыше?
Я качаю головой.
– Цинна меня водил. Оттуда виден почти весь город. Правда, шумновато из-за ветра.
Наверное, намекает, что там нас никто не подслушает. У меня тоже такое чувство, будто за нами следят.
– Туда можно вот так запросто подняться? – спрашиваю я.
– Конечно. Пойдем.
Я иду за Питом по лестнице, ведущей на крышу. Мы оказываемся в маленькой куполообразной комнатке, откуда есть выход наружу. Когда мы ступаем в вечернюю прохладу, у меня захватывает дух. Капитолий светится огнями, как огромное поле светлячков. В Дистрикте-12 вечера частенько приходится проводить со свечкой, электричество бывает редко. Наверняка, только если по телевизору показывают Игры или какое-нибудь важное правительственное заявление. Но тут не экономят. Ни на чем.
Мы подходим к ограждению у края крыши. Я смотрю вниз на улицу, кишащую людьми. Гудят машины, что-то звякает, иногда доносится чей-нибудь голос. В Дистрикте-12 в это время уже все спят.
– Я спрашивал Цинну, почему нас сюда пускают. Кому-то из трибутов может прийти в голову броситься вниз.
– И что он ответил?
– Что не выйдет. – Пит вытягивает руку за перила, раздается сухой треск, и руку отбрасывает назад. – Здесь какое-то электрическое поле. Оно швыряет тебя обратно на крышу.
– Как о нас заботятся! – говорю я. Хотя Цинна сам приводил сюда Пита, я не уверена, можно ли нам находиться здесь одним так поздно. Никогда не видела трибутов на крыше Тренировочного центра. Из чего вовсе не следует, что тут нет камер. – Думаешь, за нами наблюдают?
– Возможно, – признает Пит. – Давай посмотрим сад.
С другой стороны купола разбиты клумбы с цветами, и растут деревья в кадках. С веток свисают сотни музыкальных подвесок. Вот откуда раздавался звон. При таком ветре нас точно не услышат. Пит смотрит на меня вопросительно. Я притворяюсь, что разглядываю цветок.
– Однажды, когда мы охотились в лесу и сидели в засаде, – начинаю я шепотом.
– Ты с отцом? – шепчет Пит.
– Нет, с моим другом Гейлом. Вдруг все птицы разом умолкли. Кроме одной, которая будто предупреждала нас о чем-то. И тут я увидела девушку. Это точно та девушка. С ней был парень. У обоих одежда изодрана в клочья, черные круги под глазами. Они бежали так, словно от этого зависела их жизнь.
На минуту я замолчала, вспомнив, как вид этой странной пары, явно не из нашего дистрикта, заставил нас замереть. Позже я часто спрашивала себя, могли ли мы им помочь. Наверное. Могли спрятать их. Если бы действовали быстро. Да, нас с Гейлом застигли врасплох, но мы ведь охотники и знаем, как выглядит загнанная дичь. Мы с первого взгляда поняли, что эти молодые люди в опасности. Тем не менее мы только смотрели.
– Потом, словно ниоткуда, появился планолет, – продолжаю я. – Только что небо было чистым, и вот он уже над ними. Он летел почти бесшумно, но они его заметили. На девушку сбросили сеть и, подхватив, утащили вверх. Быстро, как на лифте. Парню повезло меньше. Его пронзили копьем, привязанным к тросу, и тоже подняли в планолет. Мы услышали, как кричит девушка. Какое-то имя. Наверное, того парня. Планолет исчез. Просто растворился в воздухе. И птицы стали петь снова, будто ничего не случилось.
– Они вас видели? – спросил Пит.
– Не знаю. Мы сидели под выступом скалы, – отвечаю я.
Я лукавлю. Как раз после птичьего крика, когда еще не появился планолет, глаза девушки на мгновение встретились с моими, и в них была мольба. Но ни я, ни Гейл даже пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь.
– Ты вся дрожишь, – говорит Пит.
Я и правда заледенела. Ветер обдает меня холодом снаружи, а воспоминания – изнутри. Крик девушки и сейчас звучит у меня в ушах. Возможно, то имя было последним словом, какое она произнесла.
Пит снимает пиджак и набрасывает мне на плечи. Я хотела отстраниться, а потом решила: почему бы и нет? Пусть думает, что я все принимаю за чистую монету.
– Они отсюда? – спрашивает Пит, застегивая пиджак у меня под подбородком.
Я киваю. В них точно было что-то капитолийское.
– Как думаешь, куда они направлялись?
– Не знаю, – признаюсь я. Дистрикт-12 и так на отшибе. Дальше – сплошь лес, дикие места, если не считать источающих яд развалин, что остались от Дистрикта-13 после химических атак. Иногда их показывают по телевизору, чтобы мы не забывали. – Не представляю, почему они убежали отсюда.
Хеймитч сказал, что безгласые наказаны за измену. Измену чему? Получается, Капитолию… Тут ведь есть все, что душе угодно. Живи и радуйся. Против чего бунтовать?
